Жнивьё

Отряд замолчал. Все мы собирались с мыслями, думали каждый о своём. По правде говоря, совсем не понятно было, о чём же думать мне самому. Наверняка, каждый из этих парней думает сейчас о семье. Может быть, о детях и жене, родителях. Я же с абсолютно пустой головой не мог собрать самого себя в кучу, поставить себя мысленно на ноги и приготовиться к невесть чему, что может ждать в этих густых зарослях.

– Генерал? Может, вы хотите что-то добавить?

Мужчина в деловом костюме тряхнул головой, прочистил горло и грозно заявил так, чтобы услышали все:

– Это ваша последняя надежда на благоприятный исход, парни. Больше армия ждать не будет и по первому же требованию Министерства…

– Пошёл ты. – прервал его я на полуслове и побрёл к бронетранспортёру. Плевать я хотел на его угрозы, уж об этом сейчас мне точно не хотелось думать.

Вслед за мной, не ставь слушать генерала, пошли и остальные члены отряда. Думалось мне, что они также хотели побыстрее всё это начать, а не ждать у моря погоды. Как назло начал накрапывать мелкий дождь, который почти сразу же шумной стеной свалился на крышу транспорта, стоило нам только залезть внутрь. Громко затарахтел старый двигатель, поднявший целые клубы черноватого дыма, после чего машина медленно тронулась. Я посмотрел в окно и встретился взглядом с мистером Ллойдом, который всё также стоял под проливным дождём и провожал нас. Молча, даже не двигаясь с места.

Транспорт резво поехал по кускам оставшейся в живых дороги. Совсем скоро мы подъехали к чёрной полосе выжженной земли, на которой тут и там проглядывались маленькие зелёные стебли растущей пшеницы. Чем ближе мы подъезжали к самому лесу, тем явственнее и удушливее становился запах гари, который просачивался даже за плотно закрытые двери машины. Мы ехали в абсолютной тишине, никто из отряда даже не думал что-либо говорить, погруженный в свои собственные мысли. Жёлтый свет стал заливать пол сквозь небольшие оконца, расположенные около крыши. Огромная огненная стена пламени, что адским кольцом сомкнулась вокруг городской черты, слепила глаза.

Мы проезжали мимо рабочих огневой бригады, которые забрасывали высоченные стебли-деревья зажигательными смесями, поливали молодые побеги огнём из импровизированных огнемётов, стаскивали уже поваленные и распиленные на части стволы к здоровенным кострам. Вокруг стоял ужасный треск, крики рабочих, свистящий шум огнемётов, стоны падающих деревьев, шипение испаряющейся воды, стук колёс об вылезшие на поверхность камни и обломанные куски асфальта. От всего этого гвалта разболелась голова, кружащее вокруг зарево и искры заставляли паниковать, будто в любой момент на наши головы может упасть горящее дерево и сварить заживо в этой консервной банке.

Стоило только машине уехать чуть дальше вглубь леса, как все звуки внезапно пропали. Стало казаться, будто мы углубились не на несколько сотен метров, а на сотню километров в абсолютную глушь, где никогда ранее не ступала нога ни человека, ни животного. Лишь кряхтение старого бронетранспортёра, что медленно опускался вниз и буксовал на кочках, вышвыривая позади себя песок и глину. Стало заметно темнее, чем на подъезде к лесу – с каждым метром своеобразные кроны из сотен крупных колосьев, что цеплялись друг за друга острыми остями, скрывали солнечный свет всё больше. Сырая, мокрая земля стала превращаться в лужи солёной воды, к шуму песка добавились ещё и громкие всплески.

Совсем скоро стало почти невозможно проехать без дополнительного источника света, машина включила большие фары по периметру и впервые с начала поездки остальные члены отряда с плохо скрываемым волнением стали подглядывать в окошки, в которых теперь совсем немного были видны глубины леса.

– Темно хоть глаз выколи. – сказал один из электриков. – Фонари, конечно, мощные, но я и подумать не мог, что большую часть пути мы будем идти в такой темени.

