История римских императоров от Августа до Константина. Том 2

Мы завершим описание событий этого года рассказом о внимании, которое Тиберий уделил древним государственным архивам. Многие из них были утрачены, а в других тексты настолько выцвели от времени, что их едва можно было прочесть. Он назначил трёх сенаторов, чтобы те организовали перепись сохранившихся документов и разыскали недостающие.

Г. Целий Руф – Л. Помпоний Флакк. 768 год от основания Рима (17 г. н. э.)

26 мая года, когда консулами были Целий и Помпоний, Германик праздновал триумф над херусками, хаттами, ангривариями и другими племенами, жившими между Рейном и Эльбой. Перед колесницей триумфатора шли знатные пленники: Сегимонд, сын Сегеста, его дочь Туснельда, жена Арминия, ведшая за руку или нёсшая на руках трёхлетнего сына; Сеситак, племянник того же Сегеста, и многие другие, чьи имена можно найти у Страбона. Примечательно, что в то время как вся семья Сегеста шла в триумфе как пленники, сам он участвовал в нём с почётом и отличием, как старый и верный союзник римского народа. В процессии несли также трофеи, захваченные у германцев, изображения гор и рек, картины сражений. И хотя война ещё не была завершена, триумф Германика не считали менее заслуженным или менее славным, ибо он сделал всё, чтобы добиться полной победы.

Народ с восхищением взирал на героическую стать этого принца, его приветливый облик и пятерых детей, окружавших его в колеснице. Но тайная тревога омрачала эту радость, когда люди вспоминали о его отце Друзе и дяде Марцелле, оба они были преждевременно унесены смертью, оставив римский народ в скорби и лишив его надежд. Казалось, судьба нации – терять слишком рано тех, кто был её отрадой.

Тиберий раздал народу по триста сестерциев от имени Германика и пожелал стать его коллегой по консулату, который обещал ему на следующий год. Но эти внешние проявления благосклонности никого не обманывали. Все знали, что он не любит своего племянника, и вскоре он подтвердил это, искусно создав повод удалить его из Рима или воспользовавшись представившимся случаем. Парфия, Армения, Каппадокия, даже провинции Сирия и Иудея – весь Восток был охвачен или угрожал волнениями, что послужило Тиберию предлогом, о чём стоит здесь рассказать читателю. Начнём с событий в Парфии.

Известно, что старый Фраат, хотя и одержал значительные победы над римлянами под командованием Антония, тем не менее выказывал всяческое почтение Августу, вернув знамёна, некогда захваченные у Красса, и отправив к нему четырёх своих сыновей почти как заложников. Эти принцы оставались в Риме во время правления их брата Фраатака, а затем Орода, который, будучи из рода Аршакидов, но другой ветви, сменил Фраатака, изгнанного подданными. Когда заговор аналогичным образом сверг и даже погубил Орода, парфяне, оставшись без царя, разделённые и уставшие от междоусобиц, вспомнили о сыновьях Фраата, уже много лет находившихся у римлян. Они отправили в Рим посольство из знатнейших людей с просьбой отпустить к ним старшего в роду Фраата – принца Вонона, которого желали возвести на престол предков. Август, ещё живший тогда, счёл это событие весьма славным для себя и отпустил Вонона, осыпав его дарами.

Варвары с радостью встретили нового царя. Но вскоре они стали стыдиться того, чего так страстно желали. Они говорили друг другу, что парфяне выродились, раз ищут царя в чуждом мире, заражённом искусствами и нравами их врагов; что трон Аршакидов теперь приравняли к римским провинциям, раз его отдают по воле римлян, кому им угодно. «Что останется, – добавляли они, – от нашей славы, добытой убийством Красса и изгнанием Антония, если раб Цезаря, столько лет носивший ярмо рабства, будет повелевать парфянским народом?»

Сам Вонос своими манерами, столь отличными от предков, лишь усиливал презрение гордых подданных. Их раздражало, что он редко охотился, мало заботился о лошадях, передвигался в городах в носилках, презирал простую и обычную для парфян пищу. Его любовь к обществу греческих учёных и привычка, как в Риме, запирать под замок даже самые заурядные и дешёвые вещи, становились поводом для насмешек. Даже его добродетели, неизвестные парфянам, казались им пороками. Ничто так не противоречило обычаям Аршакидов, как доступность царя и предупредительная вежливость; и парфяне, приверженные своим традициям, ненавидели в нём как достойное похвалы, так и порицания.

