Одинокий. Злой. Мой

Нужно было убегать еще тогда, на старом литейном заводе. Совершила глупость, связалась с сумасшедшим с галлюцинациями и тягой к мазохизму. Как только появится шанс, надо уходить от него.

А внутри меж тем все кипело от негодования на себя. И не хотелось в этом признаваться, но больше всего раздражала даже не собственная реакция на чужие пытки. Не сцены из памяти, вставшие перед глазами и заставившие забиться в угол, точно дикую зверушку. А то, как меня зацепило поведение Платона.

Его слова, вроде бы простые, но вместе с тем успокаивающие, обволакивающие. Осторожные прикосновения. Он не позволял себе ничего лишнего, и вместе с тем мурашки бежали по телу от мыслей о том, как он согревал мои ладони в своих.

Ничего удивительного, что я поддалась. В последнее время в моей жизни слишком мало обычного сострадания. Платон просто был добр – и этого хватило, чтобы на секунду поверить, будто он другой, будто он может мне помочь, будто рядом с ним можно расслабиться.

Конечно, зря. Сейчас, придя в себя, я это понимала.

Вдруг за очередным поворотом с той стороны забора я заметила мелькнувший собачий хвост.

– Эй, приятель! – обрадованно позвала я.

Собака обернулась, глядя на меня большими умными глазами. Она словно говорила: «Это я, что ли, тебе приятель?»

– Ты, ты, – уверила я с улыбкой и поманила ее пальчиком. – Иди сюда.

Пес заинтересованно припустил в мою сторону.

– Смотри, что у меня есть, дружок. – Я быстро достала из кармана завернутый с завтрака кусочек мяса. – Хочешь?

Судя по тому, как пес облизнулся, идея полакомиться ему понравилась.

– Тогда лезь ко мне. Вон какая чудесная дыра есть под забором, надо только немного подкопать.

Все же моя привычка прятать еду на черный день не так уж и плоха.

Высунув мокрый шершавый язык с капающей на землю слюной, пес бросился к щели и даже успел сделать пару движений лапами, как его вдруг окутало то же сияние, что я уже видела, и отчаянно скулящую собаку откинуло метров на десять назад.

Приземлившись и неловко поднявшись на лапы, собака обиженно на меня посмотрела, как на предательницу.

«Мавки болотные!» – выругалась про себя, мысленно посылая небесам проклятья. Небесам было все равно, да и мне легче не стало.

– Прости меня, – сказала я псу с искренним сожалением. – Я не хотела делать тебе больно. Прости, мой хороший… Держи…

Я кинула мясо через забор, но собака уже затрусила прочь от него.

Похоже, путь на свободу действительно только один. Придется взять себя в руки и помочь Платону.

Я вернулась в гостиную и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Страх опять начал проникать под ребра ядовитыми шипами. В прошлый раз, когда я нажала на рубильник, когда увидела, как гримаса боли искажает лицо Платона, то ощутила себя в собственном кошмаре.

Даже почувствовала запах горелого мяса.

Теперь же я пыталась дышать глубоко и быть сконцентрированной на задаче. Вновь облепила Платона жуткими проводами – мужчина иногда одобрительно кивал, как бы намекая: все хорошо, не переживай, – выставила первоначальные показатели.

– Твои родственники живы? – внезапно спросил Платон.

Моя рука зависла над переключателем.

– Какая тебе разница? – выдавила из себя.

– Я бы мог попытаться их найти.

– Зачем тебе это делать? – спросила с подозрением.

Слабо верится в добрые душевные помыслы того, кто обещал меня убить при первом же знакомстве.

– Мари, – мое имя звучало так странно и так неправильно, но почему-то не захотелось его поправить, – ты мне помогаешь, и взамен я готов помочь тебе. Пока мы не разобрались с твоим Альбеску…

Я поежилась от фамилии мучителя.

– …можем заняться поиском кого-то, кто тебе дорог… если такие вообще остались.

– Но как?

– Я собирался этой ночью съездить в город к одному знакомому, у него есть связи повсюду. Я мог бы попросить его пробить твоих родственников. Единственное – напиши мне всю информацию о них. Вообще всю, даже самую незначительную. Договорились?

Почему бы и не попробовать. Вряд ли это принесет какой-то вред. Мою настоящую фамилию он все равно знает, поэтому скрываться уже бесполезно. Лучше попробовать что-нибудь раскопать. Если Платон, конечно, не обманывает.

