Баба Нюра. Либежгора. Мистический роман, основанный на реальных событиях

– А вы помните про Осиново?

– Про Осиново я помню только то, как все мальчишки проверяли друг друга на смелость и пытались дойти туда пешком, но все чего-нибудь пугались и всегда возвращались назад.

– Маленькие все были.

– Да, я сам помню, как три раза пытался дойти до Осиново, но я не об этом.

– А о чем? – удивленно спросила Маша.

– Про колдунов там всякое слышали ведь? Что там одни колдуны жили?

– Ну да, это и была главная страшилка.

– А вот про то, что там археологи какие-то древние могилы раскапывали, точно ведь не слышали?

– Археологи?

– Какие еще могилы? Мне бабушка рассказывала, что у них не было кладбищ, там запрещено было хоронить раньше. Откуда там могилы?

– Ну да, нестыковочка получается, дружище, могилы древние копали, а кладбищ там, оказывается, никогда и не было.

Даня саркастично зачесал волосы и улыбнулся, но я знал, что ему интересно будет то, о чем я хочу ему рассказать. Он словно ждал, чтобы я расставил все по своим полочкам, но в этот раз я и сам толком ничего не понимал.

– Ну, может, они древние и никак не связаны были с кладбищем.

– Не, похоже на ерунду какую-то, археологи, может, чего и копали, тут спору нет, мало ли что где найти можно, на каждом клочке земли кто-нибудь да жил раньше.

– Да, – подтвердила Маша, – а вот про могилы, скорее всего, болтовня. Сам знаешь, как это бывает, один сказал – копали, второй сказал – кость нашли, а третий придумал, что там могилы древние.

И я впервые подумал, что мог ошибиться. Действительно, мало ли бывало такого, когда старики что-то выдумывали, даже про нас самих, а мы потом смеялись или даже краснели. Почему в этот раз я поверил? Из непроглядной темноты завыл ветер. Маша первая обратила внимание на то, что в такой темноте даже по дороге гулять жутковато, и предложила повернуть назад.

– Когда теперь? Мы с Даней, если что, и ночью готовы пойти.

– Вас пустят?

– А еще как? Мы же сюда не на картошку выпросились.

– Да уж, – заметил я, – а хорошо здесь в это время, да? Урожай у всех уже собран, сено заготовлено, работы совсем немного, целыми днями гулять можно.

– Да! – обрадовалась Маша, но тут же осеклась: видимо, ей стало неловко за излишнюю радость в этой не самой радостной ситуации. Я сразу же попытался перевести тему.

– Ночью, наверное, пойдет группа охотников и других опытных мужиков, кто эти места возле Либежгоры хорошо знает.

– Уже решено, значит?

– Ну точно не знаю, вроде к нам должен Дым после ужина зайти.

– Хм-м-м… Хм-м-м… – язвительно изобразил его мычание Данька, и Маша тут же прыснула от смеха. Я посмотрел на них. В темноте их лица казались каким-то странными, словно светящимися. Белые, блестящие глаза. Белесая кожа и с трудом сдерживаемый смех. На секунду я даже испугался этого их странного вида, но потом тоже не выдержал и рассмеялся в голос. Мы стали смеяться хором, как дураки. Мне кажется, на секунду мы даже забыли, над чем смеемся. Мы смеялись друг над другом, над тем, как это бывает, когда видишь практически родное лицо друга, смеющегося над чем угодно. Это само по себе забавляет и радует. На душе стало очень легко. А ведь где-то там, в лесу сейчас бродила моя бабушка.

Через несколько минут мы были уже у моего дома. Ребятам предстояло идти дальше. А я спешил домой, чтобы успеть немного вздремнуть, перед тем как отправиться в лес.

– Ну что?

– Если идем в ночь, то, значит, увидимся.

– Вы уверены?

– Ты что, конечно, я только за.

– А я давно мечтал с тобой всю ночь по осеннему лесу пошляться. Таких приключений у нас еще не бывало, да и так далеко мы еще никогда не заходили.

– Это точно! Ладно, ребят, спасибо вам, увидимся!

– Давай и спокойной ночи тебе, если все-таки ночью искать не пойдем.

– И тебе, Маш!

