Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека

Михаил Павлович очень любил музыку, особенно народную. Попов по этому поводу пишет в своих воспоминаниях: «Раз в неделю собирались у нас балалаечники. Михаил Павлович организовал из своих родных прекрасный оркестр, человек в пятнадцать-двадцать, и относился к этой игре на балалайках более чем серьезно: сам писал ноты, перекладывая для балалаек очень трудные оркестровые вещи, вроде „Шехеразады“ Римского-Корсакова, и требуя от оркестрантов самого внимательного отношения к делу».

К своим детям, особенно к старшему сыну Алексею, Михаил Павлович относился довольно сурово и требовательно. Единственно, кого он выделял среди детей, была маленькая Таня – не по годам умный и развитой ребенок. «Михаил Павлович, внешне суровый ко всем своим детям, с Таней был необыкновенно ласков и подолгу сидел около ее кроватки, когда вечером она ложилась спать. Они разговаривали, тайком шалили, пока Вера Александровна не настаивала, чтобы он ушел из детской».

Михаил Павлович Овчинников скончался в конце 1913 года в возрасте 58 лет от крупозной пневмонии и был похоронен на кладбище Покровского монастыря в Москве. Могила его не сохранилась. Фабрика Овчинниковых перешла в руки его брата – Александра Павловича и просуществовала до 1916 года, когда была закрыта в связи с обстоятельствами первой Мировой войны, а затем и Октябрьской революции.

Алексей Михайлович Овчинников

Мой дед Алексей Михайлович Овчинников родился 16 июня 1888 года, и в описываемое Поповым время ему было около пятнадцати лет. «Он сразу понравился мне, – пишет Попов, – это был плотный мальчик, краснощекий, с круглой, коротко остриженной головой и в курточке с ремнем, – форма, какую носили тогда ученики средних учебных заведений. На румяном лице резко выделялись правильной дугой темно-каштановые брови; лицом он был похож тогда больше на мать, чем на отца».

Алеша учился в Практической академии и мечтал поступить в Императорское высшее техническое училище, для чего в течение нескольких лет занимался с репетитором, в основном математическими науками. Он неплохо рисовал, и его родители хотели, чтобы он учился рисованию на случай, если ему придется принять участие в овчинниковском ювелирном деле. У него был музыкальный слух, и уже в детстве он играл в семейном оркестре балалаечников, который организовал его отец, а позже стал брать уроки игры на виолончели. Став постарше, он самостоятельно выучился игре на двухрядной гармонии и с легкостью подбирал на этом инструменте популярные в то время мелодии русских песен. Но больше всего в жизни его интересовали охота и различные моторы. В юности он обожал многокилометровые прогулки с ружьем по лесу, постоянно возился с охотничьими принадлежностями для снаряжения патронов и часами обсуждал со своим дядей Колей, тоже страстным охотником, достоинства и недостатки различных ружей и охотничьих собак. Эта страсть сохранилась у него и во взрослом возрасте.

Поступив в Императорское техническое училище (в последующем – Московское высшее техническое училище им. Баумана) в 1906 году, Алексей «заболел» автомобилями, которых к тому времени становилось все больше, и они быстро совершенствовались. «Для него автомобиль был живым организмом. Каждая деталь его механизма, непонятная даже культурному человеку нашего времени, не посвященному в тайны механизма, была ему близко знакома, и он знал все причины, от которых мотор может перестать работать»[14]. Конечно, он мечтал о собственном автомобиле, но Михаил Павлович не хотел баловать сына и требовал, чтобы он сам зарабатывал деньги. Постепенно Алексей скопил деньги на мотоцикл. Он часами возился с ним: чистил, изучал, регулировал. Доведя машину до идеального состояния, он продал ее и купил себе новую, более совершенную. Так повторялось несколько раз, и в 1914 году у него была уже прекрасная сильная машина «Индиан» с коляской, в которой он мог возить пассажира. «Ему доставляло большое удовольствие ехать на мотоцикле, работающем четко и без перебоя, куда-нибудь за город, везя с собой в колясочке лицо, приятное ему в этой прогулке»[15]. Одновременно с мотоциклами Алексей увлекся и моторными лодками, на которых принимал участие в соревнованиях. Сохранились фотографии Алексея с приятелем на моторной лодке и на мотоциклах разных моделей.