– Там есть пролески, если верить Ллойду. Он говорил, что из-за пепла и золы тут земля стала плодороднее, потому так густо и заросло. – ответил солдат. – Этот… Как его… Щёлок! Типа земля здесь кислая, а щёлок в золе нейтрализует кислоту или типа того.

– Мы от пепелища на километра два уехали, гений. – ответил другой солдат. – У нас химик для ответа на такие вопросы имеется, вообще-то.

– А? – дёрнулся я, отвлечённый от своих мыслей.

– Какого чёрта тут всё так поросло? – повторил вопрос солдат.

– Пепелище, да. Возможно, дождевая вода размывает залежи пепла и уносит его вниз по склону. Горит тут всё постоянно, так что пепла меньше не становится, вот он и стекает вместе с водой всё дальше и дальше.

– Ха! Говорил же.

– Этим сорнякам вообще побоку на солёную воду? – спросил один из связистов. – Годами ничего не росло, а мы как будто в охраняемом заповеднике едем.

– От пшеницы осталось почти что одно только название. Учёные пересобрали геном растения, "вкрутили" в него всё, что только могли придумать. Длинные корни в почве тянут воду из подземных источников, а наземные корни почти всегда голые, как у мангровых деревьев и да, им не страшно засоление. В конце концов, здесь постоянно идут дожди, концентрация соли постепенно снижается. – тихо отвечал я.

– Учёные… И кто их только просил… – флегматично говорил другой связист.

На это я промолчал. Не хотелось затевать дискуссию о необходимости экспериментов и постепенного прогресса. Только не с этими людьми.

Мы довольно медленно продвигались в чащу, всё чаще буксуя в размоченной глине и глубоких лужах. Судя по часам, мы ехали уже три часа, но по ощущениям не продвинулись дальше десятка километров. Водитель отчаянно мучал бронетранспортёр, но с каждой новой лужей и каждым новой выбоенной, которую становилось всё труднее и труднее объезжать, он сдался и сказал нам, что дальше машина не поедет, иначе он рискует сесть в какой-нибудь яме.

– Вот тебе и приехали. – сказал солдат и плюнул на землю.

Когда водитель стал сдавать назад, чтобы развернуться обратно, то наглухо завяз в грязи. Похватав свои вещи, мы вылезли из машины и, осмотревшись по сторонам с фонарями, удостоверились, что незваных гостей поблизости нет.

– Толкнём? – спросил нас водитель.

– Попробуем. – ответили мы и рядом встали у капота.

Это было похоже на каторгу. Машина, громко завывая хрипящим двигателем на всю округу, надрывалась и скрипела, пока мы всеми силами, с ног до головы измазавшись в грязи, пихали её из этого месива. В конец потеряв всякое терпение, один из солдат громко выругался и ударил машину по бамперу.

– ДА ПРОВАЛИСЬ ТЫ НА ЭТОМ МЕСТЕ, СКОТИНА!

– Патрик, не ори. – осадил его другой солдат.

– Пошёл ты, Терри! Мы как идиоты сейчас до ночи провозимся с этой колымагой!

– Есть идеи? Так предлагай, умник!

– Да хоть бы ветки подложить под колёса. Я сомневаюсь, что в загашнике тут валяются специальные цепи. Парни, поищите приличные доски внутри. На худой конец обломанные стволы сунем. Это же лес, мать его.

Отряд отошёл от машины и стал жариться по сторонам. Как и ожидалось, ни цепей, ни досок внутри транспорта не оказалось, так что люди разбрелись чуть по сторонам в поисках небольших брёвен. Машина горела словно новогодняя ёлка, так что потеряться здесь было почти невозможно. Я отошёл чуть вперёд, разгребая ногами пожухлые мокрые колосья и здоровенные листья, подсвечивая фонарём землю. Внезапно я замер на месте – откуда-то их глубины леса явственно послышался всплеск воды.