Вскоре всеобщий ропот перерос в мятеж. Артабан, князь из дома Аршакидов и царь Мидии, был призван и возглавил недовольных. Произошло два сражения: в первом победил Вонос, но во втором потерпел полное поражение и был вынужден бежать в Армению, которая, казалось, ждала его.

Там трон был вакантен. Ариобарзан, назначенный царём армянам Гаем Цезарем, внуком Августа, умер через несколько лет, и его потомки не смогли удержать власть. Армяне попробовали править под властью женщины по имени Эрато, но вскоре, устав от этого, изгнали её, так что теперь у них не было ни свободы, ни господина. В этой ситуации прибытие Воноса было встречено с радостью, и его провозгласили царём. Однако Артабан преследовал соперника и грозил войной. Армения же не могла собственными силами противостоять парфянам, а осторожная и недоверчивая политика Тиберия, взявшего тогда бразды правления Римской империей, не позволяла начать против них войну. Проконсул Сирии Силан Кретик пригласил Вонона к себе и, заполучив его в свои руки, окружил стражами, оставив ему лишь титул и внешние атрибуты царского достоинства. Артабан посадил на армянский трон своего сына Орода. Эти события в Парфии и Армении Тацит относит к предыдущему году.

В этот период Каппадокия также пережила переворот, инициатором которого стал Тиберий. Архелай, потомок древнего Архелая, полководца Митридата, правил там уже пятьдесят лет. Он получил это царство благодаря щедрости Антония и оставался верным своему благодетелю даже после битвы при Акции. Подтверждённый Августом во владении своими землями, он вёл себя так, чтобы не вызывать подозрений у римлян. Однако он оскорбил Тиберия, не оказав ему никаких знаков внимания во время его пребывания на Родосе. Это было сделано из политических соображений, а не из высокомерия: друзья при дворе Августа предупредили его, что внук императора, Гай Цезарь, обладает там огромным влиянием, и в таких обстоятельствах опасно демонстрировать связь с Тиберием.

Тиберий был тем более задет равнодушием и холодностью Архелая, что этот правитель был ему обязан. Когда против Архелая выдвинули обвинение перед Августом, Тиберий выступал в его защиту.

Достигнув верховной власти, он не счёл ниже своего достоинства отомстить за обиды, нанесённые пасынку Августа. Он даже прибег к хитрости против столь слабого врага, и его мать Ливия участвовала в этом заговоре. Она написала царю Каппадокии, приглашая его в Рим просить милости у её сына, не скрывая его недовольства, но обнадёживая надеждой на прощение.

Архелай либо не разгадал обман, либо испугался насилия, если бы проявил недоверие. Он прибыл в Рим, где столкнулся с непреклонностью императора и обвинением в мятежных замыслах, выдвинутым против него в сенате. Ему нетрудно было бы опровергнуть надуманные обвинения, но царям тяжело переносить равенство, не говоря уже о том, чтобы смириться с унизительным положением обвиняемого и просителя. Архелай впал в уныние; к тому же он был уже очень стар, и эти два обстоятельства привели его к смерти – или заставили покончить с собой без особых сожалений.

Тиберий добился сенатского указа о присоединении Каппадокии к Римской империи. Чтобы прикрыть свою несправедливость по отношению к Архелаю благовидным предлогом общественного блага, он заявил, что доходы от новой провинции позволят сократить вдвое налог в один процент, на который народ безуспешно жаловался двумя годами ранее.

Два других небольших царства в тех же краях – Коммагена и Киликия – лишились своих царей, Антиоха и Филопатора, примерно в то же время. Между знатью и народом начались раздоры: аристократия желала римского владычества, надеясь, вероятно, на большее продвижение и богатство, а простой народ предпочитал привычное правление своих царей.

Кроме того, провинции Сирия и Иудея, обременённые налогами, требовали облегчения.

Все эти восточные дела дали Тиберию предлог, который он искал, чтобы удалить Германика от рейнских легионов, преданных ему, и отправить в далёкие земли, где тысячи случайностей могли погубить его, а покушения на его жизнь легче было скрыть.

