Рэдсайдская история

Я поставил чемодан Бальзамина на землю рядом с ним.

– Мне казалось, что у нас будет честное и открытое разбирательство?

– Как ты смеешь! – сказала госпожа Гуммигут. – Твое предположение о предрешенном результате оскорбительно, унизительно и неприлично. Твою книжку.

Я вздохнул, протянув ей мою балловую книжку, и лишился двадцати баллов за «оспаривание репутации старшего», десяти за «неуместность разговора» и пяти за «дополнительное неспецифичное наглое поведение».

Она вернула мне мою книжку, и я поблагодарил ее за наказание, чтобы избежать дальнейшего штрафа за «недостаточное признание личных недостатков», затем быстро удалился, прежде чем они успели обвинить меня еще в чем-нибудь.

– Надеюсь, у вас с Джейн есть в запасе хорошая стратегия, – сказал Карлос, как только мы отошли подальше. – Эти двое на все пойдут, чтобы загнать вас в Зеленую Комнату.

Несмотря на мое участие в организации побега дочери Карлоса с Северусом, он, похоже, не желал мне зла. Это могло резко измениться, если бы ему было известно, что в конце концов с ними случилось. Мне придется позаботиться, чтобы он никогда этого не узнал.

– Мы составили план, – заверил я.

– Правда?

– Да, он в основном построен на большой несбыточной надежде, а если она подведет – то тогда нам поможет пара беговых ботинок.

Томмо Киноварный

Семейство Киноварных лидировало в торговле малиновым пигментом до нелегального ценового сговора, который привел к их падению и сделал ужасно нежелательными на брачном рынке. Когда у Киноварных не осталось иного выбора, кроме как браки с Серыми, семья перестала существовать. Попав в Серую зону, все падшие цвета становились равными – пока кто-нибудь не заключит брак с повышением цвета и не начнет все сначала.

Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Мы припарковали «форд» возле мастерской Смотрителя и выбрались наружу. Пока Карлос проверял машину после поездки и записывал пробег в журнал, я осмотрелся. Гараж любого Смотрителя – не только Фанданго – был диковинным собранием списанной старой техники, чем он сильно напоминал «Музей Того, Что Было» в Кобальте. В том городке было два «форда» модели «Т» – первый для общего пользования, а второй для охоты на шаровые молнии: сзади на нем был установлен арбалет, заряженный медным гарпуном, при выстреле тащившим за собой провода заземления. Обе машины как минимум на тысячу лет пережили свой расчетный срок службы, и их так часто ремонтировали, что они лишь отдаленно походили на первоначальный «форд» – мы это знали, поскольку к стене было пришпилено фото.

Также в большой мастерской был пресс, токарный станок и фрезерный станок, все работавшие от списанного Вечнодвижа, который крутил блоки и передачи на вале над головой. Считалось, что Вечнодвиж вырабатывал электричество для фонаря центральной улицы, в котором угольные стержни создавали дугу чисто-белого яркого света, но никто точно не знал, поскольку генераторная была заперта, а ключа ни у кого не было.

Но куда более интересной вещью в гараже Фанданго была его гордость и радость: гиробайк, заявка Восточного Кармина на аккумуляторную спринтерскую гонку Ярмарки Бесправилья. Гиробайк был красиво собран вручную самим Карлосом и представлял собой двухколесное движущееся средство с шинами в фут шириной, низким одиночным сиденьем и короткими толстыми наклоненными вниз рукоятками внутри закрытого обтекателя.

Вести байк должна была Джейн, но поскольку наше будущее было неопределенным, ей искали замену. Амелия Киноварная – двоюродная сестра Томмо – служила Помощницей Смотрителя под руководством Фанданго и, гоняя на байке во время многочисленных испытаний, была второй по скорости на велодроме Восточного Кармина.

– У нас есть шансы? – спросил я.

– Технически у нас хороший байк, – ответил Карлос, положив руку на гладкий, полированный черно-стальной бок машины, – но придется побить Джейми «Бешеную Суку» Можжевелли, которая будет гонять за Зеленый Сектор, а это будет трудно.

– Трудно или невозможно?

– Где-то посередине. Но у нас все же есть фора: большинство команд запасают энергию байков в шести маховиках, но я втиснул еще два. Приходится чуть дольше разгоняться до полной скорости, и компенсационные механизмы для безопасного поворота посложнее, но это должно помочь.

– Гораздо важнее, – сказала Амелия, которая тоже присутствовала, – чтобы вела его именно Джейн. Я гоняю быстро, но не как она.