Когда началась Первая мировая война, Алексей был призван в армию в качестве «кондуктора» – нечто вроде военного инженера. Первые месяцы войны он вынужден был провести на службе в канцелярии военно-технического ведомства. Он тяготился этой службой. Его быстрая, живая натура и кипучая энергия требовали выхода, и Алексей быстро нашел этот выход: он поступил на курсы военных летчиков. Авиация в те годы, стимулируемая потребностями войны, развивалась семимильными шагами. Появились самолеты-амфибии, и осенью 1915 года Алексей уехал в Петербург, где, став курсантом морского училища, начал осваивать полеты на гидропланах. В 1917 году летное отделение училища было переведено в Баку, и в июле того же года Алексей получил офицерский чин морского летчика и был оставлен в училище инструктором. Последняя его фотография была прислана им домой летом 1917 года из Баку: красивый загорелый молодой офицер в белом морском кителе на фоне «летающей этажерки», как называли имевшиеся в те годы на вооружении русской армии самолеты с крыльями в два этажа.

После Октябрьского переворота Алексей чудом добрался до Москвы и летом 1919 года зарегистрировался как военный летчик. Он был направлен в качестве инженера на авиационный завод в Брянск, где проработал чуть меньше года. В начале 1920-го он был арестован и под охраной перевезен в Петроград, где помещен в тюрьму. Его последняя записка сестре Тане из тюрьмы была датирована февралем 1920 года: «Близится весна. Голодаю, слабею, надеюсь к Пасхе быть дома…» Получив письмо и выхлопотав разрешение, Татьяна выехала в Петроград и, придя в тюрьму, узнала, что Алексей Михайлович Овчинников умер от тифа 6 марта 1920 года и был похоронен в общей могиле, место которой неизвестно. Ему было в то время 32 года.

Теперь давайте вернемся на пятнадцать лет назад, в счастливые дни 1904 года. Семья Овчинниковых, как я уже писал, снимала в это лето флигель в имении Белкиных Воскресенское, недалеко от станции Бутово Курской железной дороги. Туда к ним нередко приезжали гости. Чаще других Александр Константинович Трапезников, ухаживавший за старшей дочерью Овчинниковых – Марией, с которой он обвенчался в 1905 году. Однажды на несколько дней приехала целая компания молодых Живаго: Татьяна Романовна – барышня лет восемнадцати, ее брат Вася – ровесник Алеши, и сестра Наташа, серьезная тихая девочка со сдержанными манерами, которой в то время было двенадцать лет. Их отец, Роман Васильевич Живаго, был богатым домовладельцем. С его супругой, Таисией Ивановной, была близко знакома Вера Александровна Овчинникова. Возможно, это была первая встреча моего деда Алексея Михайловича со своей будущей женой, моей бабушкой Натальей Романовной Живаго, встреча, с которой началась их дружба, которая затем переросла в любовь. В 1906 году Алеша окончил последний, 7-й класс Практической академии и осенью стал студентом Императорского технического училища. По словам Попова, он сильно вырос, похудел, сменил детскую прическу «бобриком» на длинные волосы «на пробор», смазывая их бриолином. Он начал учиться играть на виолончели и благодаря своему прекрасному слуху добился успехов. Вместе с Живаго он стал часто бывать в консерватории, а после концертов провожал Наташу и Васю до их особняка на Никитском бульваре, нередко засиживаясь у них допоздна.

В марте 1907 года Наташе Живаго исполнилось 16 лет. В день ее совершеннолетия Алеша подарил ей букет прекрасных роз, купленный в одном из лучших цветочных магазинов. Однако, будучи очень стеснительным, он попросил своего бывшего воспитателя Владимира Попова, ставшего его близким другом, чтобы цветы были преподнесены Наталье от них обоих. Что и было сделано. 27 апреля 1911 года состоялась свадьба Алексея и Натальи. Жениху было в это время 23 года, а невесте – 20. Но об этой свадьбе и дальнейшей жизни Натальи Романовны Овчинниковой-Живаго я расскажу в следующей главе.

Глава 2

Живаго

К роду Живаго я имею такое же отношение, как и к роду Филатовых: мать моего отца, моя бабушка, Наталья Романовна в девичестве носила фамилию Живаго. Кто же такие Живаго? В книге И.Кусовой и Г.Чикваркиной «История рода Живаго»[16] дается объяснение этой довольно редкой русской фамилии. По их словам, В.Даль в своем толковом словаре переводит эту фамилию, как «живые», «подвижные». Там же приведен подробный анализ истории этого рода начиная с XVI века. Эта история тесно связана с городом Переславлем Рязанским, в последующем ставшим просто Рязанью.