В сенате он изложил всё вышеописанное и добавил, что только мудрость Германика способна уладить эти зарождающиеся беспорядки. Что же касается его самого, то возраст уже не позволял ему легко отправляться в столь отдалённые страны, а его сын Друз был ещё слишком молод и неопытен. Германику было поручено командование всеми заморскими провинциями с властью, превышающей полномочия проконсулов и пропреторов, управлявших отдельными регионами от имени сената или принцепса.

Это назначение было почётным – подобные должности занимали в своё время Помпей, а затем Брут и Кассий. Но Тиберий подготовил Германику противника в лице Гнея Пизона, которого назначил наместником Сирии. Он отозвал Кретика Силана, который вот-вот должен был породниться с Германиком через брак своей дочери с Нероном, старшим сыном принца. Пизон, сменивший его, был человеком надменным, властным, необузданным и не признававшим чужого авторитета. Эти качества он унаследовал от отца, о котором уже упоминалось, а его гордыня ещё более усилилась благодаря браку с Планциной, чьё высокое происхождение (она была потомком знаменитого Планка) подкреплялось огромным богатством.

Пизон считал, что даже Тиберию он едва ли обязан уступать, а уж сыновья императора и вовсе были, по его мнению, ниже его. Он знал, что поставлен на эту должность, чтобы противостоять Германику и обуздать его стремительное возвышение, казавшееся Тиберию слишком амбициозным. Некоторые полагали, что Пизон получил на этот счёт тайные указания; Тацит утверждает как несомненный факт, что Ливия наставляла Планцину дразнить Агриппину, держаться с ней на равных и не упускать случая унизить её.

Таковы были интриги при дворе, расколотом между сторонниками Германика и Друза. Тиберий, естественно, поддерживал сына. Но Германик, и сам по себе весьма симпатичный, вызывал ещё большее расположение у большинства римлян из-за неприязни к нему дяди. Кроме того, он превосходил Друза знатностью материнской крови, будучи по матери внуком Антония и правнуком Августа, тогда как Друз происходил от простого римского всадника Аттика, чьё имя казалось недостойным рядом с именем Клавдиев. Наконец, Агриппина легко затмевала Ливиллу, жену Друза, славой своей плодовитости и безупречной добродетельностью.

Но что особенно примечательно и делает честь обоим молодым принцам, так это то, что, несмотря на бурлящие вокруг них интриги, они сохраняли спокойствие, жили в полном согласии и не участвовали в распрях и заговорах окружающих.

Их единодушие проявилось в одном деле, которое не имело бы большого значения, если бы не комментарии Тацита. После смерти претора Випсания Галла Гетерий Агриппа выдвинул свою кандидатуру на освободившееся место. За него ходатайствовали Германик, с которым он состоял в родстве, и Друз. Однако закон был против него, предписывая отдавать предпочтение кандидату с наибольшим числом детей. Возник спор, и Тиберий с удовольствием наблюдал, как сенат разрывается между его сыновьями и законом. Закон в конце концов был нарушен, но не без борьбы, и влияние возобладало с минимальным перевесом – как бывало в те времена, когда законы ещё что-то значили.

Германик отправился на Восток лишь в конце года – в путешествие, которое стало для него роковым. Чтобы не прерывать повествование, я здесь изложу все события, совпадающие по времени с этим печальным путешествием, но не связанные с ним.

В Малой Азии произошло ужаснейшее землетрясение, какое только сохранилось в памяти человечества. В одну ночь двенадцать знаменитых городов были разрушены, причем невозможно было предвидеть столь страшного бедствия. Множество жителей, несомненно, оказались погребенными под развалинами, перейдя без промежутка от сна к смерти, а те, кто избежал этой участи, лишились обычного в таких случаях спасения – бегства в открытое поле, ибо земля разверзалась у них под ногами и поглощала их. Высокие горы опускались, долины поднимались и становились горами, и среди этого всеобщего смятения огонь, вырывавшийся из бездны, еще более увеличивал ужас и опасность.