Я завороженно кивнула.

Боги, если у него получится…

Даже боялась на секунду поверить в это чудо. Только бы не спугнуть.

– Тогда начинай. – Платон закрыл глаза. – И постарайся не проецировать происходящее на себя. Помни – все сугубо добровольно и ради благой цели. Поняла?

– Ага…

Все же я зажмурилась, нажав на рычаг. Пальцы словно окаменели, и мне пришлось силой заставить себя вернуть его в исходное положение.

Платон задышал тяжелее и громче, но если не смотреть на то, как он бьется в агонии, то пытка переносилась значительно легче. Хотя сердце так оглушительно стучало в моей груди, что, казалось, его можно было услышать на другом конце особняка.

– Все нормально, – хрипло сказал Платон. – Повышай напряжение.

По памяти я ввела требуемые показатели. Они въелись в мое подсознание, и сейчас руки сами выставляли нужные значения.

– Не переживай. – Голос Платона звучал успокаивающе. – Дыши глубже.

Такое чувство, что это меня разложили на кофейном столике, а не его, и это он пытается хоть как-то облегчить мои страдания. Мы словно поменялись с ним ролями.

Боги, как же мне было его жалко! Пусть он и сам об этом просил, и это помогало ему восстановить магию – но меня всю скрутило, стоило ему вздрогнуть на столе. Когда мужчина издал тихий короткий стон, я едва сама не взвыла белугой.

Я не могу… не смогу больше…

– Повышай… последний раз…

Голос Платона вернул меня в реальность.

Вдох и выдох.

Третий разряд дался мне особенно тяжело. Паническая атака начала разрастаться в легких, сдавливать грудь. Пришлось закрыть лицо руками и отдышаться. Долго-долго приходить в себя. Закусить губу так сильно, чтобы потекла кровь – и я почувствовала настоящую, физическую боль, которая перекрыла память о прошлом.

Платон лежал без движения, в уголках его закрытых глаз скопились слезы. Он не плакал, просто ему было настолько больно, что не смог сдержаться. Я смотрела на длинные ресницы мужчины, на синяки под его глазами.

Зачем ему это? Неужели нет никаких других способов? Доктор же говорил, что лечение бывает разное.

– Видишь, ты справилась, – одними губами улыбнулся мужчина, когда я начала отсоединять проводки.

Пальцы обвели по кругу один из новых ожогов в области сердца, совсем свежих, вздувшихся волдырями, и Платон чуть вздрогнул.

– У тебя хотя бы есть какие-нибудь заживляющие мази? – Я не узнавала собственный голос.

– Само пройдет. – Он перехватил мою руку.

Несколько долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза, и отчего-то казалось, что сейчас он видит меня настоящую. Ту, что скрывалась за чарами, прятала свой секрет.

– Мне надо отдохнуть, – безапелляционно отрезал он. – Подготовь к вечеру всю необходимую информацию. Попробую разобраться с твоей родней.

Вернувшись в комнату, я долго не могла прийти в себя. Вышла в сад, чтоб хоть немного проветрить голову. Уж не знаю, специально так было задумано (скорее всего, да), но там росли многие целебные коренья, которые использовались в ведьмовских практиках. Пусть цветы давно отмерли и листва опала, но для моей задумки требовались корешки растений – а этого добра здесь предостаточно.

«Сама сделаю ему заживляющую мазь!» – упрямо решила я и принялась выкапывать коренья.

Самая простенькая, с минимумом ингредиентов, готовилась буквально за полчаса. Притащив откопанное «добро» в кухню, я немного прошлась по шкафам в поисках недостающего. Хорошо жить в доме, где полно всяких магических трав, сушеных, толченых, разложенных по баночкам, как приправы.

Зелья и снадобья – единственное, в чем я была по-настоящему сильна. Они получались у меня легко, все пропорции я помнила наизусть, а если даже не знала их – чувствовала интуицией. Я умела менять составы без ухудшения качества, могла усиливать свойства. Хоть в чем-то я удалась. Если не в лунной магии или не в отцовских силах, то хотя бы в умении сварить качественное зелье.

В скором времени миска с густым кашицеобразным варевом была уже в руках.

«Я ведь не знаю, где его спальня!» – запоздало дошло до меня.