И действительно, ведь мы с Даней часто уходили в лес – просто посидеть у костра, попробовать построить новый штаб или выковать на костре нож из ржавого куска железа. Когда мы были всей компанией, то и Машка с Ленкой всегда были с нами. У нас никогда не было этих странных предрассудков, что относится к женским делам или вкусам, а что к мужским. У нас всегда все было вместе, строили ли мы плот, хижину или обустраивали хозяйство в очередной землянке. Жаль, что Ленка, скорее всего, не приедет. Я был бы рад ее увидеть, с ней мы как-то были особенно дружны, хотя в городе почти не общались.

Мы сидели всей семьей за столом и в очередной раз пили чай. Обсуждая услышанное и высказывая различные гипотезы о произошедшем, мы коротали время до появления Дыма, который должен был сказать, что решили насчет ночных поисков. Если готовых людей нашлось бы достаточно, то в эту ночь обе мои тети, Таня и Вера, должны были отдохнуть. Потому как в прошлую ночь они почти до самого утра вместе с остальными бродили в поисках бабушки по болоту. И толком не выспавшись, вынуждены были приступить к поиску уже утром. Между тем кто-то еще и должен был заниматься хозяйством. Да и мы с мамой тоже ослабли. Было нелегко, все были измучены и хотели спать, а врожденный крестьянский образ мыслей не позволял пустить дело на самотек или даже просто передать его в чужие надежные руки.

Итак, ожидая дядю Толю, мы пили чай и отдыхали. По радио с треском звучал романс «Соловьи». Таня очень любила эту песню, поэтому все мы ненадолго прекратили разговоры, чтобы не мешать ей слушать. Песня вызывала у нее ностальгию, как, впрочем, и у всех, чье детство пришлось на тяжелые военные годы. Таня, словно не заметив, что мы перестали разговаривать, сказала, чтобы мы пили чай, пообещав сейчас вернуться. Я знал, что она сейчас наверняка сидит у радио и плачет. Мало того что беда с бабушкой, а тут еще и это. Никогда не мог переносить такие моменты. С одной стороны, все мы всегда сопереживали жертвам войны, всем тем, кто потерял близких, кто потерял самого себя. Но если говорить искренне, мы могли лишь лицемерно сотрясать воздух, разглагольствуя о чувствах, которых сами мы не знали и никогда не смогли бы узнать. Поэтому я всегда избегал таких моментов и предпочитал не вмешиваться в чьи-то тяжелые думы со своим фальшивым сочувствием. Ведь я-то знаю, что никакого сопереживания нет. Это невозможно понять или прочувствовать до конца никому из тех, кто родился «под солнцем». Мне даже на 9 мая было стыдно произносить все эти глупые заученные фразы. Достойнее было просто промолчать. Во всяком случае, так мне всегда казалось. А тут еще и бабушка. И ведь это мне она бабушка, а ей мать родная, которая ее через войну протащила и уберегла. Ну вот хоть под землю провались.

Через некоторое время Таня вернулась, вытирая остатки слез под глазами. Тетя Вера продолжила разговор:

– Слушай, Таня, я вот что подумала. Оно, может, и сходить? Хуже ведь от этого точно никому не будет.

– Куда сходить?

– К Воробьихе.

Ненадолго повисла пауза.

– Я знаю, что все это сектантские мракобесия, но… А вдруг нет? И к тому же, я сегодня вот знаешь что узнала?

– Что?

– Воробьиха-то зачем-то к нам ходила, на избу смотрела.

– Вчера?

– Да, а вдруг это она ее надоумила зачем-то.

– Мда… Что тут, не того все… Это…

– Ведь Воробьиха ни к кому просто так не ходит.

– А что, она прямо в дом заходила?

– Да не знаю, а может, и заходила, да просто не видел никто. Может, дойти до нее, поболтать?

– Да о чем хоть болтать?

– Да кто ее знает.

– Ну, а потом и сама еще в лес попрешься и потеряешься так же.

– Нет, мне сказали, как ее попросить надо. По-свойски. Она, скорее всего, тогда поможет.

– Да, а что потом на деревне люди говорить будут?

– Да знаешь, что люди? Я им все сама скажу, пусть хоть в тюрьму сажают за суеверия. Мне не стыдно.

– Да брось ты… В тюрьму, скажешь тоже.

– Мне не стыдно! Стыдно будет, если правда все, а мы так и не обратимся, потому что стеснялись суеверий да того, что люди скажут.

– Да так-то и правда, уж не знаешь тут, кому молиться да кого просить…

– Вот-вот, а хуже-то не станет, ну суеверия – и ладно, хуже же ведь не будет.

– Посмеются все, скажут, вот тебе советский человек – к бабкам гадать ходит.