Моя бабушка по отцу, Наталья Романовна Живаго, родилась в 1891 году в семье богатого домовладельца Романа Васильевича. Его отец Василий Романович происходил из старинного рода Живаго. Многочисленные представители этой семьи занимали видное место в купеческом сообществе Рязани. Один из Живаго, Егор Андреевич, был даже избран городским главой. Его брат Афанасий Андреевич[17] пять сроков подряд избирался заседателем гражданского суда Рязани, за что был награжден золотой медалью на Анненской ленте с надписью «За усердную службу», что не помешало ему успешно заниматься коммерцией и вместе со своей супругой Мариной Ивановной, урожденной Ануровой, родить пятерых сыновей и четырех дочерей. Его сыновья также занялись коммерцией. Старший наследник, Михаил Афанасьевич[18], стал крупным купцом-предпринимателем в Рязани. Однако его единственный сын, Иван Михайлович, перебрался в Москву, окончил историко-филологический факультет Московского университета и в течение многих лет преподавал в различных учебных заведениях, зарекомендовав себя талантливым педагогом. В 1866 году Московское общество любителей коммерческих знаний избрало его на должность инспектора (руководителя) Московской практической академии коммерческих наук. Он проработал в этой должности более тридцати лет, за свои заслуги был награжден множественными орденами – Станислава, Анны и Владимира разных степеней и стал действительным статским советником.

Второй сын Афанасия Андреевича, Сергей Афанасьевич[19], тоже переехал в Москву и в 1822 году завел «золотопрядильную, мишурную и канительную» фабрику и открыл на Тверской улице магазин военной атрибутики, продававший золотые эполеты, аксельбанты и другое офицерское обмундирование, которое он поставлял даже к императорскому двору. Сергей Афанасьевич Живаго был знаменит в своей родной Рязани тем, что активно способствовал открытию в этом городе первого коммерческого банка, внеся в его основной капитал двадцать тысяч рублей. Этот банк, известный как «банк Сергея Живаго», был основан в 1862 году и во многом помог развитию города. Он прекратил свою деятельность в конце 1918 года, когда советской властью был издан указ о его национализации. Следует упомянуть, что спустя 75 лет, в июне 1992 года, по инициативе мэрии Рязани было принято решение о создании первого в Российской Федерации муниципального коммерческого банка. Ему было присвоено имя Сергея Живаго.

Проживая в своем доме в Газетном переулке, Сергей Афанасьевич Живаго, являлся старостой храма Успения Божьей Матери на Вражке, расположенной недалеко от его дома. В 1860 году на свои средства он капитально отстроил эту церковь, придав ей современный вид. Разрисовал этот храм его брат, Семен Афанасьевич[20], четвертый по старшинству сын Афанасия Андреевича Живаго, академик живописи и профессор Императорской академии художеств и специалист по исторической живописи, знаменитый иконописец, специально приехавший для этого из Петербурга.

Третий сын Афанасия Андреевича Живаго, Иван Афанасьевич, прадедушка моей бабушки Натальи Романовны, а стало быть, имеющий прямое отношение ко мне, также переехав в Москву, занялся торговлей винами и открыл первый в Москве погреб иностранных вин, находившийся на Лубянской площади. Позже, в 1838 году, он купил участок земли на углу Большой Дмитровки и Салтыковского переулка и построил на нем собственный дом. В него он перевел свой магазин «заморских вин»[21], хорошо известный москвичам того времени, покупавшим там «рейнские вина, токайские и венгерские хереса и мальвазии». От двух жен у Ивана Афанасьевича родилось 12 детей, большинство из которых умерли в младенческом возрасте.