В этом замке можно блуждать целый день в поисках нужной комнаты. Но так как все равно уже сделала мазь, решила начать с гостиной. Хотя шансов, что он остался там же, где проводился сеанс «лечения», было мало.

Как же я удивилась, обнаружив его лежащим все на том же кофейном столике.

«Он хотя бы жив?!» – пойманной в силки птицей забилась отчаянная мысль, я кинулась к Платону.

– Что ты делаешь? – Он распахнул веки, когда я проверяла пульс, попытался подняться на локтях, но был слишком слаб и в итоге рухнул обратно.

Шокированно оглядела оставшиеся после «лечения» ожоги на его груди, лодыжках и запястьях. За прошедший час они воспалились еще больше и припухли.

– Само пройдет! – передразнила его я, прикусив язык, чтобы не начать ругаться. – Я принесла заживляющую мазь.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи, – недовольно зыркнул на меня Платон, но, похоже, силы действительно почти покинули его, потому что он так и продолжал лежать на этом чертовом столике.

– Что же ты не сказал это себе, когда просил меня бить тебя током? – Я отставила миску в сторону и скрестила руки на груди, смотря на него с вызовом.

– Я не нуждаюсь сейчас в твоей помощи, – повторил Платон, выделяя акцентом «сейчас».

Сделала глубокий вдох, чтобы не сорваться на него. Как ребенок, честное слово! И ведь на своего брата по телефону он шипел похожим тоном. Как он тогда сказал? «Не надо обо мне беспокоиться?» Что-то подобное.

Понятия не имею, что произошло у него с семьей, но чутье подсказывало: виноваты во всем отнюдь не родственники Платона.

– Со своим братом ты так же общаешься? Тебе хотят помочь, а ты воротишь нос? – Наверное, зря я это говорила, но ситуация настолько разозлила, что просто вывалила ему, что думаю. – Нет ничего стыдного в том, чтобы попросить помощи или признать, что ты был не прав!

– Я не просил консультацию психолога. – Платон отвернулся и свел брови к переносице.

– Зря, потому что она тебе явно не помешала бы. У тебя эго размером с этот замок, а тараканов в голове больше, чем сорняков в саду.

– В саду нет сорняков, о нем заботятся, – буркнул Платон, поджав губы.

– А о тебе заботиться некому, потому что ты сам распугал и оттолкнул от себя всех, кого только мог.

Я не знала наверняка, сказала просто в порыве раздражения, но по тому, как закаменело лицо мужчины, поняла, что попала в самую точку. Он действительно отталкивал от себя всех, кто ему дорог. Всех, кому дорог он сам. Словно наказывал себя за что-то.

Прикрыла на секунду глаза: «Не насильно же я буду его мазать».

Вздохнув, развернулась и зашагала к выходу. Как хочет. Если гордость не позволяет ему принимать помощь, кроме той, что его калечит, то небо ему судья.

– Стой.

Я сделала несколько шагов, даже не поняв, что он меня позвал.

– Стой! – повторил уже громче.

Обернулась, вопросительно подняв брови.

Платон смотрел куда угодно, только не мне в глаза.

– Что там у тебя за мазь? – хмуро спросил он.

Да ладно?

Я не стала язвить (хотя очень хотелось), а просто подошла и продемонстрировала ему массу зеленовато-коричневого цвета. Не худшая из возможных. Мама даже использовала ее в качестве массажного крема, спасая меня от солнечных ожогов. В детстве я постоянно обгорала.

– Ты уверена, что этим безопасно мазаться? – не удержался от сарказма мужчина. – Продукт сертифицирован?

– Очень смешно. Поверь, мазь даже есть можно при желании, хуже она не сделает, – фыркнула я, защищая свое варево. – Просто доверься мне. Хотя бы ненадолго.

Он обессиленно кивнул и прикрыл веки, как бы давая полное разрешение творить с собой все, что мне вздумается. Я зачерпнула немного мази на ладонь, подумала, с какого ожога лучше начать. Шагнула к лодыжкам и аккуратно коснулась воспаленной кожи.

Платон поморщился, но никак больше не отреагировал, что дало мне уверенность: можно продолжать. Осторожными, медленными движениями я втирала мазь в лодыжки. Мужчина дышал расслабленно. Конечно, ему было больно – касания к свежим ранам никогда не причиняют удовольствия, – но он мужественно терпел.