Несчастные азиаты нашли облегчение своих страданий в щедрости принцепса. Сарды пострадали сильнее других. Тиберий пообещал дать сардийцам десять миллионов сестерциев и освободил их от всех податей на пять лет. Остальные города получили такую же льготу и денежные пособия, соразмерные их потерям. Для обеспечения справедливого распределения помощи и отдачи всех необходимых распоряжений в столь бедственном положении на место был послан сенатский комиссар, причем его выбрали из числа бывших преторов, а не консуляров, так как Азией управлял консулярий, и опасались, что соперничество и зависть, так легко возникающие между людьми одного ранга, могут повредить делу помощи народу. Эта щедрость доставила Тиберию великую славу, и города Азии, желая увековечить память о ней, отчеканили по этому случаю медали, некоторые из которых сохранились до наших дней.

Этот принцепс отлично знал путь к славе и в то же время совершил несколько других щедрых поступков, которые, хотя и не были столь блистательны, поскольку касались частных лиц, тем не менее принесли ему немало чести. Богатая женщина по имени Эмилия Муза, умершая, не оставив определенного наследника и не составив завещания, имела в лице прокураторов фиска, всегда алчных людей, претендентов на свое имущество, как на выморочное. Тиберий прекратил их притязания и передал наследство Эмилию Лепиду, к роду которого, по-видимому, принадлежала эта женщина. Некто Патулей, богатый римский всадник, назначил Тиберия наследником половины своего состояния, но принцепс, узнав, что по более раннему завещанию Патулей оставил все свое имущество Марку Сервилию, велел исполнить первое завещание. Лепид и Сервилий были людьми знатного происхождения, но небогатыми, и Тиберий заявил, что рад помочь им поддержать свою знатность. Вообще он принимал завещанные ему имущества только от тех, с кем его связывала дружба. Что же касается незнакомцев, которые из ненависти к своим близким и с целью лишить их наследства завещали свое имущество принцепсу, то он с негодованием отвергал такие завещания.

В то время как он считал своим долгом помогать выдающимся людям, впавшим в нужду не по своей вине, он сурово обращался с моттами, разорившимися из-за своих пороков: Тацит называет пятерых сенаторов, которых он разжаловал или побудил добровольно выйти в отставку.

Тогда же он освятил несколько храмов, восстановление которых было начато Августом и завершено им самим. Это было еще одним средством угодить римлянам, весьма чувствительным к украшению своей столицы.

Можно приписать всеобщему удовлетворению, вызванному этими похвальными действиями Тиберия, желание сената назвать ноябрь месяцем его имени, так как он родился в этом месяце, подобно тому как два других месяца года уже носили имена Юлия Цезаря и Августа. Тиберий, презиравший лесть, отшутился по поводу этого предложения, сказав метко и остроумно: «Что вы будете делать, сенаторы, если у вас окажется тринадцать Цезарей?»

Среди столь многих поводов для радости возобновился ужас перед обвинениями в оскорблении величества. Апулея Варилла, внучатая племянница Августа, была предана сенату как виновная в этом преступлении за оскорбительные речи против Августа, Тиберия и Ливии, а также за то, что, будучи родственницей Цезарей, она опозорила их дом своим поведением, совершив прелюбодеяние.

Тиберию было достаточно начать такого рода процесс. Впрочем, поначалу он старался выказать большую умеренность. Поэтому он мягко обошелся с делом Вариллы. Он заявил, что если она была настолько нечестива, чтобы нарушить уважение к памяти Августа, то ее следует осудить, но что он не хочет, чтобы принимали во внимание то, что касалось его лично. Когда претор спросил его, как следует поступить относительно Ливии, он ничего не ответил сразу и дождался следующего заседания, на котором от имени своей матери просил сенат не считать преступлением чьи-либо нападки на нее, выраженные в простых словах. Таким образом, Варилла была освобождена от обвинения в оскорблении величества. Что же касается прелюбодеяния, то он потребовал смягчить для нее строгость законов. Ее передали родственникам, которые удалили ее на двести миль от Рима. Манлий, ее соблазнитель, был изгнан из Италии и Африки.

