История римских императоров от Августа до Константина. Том 2

Затем было определено время для выступлений: два дня – обвинителям, а после шестидневного перерыва – три дня обвиняемому. Тогда выступил Фульциний, чья речь была совершенно неуместна: он вспоминал старые дела, утверждая, что Пизон, будучи легатом Августа в Испании, плохо исполнял свои обязанности перед принцепсом и народом, подозревался в действиях, вредных для службы, и грабил население.

Но это были пустые обвинения, которые обвинителю не нужно было доказывать, а обвиняемому – опровергать, поскольку решение дела зависело от совершенно иных обстоятельств.

Настоящими противниками Пизона были Сервеус, Вераний и Вителлий, особенно последний, который, не уступая другим в усердии, превосходил их красноречием. Они доказали, что Пизон, движимый ненавистью к Германику и честолюбивыми замыслами, развратил войско, предоставив ему полную свободу и позволив безнаказанно притеснять жителей провинции, а взамен добился от самых порочных солдат присвоения себе титула Отца легионов; напротив, он намеренно преследовал лучших воинов, особенно друзей Германика и всех, кто был ему предан. Они добавили, что Пизон погубил этого принца колдовством и ядом, и привели в пример магические жертвоприношения, совершённые им и Планциной. Наконец, они обвинили его в развязывании гражданской войны, так что для привлечения его к суду пришлось сначала разбить его в открытом сражении.

Обвиняемый слабо защищался по большинству пунктов: лишь в отравлении он, казалось, смог оправдаться. То, что утверждали обвинители, было маловероятно. Они говорили, будто Пизон, возлежа за одним столом с Германиком, собственноручно подложил яд в его пищу. Но можно ли поверить, что он осмелился бы совершить такое в чужом доме, под пристальными и подозрительными взглядами, на глазах самого Германика? Пизон, уверенный в своей невиновности, предлагал подвергнуть пыткам своих рабов и требовал того же для слуг, прислуживавших принцу во время трапезы.

Но судьи были непреклонны по разным причинам: император – из-за войны, которую Пизон развязал в провинции, а сенат – потому что все были убеждены, что в смерти Германика кроется преступление. У дверей зала раздавались крики толпы, грозившей, что если виновный избежит сенатского приговора, народ сам свершит правосудие. Уже стаскивали статуи Пизона к Гемониевой лестнице, чтобы разбить их, если бы Тиберий не послал солдат защитить и вернуть их на место. Пизона, выйдя из сената, посадили в носилки и под охраной трибуна преторианской когорты доставили домой; многие считали, что тому был дан приказ умертвить его. Однако, как выяснилось, офицер был приставлен для защиты от ярости толпы.

Планцина была так же ненавистна народу, как и её муж, но пользовалась большим влиянием. Ливия взяла её под защиту, и сомневались, что даже император сможет преодолеть это препятствие. Пока у Пизона оставалась надежда, Планцина клялась, что разделит его судьбу и готова пойти с ним даже на смерть. Но когда дело приняло дурной оборот, она изменила своё решение: тайно заручившись поддержкой Ливии и уверенная в помиловании, она стала постепенно отделять свои интересы от интересов мужа и готовить собственную защиту, как будто её дело было иным.

Обвиняемый понял, что это – печать его гибели, и усомнился, стоит ли ему пытаться защищаться дальше. По мольбам и уговорам сыновей он собрался с духом и вновь явился в сенат. Терпеливо сносил он всё, что только можно вообразить: обвинения, звучавшие с новой силой, угрозы разгневанных сенаторов. Но более всего его ужаснуло холодное, непроницаемое лицо Тиберия, не выражавшее ни сострадания, ни гнева, словно закрытое для любых чувств.

Вернувшись домой, он принялся писать, будто готовя речь для следующей защиты, запечатал написанное и отдал вольноотпущеннику. Затем принял ванну и лёг ужинать. Когда ночь уже близилась к рассвету, а жена вышла из его комнаты, он велел запереть дверь. Утром его нашли с перерезанным горлом, а рядом на полу лежал меч.

Тацит упоминает, что слышал от стариков, современников этих событий, будто у Пизона не раз видели некий документ, который он так и не обнародовал. По словам его друзей, там содержались приказы Тиберия против Германика, и Пизон был готов предъявить их сенату, обвинив императора в лицо, если бы Сеян не удержал его пустыми обещаниями. Те же старики утверждали, что Пизон не покончил с собой добровольно, а был убит в своём доме одним из слуг принца. Светоний подтверждает, что Тиберий давал Пизону указания и что тот собирался использовать их для оправдания.

