Жнивьё

Я заглядывал во все дома снаружи, рядом с которыми проходил – как я и подозревал, многие из них пришли в абсолютную негодность, потому и готовили люди на улице. Где-то пол провалился под тяжестью печи, где-то рухнул потолок, изъеденный чёрной плесенью, разваленными кусками после землетрясений стояли и сами печи, а многие дома уже ютили в себе молодые ростки пшеницы. Но даже так они не оставались полностью заброшенными: на более-менее целых кусках пола лежали относительно чистые матрасы и одеяла, кое-где были расставлены палатки, очевидно, украденные у бывших владельцев, тлели печки, внутри комнаты были вполне опрятными и убранными, насколько позволяла обстановка. Это определённо была жилая деревня, где остались жить люди, вот только мне сосем не хотелось проверять, в своём они уме или нет.

Проснулся голод. Я даже подумать не мог о том, сколько я не ел. Нужно было срочно раздобыть хоть что-нибудь, что не состояло из пшеницы, иначе далеко я точно не уйду. Заглянув в очередной дом я увидел тлеющую печь, рядом с которой были разбросаны консервные банки. Призрачная надежда на то, что внутри них оставалась малейшая крошка толкнула меня на то, что я решил рискнуть. Аккуратно обойдя дома со стороны, я подошёл к входной двери и с удивлением обнаружил, что она была не заперта. Скрипящие петли, поржавевшие от сырости и старости, громко засвистели, отчего я попытался как можно быстрее прошмыгнуть внутрь. Вжавшись в стену одной из маленьких комнат, которую использовали как крохотный тамбур, я стал вслушиваться в звуки, доносящиеся из дома. Но нет, тишина. Такая… Необычная тишина. Такая, будто все жители деревни решили в один момент исчезнуть, оставив и горящие костры, и тлеющие угли в печах, и всё, что напоминало об их присутствии. Я на корточках медленно подошёл к печи, оглядываясь словно сумасшедший по сторонам и вздрагивая от любого шороха, даже если его источником был я сам, и стал тихо проверять банки. Почти все из них, к большому сожалению, оказались пусты, но в парочке из них прям на самом дне ещё оставалась еда. Жадно заглатывая куски непонятно чего из банки, я совсем забылся. Внезапно за моей спиной кто-то тихо выругался, отчего я подпрыгнул на месте и тут же в ужасе вжался в стену, тыча ножом в воздух.

– Ты ещё кто такой? – передо мной стоял тощий старик в балахоне из мешка и не менее испуганно, чем я, жался в дверной косяк.

– Стой на месте!!! – крикнул я, после чего заметно тише стал цедить слова сквозь стучащие зубы: – На месте. Стой на месте…

– Да ты же… Безумец из леса. Один из них!

– Нет!

– Да ты себя видел вообще?! Морда в крови, небось сожрал уже кого!

– Меня избили! Чёртовы заражённые! Всех перебили!!! – в панике кричал я, махая маленьким ножичком.

– Всех… – старик на секунду задумался, не совсем понимая о чём я кричу. – Кого всех? Ты из какой деревни, подлец?!

– Я из города!

– Города? Из Мейсона? – старик удивлённо выглянул из-за двери и чуть подался ко мне. – Что здесь делают городские?

– Мы… Наш отряд… – челюсти дико дрожали, говорить было очень сложно из-за сбивчивого дыхания и дико скачущего сердца.

– Тише, парень! Спокойнее. Тут уж никто не обидит. – серьёзно проговорил старик и медленно стал подходить ко мне.

– Стой!

– Да опусти ты зубочистку свою! Нет тут заражённых! Деревня эта ближе к городу, чем любая другая!

– Какого хрена я здесь оказался!? – спрашивал я, по-прежнему держа нож в руках.

– Наверное, Бишоп. Они с парнями по лесу рыщут в поисках припасов, которые эти больные ублюдки у таких, как ты забирают. Они местные, но вполне могли принять тебя за одного из заражённых.

– И потому к потолку привязали?!

– А как им ещё проверить?! Ты в отключке был, судя по всему, сказать им нихрена не мог, а выглядишь так, будто только что чью-то ногу грыз! – огрызнулся старик.

Я опустил руку. Его объяснения показались мне вполне разумными, я успел оглядеть его с ног до головы в свете огня печи, который был уж точно более ярким, чем сумерки на улице, и никаких следов заражения на нём не увидел. Старик также вгляделся в меня, усмехнулся и чуть более спокойно подошёл ближе.