Только у одного из его сыновей, Василия Ивановича Живаго (моего прапрадедушки), родилось многочисленное потомство, и он, единственный продолжатель данной ветви рода Живаго, стал компаньоном, а затем и наследником своего дяди Сергея Афанасьевича, получившим от него фабрику и магазин офицерского обмундирования на Тверской улице. По словам Александра Васильевича Живаго[22], сына Василия Ивановича, «Сергей Афанасьевич потребовал, чтобы мой отец переехал жить к нему в дом в Газетном переулке. …Вставая рано, старик требовал, чтобы Васенька пил с ним утренний чай. «Всякое бывало, – говорил отец, – другой раз не доспишь, вернувшись поздно домой…, к утреннему чаю умоешься и идешь в столовую приветствовать дядю с добрым утром, а в течение дня и виду не покажешь, что не спал». Сидеть в магазине молодежи не полагалось, да и некогда было. Нет покупателей – готовили товар к отправке в провинцию или писали счета. По воспоминаниям его сына Александра Васильевича Живаго «…бывали года, когда торговля шла особенно хорошо. Празднества, приезды двора, войны давали магазину хорошие заработки. Особенно хорошо торговали в Крымскую кампанию…» Но эта работа была далеко не легким делом и требовала от владельца магазина знаний всех особенностей весьма разнообразного в те годы обмундирования и умения различать многочисленные полки времен императоров Николая I и Александра II.

По воспоминаниям Александра Живаго, «в 30-летнем возрасте отец задумал жениться и обзавестись семьей. Образованный вполне достаточно по тому времени, начитанный, скопивший хорошие деньжонки, дельный, вращавшийся в хорошем обществе, свободно говоривший на французском и немецком языках, большой любитель театра и верховой езды, изящно одевавшийся у своего друга Циммермана, известного портного на Кузнецком мосту, Василий Иванович был завидным женихом». Под стать жениху была выбрана невеста, Евдокия Вострякова, дочь московского фабриканта Родиона Дмитриевича Вострякова, которая ко времени сватовства успела отклонить семь предложений. После свадьбы молодые устроились в нижнем этаже дядиного дома в Газетном переулке. Порешили молодые называть своих детей, «если Бог благословит», именем того святого, память которого празднуется в день рождения ребенка. 18 ноября 1858 года родился первый сын. Его назвали Романом (он станет моим прадедушкой). Через два года – второй сын, Александр. После него у супругов родились еще три сына: Леонид, Максимилиан и Сергей и три дочери: Мария, Леонила и Елизавета. Но брак их нельзя было назвать счастливым. Большая семья и множество детей требовали от отца и особенно от матери больших усилий и средств. А Василий Иванович, будучи довольно скаредным человеком, заставлял жену собственноручно обшивать детвору, и она много времени проводила за кройкой и шитьем. Распорядок дня Василия Ивановича значительно отличался от жизни его семьи. Утром он уходил в свой магазин или на фабрику, где строго следил за порядком и дисциплиной. Особенно внимательно он контролировал сроки выполнения заказов, которые могли быть от весьма высоких персон, вплоть до членов Императорской фамилии.

В магазине у него было любимое окно. Около него он ежедневно проводил много времени. «Здесь его привык видеть, – пишет А.В. Живаго в примечании к своим запискам, – даже государь Александр Николаевич, однажды проезжая и указав на него дежурному флигель-адьютанту, заметил, что "старый вечно сидит у своего окна". Так передали отцу». У своего излюбленного окна он собирал вокруг себя стариков генералов и некоторых артистов Малого театра и вел с ними непринужденные разговоры. «Особенно часто, – продолжает автор «Воспоминаний», – заходил к нему в магазин молодой Михайло Садовский – "артист московский", как он любил рекомендоваться, и актер Петров, француз по происхождению, умный, весёлый, пользовавшийся хорошим успехом на сцене Малого театра и с особым блеском игравший роль француза гувернера в пьесе Дьяченко. Здесь встретишь, бывало, и «дедушку» Ивана Алексеевича Григоровского, известного чтеца и рассказчика, и братьев Кондратьевых, служивших различным музам в Императорских театрах, увидишь Драгомирова, Радецкого и других известных генералов, любивших поболтать с отцом за стаканом чая. Нам, ребятам, видеть отца ежедневно подолгу не приходилось. Отдохнет вечером, придя из магазина, пообедает и пойдет в Думу или в свой купеческий клуб, где его очень любили и считали приятным собеседником.