Не знаю, насколько можно доверять этим слухам, которые, кажется, предполагают факт отравления, хотя доказать его на суде так и не удалось. Чтобы не строить догадок, я ограничусь тем, что было явно для всех.

Тиберий принял в сенате скорбный вид, жалуясь, что кровавая смерть Пизона может отвратить от него умы сенаторов. В этот момент появился вольноотпущенник с письмом, составленным Пизоном незадолго до смерти. Тиберій стал подробно расспрашивать его о всех обстоятельствах последних часов жизни его господина, после чего громко зачитал письмо, в котором Пизон излагал следующее:

«Угнетенный кознями врагов и клеветой, призываю в свидетели бессмертных богов, что я, Цезарь, никогда не отступал от верности, которую обязан был тебе хранить, равно как и от глубочайшего почтения к твоей матери. И умоляю вас обоих проявить милосердие к моим сыновьям. Старший, Гней Пизон, не имеет ничего общего с моим положением, ибо все время моего отсутствия провел в Риме. Марк Пизон не одобрял моего намерения вернуться в Сирию – и если бы я последовал совету юного сына, а не он моему старческому авторитету! Это заставляет меня умолять вас с особой настойчивостью не допустить, чтобы он понес наказание за мою дерзость, в которой не виновен. Во имя сорока пяти лет службы, во имя чести быть твоим коллегой по консульству, дарованием несчастному сыну жизни по мольбе отца, который был уважаем Августом, был твоим другом и более не попросит у тебя никаких милостей».

Пизон не упомянул в письме Планцину.

Тиберий внял его мольбам о младшем сыне. Он постарался оправдать Марка Пизона, ссылаясь на отцовские приказы, которым сын не мог ослушаться. Он также принял во внимание знатность их рода и даже печальный конец обвиняемого, к которому, каковы бы ни были его прегрешения, нельзя было не испытывать жалости.

Затем он, с видом смущенным и неловким, вступился за Планцину, ссылаясь на просьбы своей матери, против которой лучшие люди втайне роптали с величайшим негодованием. «Что же, – говорили они, – убийца внука будет спасена бабкой, которая сочтет за удовольствие видеть ее и беседовать с ней! То, что законы предоставляют всем гражданам, не может быть даровано Германику! Какое противоречие! Вераній и Вителлий требуют отмщения за сына императора, а Тиберий и Ливия защищают Планцину и мешают сенату свершить правосудие. Пусть же она теперь обратит свои яды и козни, столь успешные против Германика, против Агриппины и ее детей, и пусть насытит кровью этого несчастного семейства бабку и дядю, столь верно хранящих природные чувства!»

Тиберий не хотел сам даровать Планцине прощение, но желал, чтобы ее оправдал сенат. Таким образом, два дня были потрачены на разбор ее дела – или, вернее, на видимость разбора. Император настоятельно побуждал сыновей Пизона защищать мать; обвинители выступали против нее; свидетели изобличали ее. Но поскольку никто не отвечал на обвинения, ее положение скорее вызывало сострадание, чем ненависть. Наконец, перешли к голосованию.

Консул Аврелій Котта, высказываясь первым, предложил:

вычеркнуть имя Пизона из фаст;

конфисковать половину его имущества, а другую оставить старшему сыну, Гнею Пизону, с обязательством сменить преномен;

лишить Марка Пизона сенаторского достоинства и сослать на десять лет, выделив ему из конфискованного имущества отца пять миллионов сестерциев;

сохранить жизнь и имущество Планцине в уважение к просьбам Ливии.

Тиберий смягчил многие пункты этого предложения. Он не позволил вычеркнуть имя Пизона из фаст, говоря, что там остались имена Марка Антония, воевавшего против отечества, и Юла Антония, опозорившего дом Августа прелюбодеянием. Он освободил Марка Пизона от бесчестья и оставил ему отцовское наследство, ибо конфискации, впоследствии столь частые у алчных правителей, мало занимали Тиберия: корысть не владела им. В данном же случае стыд за оправдание Планцины склонял его к милосердию.