От ног я перешла к запястьям. У него красивые руки. Вены выделяются, вьются под кожей. Длинные пальцы, ладонь мощная, но не грубая «лопата», а очень даже завораживающая. Мне подумалось, что если бы Платон был за рулем машины, то я бы точно засмотрелась на то, как он ведет.

Слишком уж хороши его руки.

Все еще стараясь не причинять боли резкими движениями, я намазала кожу запястий. Мне несознательно нравилось касаться его кожи, чувствовать все эти вены и артерии, вести по ним, как по запутанному лабиринту.

Я даже задержалась на руках чуть дольше, чем требовалось. Просто чтобы убедиться, что мазь впиталась хорошо.

А потом настал черед груди. Я застыла перед тем, как коснуться ожога у сердца. Почему-то показалось, что именно эта часть тела какая-то запретная. Может, оставить Платону миску и уйти? Сбежать, пока не поздно?

Но потом я подумала, что нет ничего плохого или постыдного в помощи. Я всего лишь возьму немного мази… вотру круговыми движениями…

Платон замер. Я уловила, как напрягаются его мышцы, как каменеет грудь под моими пальцами. Все мускулы становятся ощутимы, как у мраморной статуи. Дыхание его потяжелело.

Кулаки сжались, и все вены проступили лишь сильнее. Я завороженно продолжала водить кончиками пальцев по линии ожогов.

Внезапно Платон перехватил мою руку, разрывая наш странный лечебный обряд, в который я сама погрузилась, как в транс.

– Достаточно, – хриплым голосом произнес он.

– Я не закончила.

– Я сказал: достаточно.

Он глянул на меня из-под сведенных бровей, и что-то в этом взгляде заставило меня резко остановиться. Я подняла свободную ладонь с полупустой миской в качестве знака капитуляции.

– Все поняла. Ухожу. Это оставляю, пожалуйста, помажь сам.

Он не ответил. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, поставить миску на пол. Я уходила в молчании. Благодарности не ждала. Но Платон был настолько напряжен, как будто…

Не знаю, мне еще не доводилось с таким сталкиваться. Я его чем-то обидела? Сделала ему больно? Так сказал бы, зачем выгонять.

– Спасибо. Наверное, мне действительно это было нужно, – добавил он уже в дверях.

Мне оставалось только гадать, что скрывается за этими словами.

* * *

Вновь оказавшись в спальне, я решила заняться чем-нибудь полезным, чтобы не гадать над словами и действиями Платона. Поэтому написала на листе бумаги имена и фамилии всех тех, кем дорожила, личные данные, приметы. Не уверена, что хоть кто-то остался в живых – наши следы давно потерялись, – но если уж Платон сам предложил…

Грех не воспользоваться.

Посмотрю, куда он меня приведет, кто этот его знакомый со связями – и в случае чего сбегу прямо оттуда. Если пойму, что обещание найти мою родню – не более чем фантазия Платона.

Пока хозяин отдыхал, я бродила по огромному пустому дому, впитывая в себя все переходы, запоминая расположение комнат. Еще утром я бегло обошла особняк и сделала мысленные пометки по основным точкам, а сейчас абсолютно бесцеремонно заглядывала во все без исключения комнаты – ну а что, Платон сам разрешил.

Когда я была маленькой, мы с мамой жили в маленьком покосившемся домике. Небольшая «зала», маленькая спальня, все пространство которой занимали две кровати, и узкая кухня за печкой.

В итоге домой приходили только спать, а детство прошло на улице.

Каким может быть детство в этом огромном доме – не могла себе даже представить.

Я свернула в одну из галерей, а из нее вышла в огромный зал, стена которого была зеркальной. Словно балетная комната. Ну, или с той стороны тоже есть тайник.

«Так и параноиком стать недолго», – фыркнула я, усилием воли заставляя себя оторваться от собственного отражения.

Передышка в доме Платона явно пошла мне на пользу. Я выспалась, помылась, наелась и, даже несмотря на то, что чары на мне не изменились, все равно собственный вид в зеркале нравился куда больше, чем до этого.

А потом я заметила рояль. Крышка его была откинута. Черные и белые клавиши блестели на фоне темной деревянной поверхности.

Словно завороженная подошла, протянула руку, нажимая клавишу. Фа-диез. Инструмент звучал идеально. Закрыв глаза, медленно опустила пальцы, взяла ноты аккорда. Музыка отразилась от стен зала, от зеркал, от стекол в арочных окнах.