– Да и ладно, а вообще не гадать: она, говорят, помочь может.

– Ой, Верочка, не знаю, что и делать теперь. – Таня опять пустила слезу. Моя мама подсела к ней и стала успокаивать, хотя на глазах у нее тоже блестели слезы. «Ну, замечательно», – подумал я. На подобные сантименты мне никогда не хватало храбрости. Тетя Вера подсела к ним и начала тихонечко приговаривать:

– Я схожу… Хуже не будет ведь… А люди… Что люди? Мне не стыдно. У нас горе в семье… Она небось умирает уже. Пускай говорят что хотят, если им это надо.

– Ой, не говори, не говори ничего, дай бы бог, чтобы жива была.

– Я схожу.

– Сходи-сходи.

– Вдруг правда поможет.

– И правда.

В этот момент на крыльце послышались тяжелые шаги. Наша собака на заднем дворе начала бешено лаять. Скрипнула тяжелая дверь, вслед за ней заскрипели половицы и послышалось:

– Кхм-м-м… М-м-м… Кхм-м-м…

– Дядь Толь, – открыла дверь в избу Вера.

– Вечер добрый дому вашему.

– И тебе, дядь Толь.

– Ну, вот что… Хм-м-м…

– Что решили там, дядь Толь?

– На ночь сейчас Кургановы пойдут, сами сказали, коли днем не были, то пускай.

– Весь день работали ведь и вечером прошлым помогали, бедные.

– Знаю я, как они там работали, штанами сено протирали – и вся работа.

– Ну, что же ты так про них…

– Ладно, еще Валерка с Колей пойдут, Манины.

– Ну, впятером аж.

– Вася еще Разумов, с ищейкой своей. Уж артелью такой в ночи не заблудятся. Уж знают лес хорошо.

– Ну, хорошо, хорошо, раз так порешили, а мы тогда так же, с утра? Во сколько они воротятся?

– И не думай. Нечего утра ждать, вам поспать нужно.

– Да как же?

– Татьяна! – сердито пригрозил Дым. – Для матушки своей поспи, иначе пользы от тебя никакой. Хм-м-м… Кхм-м-м… Поспите, раньше девяти и не думайте вставать, поешьте как следует, а потом к вам сам зайду.

– Спасибо тебе, дядь Толь!

– Да что тут… Кхм-м-м…

– Садись с нами чай пить али, может, поужинаешь?

– Нет, спасибо, ужинал.

– А чай давай с нами?

– С радостью бы, да старый я стал. Устаю теперь шибко, надо пораньше лечь поспать, чтобы завтра себя чувствовать ладно.

– Ну, отдыхай тогда, спасибо тебе еще раз за все!

– Рано еще спасибо говорить.

– Все равно спасибо, столько сил своих потратил!

– Я пошел, затворяй избу за мной, Вера, а то время позднее уже.

– Сейчас закрою, отдыхай, дядь Толь, спокойной ночи!

– И вашему дому ночи спокойной!

С этими словами Дым шагнул обратно за порог, а тетя Вера пошла за ним запирать двери на засов. Собака опять залаяла, на крыльце хлопнула дверь, а в коридоре послышался лязг засова. Мы убрали посуду и занялись приготовлениями ко сну. Ну наконец-то, только теперь я полностью осознал, как же я хочу спать. Сидя на стуле в ожидании, когда будут застелены постели, я начал клевать носом.

Глава 9. Кто-то за дверью в земле

Таня занавешивала окна. Она, как и все деревенские, почему-то считала, что с наступлением темноты окна обязательно должны быть закрыты, а дом заперт изнутри. Как если бы по ночам обязательно кто-то должен был бродить и смотреть в окна или даже ломиться в дом. Сначала я думал, что это нормально. В детстве я видел жизнь лишь моей деревни, поэтому мне казалось, что это вполне естественная привычка всех на свете жителей деревень – запирать все ставни на засовы, а если ставен нет, то обязательно занавешивать всю раму, чтобы ничего не было видно. Но потом, когда я стал часто встречать в школьной литературе и в других источниках упоминания о совсем других обычаях, связанных у сельчан с подготовкой ко сну, среди которых не было того, что делали мы, я стал задаваться вопросом, откуда это пошло. С чем это могло быть связано? Быть может, так стали делать во время войны? Но ведь немцев никогда не было в нашей деревне. Или тогда их просто приучили к таким мерам предосторожности – на всякий случай, если придут? Тоже несколько странно, ведь карательные подразделения всегда могли бы зайти в избу, засов в дверях не стал бы им помехой. Может, эта традиция пришла из древности? Когда по лесам еще бродили разбойники и нападали на отдельные удаленные поселения? Может быть, а может, и нет, кто его теперь знает. Вероятно, в этом скрыт какой-то религиозный подтекст, или какая-то местная глубокая традиция защиты от посторонних. Или же и вовсе от диких зверей. Едва ли теперь можно доподлинно это узнать. В этих размышлениях я дождался, когда все будет готово: кровати заправлены, лежанка на печи застелена, а кресло разобрано. Забравшись на печь и коснувшись головой подушки, я моментально погрузился в сон.