Под влиянием того же чувства, когда Валерий Мессалин и Цецина Север предложили – один воздвигнуть в храме Мстителя-Марса золотую статую этого бога, а другой – алтарь Мщению, Тиберий воспротивился, сказав, что подобные памятники уместны для побед над внешними врагами, а домашние бедствия лучше предавать забвению.

Мессалин добавил, что следует возблагодарить за отмщение за смерть Германика Тиберия, Ливию, Антонию, Агриппину и Друза, но не упомянул Клавдия. Хотя он и был братом Германика, слабоумный Клавдий, тогда простой римский всадник, столь мало значил в государстве, что никто о нем не думал. Однако Аспрена обратил внимание на это упущение, и имя Клавдия было внесено в сенатское постановление.

По этому поводу Тацит замечает:

«Чем больше я размышляю о событиях древних и новых, тем больше убеждаюсь, что дела смертных – игрушка в руках высшей силы. Ибо общее мнение, планы и чаяния, народное почитание скорее указывали на любого другого, чем на того, кого судьба втайне готовила к власти, без малейшего подозрения со стороны людей. Если вместо слепой и капризной Фортуны предположить Провидение, которое играет человеческими расчетами и незримыми, но неотвратимыми путями исполняет свои всегда мудрые замыслы, – то ничто не будет справедливее этого замечания Тацита».

Затем Тиберий предложил сенату предоставить жреческие должности Вителлию, Веранию и Сервею в награду за их усердие. Фульцинию он пообещал свою поддержку на пути к почестям, но предупредил его, чтобы тот умеренно пользовался своими способностями и остерегался, стремясь к быстрому продвижению, обрывистых мест на своем пути. Впоследствии окажется, что Фульциний мало воспользовался этим советом.

Так закончилось дело, связанное с местью за смерть Германика. В то время об этой смерти говорили разное, и истина так и не была выяснена: «Так много остается неясного, – говорит Тацит, – даже в самых знаменитых и важных событиях, потому что одни принимают за достоверное первые услышанные ими слухи, другие искажают и извращают известную им правду, и каждое из этих противоречащих преданий укореняется в потомстве». Поэтому неизвестно, был ли Германик отравлен. Но что совершенно достоверно и ясно, так это то, что Пизон, ставший орудием злой воли Тиберия – по крайней мере в том, что досаждал Германику и старался всеми способами унижать и раздражать его, – был наказан самим принцепсом, чьей страсти он служил. Это памятный пример Божественного правосудия и неосмотрительной дерзости царедворцев.

Примечания:

[1] Это древний город Солы. В «Истории Римской Республики» можно узнать, откуда произошло его новое название.

[2] Река в Киликии.

[3] Закон Юния Норбана устанавливал промежуточное состояние между полной свободой и рабством для тех рабов, которые не были освобождены со всеми формальностями.

[4] См. «Историю Римской Республики».

[5] Причины этого запрета изложены в «Римской истории» после завоевания Египта Августом.

[6] Эта Селевкия имела прозвище Пиерия и находилась у моря, в устье Оронта.

[7] Те, кто говорит об отравлении Александра, считают это событие истинным, хотя оно не более достоверно, чем в случае с македонским царём или Германиком.

[8] ПЛИНИЙ, IX, 71; СВЕТОНИЙ, «Калигула».

[9] Следует отметить, что Тацит, которого я здесь перевожу, говорит не от своего имени: он передаёт мнение толпы. Поэтому было бы ошибочно искать в этих словах мысли историка и делать вывод, что он считал Августа виновным в смерти Марцелла и Друза.

[10] СВЕТОНИЙ, «Калигула», 6.

[11] Может показаться странным, что Тиберий считал многих римлян своего ранга. Nulli ante Romanorum ejusdem fastigii viro germinam stirpem editam. Его выражение нельзя ограничить только Цезарем и Августом: очевидно, оно включает знаменитых людей времён Республики. Дело в том, что он не считал себя монархом: он полагал, что прежняя форма правления в основе сохранилась, лишь видоизменившись, а не была уничтожена преобразованиями Августа.

[12] Речь идёт не о той Калабрии, которую мы знаем сегодня. Древняя Калабрия была частью того, что сейчас называется Апулией.

[13] СВЕТОНИЙ, «Калигула», 6.

[14] Современная река Нера.

[15] Один из пяти, Марцелл Эзернин, по-видимому, является тем самым внуком Поллиона, о котором говорилось в конце второй книги.