– Самодельная маска. А ты умён, парень. Нечего тут без неё шастать.

Мне было не по себе. Я не спускал глаза со старика, следил за каждым его движением. Он медленно обошёл меня со стороны, достал из импровизированного кармана несколько небольших клубней картофеля, совсем маленького, и пару крохотных морковок, следом вытянул небольшую рыбину, извалянную в песке.

– Всё лучше собачьего корма.

– Это был…?

– Люди здесь и не до такого доходили. Я не осуждаю. – старик принялся вновь раздувать угли в печи и подкидывать туда свежие поленья, крючковатые, с сучками и уже начинавшие подгнивать, но сухие.

Меня снова затошнило – поверить только, ещё прошлой ночью я не без страха, но с определённой долей комфорта ел тушёную говядину с рисом, запивая горячим кофе, а уже сегодня ем из ржавых банок остатки собачьего корма…

– Тебе б лучше умыться. Я не брезгливый, но грязь и глина это явно не то, чем стоит залечивать раны. Я принёс свежей воды, стоит в тамбуре, ещё тёплая. Сходи.

Я осторожно коснулся своего лица и с отвращением отметил насколько же плотная корка из запёкшейся крови и пыли лежала маской на моём лице. Медленно, чтобы не выпускать из виду старика, я попятился к тамбуру, после чего закрыл за собой двери и стал умываться. Были чертовски приятно ощущать тёплую, почти горячую воду на лице и руках после холодного ветра и сырого домишки. Это… Ободряет. Приводит в чувства, заставляет радоваться даже такой, казалось бы, мелочи. Аккуратно зачесав волосы своей пятернёй, я нащупал на голове большую ссадину, которая всё ещё слегка кровоточила. Надо было срочно что-то сделать с этим, иначе я рисковал подцепить какую-нибудь заразу, которая в этой сырости и слякоти, скорее всего, просто цвела и пахла.

Тихо зайдя обратно в комнату, я увидел, как старик неспешно нарезает овощи, помешивая воду в котелке, что уже стоял на огне. Инстинкт самосохранения не давал мне так легко обратиться к нему за помощью, но что-то внутри меня подсказывало, что… В этом доме мне умереть не дадут.

– Я… Прошу прощения, но…

– Чего ты там мямлишь, парень? – сказал старик, даже не поворачивая ко мне головы.

– Ссадина на голове. Здоровая. Мне бы бинт с антисептиком. – отрывисто произнёс я.

– Есть чистая тряпка и самогон.

– Сгодится…

Старик наклонился к небольшому шкафчику рядом с печкой, достал из него бутылку и рулон чистой белкой ткани и оторвал приличный кусок, после чего щедро полил его самогоном и протянул мне. Тут же он достал маленькую рюмку, плеснул туда самогон, после чего вылил его в кипящую воду, в которой барахталась одинокая варёная рыбка. Следом снова наполнил рюмку и протянул её мне.

– Держи. Согреешься, подуспокоишься.

Я залпом опустошил рюмку, после чего сразу же приложил смоченную ткань к ссадине и болезненно зашипел – рана саднила и сильно болела, а теперь ещё и пощипивала мелкими уколами, которые тонкими разрядами прошивали всё тело.

– Сядь ты. Скоро будет готова уха. Совсем темнеет тут очень рано, так что если не хочешь слоняться по непроглядной темени, то лучше бы тебе остаться.

– Да… Спасибо… – я устало привалился на маленький табурет, который был скрыт от глаз широким полотнищем, бывшим когда-то шторой, и протянул руки к теплу печи.

Старик мельком глянул на меня и снова ухмыльнулся.

– Да, нет ничего лучше тепла. Оставшись без всего, даже без маленького лучика солнца, что заглядывает в окно по утру, мы начинаем ценить те вещи, которые кажутся нам сами собой разумеющимися. Чистая вода, солнечный свет, твёрдая почва под ногами, свежий воздух. Мы не думаем о деньгах, роскоши, жирнющем куске мяса на тарелке. Потому что без всего этого мы можем прожить, а вот без природы…

– Природа и сделала с нами это. Оставила без всего.

– А кто сказал, что она? Не люди ли рады стараться, чтобы придумать всё новые и новые способы убрать себе подобных как можно быстрее да побольше?

– Они, да. Но не они затопили половину стран в мире морской водой, уничтожив тысячи километров посевных и смыв в океан всю топливную промышленность.