Два раза в год в квартире родителей обычно собиралось много гостей. Шумно справлялись именины отца в день Нового года и матери 1 марта. Часам к восьми съедутся гости, а около часа ночи все садились за обильный ужин. Хороший, выбранный самим отцом окорок и искусно приготовленный матерью ее знаменитый фаршированный поросенок служили украшением стола. Особенно, кроме того, славились пасхи ее работы…». Среди гостей бывали и артисты, и музыканты, и певцы. «Однажды, – продолжает Александр Живаго, – весенней ночью на Тверской у дома, где мы жили, собралась толпа и вслушивалась в рев, несшийся из нашей квартиры, где состязались приглашенные отцом певцы. Долго прислушивался к пению оперного баса, чеха Толмачека, сидевший в гостях отец протодьякон и, наконец, и сам заревел, задумав не только с ним сравняться, но и убить певца мощью своего выдающегося голоса».

Василий Иванович был завзятым театралом, предпочитая посещать Малый театр, где он лично знал многих артистов. В течение многих лет он абонировал ложу в Итальянской опере в Большом театре и Артистический кружок, где «с особого разрешения ставились спектакли и отличались многие артисты и артистки, сделавшиеся впоследствии нашими знаменитостями». Приучал он к театральному искусству и своих детей. «Заметив во мне любовь к театральным зрелищам и, видимо, довольный этим, он брал меня с собой, чем доставлял мне всегда громадное наслаждение» – вспоминает его сын.

Летом семья переезжала в арендуемую Василием Ивановичем дачу в подмосковном имении графа Н.П. Шереметьева «Останкино». В то время там бывало много постоянных дачников, все больше приличных людей, нередко с творческими способностями. «Весело, благородно и дружно, – сравнивает Останкино его детства с последующими временами А.В. Живаго, – жили семьи порядочных людей… Знакомые между собой семьи дачников, изящных по природе, дорожили хорошими отношениями, всегда находили много общих интересов, увлекались, насколько могли, искусствами и нередко старались общими силами помочь тем близким, которые, по слухам, страдали».

Общими усилиями дачников был куплен на Политехнической выставке 1872 года деревянный павильон, сделанный в русском стиле. Его перевезли в Останкино и устроили в нем танцевальную площадку, где проводились благотворительные балы. Несколько позже в этом павильоне была построена сцена, и начались частые любительские спектакли, в которых принимали участие многие дачники, а нередко приезжие гастролеры, многие из которых были известными артистами. Активно участвовали в этих спектаклях и члены семьи Живаго, и сам Василий Иванович, который хорошо рисовал и в свободное время помогал готовить декорации к спектаклям. Кроме того, он часто сам финансировал постановки.

«Довольством сияло лицо покойного отца, когда спектакль имел успех. Он переживал вместе со своими артистами все их треволнения, а артисты относились к делу серьезно, добросовестно учили роли и из кожи лезли вон, чтобы угодить своему требовательному, но любившему их душевно «антрепренеру», как его в шутку тогда называли. Отец не жалел и личных средств на то, чтобы помочь беднякам из артистического мира и в Останкине часто давались спектакли с благотворительной целью. Какая-нибудь престарелая артистка в крайней нужде или потерявший ангажемент провинциальный артист, оставшийся без куска хлеба – все найдут помощь, обратившись к устроителю спектаклей. Узнал, например, отец как-то, что одна молоденькая француженка, артистка гастролировавшей весною в Москве заезжей труппы, сломала ногу и кое-как лечится, не имея никаких средств. Французам, ее товарищам, были предложены гастроли в останкинском театре. По возвышенным ценам они играли весьма мило изящные французские пустячки, имели большой успех и сделали хороший сбор в пользу несчастной»[23].

Несмотря на кажущуюся идиллию, и в Останкино нередко пошаливали заезжие из Москвы воры. А.В.Живаго вспоминал, что «когда мы были совсем маленькими мальчуганами, однажды ночью нашу дачу ограбили вчистую. Никто не слыхал, как хозяйничали в нижнем этаже бесцеремонные воры, забравшие все платье, белье, столовое и чайное серебро и пр. …Провожали отца, отправившегося в Москву в очень оригинальном костюме. Черный фрак и чесучевые панталоны, найденные, по счастью, в детской верхнего этажа, заставили его, несмотря на жаркий день, ехать в московскую квартиру в пролетке с поднятым верхом и с развернутым на ногах фартуком… Вскоре после кражи покойный отец завел своих, полюбившихся ему донельзя, бульдогов, которые не переводились в нашем доме до самой его смерти. У него были первоклассные экземпляры собак этой, на вид страшной, породы, которых покупали в Англии».