– Парни? – негромко сказал я и обернулся. Свет фонарей был всего в десятке метров от меня, но ни разговоров, ни чавканья грязи под ногами слышно не было совсем.

По лбу покатились капли холодного пота. Сердце в груди стало гулко стучать, а глаза забегали по тёмным, стоящим слишком близко друг к другу стволам пшеницы. Я боялся шелохнуться, свет фонаря бегал от дерева к дереву, но никого видно не было. Я не стал испытывать судьбу и медленно стал пятиться обратно к машине, как вдруг услышал тот же всплеск воды ещё раз, но уже ближе.

– Кто здесь?! – вскрикнул я.

– Химик, ты в порядке? – послышался голос солдата, Терри.

– Я… ТВОЮ МАТЬ! – не своим голосом закричал я. Прямо перед глазами, подсвеченный ярким светом фонаря, прошёл человек в грязных обносках.

– Ты чего… СУКА! Какого хрена? – закричал связист. – Какая падла камень швырнула?!

Лес был тихим, и от того до одури пугающим. Если бы не эти всплески воды, то невозможно было бы сказать, что здесь кроме нас кто-то есть. От ужаса я завалился на спину прямо в гнилые листья и стал ползти к машине, сбивчиво дыша. В одно мгновение яркая, слепящая боль пронзила всё тело – прямо в спину мне прилетел острый камень, затем ещё и ещё.

– Ох и сволочи! – зарычал Патрик. – Пошли нахрен отсюда!

Я видел в свете фонаря, как он щёлкнул предохранителем и дёрнул на себя затвор автомата. Спустя считанные секунды яркие вспышки озарили пространство вокруг – толком не зная куда целиться, Патрик выпустил несколько пуль в сторону леса. За тёмными стволами, скрытыми уже густой чернотой, послышалось шлёпанье босых ног по мокрой листве.

Голоса стали стихать. Фонари один за одним стали падать на землю, пока Патрик всё пугал заражённых одиночными выстрелами, тем самым привлекая их всё больше. Я поднялся с земли и попытался подбежать к машине, но поскользнулся на мокрой земле и сильно приложился коленом о торчащий из земли корень. Камни стали лететь всё выше, разбивая прожектора на машине, так что совсем скоро единственный полноценный источник света погас. Со стороны донёсся дикий, истошный вопль Терри:

– А-а-а!! Снимите эту тварь! СНИМИТЕ ЕЁ С МЕНЯ!

В темноте совсем сложно было сориентироваться. Я покрепче сжал фонарь в руке и сквозь стреляющую боль в колене поковылял в сторону, где до этого стояла машина. Пройдя несколько метров, я вновь зацепился за что-то, что теперь совсем не напоминало корень. Подсветив фонарём землю, я в панике задрожал и стал хватать ртом воздух, будто меня ударили прямо в грудину. У моих ног лежал механик с проломленной головой, из которой торчал острый обломок камня. Под ним уже натекла тёмная лужа крови, всё лицо его было заляпано красными каплями, в перемешку с бурой глиной. В истерике я оттолкнул его тело ногой и поплёлся дальше, на ходу оттирая грязь и слёзы, катящиеся градом.

Я с ужасом отметил, что не слышу больше ругани Патрика, не вижу больше ни одного фонарика, едва различаю очертания машины в абсолютной темноте. В ушах громко звенело, сердце качало кровь как сумасшедшее. Почти наощупь, совсем забыв про собственный фонарь я нащупал холодный метал бронетранспортёра и держался за него рукой до тех пор, пока не нащупал лестницу, ведущую внутрь кунга. Стоило мне схватиться за неё всеми силами, как сильным ударом ноги прямо в лицо меня повалило на землю. Едва я приподнялся, как следующий удар впечатал меня в землю и я потерял сознание.

Деревня.

Деревня.

– Ш-ш-ш…

– … А?