Я снова был маленьким и беспомощным. Меня оставили одного дома. За окном было светло и тепло, и судя по всему, все были где-то рядом, возможно, на огороде или во дворе. А я расселся на половиках и во что-то играл. Сначала мне просто послышалось, что-то кто-то идет по коридору. Возможно, мама или бабушка. Но этот кто-то подозрительно замер возле массивной двери в избу. Словно подкрадывался. Быть может, меня хотят просто напугать? Странная и подозрительная тишина. Опять шорох, скрип половиц. Там явно кто-то притаился. Мой страх стал нарастать. Я во все глаза смотрел на входную дверь. Она не двигалась, но за ней, в коридоре, явно кто-то находился. Дверь была очень тяжелая, вся в мехах, обитая кусками плотной ткани, чтобы не выпускать зимой теплый воздух и обеспечить герметичность. Чтобы открыть ее, требовалось немало усилий. Обычно это приходилось делать сильным рывком, таким же рывком она и закрывалась. Я нередко шутил над своей бабушкой, стараясь бесшумно открыть дверь и пробраться в избу. Это нужно было делать очень аккуратно, маленькими толчками, потягивая дверь на себя, чтобы каждый едва слышный звук успевал слиться с бытовым шумом и остаться незамеченным для находящихся внутри людей. Самое ужасное заключалось в том, что теперь это начало происходить у меня на глазах.

Кто-то там, по ту сторону стоял и тихонечко подергивал дверь на себя. Выжидая паузы, чтобы никто не услышал. Но я был в доме один, и разве мог я этого не заметить? Вдобавок ко всему, я сразу услышал скрип половиц, хоть дверь на крыльце и не громыхала. Испугавшись, я встал как можно тише, не издавая ни малейшего звука, и тихонечко направился в спальню. Там я решил спрятаться за печкой, накинув на себя огромные старые мешки и гору тряпок. Так, притворившись мешком под тряпками, я и сидел, продолжая вслушиваться в звуки, которые доносились от двери. И вот скрип петли… Значит, этот кто-то все же открыл ее нараспашку. Стало по-настоящему страшно. До последнего момента мне казалось, что этого нет. Игра воображения, естественные природные звуки – да мало ли что еще. Но нет. Все слишком очевидно. Быть может, меня кто-то пугает? Пусть это будет так, вот было бы хорошо, я бы даже не стал обижаться, только бы это было так! Буду сидеть здесь и ничего не делать до самого последнего момента, даже если этот кто-то заглянет сюда, меня невозможно будет увидеть среди горы тряпок и мешков с мукой. Дверь ударилась о стену. Ее открыли. Я услышал, как скрипнула половица на пороге. Но тайный гость продолжал вести себя тихо и старался остаться незамеченным, несмотря на то что мы оба знали о присутствии друг друга в доме. Еще через некоторое время я услышал какое-то странное подобие дыхания или же голоса – едва заметное, почти шипение. Словно кто-то просто тихо и протяжно выдохнул. За одним странным звуком последовали и другие. Какое-то еле различимое тихое покашливание. Сиплые вздохи. И скрип. Снова скрип. Теперь я четко ощущал, что этот кто-то стоит в трех метрах от меня, осматривая спальню. Он стоит и разглядывает. Быть может, даже смотрит на мешки и гору тряпок… На всякий случай я перестал дышать. Через пару секунд раздался стук посуды на кухне и очень тихие обрывистые переговоры. Только сейчас я понял, что этот кто-то не один. Их как минимум трое. Двое на кухне, а один здесь, но что если их еще больше? Что если их пять или шесть, или еще больше, и все они бродят сейчас по избе, в коридоре, на задворке, на чердаке, в келье, на веранде и здесь, внутри дома?