Однако вряд ли стоит представлять Василия Ивановича Живаго этаким барином и меломаном. «Управлял он своими делами расчетливо и весьма успешно. Магазин преуспевал, постоянно приобреталась все новая недвижимость. К концу жизни купец 2-й гильдии Василий Иванович Живаго имел в разных частях Москвы пять домов, не считая отцовского дома на Большой Дмитровке, который Василий Живаго после смерти отца перестроил. По самым приблизительным подсчетам его состояние оценивалось в один миллион рублей и выше… В семье Живаго держали свой выезд, пока однажды лошади не разбили экипаж и «не высадили его, – по словам А.В.Живаго, – из коляски на тумбу у дома генерал-губернатора»[24].

Воспитывал свое многочисленное потомство Василий Иванович довольно строго. Его родственник Иван Михайлович Живаго, грозный инспектор Практической академии, о котором я уже писал ранее, неоднократно советовал своему двоюродному брату чаще применять телесное наказание расшалившихся детей. «Не знаю, не по его ли рецептам, а нечего греха таить, пороли нас нередко и, пожалуй, было за что, – вспоминает свое детство А.В. Живаго, – за обедом часто не в пользу пищеварительной функции производилась проборка того или другого сынка. Разбирать все наши прегрешения считалось возможным именно почему-то за едой, потому главным образом, что другого подходящего для сего времени не находилось. Хитроватая детвора частенько прибегала к хорошо испытанному средству заставить отца сменить гнев на милость. Нам хорошо было известно, что он, большой любитель гречневой каши (у отца вошла в поговорку фраза: «Если бы я был богат, я каждый день ел бы гречневую кашу»), с особым удовольствием приготовлял это и нами всеми любимое кушанье; поливал он кашу щами, соусом, солил и сдабривал сливочным маслом. Хором мы начинали просить приготовить кашу и нам, и этого было достаточно, чтобы обеденная гроза затихла, а большой пустой горшок из-под каши с очевидностью и безошибочно доказывал, что его появление на столе может быть подчас чудодейственным». …«Я далек от мысли считать родителей моих слишком суровыми. Отец бывал временами настроен очень благодушно, шутил с нами, великолепно рассказывал всевозможные эпизоды до анекдотов включительно, но с годами его раздражительность росла и никто из нас, не считаясь с гнездившейся уже в его организме болезнью, не будучи в состоянии разобраться в симптомах её, не жалел его душевного покоя, и таким образом создавался часто материал для весьма легко возникавшего его общего возбуждения».

К пятидесятилетнему возрасту Василий Иванович стал часто болеть. У него были обнаружены симптомы аневризмы аорты. Несколько раз он ездил на юг, в Крым, живал там подолгу, месяцами. Но скоро ослабел, отошел от дел и 17 декабря 1889 года скончался.

Роман Васильевич Живаго – коммерсант, музыкант и коллекционер

Мой прадед Роман Васильевич Живаго родился в 1858 году. Естественно, что видеть его я не мог. Даже мой отец, живший со своей матерью в имении Романа Васильевича «Новое», не помнил своего деда, так как к моменту его смерти отцу было всего три года. Основные сведения о его жизни я смог почерпнуть все из той же книги И.Кусовой «История рода Живаго» и кое-что из воспоминаний Александра Васильевича Живаго, родного брата Романа Васильевича, который был моложе его на неполных два года. Существенно дополнил мои знания о своем прадедушке другой его правнук Василий Никитич Живаго, мой троюродный брат, за что я приношу ему огромную благодарность.

О раннем детстве Романа Васильевича, как впрочем, и о всей его дальнейшей жизни я знаю немного. Александр Васильевич Живаго пишет, что, будучи трех лет от роду, он «частенько гонялся с большим черным тараканом в руках за трусоватым братом Ромашей». Однажды, будучи в том же возрасте, Саша не желая надеть шарф перед выходом на прогулку и вырываясь из рук одевавшей его прислуги, «раскроил себе кожные покровы надбровной дуги левого глаза о край выдвинутого ящика комода. И мерещится мне круглый ясеневый стол прихожей, на котором я сижу и ору во всё горло и Ромаша, сующий мне игрушки и ревущий не тише меня… Приглашенный врач наложил мне ряд швов. Это чуть ли не единственное воспоминание из моего самого отдаленного прошлого».