[16] Это место, куда сбрасывали тела казнённых преступников.

[17] СВЕТОНИЙ, «Тиберий», 52.

[18] ТАЦИТ, «Анналы», III, 16.

[19] Пизон был коллегой Тиберия по второму консульству в 745 году от основания Рима.

[20] Шестьсот двадцать пять тысяч ливров = 1 022 900 франков по расчёту г-на Летронна.

§ III. Овация Друза

Как я уже говорил, Друз отложил честь овации, которая была ему дарована, не желая отвлекать внимание от важного дела, занимавшего весь город. В те времена ещё так религиозно соблюдали древние формальности, что, поскольку при въезде в Рим он утрачивал право командования, необходимое ему для проведения церемонии, он выехал за городские стены, вновь принял ауспиции и затем вернулся с пышностью малого триумфа.

Спустя несколько дней скончалась его мать Випсания – единственная из всех детей Агриппы, кому выпало спокойно завершить свой жизненный путь. Остальные же умерли либо трагически, либо, по крайней мере, преждевременно. Два юных Цезаря, Гай и Луций, были унесены смертью в расцвете лет, и ходили подозрения, обоснованные или нет, что их дни сократил яд. Тиберий приказал умертвить Агриппу Постума. В дальнейшем ходе этой истории мы увидим, как Юлия погибнет в печальном изгнании, а Агриппина умрёт от голода. Если бы Агриппа не возвысился над скромным положением своих предков, если бы не стал зятем Августа, его семья избежала бы столь несчастливой участи.

Обвинение и осуждение знатной дамы

Одна знатная дама, обвинённая и осуждённая, хоть и была виновна, вызвала сострадание народа. Её звали Лепида; по отцу она происходила из Эмилиев, а среди её предков были Помпей и Сулла. Август некогда предназначал её в жёны младшему из своих приёмных сыновей, Луцию Цезарю, но смерть принца помешала этому союзу. Она выходила замуж не раз, и в последний раз – за Сульпиция Квириния, о котором мы уже упоминали в предыдущее царствование. Человек незнатного происхождения, он благодаря своим талантам и заслугам достиг высших должностей в государстве. Лепида, ведшая беспорядочную жизнь, быстро наскучила старому мужу. Он развёлся с ней, но, сохранив после развода жгучую обиду, обвинил её в подмене ребёнка и отравлении. Кроме того, ей вменили прелюбодеяние и, что важнее, оскорбление величества. Утверждали, будто она вопрошала астрологов о судьбе дома Цезарей.

Тиберий, как обычно, вёл себя двусмысленно: он так искусно смешивал признаки милосердия с проявлениями гнева, что невозможно было понять его истинные намерения. Он заявил, что не желает, чтобы в процессе фигурировало обвинение в оскорблении величества, и действительно не допустил пыток рабов Лепиды для дачи показаний по этому пункту. Однако в то же время он призвал нескольких свидетелей высказаться именно о тех фактах, которые якобы хотел скрыть. Он не позволил Друзу, как консулу, избранному на следующий год, первым высказать своё мнение, и эта сдержанность имела двоякий смысл. С одной стороны, можно было подумать, что он хотел сохранить свободу голосования, которая была бы скована, если бы сразу стало известно мнение сына императора. С другой – если бы он благоволил Лепиде, вряд ли он позволил бы другим взять на себя роль её оправдателей.

Во время суда, когда в театре Помпея давались игры, Лепида явилась туда в сопровождении знатнейших матрон и, рыдая, взывала к именам своих предков, особенно Помпея, чью память напоминал сам театр. Она так растрогала народ, что все вскочили со своих мест, проливая слёзы, осыпали Квириния проклятиями и поносили его. Ему ставили в вину низкое происхождение, огромное влияние, основанное на том, что он был стар, богат и бездетен, и то, что он так недостойно злоупотреблял им, гнетя женщину знатного рода, которую сам Август счёл достойной стать его невесткой.

Тем не менее, на суде были доказаны беспорядочность и преступления Лепиды, и большинство сенаторов поддержало мнение Рубеллия Бланда, приговорившего её к изгнанию. Примечательно, что Друз присоединился к этому мнению, хотя некоторые сенаторы предлагали более мягкое наказание. Изгнание влекло за собой конфискацию имущества, но по просьбе Скавра, у которого была дочь от брака с Лепидой, эта часть приговора не была исполнена. Когда всё завершилось, Тиберий заявил, что из показаний рабов Квириния следует, что Лепида пыталась отравить их господина.