– Я просил де Мальву отложить разбирательство вашего дела, – добавил Фанданго, – но он сказал, что Гуммигутиха не уступит.

– Она не фанатка гонок.

– Я слышал. Сегодня после обеда будет встреча, чтобы утрясти планы нашей команды на этот год – ты когда-нибудь состязался на Ярмарке?

– Мой оттенок горчичного взял в прошлом году второе место, – ответил я, – но сам я там не был, просто передал цифрами по телеграфу: 33–71–67. Боюсь, пока Ярмарка не введет дисциплины «улучшенные методы организации очередей», мне незачем участвовать.

Вошел Томмо, поздоровался с нами и присоединился к разговору:

– Если хочешь выступать на Ярмарке, ты всегда можешь организовать команду на соревнование «как много людей может набиться в шкаф предписанного размера». Я уверен, что в этой дыре найдется достаточно идиотов.

– Не думаю, что мы будем конкурентоспособны, – сказала Амелия. – Набивание гардероба давно уже достигло предела, так что этот конкурс действительно зажился.

– Зеленые все еще участвуют, – добавил Томмо, – и часто проводят всю Ярмарку запертыми в шкафу предписанного размера. Бывают и смертельные случаи, а также ходят неподтвержденные, но все же бесспорно смачные слухи о каннибализме.

Я был бы не прочь подольше поторчать в мастерской, но мы с Томмо вообще-то пришли сюда взять пару тяпок. Хотя мы не нисходили до земледелия, борьба с наступлением вредоносных чужеродных видов считалась уделом высших хроматийцев. Мы отметили в журнале, что взяли инструменты, и выступили в направлении Восточных ворот.

– Эй, Эдди, угадай что?

– Ты собираешься с настоящего момента вести честную и безупречную жизнь и отречься от всех своих интриг и дурного поведения?

– Еще чего. Давай еще раз.

– Ты вызвался стать декоративным отшельником города?

– Что? Нет. Я получил работу редактора и фотографа в «Меркурии Восточного Кармина» после убытия Северуса.

Он казался довольным собой, поскольку урвал лакомый кусочек – можно совать нос повсюду. Но, с другой стороны, напиши что-то не то, и обеднеешь на несколько сотен баллов, а в худшем случае пойдешь на Перезагрузку. Благоразумные редакторы газет освещают проблемы с урожаем, повторяют слова Манселла, перепечатывают речи префектов и торжественно публикуют впечатляющие, но полностью вымышленные производственные показатели города.

– Понятно, – сказал я, поскольку судьба прежнего редактора меня не радовала, – и, полагаю, это значит, что тебя не привлекут вместе со мной и Джейн к разбирательству фиаско в Верхнем Шафране?

– Верно думаешь. Госпожа Гуммигут согласилась снять с меня все обвинения взамен на детальную статью в «Меркурии» по поводу того, что Желтые намного лучше, чем все думают, – специально отметив их кристальную честность, приверженность процедуре и открытость. От меня хотят, чтобы я вел репортаж с судебного разбирательства: показания, защита, обвинение, наказание, все такое. Я буду наблюдать с мест для публики.

– Значит, Салли Гуммигут отпустила тебя? Чрезвычайно великодушно с ее стороны.

– Не совсем чтобы так, – весело отмахнулся он. – Меня – как бы это сказать – оставили на черный день.

– Есть ли что-то, чего ты не сделал бы ради своего успеха? – спросил я, поскольку ни для кого не было секретом, что Салли почти регулярно использовала Томмо в постели, и это служило еще одной причиной ему ни на йоту не доверять.

– С меня сняли все обвинения, и теперь я редактор «Меркурия». Прикинь сам.

– Думаю, Виолетта тоже увильнет от разбирательства, раз у нее папаша Главный префект.

– А ты не слышал? Было установлено, что Виолетта «вне всякого сомнения» непричастна к смерти Кортленда. Она была оправдана во всех проступках, получила статус «расстроенного свидетеля, нуждающегося в сочувствии» и освобождена от работы на неделю.

– Неудивительно, – сказал я.

– Ага, – согласился Томмо, – и поскольку у Виолетты нет работы, от которой ее можно освободить, ей выдали компенсацию наличными.

– Ясно.

Мы прошли мимо цветоразборочной, зернохранилища и наблюдательной вышки и вскоре достигли границы городка, высокой дамбы со рвом, окружавшей город и увенчанной оборонительной изгородью из цеплючей ежевики, плотоядного растения, которое душит жертву, пока та не умрет с голоду или от усталости, а затем питается продуктами разложения, пока те впитываются в землю. Цеплючая ежевика не давала проникнуть внутрь большинству животных, кроме прыгучих козлов, которые ее легко перепрыгивали, а также наземных ленивцев и слонов – они просто проламывались сквозь нее.