В этом году литература потеряла двух знаменитых писателей – Тита Ливия и Овидия. Историк, столь же серьезный и рассудительный, сколь и красноречивый, умер спокойно и почитаемый в своем родном городе Падуе; распутный поэт погиб в изгнании в Скифии, после того как в течение почти восьми лет истощил все, что ум и чувство могли подсказать ему в виде смиренных и настойчивых просьб, жалобных стенаний, но так и не смог добиться отзыва ни от Августа, ни от Тиберия.

Друз получил такое же поручение, как и Германик, – отправиться командовать в Иллирию. Тиберий желал, чтобы его сын научился военному делу, снискал любовь солдат и, вместо городских удовольствий, которые его развращали, привык к тяготам военной службы, способным укрепить его тело и дух. С этой целью он воспользовался случаем, который представили ему раздоры среди германцев. Свевы, подвластные Марободу, отправили в Рим просить помощи против херусков, и Друзу было приказано отправиться к иллирийским легионам – не для того, чтобы вмешиваться в войны между германскими племенами, но чтобы разжигать их раздоры и тем самым обеспечить спокойствие провинций империи.

Внутренние раздоры начались, как и предвидел Тиберий, с того момента, когда германцы перестали тревожиться римлянами. Неспособные оставаться в покое, жаждущие движения и войны, они, движимые соперничеством за славу, – и вожди, и народы, – обратили оружие друг против друга. Маробод и Арминий видели в себе соперников и ожесточенно стремились уничтожить один другого. Но имя царя делало первого ненавистным; Арминий же, сражаясь за свободу, пользовался всеобщей симпатией. Поэтому не только его соплеменники-херуски и их союзники последовали за ним в этой войне, но к нему перешли также семноны и лангобарды, народы, подвластные его врагу. Это усиление склонило бы чашу весов на его сторону, если бы Ингвиомер не восстановил равновесия, покинув его и присоединившись со всеми своими вассалами и клиентами к Марободу. Единственной причиной этого позорного дезертирства была досада и зависть: дядя, уже в летах, не мог смириться с тем, чтобы принимать приказы от племянника, еще цветущего юностью.

Войска выстроились для битвы, и каждый из полководцев перед схваткой воодушевлял своих воинов красноречивыми речами. Арминий восхвалял свои подвиги – разгром Вара и истребление трех легионов, изгнание римлян, защиту свободы Германии против угнетателей вселенной. В то же время он унижал Маробода, изображая его трусом, который никогда не осмеливался сразиться с римлянами и который своим союзом с ними сам объявил себя предателем общего отечества.

Маробод не уступал противнику ни в дерзости, ни в оскорбительных упреках. Он называл Арминия безумным юнцом, который нагло превозносил единственную победу, достигнутую благодаря внезапности, ставшую источником бедствий для Германии и позора для него самого, ведь его жена и сын теперь томятся в плену в Италии. Всю славу великих деяний херусков против римлян он приписывал Ингвиомеру, своему новому союзнику. Затем, переходя к своим собственным подвигам, он превозносил величайшими похвалами честь, которую стяжал, противостоя двенадцати легионам под командованием Тиберия, так и не сумевшим сломить его. И далеко не стыдясь соглашения с римлянами, он гордился им как актом мудрой политики, оставлявшей ему полную свободу вести с ними войну или мир по своему усмотрению.

Сражение шло не только с мужеством, но и в полном порядке. Германцы, воюя против римлян, научились исправлять беспорядочные порывы варварской храбрости и хаос, царивший прежде в их битвах. Теперь они умели следовать за знаменами, вовремя вводить резервы и повиноваться командирам. После долгого и упорного боя победа осталась нерешенной: у каждой армии одно крыло было разбито, а другое одержало верх. Однако Маробод отступил на возвышенность, и этим робким шагом он как бы признал себя побежденным. Его войска истолковали это именно так: дезертирство стало частым, и царь свевов, опасаясь полного развала, ушел в центр своих владений – в Богемию. Оттуда он отправил просьбу о помощи к Тиберию. Император ответил, что Маробод не вправе призывать римлян против херусков, ведь он ничем не помог им в войне против этих самых народов. Тем не менее, как я уже говорил, он отправил Друза в Иллирию, поручив ему поддерживать мир в этой провинции и не допускать проникновения туда войны.