Судьба Квириния

Квириний был дорог Тиберию, поскольку доказал свою преданность и уважение в критический момент – во время его пребывания на Родосе. Мы видели, как Лоллий, наставник Гая Цезаря, приёмного сына Августа, настраивал молодого принца против Тиберия. Квириний, сменивший Лоллия, вёл себя совершенно иначе. Тиберий всегда помнил об этом, и можно предположить, что именно это придало вес обвинениям Квириния против Лепиды. Таким образом, он добился мести, но недолго ею наслаждался: на следующий год он умер, не слишком оплакиваемый народом, который не простил ему дело Лепиды и презирал его как старого скрягу, чьё влияние было ему в тягость. Тиберий же, напротив, изложив сенату причины своей привязанности к Квиринию, добился для него, несмотря на низкое происхождение, почётных государственных похорон.

Но вернёмся к ходу событий.

Две знатнейшие семьи Рима одновременно постигло горе: Кальпурнии скорбели о смерти Пизона, Эмилии – об изгнании Лепиды. В этих обстоятельствах утешением для знати стало возвращение Д. Силана в дом Юниев. Он был одним из соблазнителей Юлии, внучки Августа. Хотя разгневанный принцепс ограничился разрывом дружбы с ним, следуя древней римской простоте нравов, Децим счел благоразумным добровольно удалиться в изгнание. Он оставался там, пока жил Август. Когда же императором стал Тиберий, он осмелился просить через сенат и принцепса о возвращении, пользуясь влиянием своего брата Марка Силана, которого красноречие и знатное имя ставили в высокое положение. Разрешение было дано: Децим вернулся в Рим. Когда Марк принес Тиберию в сенате благодарность, тот ответил, что рад возвращению брата из долгого путешествия, ибо ничто не должно было препятствовать этому, так как против него не было ни сенатского постановления, ни судебного приговора. Однако он добавил, что не примиряется с Децимом, помня справедливый гнев своего отца, и что возвращение виновного не должно считаться отменой воли Августа. С тех пор Д. Силан жил в Риме, но не удостаивался почестей.

Затем встал вопрос о смягчении закона Папия-Поппея, изданного Августом против безбрачия. Сам по себе закон был мудр: зло, которое он преследовал, столь же вредное для нравов, сколь и для умножения граждан, упорно держалось, что доказывало необходимость мер. Ибо, несмотря на строгость наказаний, безбрачие оставалось в моде. Помимо соблазна свободы (или, вернее, распутства), когда люди грубо стремились к удовольствиям, избегая хлопот семейной жизни и воспитания детей, в Риме не было положения слаще, чем у богача без наследников. Все искали его милости, а надежда быть выгодно упомянутым в завещании приносила ему друзей, влияние и власть.

Август поступил мудро, обуздав этот вредный и глубоко укоренившийся беспорядок. Но, как и все в жизни, закон Папия-Поппея имел свои недостатки: он открывал дорогу бесчисленным злоупотреблениям. Как и большинство римских законов против преступлений, он поощрял доносчиков наградой, что привлекало толпы алчных людей. Они злонамеренно расширяли толкование закона, применяя его к случаям, о которых законодатель и не думал, затевая тяжбы против граждан в Риме, Италии и всей империи, разоряя семьи и наводя страх даже на тех, кого еще не трогали. Поэтому Тиберий счел нужным учредить комиссию из пяти консуляров, пяти бывших преторов и пяти сенаторов низшего ранга, которые внесли в закон ограничения и поправки, сделав его бремя менее тяжким.

Нерон, старший сын Германика, вступил тогда в отроческий возраст. Тиберий, представив его сенату, просил освободить юношу от прохождения вигинтивирата (первой ступени почестей) и разрешить ему добиваться квестуры на пять лет раньше положенного срока. Он подкрепил просьбу доводами и примерами, указав, что сам он и его брат получили такие же милости по рекомендации Августа. Тацит утверждает, что сенаторы втихомолку смеялись над этой показной скромностью Тиберия, и даже предполагает, что подобные просьбы из уст Августа звучали не менее лицемерно. Ведь эти принцепсы не боялись отказа и могли просто приказать вместо того, чтобы просить сенат. Однако это был знак уважения к древнему праву республики, как бы подтверждавший, что оно не упразднено.