– Мое первое назначение на Полезную Работу заключалось в том, что я сливал ненужный жир на корни этих колючек, – сказал Томмо, – и тогда я уже не особо нравился префектам.

– Моя первая Полезная Работа состояла в разрезании списанных перчаток города, чтобы использовать их на набивку игрушек и для лоскутных одеял, – ответил я.

Несмотря на запрет носить перчатки, их производство поддерживалось на предписанном уровне. Складировать их было бы непрактично, потому их пускали на переработку почти сразу же, как привозили в город.

– А ты никогда не пробовал их надевать? – спросил Томмо. – Ну, чисто по приколу?

– Возможно.

– Ну ты смелый. Я слышал, что в прошлом месяце Банти Горчичную застукали за ношением перчаток, – добавил он, – когда она подстригала колючки. Я думаю, что разбирательство по ее делу будет на разогреве перед вашим. Она соскочит, будучи Желтой, да еще при председательстве Бальзамина. Это будет то еще зрелище – перед вами еще шесть правонарушений. Я буду разносить напитки в перерыве и сдавать диванные подушки напрокат почасово. Дисциплинарные дела всегда популярны и дают возможность подзаработать несколько баллов.

Мы вышли из городка по подземному туннелю, проходившему под крутым земляным валом и закрытому с дальнего конца тяжелой деревянной дверью, затем сняли наши цветовые кружки и положили их в камеру хранения, поскольку Бандиты славились тем, что похищали ради выкупа людей высших оттенков. Но, как и с большинством страшилок, подтверждений этому, считай, не было. По пути из города я начинал ощущать неуловимое облегчение, словно с моих плеч сняли груз. Бывало, хотелось просто уйти и никогда не возвращаться, и будь что будет. Для этого был даже термин – ушельничество, – но глупая мысль об этой авантюре вскоре заглохла на корню от размышлений о множестве настоящих опасностей, ожидавших беспечного путника за пределами комфорта и безопасности города. Люди и правда пропадали – и в порядочном количестве, если судить по упоминаниям в «Спектре», – но невозможно сказать, были ли это случаи ушельничества или результат встречи с чем-то пострашнее – вроде тварей, ночи, незащищенности, голода или даже мифического Бледного Всадника[6], за которым всегда следует смерть.

Мы ослабили наши галстуки и вытащили рубашки из-под эластичных поясов в знак тихого протеста и направились прочь от города, в то же время стараясь не выйти за круг камней, обозначавших Внешние маркеры, поскольку для этого требовалось разрешение префектов, а у нас его не было.

– Вот он, вражина, – Томмо указал на одного из чужаков, которых мы должны были уничтожить.

Рододендрон медленно распространялся по земле очень давно, и моей задачей, как Главы Истребления чужеродных видов, было удостовериться, чтобы они – как и прочие вторженцы – не закрепились нигде в пределах города. Мы быстро выкорчевали его. Он был небольшим, едва ли росток, для неопытного взгляда пока немногим хуже сорняка.

– На самом деле, – продолжал Томмо, пока мы осматривали землю в поисках других побегов, – я пошел на работу в «Меркурий» не для того, чтобы писать дутую ерунду для префектов. Мне интереснее фотографировать. Северус научил меня пользоваться камерой и проявочной, прежде чем уехал – думаю, я уже приноровился к этому.

Он показал мне фото Дейзи Кармазин перед библиотекой.

– У меня достаточно химикатов, чтобы покрыть четыре стеклянных пластинки и делать тридцать бумажных отпечатков в месяц, и это заставляет меня думать вот о чем – как считаешь, у тебя получится уговорить Джейн позировать мне без одежды?

– Зачем?

– Рыночные исследования показали мне, что голое фото Джейн будет очень популярным; двадцать шесть горожан уже готовы платить по пять баллов, чтобы посмотреть, по восемнадцать – чтобы взять фото напрокат на вечер, и я охотно поделюсь прибылью с Джейн – и с тобой, естественно, за устройство сделки.

– Да если спуститься к берегу в любой день недели, можно досыта насмотреться на голые тела, в том числе и на Джейн. С чего платить за фото того, что можешь увидеть даром?