Молодой принц полностью понял замыслы отца. Он взялся разжигать раздоры среди германцев и действовал так искусно в течение двух лет, что в конце концов добился окончательного падения Маробода, уже ослабленного прежними неудачами. Для этого он использовал молодого вельможу из племени готонов по имени Катуальда, изгнанного из своей страны насилием Маробода и теперь, видя его в беде, стремившегося отомстить. Воодушевленный Друзом, Катуальда собрал войско, вторгся с оружием в землю маркоманов и, привлекши на свою сторону знатнейших людей племени, штурмом взял царский город Маробода и соседнюю крепость, служившую ему цитаделью. Добыча была велика, так как там хранились все богатства, награбленные свевами у соседних народов. Тацит замечает, что там оказалось также немало маркитантов и купцов из провинций Римской империи, которых надежда на прибыль завела в варварские земли и которые привыкли считать своей родиной место, где хорошо торговали.

Марбод, лишенный трона, без войск, без владений, не имел иного выхода, кроме милости римского императора. Он поставил между собой и своими врагами Дунай и из провинции Норик написал Тиберию – не как беглец или проситель, но тоном, напоминавшим о его прежнем величии. Он заявил, что, хотя многие народы приглашали его, спеша предложить убежище некогда могущественному и славному царю, он предпочел дружбу римлян. В ответ ему было сказано, что он найдет безопасное и почетное убежище в Италии, с правом покинуть его, если того потребуют его дела.

Тиберий был в восторге, что уничтожил великого царя, не обнажив меча. Он похвалялся этим в сенате как славным подвигом, превознося могущество Марбода, обширность земель, ему подвластных, и опасность, которой он так долго угрожал Италии, с самодовольством подчеркивая мудрость средств, использованных для его низвержения. Он предоставил этому князю для проживания город Равенну, где его показывали свевам как пугало на случай, если те возгордятся и задумают восстание. Но за восемнадцать лет, которые Марбод еще прожил, он так и не покинул Италию. Он состарился в покое, утратив большую часть своей славы из-за привязанности к жизни, что у древних считалось малодушием.

Катуальда, виновник или орудие его падения, вскоре испытал ту же участь. Изгнанный гермундурами, он также обратился к римлянам и был отправлен в Фрежюс.

Оба они привели с собой множество соплеменников, которых сочли неудобным оставить при них. Опасаясь беспорядков в пределах империи от этих скоплений неукротимых и беспокойных варваров, их переселили за Дунай, между реками Марус и Кусус, поставив над ними царем Ванния из племени квадов.

Арминий в это время достиг вершины славы. Он противостоял всей мощи римлян. Он победил и изгнал Марбода – единственного соперника, которого ему приходилось опасаться в Германии. Триумфатор и кумир, он мог лишь наслаждаться добровольными почестями, которые привлекали к нему восхищение и благодарность. Но ослепленный блеском своего величия, он допустил в сердце несправедливые притязания: после многих лет защиты свободы соплеменников он захотел стать их угнетателем и подчинить их своей власти. Эта перемена поведения изменила отношение к нему германцев. Они взялись за оружие, и между защитниками свободы и сторонниками Арминия произошло несколько сражений. Однако сила была не самым страшным его врагом. К делу примешалась измена: Адгандестрий, князь хаттов, написал в Рим, предлагая умертвить Арминия, если ему пришлют яд. Его письмо было зачитано в сенате, но Тиберий отверг предложение, заявив, что римский народ не прибегает к гнусным методам обмана и отравлений, а побеждает врагов мечом и в честном бою.

Эта великодушная (или показная) позиция Тиберия не спасла Арминия: вскоре он пал жертвой заговора своих близких. «Он, несомненно, заслужил титул освободителя Германии, – пишет Тацит, – и его подвиги выделяются даже на фоне самых знаменитых врагов Рима, ведь он осмелился напасть на римский народ в зените его могущества. Иногда побежденный, иногда побеждающий в отдельных битвах, он так и не был покорен. Он прожил всего тридцать семь лет, двенадцать из которых провел в славе, возглавляя германский союз. Варвары и поныне воспевают его в своих песнях. Греки, чтящие лишь свою нацию, его почти не знают. Даже мы, римляне, не воздали ему должного, ибо восхищаемся лишь древними подвигами, а к недавним остаемся равнодушны».