– Ш-ш-ш… тони… Ш-ш… рик, Терри?… Ш-ш-ш…

– Я…

– Кт… будь… Ш-ш-ш… Эт… Ллойд… Мейс… ити…

– Ох… Голова…

– Приё… Ш-ш-ш… Слыш..?

– Где я?

– Ш-Ш-Ш-Ш!!!

Рация. Это была рация. От громкого треска в эфире заболели уши, что заставило меня едва разлепить глаза. Вернее, один глаз – второй опух и никак не хотел открываться. Я… Вверх ногами?

– Чёрт возьми… Как плохо…

Я чувствовал, как по моему лицу бегут капельки крови, падая на пол. Едва борясь с тошнотой, я запрокинул голову и сдавленно зашипел – подо мной натекла целая лужа, которая уже успела почернеть и впитаться в трухлявое дерево. Я находился в каком-то старом деревенском доме – как раз в таком мы частенько прятались во время бесчисленных часов езды в давно забытом детстве. Отвратно пахло гнилым деревом и кровью, пылью и сырой затхлостью. Но голова… Ох, она путала всё ещё больше. Меня нестерпимо тошнило, кровь то и дело затекала в приоткрытый рот, отчего я чувствовал сильный железистый вкус, из-за которого всё становилось ещё хуже. Перед глазами плыло, всё крутилось и размывалось, будто прицепленное к вращающемуся колесу. Но одно я знал точно – меня подвесили вверх ногами.

– Верёвка… Должна быть… Верёвка.

– Ш-ш-ш… Чёрт… Ш-Ш-Ш-Ш....

– Я вас слышу, мистер Ллойд… Сейчас…

Я медленно осмотрелся вокруг и не ошибся – почти на расстоянии вытянутой руки была натянута верёвка, привязанная к крюку в стене. Мои руки не были связаны, но я совсем про них забыл – они затекли и потеряли всякую чувствительность, отчего перестали слушаться. Стоило мне дёрнуть ими, как тысячи мелких иголочек впились в онемевшие мышцы, отчего мои зубы застучали в попытке сдержать стон.

– Та-ак… Раз… Два… Три… – я совсем немного раскачался и потянулся к верёвке, схватившись за неё рукой. Стоило мне попытаться притянуть своё тело к крюку, как он с тихим треском стал дёргаться в деревянной стене.

– Да… Гнилая сволочь, давай… Ещё чуток…

Было нестерпимо больно хвататься онемевшими руками за грубую верёвку, изгибая всё тело. Не знаю, сколько я здесь провисел, но телу было крайне сложно и болезненно делать хоть какое-то движение, даже самое-самое мелкое. От сильного покалывания в теле начало перехватывать дыхание, я громко пыхтел и с силой выдыхал воздух из забитых лёгких, что заставляло меня на момент отпускать верёвку и соскальзывать в самое начало. Наконец, признав, что я не смогу дотянуться до крюка, я стал из последних сил дёргать за верёвку и барахтать телом, надеясь таким образом вытянуть уже поддавшийся крюк из мокрых брёвен стены. В конце концов это дало свои плоды – крюк, разболтанный моими движениями, начал скользить внутри своего гнезда, спустя несколько минут, которые казались самыми болезненными минутами в моей жизни, верёвка чуть ослабла, а потом и вовсе провисла – послышался глухой металлический лязг и в ту же секунду верёвка засвистела по прибитой к потолку железной петле. Высокий потолок деревенского дома крякнул, но ещё до того момента, как крюк вместе с верёвкой успел долететь до потолка, я распластался на залитом кровью полу, после чего рядом с моим телом, едва не угодив на спину, прилетел и тяжеленный, как оказалось, чугунный крюк.