– Есть такая вещь, как последствия, парень. Если б они только подумали о том, какие последствия принесёт малышка ядерная бомба для природы, а не человека, то гораздо тщательнее бы следили за своими руками, которые жмут на красные кнопочки. Посеешь ветер – пожнёшь долбанный ураган, который сметёт всё на своём пути. Но я думаю, что ты сам понимаешь – кто-то всё таки должен посеять ветер. Он не возникает из ниоткуда.

– Может, ты и прав…

– Глянь на этот лес. Чёртово поделие учёных, которые вряд ли вообще думали, что он вырвется за пределы экспериментального поля. Это не природа. Это люди.

– Никто не может быть застрахован от всех неудач. Без них не будет прогресса. Без ошибок не родится успех. Жизнь – это тебе не толстая книга, где легко можно заглянуть в концовку! – взвился я.

– Тогда скажи мне, умник, кто эти ошибки исправлять собирается? Дядьки в деловых костюмах, что сидят за сотни километров отсюда в тёплых кабинетах и кожаных креслах? Зелёные человечки с автоматами наперевес? Или ты? – он хмыкнул и снова принялся помешивать суп. – Хочешь поправить катастрофу такого масштаба – дай природе всё сделать по своему. Без этой строптивой барышни нас бы вообще не существовало.

– А если не сделают люди – то перестанем существовать. И очень быстро.

– Ха. Так кто ты такой? Какой леший тебя в лес затянул?

– Я учился в Мейсон-сити. Пытался уехать отсюда после того, как пшеница сожрала город, где жили мои родители… Но армия решила по своему. Они искали знающего человека, который в составе группы отправится за важными документами в Академию. Хотели… Доработать гербицид и прикончить эту треклятую ошибку, что зовётся теперь "пшеничным лесом". Эх, но всё пошло коту под хвост…

– Хм… Бишоп не говорил про других выживших. По правде говоря, они достали тебя чуть ли не из пастей этих животных, избитого, без сознания. Думали, что ты уже заразился давно, хапнул спор. Хотели прибить тебя, ежели драться бы стал или бредить, а нет – так сами бы выпустили по утру. А ты вон какой, сам удрал… – старик говорил тихо и мягко, хоть и слегка сварливо.

Он разлил суп по тарелке и передал мне. После собачьего корма запах супа казался мне просто божественным, да и на вкус он оказался очень даже хорош.

– Откуда овощи?

– Старые запасы. Как видишь, почти закончились… Хорошо хоть рыба кое-где осталась. Эту гадкую похлёбку из ядовитых стволов пускай остальные жрут, я на это в жизни не подпишусь.

– Зачем же они её едят, если знают, что она отравлена? – спрашивал я, аккуратно прихлёбывая обжигающе горячий суп.

– Вот что зовётся отчаянием. У многих из них и запасов то уже не осталось, на этой земле ничерта не растёт ещё со времён потопов. Пытались мы землю спасти, да… Понапрасну потратили ценный ресурс. А потом пришла пшеница. Стебли сочные, крахмалистые – совсем не такие, как у обычной пшеницы. Вот ей они и стали травиться, а как полегло треть деревни, так после этого только самые отчаянные её есть и продолжили. Вываривают часами, сцеживают воду, по новой заливают свежую солёную. Говорят, что очень недурно выходит, да только сами морщатся от каждой следующей ложки всё хлеще и хлеще.

– А животные?

– Без еды ни одна тварь божья долго не протянет. Сначала ловили, да. А потом всё же реже и реже. Находили уже гниющие трупы, скелеты. От солёной воды у них почки что камни были, а без свежей травы или ягод у них и шансов не было спастись. Земля здесь кислая и солёная, никакой дождь не спасает, оттого вся нужная зверью растительность и пожухла, а потом и вовсе сгнила. А следом за ней и они сами. Без кабана и оленя на столе люди стали звереть, пожрали всех собак и кошек деревенских, бегали в соседние деревни, тащили еду у них. А потом уж только трава… Вовек бы её не видать.

– Заражённых у вас тут нет? Совсем?

– До нас эта напасть ещё не добралась. Ходят слухи, что на пару километров западнее появляются первые чёрные колосья, но… Понимаешь, люди сейчас друг другу совсем не друзья. Каждый борется за свою жизнь и как пить дать – ежели появится шанс напакостить и поиметь с этого выгоду, то они это сделают. Потому мы аккуратничаем, не ходим по одиночке, носим маски и противогазы, но и на слово не всегда верим.