На этом месте я и проснулся. Мне все еще было страшно, я тяжело дышал и вглядывался в окружающую темноту. Мама и Вера тихо посапывали на кровати, а Таня так же крепко спала на разобранном кресле. Кругом тишина и покой. Никто не ушел, я не один, все здесь, и все спят. Мое дыхание постепенно стало восстанавливаться. Я решил поменять подушку с одеялом местами, развернуться, чтобы не спать ногами к проходу. На всякий случай, чтобы сразу увидеть, если что-то произойдет у входной двери. Просто так. Я еще раз оглядел мирно спящую родню и только тогда заметил, что занавески одного из окон оказались распахнуты, как если бы их кто-то специально небрежно откинул в стороны.

Той ночью я просыпался еще несколько раз. Казалось бы, после такого тяжелого дня я должен был спать как убитый, но нет. Мне снилась какая-то муть, которую потом, сколько бы я ни силился, вспомнить целиком все равно не мог. Мне снились какие-то танцующие девушки в старинных деревенских нарядах, незнакомые леса, еще какие-то люди, но все было так сильно размыто, что у меня не получалось вспомнить ничего конкретного. Лишь отдельные образы и обрывки, а зачастую и их не было, только осадок от неясных переживаний. А один раз, то ли во сне, то ли в реальности, когда я шел полусонный по темному мрачному коридору избы до туалета, мне послышалось, что на деревне кто-то сильно кричал – или даже не кричал, а пел песни – и что другие голоса, менее слышные, безуспешно пытались этого певца угомонить. Не знаю почему, но что-то было в этом тревожное. Даже что-то страшное, как будто что-то случилось. Потом меня опять мучили какие-то странные, будто отрезанные от сюжета образы. Какие-то люди опять танцевали на кладбище, девушки в старых таких белых платьях, какие раньше, при царском режиме носили. Не могу вспомнить их возраста, были ли они совсем юными или же взрослыми – все было как-то размыто.

Помню, что было лето, на кладбище было как-то не так, как обычно. Оно было намного шире, чем сейчас, даже похоже на красивое окошенное поле. Трава едва доставала до щиколоток. Кругом пели птички, кузнечики, солнечный свет красиво заливал всю поляну. Я шел по нему и, кажется, собирал нескошенные полевые цветы. Тогда откуда-то и появились танцующие девушки. Может быть, они даже водили хороводы; их было не так уж и много, но они то кружились, то что-то напевали, то смеялись, то опять что-то напевали… А еще они словно не видели меня. Я попал в центр их круга случайно, но они продолжали кружиться и не замечать меня. Ростом они были значительно выше, видимо, я опять был во сне ребенком. Они так и кружились то вокруг меня, то снова в стороне, шурша платьями, потом болтали сидя на траве, потом снова кружились, как если бы их танец был для них не весельем, а важным и серьезным делом, требовавшим передышки. Не помню, что еще они делали, все было как в тумане – так бывает, когда смотришь на солнце и все сливается в его ослепляющем свете. Потом на кладбище появилось много людей. Я всех их знал, это были жители нашей деревни. Там были даже мои друзья, с которыми я о чем-то болтал, но прямо посреди разговора они куда-то пропали. Тут же появились могилы, которые и должны были быть посреди этого поля, а среди могил шел высокий мужчина и звонко пел – я слышал этот голос раньше. Это дядя Гена Курганов, точно, только он умел так громко и звонко петь, его окружали другие люди, все они были чем-то обеспокоены, а он пел. Громко и красиво – песенку про Красную армию: «…ведь от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!» И как-то важно, хоть и с видимой опаской пробирался сквозь толпу людей, которая пыталась его удержать. Кажется, он был не в своем уме. В руках у него была лопата, и он рвался сквозь толпу, словно на фронт. Все пытались его успокоить, удержать, но дядя Гена был из вымирающего рода «сельских великанов», и даже несколько человек не могли с ним справиться. Отчаянно прорываясь сквозь толпу, он продолжал петь песню и держать лопату над собой. Когда он подошел к каким-то могилам, то начал копать прямо посреди них. Почти вся толпа встала вокруг и грозно пыталась его осудить, уговорить, запугать, вразумить – сделать хоть что-нибудь. Но он продолжал копать для себя могилу. Да, именно могилу для себя. Не помню, кажется, он сам это сказал, или я просто каким-то образом это знал. Часть людей стояла в стороне, смеясь над ним. А еще в стороне стояли какие-то люди, вроде похожие на тех, что кружились в танце по всему полю, которое теперь вновь обрело привычный для меня вид кладбища. Это были люди разного возраста, но лиц их я не видел, рядом с ними стояли и какие-то наши деревенские. Я точно знал, что они наши, но лица их мне были незнакомы. Еще там была какая-то девочка, она бегала кругом и играла с кем-то. Некоторые из стариков смеялись над происходящим. Остальные же склонились над ямой, в которой стоял дядя Гена, и отговаривали его от этой глупой затеи, из-за которой он, с их слов, позорился на всю деревню. Какая-то женщина – кажется, это была его жена, в чем я, правда не уверен – начала бить его котомкой по спине, но он отмахнулся и продолжил рыть могилу для себя самого. Затем я увидел, как он строит и устанавливает крест в изголовье и прибивает к нему гвоздями венок. Могила уже была глубокой, почти по самую грудь, и теперь, закончив с крестом, он начал сколачивать из неведомо откуда взявшихся досок гроб.