Я начала с ля мажор, обернутой в мистическую атмосферу. Даже не думала о том, что собираюсь играть. Перешла к аккордам с глубоким звучанием – основные ноты ми бемоль мажор, до бемоль мажор и фа минор. Они образовывали мрачное гармоническое полотно, погружая в таинственный мир, полный тревоги и надежды.

У каждого инструмента своя душа. И иногда мне кажется, что я чувствую ее, когда играю на нем. У Нику мне приходилось играть на разных – какие-то принадлежали ему, какие-то его жертвам. Некоторые из них были рады поделиться со мной своей печалью, некоторые – не принимали, фальшивили, сколько ни настраивай, и тогда Нику злился…

Нежная мелодия и мощные аккорды – я растворялась в них, изливая свою горечь потери и одиночество.

У рояля в доме Платона тоже есть душа. Она тоскует по своей хозяйке, но почему-то очень рада, что хозяйка сейчас не здесь.

Или я все надумала?

А пальцы летали по клавишам, создавая мелодию о том, что находится между миром живых и умерших, навеянную, кажется, самим этим домом.

Нику нравилось смотреть, как я играю. Он говорил, что «Пляска смерти» Сен-Санса улучшает его аппетит, а «День гнева» Верди – успокаивает. Именно это в какой-то момент и сохранило мне жизнь.

Впрочем, этот же талант и привел меня однажды к Нику. Он восхитился моей игрой, просил не уходить, поиграть еще и еще. Он был ласков… поначалу. Я думала, что смогу выбить для нас с мамой лучшую жизнь.

– Зачем же тебе уходить? Останься, – сказал он однажды, и с того дня начался непрекращающийся кошмар.

Я стала для него лишь музыкальным инструментом. Этакой шкатулкой, нажми на которую – и польется мелодия.

Нику знал, куда именно надо «жать».

Но несмотря на то, что воспоминания об игре теперь неразрывно были связаны с этим чудовищем, я не могла перестать любить музыку. Потому что в то время, когда под моими пальцами рождалась гармония – даже в плену, – я была свободна.

Я забыла о времени и месте, я была наедине с мелодией, что звучала все громче и громче.

Тяжелая минорная тема, все то, что я никому ни за что не рассказала бы о себе сама, – вылилось в мелодию. Закончив на высокой ноте, медленно отпустила клавиши.

– Рахманинов, «Остров мертвых». – Голос, прозвучавший в установившейся на мгновение тишине, оглушил.

Платон стоял в дверном проеме, одетый в дорожный плащ.

Я сглотнула и отшатнулась от рояля, будто бы меня застали за чем-то неприличным.

– Моему брату понравилось бы. Хорошо сыграно.

– А тебе? – зачем-то спросила я. Учитывая, что он безошибочно узнал мелодию, то, видимо, как минимум разбирается.

Он неопределенно дернул плечами и отрезал:

– Не люблю музыку. Она отвлекает. Ты подготовила информацию о родственниках? Я собрался.

Мне собирать было нечего, поэтому я быстро вернулась в спальню и передала ему лист бумаги. Платон направился к выходу из особняка, ничего не говоря. Что ж, мне не привыкать к молчанию. Я последовала за ним. Вскоре мы стояли у ворот. Я с предвкушением вдыхала вечернюю промозглую прохладу.

Правда, теперь к этому предвкушению примешивались еще и сомнения. С одной стороны – я планировала сбежать, как только появится такая возможность, с другой – а вдруг Адрону действительно удастся выяснить что-нибудь о моей родне?

– Не подходи близко, может зацепить, – предупредил мужчина, прежде чем начать.

Он прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Вокруг него начал распространяться черный густой дым, словно гарь, только безо всякого запаха. Эта ассоциация неожиданно выбила из колеи. Я впилась ногтями в запястье, намеренно причиняя себе боль.

Это лишь цвет его магии, не более.

Волшебство Платона тем временем росло и ширилось, юркой змеей оно скользило по периметру участка, вдоль железной ограды, а затем проявило золотистый купол. Тот замигал, словно новогодняя гирлянда, – и яркими искрами осыпался нам на голову.

Платон открыл калитку – на ней даже замка не было.

– А как же машина?