– А вы сами видели больную пшеницу? В городе говорят, что она на части разваливается от воды и плесени, но это… Очень необычно для растения.

– Я в поле работаю с самого детства, дружок. И рожь, и пшеница – на всяк злаке видел. Но что творится с этими исполинами… Сами по себе колосья раз в десять больше обычных, а рожки спорыньи на них и того больше. Как только они сваливаются на землю от порывов ветра, то ночью, что стали заметно холоднее из-за высокой влажности, они начинают прорастать. Обычный грибок ты едва заметить сможешь, а эти лапти, прорастая, устилают всё вокруг фиолетовым мхом, который затем разлетается по округе. Это и есть первичные споры. Они попадают на здоровые стволы, цепляются за молодые цветущие колосья и растут с ними, выделяя сладкий сок, который тоже просто кишит спорами. Сока этого так много, что он целыми струями стекает по листьям на землю. Оттого и кажется, что они наполнены водой. В природе этот сок – иногда зовут его медвяной росой – становится рассадником и других грибков. Думаю, два плюс два сложить ты можешь.

– Да… Я часто работал со здоровыми деревьями во время обучения, но болеть они стали не так давно, я не застал этого момента…

– А люди прошаренные. От зверского голода они стали эти грибы жрать и запивать этой самой росой, путая её с чистой дождевой водой. Тогда-то у них башни и посносило. Эффект для всех разный, но я ещё ни разу не видел вменяемого человека. Кто-то бредит, у кого-то дичайшая паника, другие на себе подобных кидаются. И язвы. Жуть… Если хочешь, то можешь подождать Бишопа – он тебе нарасказывает с три короба про этих уродов. Они рыщут по лесу, захаживают в деревни и шарят по домам в поисках еды или отбирают её у безобидных жителей, которые от одного их безобразного вида бегут куда глаза глядят. Помогать им никто не станет, да и не смогут вдали от города, а проблем от них выше крыши. Вот парни из деревень их и давят, как клопов, заодно тащат награбленное ими нуждающимся.

– То есть, они не живут здесь? – удивлённо спросил я.

– Частично. Парочка ребят местные, да, но они курсируют как чёртов корабль от одной деревни к другой, разнося припасы. Иногда останавливаются на ночлег, разгребают вещи. Тебя, вот, притащили. – старик влил остатки супа в свою глотку и довольно выдохнул.

– Так значит деревня… Мертва?

– Считай, что так.

Я озабоченно задумался. Если здесь ходит целый отряд людей, то я смогу вывести их из леса в город. С их помощью я вернусь обратно! Если они этого не захотят, то бьюсь об заклад, что доктор Ллойд посчитает их отличным источником знаний об особенностях нынешнего леса. Дороги, тропы, безопасные проходы. С их помощью можно было бы проложить куда более безопасный путь к Академии, чтобы попробовать ещё раз! Я должен их найти.

– Этот Бишоп… Кто он?

– Бежавший солдат. Как только первый отрядец вышел из деревни, чтобы разведать обстановку, то повстречал армейскую заставу и сотни метров колючей проволоки. Они кричали солдатам, чтобы те пропустили их, дали пройти на свободу, но те лишь дёрнули затворами, да положили всех без исключения. Вот тогда-то Бишоп и смекнул, что их пути с армией расходятся и сбежал в лес. Прибежал сюда, рассказал про убитых жителей… И сам же вызвался помогать нам. За пару месяцев деревня опустела полностью. Кого лес сожрал, кто пожелал остаться в более спокойных местах, а остальные так и бродят.

– Я… Мне нужна вышка связи. По рации сказали, что к югу отсюда есть ещё одна деревня с вышкой, откуда я смогу связаться и узнать, что делать дальше.

– Амерлилль. Там вышка. Парочка километров на юг отсюда и выйдешь прямо на неё, она чуть поодаль от самой деревни, можешь не бояться. Только… Не стал бы я надеяться на неё. Скорее всего её раздербанили на части, как только тряхнуло в первый раз.

– Мне всё равно. Я должен хотя бы попытаться. – сказал я и встал с табурета, подхватывая рюкзак.

– Дело молодое, опасное и безрассудное. Ну да бог с тобой.

– Где сейчас Бишоп и другие?

– Ушли на восток. К ночи должны были прийти местные и проведать тебя, но… Я передам, что ты уже ушёл.

– Спасибо…

– Оп! Пока не ушёл! – старик подорвался с места, ушёл в тамбур и стал греметь там разной посудой. – Ать, зараза!