– Ох, твою мать…

Тело непослушной куклой валялось на гнилом дощатом полу дома. Голова, раскалывающаяся на куски, забитые мышцы рук и ног, ноющие после падения спина и рёбра… Ещё несколько минут я мало-помалу разминал кисти, аккуратно двигал ступнями, медленно сгибал и разгибал руки. Такое долгое нахождение вверх ногами было опасным – вставать резко было нельзя, да и совсем не хотелось. Лёжа на спине я разглядывал дом: высокий сруб в два этажа, где второй этаж плавно перетекал в чердак, на стенах какие-то старые картины, давно замызганные грязной водой и чёрной плесенью, которая тянула свои мелкие грязные веточки-кляксы от подрамников, что набухли и стали сыпаться на волокна. Из разбитых окон задувал прохладный ветер, мебели как таковой и не было – так, небольшой столик, парочка табуретов, да старая кирпичная дровяная печь, которая играла роль перегородки – скорее всего, за ней стояли шкафы с одеждой или любая другая мебель, как это было принято в местных деревнях. В углу, прямо рядом с печью, лежали разорванные рюкзаки – старые и пыльные, самых разных расцветок и форм, и среди всей этой кучи синтетического и холщового тряпья я увидел свой.

– Вещи! Я слышал рацию! – пронеслась в голове мысль.

Аккуратно поднявшись на четвереньки, я пополз к груде тряпок, шаркая по полу коленями – медленно, так, будто пол подо мной грозился рухнуть в любую секунду. Наспех раскидав ошмётки бывших рюкзаков, я таки добрался до остатков своих вещей и с диким разочарованием шмякнулся на зад – он был пустым, абсолютно пустым. Но я ведь слышал! Шипение рации! Так явственно и громко!

Пошатнувшись, я поднялся на ноги, борясь с отвратительным головокружением. Мерзкие запахи, наполнявшие всё вокруг, вкупе с переворачивающимся вверх дном домом добили меня – снова упав на колени я закашлялся, после чего меня вырвало ужасно горькой желчью несколько раз. Лишь сейчас, осознав, что я наделал слишком много шума, я стал прислушиваться к звукам вокруг и понял, что ничегошеньки не слышу. Совсем. Оперевшись на стену, я на дрожащих ногах поплёлся к печке и завалился на неё. Внезапно я вновь услышав сильный треск и фон рации, отчего сердце гулко затрепетало.

– Да…! – я шумно задышал, перебарывая дрожь в теле, после чего истерично засмеялся, почувствовав должное облегчение. – Работает…

Сделав несколько шагов вдоль печи я увидел ещё один стол, на котором целой горой валялся разный мусор, очевидно, добытый из порванных сундуков. Не мудрено, что людей, живущих здесь, совсем не интересовали рации, карты, личные вещи, фотографии и множество других нужных другим, но бесполезных для деревенщин вещей. Они забрали еду, коробочку с медикаментами, нож, палатку – всё то, что помогло бы им выжить. Я быстро разгрёб руками кучу хлама и наткнулся на свою карту, где были отмечены красные зоны – теперь это была бесполезная мокрая тряпка, на которой красные чернила огромными кляксами растеклись по всему лесу, затрагивая и сам Мейсон-сити, и даже соседние страны. Нашлась и рация – антенна едва держалась на порванных проводах, экран был разбит и, судя по всему, часть кнопок была залита водой.

Кое-как приладив антенну на место, я трясущимся от холода и боли руками стал скручивать порванные провода вместе. Фон стал громче, рация затрещала, но после того, как последние провода были скручены, всё затихло и послышалось лёгкое сипение. Я не знал, радоваться мне или нет – она, вполне возможно, уже была сломана, но я не терял надежды ещё раз услышать голос мистера Ллойда или треклятого генерала Маклина.

– Давай… Давай же…

– Ш-ш… Энтони… Патрик… Терри… Роуэн… Ли… Дэрил… Джон… Вы… Слышите…? Это… Ллойд… Из… Мейсон-сити… Приём…

– Ха!! – радостно прикрикнул я. – Мистер Ллойд! Это Тони! Приём, как меня слышно?! Мистер Ллойд???