– В этот раз без нее. По городу будет проще передвигаться пешком. Меньше шансов быть замеченным.

– Но идти же далеко, – нахмурилась я, вспоминая, как полчаса ехала по разбитой грунтовой дороге и за все время мне не попался ни один автомобиль.

Я направилась к калитке.

– Использую магию. В этот раз резерва хватит, купол-то держать не придется, – мрачно усмехнулся мужчина.

– Эм… а что это значит? – Не успела я выйти, как сияние над особняком вдруг снова вспыхнуло, на мгновение ослепив. Внутри словно что-то оборвалось.

Нет. Нет.

Он что, меня запер?!

Глава 4

Я побежала, будто бы это могло хоть как-то помочь, и уперлась руками в магическое поле.

Калитка открыта, но толку от этого никакого нет.

– Стой, дурочка, ты же покалечишься. Стой! Что ты творишь?! – закричал Платон, но мне было плевать. Лучше убиться об эту стену, чем снова оказаться в плену.

Меня отбросило назад, я упала, больно ударившись рукой и плечом. Дух выбило из тела, легкие свело спазмом, несколько секунд не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Дура! Какая же я, действительно, дура! Что поверила ему, что помогала, что решила, будто он не такой…

На секунду мне показалось, что из-за магического воздействия с моего лица слетели чары – и я прикрыла его обеими руками, пытаясь удержать их на месте.

– Мари, пожалуйста. Прекрати. – Кажется, Платон не обратил внимания на мое движение.

– Ты меня оставляешь здесь! Одну! Вместо себя!

– Если никого не будет в замке, я не смогу отпустить купол. Иначе мое отсутствие сразу станет заметно. Не смогу отпустить купол – у меня не будет сил. Я не смогу в том числе добраться до того, кто поможет мне с информацией о твоей родне. А так я вернусь утром, а ты будешь все это время в безопасности.

– О да. Скажи еще, что ты запираешь меня ради моего же блага! – горько выплюнула я, неуклюже поднимаясь на ноги и тяжело дыша.

– Я это делаю для себя, – не стал отрицать Платон.

– А раньше ты не мог рассказать мне свой план?

Получается, он с самого начала не планировал выпускать меня отсюда.

– Какой план? – ответил он вопросом на вопрос. – Я с самого начала сказал, что собираюсь идти один, поэтому и просил у тебя информацию о родственниках. Ты пошла за мной – я решил, что хочешь проводить. Я не планировал брать тебя с собой, – отрезал он, и я поняла, что это правда. – Но я обязательно вернусь. Не думаешь же ты, что я навечно оставлю тебя здесь вместо себя?

Я неуверенно покачала головой. Сама уже не знаю, что думать…

Наверное, на секунду я именно этого и испугалась. Стать вечной пленницей поместья.

Я не доверяла Платону – пусть и открыла ему чуть больше, чем кому-либо за последнее время, – а потому боялась худшего.

– Мои братья очень удивятся, если придут навестить меня, а обнаружат некую Марьяну, – криво улыбнулся он, а затем раскинул руки в стороны, собирая вокруг себя черный дым. – Не переживай. Я скоро вернусь. Все будет хорошо.

Эти слова будто отрезвили меня. Действительно, к нему же ходит доктор, о нем беспокоится родня. Он не сможет ускользнуть незамеченным и, даже если оставит меня вместо себя, об этом быстро узнают.

В какой-то момент самого Платона перестало быть видно за дымом. А затем этот сгусток темной магии припал земле и бесшумно и быстро заскользил прочь.

* * *

Платон осмотрелся. Каких-то пять-десять минут, и он будет на месте. Оказавшись в городе, он затерялся в толпе и не боялся быть обнаруженным. В конце концов, это не первая его вылазка. Арбитры не способны предусмотреть всего. В их понимании все просто. Посадили на цепь, как пса, – можно больше не беспокоиться. Заперли – значит, никуда не денешься.

Наивные.

Платон хмыкнул. Хоть барьер и являлся серьезной преградой для любого, но… Платон не был любым.

Его не мучили угрызения совести из-за того, что Мари осталась в особняке. Не навсегда же оставляет, так чего о ней тревожиться? Внутри безопаснее, чем снаружи, – тем более той, у кого слишком много секретов. С чего она вообще взяла, что он собирается ее бросить?

Да уж, с ней будет сложно.