Спустя несколько минут он вернулся с крепким рюкзаком, какие носили раньше солдаты. Внутри лежал увесистый нож, пара банок консервов, на сей раз с перловой кашей, а не собачьим кормом, потрёпанный, но целый противогаз и скрученная в рулон плащ палатка.

– Я… Всё ждал особого случая, чтобы и самому свалить отсюда. Но чувствую, что до того момента не доживу. Возьми. Если есть хоть шанс того, что твои ноги дотащат тебя до Академии и ты расквитаешься раз и навсегда с этой проклятой пшеницей…

– Я обязательно постараюсь. Спасибо.

– Бишоп рассказывал про всякую погань, которая стала водиться в этом лесу после заражения. Порой ты даже не захочешь верить своим глазам глядя на остатки былого величия человека. Ты совсем зелёный, не пуганный. Просто помни – для тебя тут друзей среди людей не осталось. Так что уповай на природу, пускай уж лучше она станет тебе если не другом, то уж точно не врагом. Её бояться не стоит

– А как же ты?

– Я и не набиваюсь к тебе в друзья. Я просто предупреждаю.

В глубоком раздумии я распрощался со стариком и свободно вышел из его дома. Идти было куда легче, осознавая, что никто в этом месте не сможет мне навредить. Былая паника от вида десятков обожжённых пламенем костра котлов пропала – они давным-давно были пусты и начали ржаветь от проливных дождей, а казавшиеся только-только срезанными снопы пшеничной щепы сгнили и почернели, стоило только взглянуть на них поближе. Быстро взглянув на небо, я увидел, что облака были по-прежнему серыми и мрачными, значит у меня было ещё немного времени, чтобы дойти до следующей деревни до полной темноты. Обогнув ряды дряхлых домов, я вышел на широкую дорогу, которую словно иглы протыкали набиравшие силы пшеничные деревья, маленькие, не больше метра, но стоявшие так густо и близко друг к другу, что пришлось орудовать большим ножом старика как мачете, протискиваясь на свободу.

“Друзей среди людей не осталось“ .

Амерлилль.

Амерлилль.

Идти оказалось гораздо сложнее, чем мне думалось. Крохотные узкие тропки, что когда-то давно были широкими просёлочными дорогами, оказались затянуты по пояс надоедливой молодой пшеницей. Единственным ориентиром, на который можно было оглядываться, становилась радиовышка, стрелой уходящая высоко в небо. Громадные лужи солёной воды возникали словно из ниоткуда, скрытые от глаз под неестественно широкими для пшеницы листьями. Несколько раз ноги предательски проваливались в грязь и глубокие ямы, эти несколько километров, разделявшие две деревни, казались просто непреодолимым расстоянием, своеобразным минным полем, отчего мой ход замедлялся с каждой минутой. По этим дорогам уже давным-давно никто не ходил – где бы ни находились Бишоп и другие жители деревни, эти места они явно обходили стороной, а может и вовсе не заходили в соседнюю деревню.

Воображение разыгралось, залилось красками. А что, если это действительно так? Что, если Амерлилль давно погряз в чем-то настолько ужасном, что единственные люди, способные на помощь, даже не думают идти туда? А были ли… Люди? Я гнал прочь эти мысли. Совсем не хотелось обрести веру и тут же разбить её на части паранойей и недоверием. Помним о плане: сначала вышка, потом Бишоп.

Мне здесь делать было нечего. Без отряда, без помощи со стороны вся эта затея превращалась в одну самоубийственную попытку, которая уже изрядно затянулась. Пока ещё чистые деревья не пытались меня убить, но чувство того, что с каждым шагом я приближался к гибели, никак не хотело меня покидать. Спустя несколько ужасных часов, абсолютно выбившись из сил от вечных падений и махания широким ножом, я таки выбрался на голую, сырую землю, которая, казалось, была кем-то вытоптана. В нескольких десятках метров стоял разрушенный амбар, придавленный небольшой силосной башней, за ним же стояли дома, удалённые друг от друга на почтительном расстоянии – совсем не то же самое, что я видел в первой деревне.

Было тихо. Ветер к вечеру совсем стих, так что шелеста колосьев более не было слышно. Внезапно для себя я услышал одинокое стрекотание сверчка – видимо, живность здесь всё-таки водилась, хоть и в гораздо более меньшем количестве, чем прежде. Засев в ростках молодой пшеницы, я стал аккуратно обходить амбар с боку – нужно было узнать, бродят ли по улицам люди. Медленно переступая через колкие побеги, я шаг за шагом стал двигаться, огибая дугой разрушенное здание. Внезапно моё сердце дрогнуло – нога, что до этого момента не встречала ничего, кроме тонких веточек и штырьков молодых побегов, наступила на нечто мягкое и плотное, не похожее ни на камень, ни на кусок земли.