– Тони..? Ты… Ш-ш… Где… Ты…? – связь была просто ужасной, я едва мог различить голос доктора за стеной из частотных помех и треска. – Что… Происходит…

– Чёрт возьми, как же я рад! Я понятия не имею! На нас напали заражённые в лесу! Я не знаю, сколько осталось в живых, но они притащили меня в какую-то деревню! Ни карты, ни припасов – всё забрали, я очнулся в доме, подвешенный к потолку.

– Где… Отряд..? Ты… Один…? Тон… Ш-ш-ш…

– Да!! Совсем один! Никого вокруг нет!

– Мы… Смотрим… Карту… Ш-ш-ш… Вы… Далеко… Заш-ш-ш…

– Километров десять, может меньше! Док, вытащите меня отсюда, чёрт возьми! Всё пошло к чертям!

– Мы… Кх-х… Вышка… Связи…

– Приём? – в панике зашептал я пропустив в помехах целый кусок из слов Ллойда. – Повторите!

– Ты… Юг леса… Деревня… Рядом… Ещё одна… Смотри.... Вышка… Там… До связи… Ждём…

– Приём?!! Нет! НЕТ! МИСТЕР ЛЛОЙД! Приём!

Но рация молчала. Громкое шипение раздавалось раз в несколько минут, но больше на связь город не выходил. В полнейшем опустошении я сполз по влажной стене на пол и сжал двумя руками рацию. Голос дрожал и надрывался, я не терял надежды достучаться до них ещё раз, по-всякому двигая антенной рации, чтобы восстановить контакт проводов между собой.

– Город! Это Энтони! Энтони из Мейсон-сити! Как меня слышите!?

Треск усилился, смешиваясь с высоким писком, но ответа не было.

– Доктор Ллойд! Это Энтони из Мейсон-сити, как меня слышно?

Треск не прекращался, то стихая, то вновь становясь излишне громким. Я начал одышливо задыхаться и волноваться, паника лёгкими прикосновениями стала гулять по телу.

– Генерал Маклин! Это Энтони из отряда, идущего к Академии! Как меня слышно!? – голос стал медленно срываться на крик, всё тело дрожало от подступающей панической атаки.

Рация почти полностью замолчала, лишь лёгкое шипение прерывалось клокочущими звуками.

– Мать твою, мистер Ллойд! Город! Генерал Маклин! Сука, хоть кто-нибудь!!! ОТВЕТЬТЕ! – по лицу побежали крупные слёзы, подбородок ходил ходуном от рыданий и всхлипываний. Из груди вырывались громкие стоны, я положил голову на колени и взвыл от нестерпимой горечи всего происходящего.

– Я не хочу умирать вот так!!! Мать вашу, вытащите меня отсюда! Уж лучше я сдохну в огне, чем от рук ублюдков-каннибалов! – кричал я в динамик рации, после чего бросил её на кучу хлама на столе.

В один момент силы полностью покинули меня. Нервный срыв попросту вытянул последнее, что оставалось в моём теле. Бессильным мешком я сидел около стены и бездумно пялился в потресканную стенку печи, абсолютно не понимая, что мне делать дальше. Выжили ли остальные? Я точно знаю, что один из нас был мёртв ещё рядом с бронетранспортёром. Где я? Где остальные? Как далеко от машины нас утащили?

Мысли просто роились в голове. Хотели ли меня съесть или ждали, что я умру от прилива крови к голове – зачем-то меня притащили в этот дом, в котором, судя по всему, я был далеко не первой жертвой. Юг деревни, вышка связи… Работает ли там хоть что-нибудь? Или как и всё вокруг – заржавело, сгнило, развалилось после землетрясений…? Это был мой единственный шанс. Я был на очень вежливое «Вы» с электроникой, особенно с такими сложными штуками, как рация, поэтому ни за что бы не починил её своими силами. Мне оставалось лишь уповать на то, что на вышке всё будет исправно работать и я смогу без особых усилий поймать частоту, на которой вещают из города. Если там вообще будет хоть одна живая деталь…