Тогда же Нерон получил сан понтифика, а в день его совершеннолетия император-дед раздал народу щедрые подаяния. Народ радовался, видя, как семья Германика выходит из детского возраста и начинает появляться на публике. Радость умножилась браком Нерона с Юлией, дочерью Друза. Напротив, все осудили помолвку малолетнего сына Клавдия с дочерью Сеяна, справедливо считая этот союз недостойным императорского дома. Брак не состоялся: юный принц вскоре погиб при странном случае – играя, он подбросил грушу и поймал ее ртом, но она застряла так глубоко, что задушила его.

Под конец года умер Саллюстий, преемник и соперник Мецената, под чьим началом он служил. Он был внуком сестры историка Саллюстия, который его усыновил. Как и Меценат, он оставался во всадническом сословии, не стремясь к почестям, хотя превосходил властью многих консуляров. Подобно ему, он был человеком удовольствий, соединяя изнеженность нравов с силой ума. Долгое время он пользовался наибольшим доверием Августа, а затем и Тиберия, который поручил ему устранить Агриппу Постума. И, чтобы сходство с Меценатом было полным, он, как и тот, утратил влияние еще до смерти.

Тиберий стал консулом в следующем году вместе со своим сыном Друзом.

ТИБЕРИЙ ЦЕЗАРЬ АВГУСТ IV – ДРУЗ ЦЕЗАРЬ II. 772 г. от основания Рима. 21 г. от Р.Х.

Это совместное консульство отца и сына – примечательная особенность. Три года назад уже видели Тиберия и Германика коллегами в той же должности. Но кровная связь между ними была не столь тесной, да и сердечной привязанности не существовало.

Еще более любопытное наблюдение: казалось, что консульство, разделенное с Тиберием, приносит несчастье. Он был консулом пять раз, и все пятеро его коллег погибли насильственной смертью. Вар, его коллега по первому консульству, был вынужден покончить с собой из-за поражения от германцев. Мы уже рассказали о печальной участи Пизона и Германика, его коллег во втором и третьем консульствах. Друз, с которым он разделял четвертое, вскоре погибнет от яда. В пятом консульстве Тиберия его коллегой был Сеян, чья ужасная катастрофа хорошо известна.

В начале года, когда Тиберий в четвертый раз стал консулом, он покинул Рим и отправился в Кампанию, якобы для восстановления здоровья. С тех пор как он стал императором, он почти не покидал Рима. В первые два года он не переступал городских ворот. Позже он совершал небольшие поездки, но очень краткие и не дальше Анциума. Нынешний его отъезд был более продолжительным и дальним от столицы. Возможно, он уже тогда задумывал план вечного удаления, который осуществил несколькими годами позже, и хотел постепенно приучить к этому умы. Кроме того, он был рад оставить своего сына единственным исполняющим консульские обязанности.

Этот молодой князь отличился в деле, которое, незначительное вначале, переросло в спор, разделивший весь сенат. Корбулон, впоследствии прославившийся во главе армий, подал жалобу в сенат на Луция Силу, молодого человека знатного рода, который во время зрелища отказался уступить ему почетное место. Корбулон ссылался на права старшинства, древний обычай и поддержку всех старейшин. Сила, со своей стороны, был защищен Мамерком Скавром, Луцием Аррунтием и другими родственниками. Дебаты были горячими с обеих сторон, приводились примеры предков, которые суровыми указами обуздывали дерзость молодежи, забывающей уважение к старшим. Друз примирил все стороны, выступив мудро и умеренно. В конце концов Мамерк, бывший одновременно дядей Силы и мужем его матери, принес Корбулону удовлетворение от имени племянника и пасынка.

Тот же Корбулон, человек деятельный и пылкий, указал сенату на плохое состояние дорог, запущенных из-за мошенничества подрядчиков и нерадивости магистратов, и добровольно взял на себя исправление этих злоупотреблений. Дороги – предмет общественного блага, весьма достойный внимания и усердия такого человека, как Корбулон. Но его обвиняли в излишней строгости. Он возбудил дела против множества людей, разорив их состояние и запятнав репутацию. Позже мы увидим, как он возобновит это дело при Калигуле и использует его, чтобы удовлетворить алчность принцепса и самому достичь консульства. Это пятно на его жизни.