Дыхание вновь стало шумно вырываться из груди. Мысли в голове уже вовсю рисовали мне изуродованное тело заражённого жителя деревни, который весь покрыт чернеющими язвами, разваливающимися от гноя. Аккуратно приподняв ногу и убрав её чуть в сторону, я услышав мерзкое, отвратительное чавканье. Едва сдерживая рвотные позывы, я зажмурил глаза, чтобы слегка успокоиться, но стоило мне взглянуть под ноги, как я тут же скорчился и стал дико хватать трясущимся от страха ртом воздух.

Я наступил на голову давно умершего человека. От неосторожного шага гнилая кожа, покрытая трупными пятнами, пристала к моему ботинку и оторвалась от лица. Под телом натекла лужа рвоты, одежда и проглядывавшее нижнее бельё были измазаны кровью. Застывшее в неестественной позе тело, видимо, мучилось в судорогах, пока не умерло от остановки дыхания. Это были главные признаки отравления пшеницей. Закрыв свой рот двумя руками, я тихо заскулил от страха того, что это мог быть заражённый. Отойдя на несколько шагов вперёд, я сел на землю и постарался унять одышку и закрыть, наконец, рот, который попросту застыл в немом крике. Я тут же достал маску из рюкзака, не желая ограничивать свой вид грязными стёклами противогаза, и натянул её на лицо.

Спустя несколько минут, когда трепет в груди чуть стих, я вновь посмотрел на труп. Да, это определённо было отравление. В бытность мою студентом в наш Институт довольно часто притаскивали таких вот людей, которые даже не догадывались о том, что пшеница копит в себе растительные яды. Их родственники кричали наперебой, просили вытащить их с того света, но зачастую получалось так, что в наши руки попадал уже безнадёжно поражённый человек, что борется с приступами рвоты и судорог, а дыхание его уже спустя десяток-другой минут останавливалось.

Я старался держать себя в руках. Как никак, это был крайне ценный опыт, которого в другом месте я бы ни за что не смог получить. Труп был свежим, судя по многим признакам, но погодные условия ускорили его гниение. Видимых повреждений… Постойте-ка. Его ноги. Я с отвращением потянул заляпанную кровью и содержимым желудка накидку, чтобы перевернуть тело на бок, и увидел порванную кожу на ногах, в районе колена. В Средние века людям выкручивали ноги, чтобы они больше никогда не смогли ходить, ломая берцовые кости. Этот человек вряд ли смог так изломаться, просто убегая подальше от своих же соседей.

Вид этого бедняги, который, судя по всему, пытался уползти с переломанными ногами и в итоге скончался от острого отравления пшеницей, удручал. Старик говорил мне, что люди здесь жрут друг друга, поддавшись отчаянию и безысходности. Но… Это были не заражённые. Внезапный крик заставил меня припасть к земле. Высокий женский голос, очевидно, принадлежавший старой женщине, что пыталась от кого-то отбиться, выкрикивая ругательства.

Я засел в порослях мелких ростков, что скрывали меня с головой и стал ждать, что же последует дальше. Но… Ничего не произошло. Мне открывался хороший вид на дорогу, ведущую к каждому из домов, однако ни один их житель не соизволил хотя бы выйти и осмотреться. Крик повторился ещё раз, затем ещё. Ждать больше не было смысла, потому как ровным счётом ничего не менялось – улицы оставались пустыми, крик эхом уходил дальше в лес и терялся в его чащобе. Стоило мне только дёрнутся с места и выйти из зарослей, как тощая ручонка тут же ухватилась за мою куртку, перепугав меня до смерти.

– Ты тоже это слышишь? – тщедушный, израненный мужчина смотрел на меня безумными глазами и коротко, со свистящей одышкой тянул воздух в лёгкие. – Эти крики… Это ведь по-настоящему?

Я не мог выдавить из себя ни слова. Вид этого человека внушал вполне осознанное чувство страха, потому как свежи были слова старика в голове – он мог быть безумцем, мог прибежать из другой части леса, мог быть одним из каннибалов. Ни одного вменяемого человека здесь не осталось, кроме Бишопа и его отряда.