Громко выдохнув, я поднялся с пола и стал искать среди кучки разорванных рюкзаков более-менее целый. Мой был безнадёжно испорчен – эти люди вспороли его вдоль боковины до самого дна, так что оттуда вываливалось вообще всё. Подобрав таки небольшой рюкзак с оторванным верхом, в котором всё же можно было уместить парочку вещей, я уложил туда рацию с надеждой на то, что смогу найти кого-нибудь из членов отряда и починить её; рядом закинул найденный компас – слегка пошарпанный, но целый; с помощью найденной пачки бритвенных лезвий я обрезал верёвку, так много, как только удалось достать, а среди десятка кошельков завалялся совсем крохотный складной инструмент для починки велосипедов – две отвёртки, шестигранный ключ, и маленький, но острый нож; там же, среди кошельков, лежали маникюрные ножницы, но они оказались ржавыми и затупившимися, так что от них пришлось отказаться. Но я был рад и этому.

Несколько раз вдохнув и выдохнув, чтобы унять сбивчивое дыхание, я аккуратно вышел из большой комнаты и прошёл вдоль пустого коридора к двери, рядом с которой висело грязное зеркало. Случайно бросив взгляд на него, я болезненно шикнул: в отражении стоял человек с огромной шишкой на лбу, залитым бурой кровью лицом и безумными, широко раскрытыми от страха глазами; одежда на мне была порвана в нескольких местах и пропиталась влажной глиной, мускулистые руки были иссечены мелкими кровоточащими царапинами, широкая грудь увенчана воротником из засохшей крови. Кто бы ни притащил меня сюда – они здорово поработали над моей физиономией, но я этого совсем не помню.

Выглянув за двери, я предельно осторожно осмотрелся по сторонам: несколько рядов покосившихся домиков стояли безжизненными столбами среди редеющих жухлых кустов и небольших огородиков, обнесённых уже сломанным заборчиком. Здесь не было так темно, как в самом лесу, пшеничные деревья особняком стояли даже посреди улицы, если их можно было так назвать, но среди них тут и там проглядывало хмурое небо, рассеивающее сумрак, отчего становилось немного светлее. Ни одной живой души не было видно, не было слышно голосов, щебетания птиц или жужжания насекомых, что было особенно странно для деревенской глуши. С густых светлых крон капали крупные капли воды, большие мутные лужи словно маленькие грязные озёра испещрили землю под ногами, было довольно прохладно, но после удушливого смрада внутри дома дышать было невероятно легко. Высоченные стволы пшеничных деревьев стояли словно покусанные со всех сторон: на одних висели загнанные по самую рукоять топорики, другие довольно сильно истончились к самому основанию, отчего гуляющий ветер гнул их и заставлял качаться, вот-вот грозясь сломать; вырезанные куски стеблей валялись на земле, собранные в подобие снопов и связанные обрывками тряпок, рядом с ними стояли большие кастрюли, выгоревшие в костре чаны и небольшие чугунные котелки, подвешенные на колья над уже затухшим кострищем. Из-за густой темноты почти невозможно было сказать, утро на дворе или вечер, но судя по тому, что облака достаточно светлые, было довольно рано.

Понаблюдав со стороны несколько минут я внезапно спохватился и задержал дыхание.

– Безопасность, Тони. – думалось мне, так что я сразу заскочил обратно внутрь дома, распустил кусок верёвки на более тонкие нити и связал себе подобие плотной маски из остатков рюкзаков, проверил, затянув её на лице так туго, как только мог, после чего сделал прокладку из резинового сапога, найденного там же, и уж только после этого натянул саму маску – получилось весьма неплохо.

Медленным шагом я вышел из дома и стал двигаться вдоль соседних зданий, чтобы не привлекать к себе внимания, держась низко. Колено слегка ныло, но я совсем не обращал внимания на эту боль. Мелких кострищ, на которых, судя по всему, люди готовили ядовитые стебли пшеницы, было очень много – тут и там они стояли десятками и окружали большой костёр, который медленно тлел, заливаемый каплями, падающими с крон.