– Отойдите, не мешайте!

– Да что ж ты делаешь, сумасшедший!

– Мне в могилу нужно.

– Да ты что, с ума сошел?

– Нужно, говорят, ничего вы не понимаете, вот мне крест, пускай он тут для меня будет!

– Убери, домой пошли, алкоголик!

– Нет, вы все не понимаете, мне туда пора. Меня там ждут!

Примерно так выглядел их разговор. Рядом со всеми этими странными людьми я увидел бабушку. Она сидела и улыбалась. Я подбежал и радостно поздоровался с ней, она привстала и обняла меня.

– Ба, а мы тебя ищем тут.

– Да тут я, чего меня искать? – ответила она с улыбкой.

– Не знаю, глупостью какой-то занимаемся, – я тоже заулыбался.

Она рассмеялась, я рассмеялся ей в ответ. Несмотря на происходящее большинству людей почему-то было весело. Все кругом просто светилось радостью. Даже кладбище не было таким странным и мрачным, каким оно было обычно. Хотя, быть может, все оттого что оно все еще наполовину было не кладбищем, а свежим выкошенным полем, на котором кружились в танце какие-то странные девушки. Потом все происходящее стало стремительно заканчиваться. Все засобирались и стали спешно расходиться. Дядю Гену нигде не было видно. Толпа шумела и разбредалась. Странные люди, которые стояли в стороне, уже были вдалеке, они шли вдоль полей куда-то в сторону леса у реки. Я поспешил вместе с толпой деревенских в сторону своего дома. Навстречу мне попалась тетя Вера, она тревожно спросила:

– Ты не видел бабушку? А то она опять уйдет куда-нибудь и потом не найти ее будет.

– Да, она где-то там была.

– Хорошо, ты иди домой, а я ее поищу пока что.

– Ладно.

Я в приподнятом настроении побежал домой. Все спешили так, словно все это должно было закончиться с минуты на минуту. Словно вот-вот прольется дождь, или тронется автобус, на который все спешат. Все куда-то спешили. Наверное, по своим домам. Быстро шагая по дороге, старики подбадривали друг друга, молодежь шутила и весело смеялась. И я вновь проснулся. С тяжелой головой, так, как если бы спал лишь половину ночи. Еле-еле выбравшись из-под одеяла, я медленно побрел к умывальнику. И кажется, заснул бы на ходу, если бы не шипение и аппетитные запахи, доносившиеся со стороны печи.

Глава 10. Ожившая легенда

Умывшись и поприветствовав домашних, я направился к столу. На соседнем стуле разместился кот Вася, которого я за вчерашний суетный день даже не успел толком потискать. Я искренне ему обрадовался – он мне вроде не очень. Но перебраться ко мне на колени ради угощений со стола не побрезговал, вполне понимая, что его сейчас будут тискать как мягкую игрушку. Мама уже сидела за столом, тетя Вера что-то делала на кухне, а тети Тани явно не было в доме. «Наверное, занимается хозяйством», – подумал я. На столе стояли свежие пироги и блины. Я с радостью принялся за блинчики со сметаной.

– Ешь, сегодня, может быть, и вовсе никуда не пойдем.

– Как?

– Да дяде Гене плохо ночью стало, пока, говорят, не стоит ходить.

– А что случилось?

– Не знаю, Таня вот там пошла разговаривать, дядя Толя Дым утром пришел, пока ты спал, и сказал, что с Генкой что-то неладное: не то рассудком повредился, не то напился и где-то в лесу поранился – пока неясно.

– И что же? Неужели из-за этого теперь и поиски прекращать?