– Это другое, – возразил он, – это касается страсти. Все читают «Очень Пикантную Историю» в «Спектре», поодиночке или с кем-то особенным – это то же самое, хотя будет куда лучше, если Джейн сможет выступить в «соблазнительном образе».

– Соблазнительном образе?

– Да, или в позе «дерзкого кокетства».

– Шутишь?

– Вовсе нет. Я считаю, что это может быть очень выгодным делом, и я удивлен, что никому прежде такого в голову не приходило.

– Думаю, – сказал я, – Джейн в ответ даст тебе в глаз, а потом двинет промеж ног.

– Я тоже так подумал, – ответил Томмо, – потому и прошу тебя стать посредником, прямо кусок от сердца отрываю.

– Сам спрашивай, и пусть тебе повезет хоть кому это впарить.

– Клифтон Серый и Софи Ляпис-Лазурь ухватились за свой шанс, и я уже продал по три карточки каждого. Клифтон действительно въехал в это дело, поскольку он, почитай, самый видный красавчик в городе. Он сменил «соблазнительный образ» на «брутально-волевой». Могу понять, почему Виолетта выбрала его как приватного Серого. Хочешь глянуть?

– Нет, спасибо, и кстати, я не уверен, что префекты благосклонно посмотрят на твой проектик.

– Ты удивишься. Лично префект Смородини уже спросил, не смог бы я снять обеих моделей вместе, стоящих в дерзновенной близости.

– Это что за шум?

Мы спрятались за старой телефонной будкой, наполовину ушедшей в землю. Годы коррозии превратили железо в тонкую ржавую паутину; чихнешь – и оно осыплется хлопьями. Мы нервно переглядывались, пока не услышали знакомый свист хвоста зебры.

Тихо продвинувшись вперед сквозь мелкий кустарник, мы увидели группку штрих-зебр, с кодом из полосок. Их было чуть больше полудюжины, они нас не видели, так что я быстро шепотом прочел их коды, которые Томмо записал в тетрадку.

– Средняя, широкая, толстая, жирная, тонкая, тонкая, средняя, тонкая, жирная, широкая, средняя, тонкая, жирная, широкая…

Оставив зебр, мы перевели коды в цифры, а затем провели вычисление контрольной суммы, чтобы проверить, верно ли мы прочли код, и спустя десять минут сложения и умножения все цифры сошлись. Успели как раз вовремя – зебр спугнул какой-то шум, и они быстро исчезли в облаке пыли. Мы сели и сверились с нашим дневником опознавания животных, чтобы понять, не видели ли мы их раньше.

– Я записывал пять из этих таксонов раньше, – задумчиво сказал Томмо, – но остальные жеребята – двухлетки, если ты прочел код верно до последнего штриха.

Таксонометрические номера животных упоминались в Правилах, так что их можно было легально и безнаказанно продавать, менять, изучать и сличать. Крутые отслеживатели животных собирали номера мегафауны – гигантских ленивцев, слонов, шерстистых носорогов и прочих, – но это было хобби, которым можно было заниматься и дома, в безопасности, просто записывая коды крыс, тараканов, домашних ленивцев и поссумов.

– Мы можем продать или поменяться номерами новичков, но остальные, боюсь, хорошо известны – в Гранате есть магазин, торгующий номерами, и все зебры давно учтены.

Короткое возбуждение угасло, мы сунули записные книжки в карманы и пошли своим путем дальше.

– Ты никогда не думал, почему у всего есть штрихкод? – спросил я.

Томмо посмотрел на меня и поднял бровь.

– А зачем тебе? Не у всего обязательно должна быть причина или объяснение – разве жизнь недостаточно гнусна без тайн и непоняток, отвлекающих нас от счастья? Когда я узнал, как работает радуга, это не улучшило моей жизни, и дополнительные знания о зоологических штрихкодах не улучшат.

– Подожди, ты знаешь, как работает радуга?

Было хорошо известно, что одна и та же полоса цвета в небе по-разному видна людям с разным цветовым даром; предполагалось, что у радуги шесть цветов, но высшие Пурпурные говорили, что семь.

Томмо пожал плечами:

– Вроде того. Люси объяснила. Что-то связанное со светом и каплями воды. Я не совсем разобрался в деталях. Но смысл в том, что это знание не изменит твоей жизни – а если изменит, то это, скорее всего, нечто такое, чего лучше было не знать. По мне, лучше быть счастливым дураком, чем мертвым экспертом.

– То есть тебе нравится быть счастливым дураком?

– Пока этот вариант показал себя выгодным.

Я посмотрел на отросший ноготь моего указательного пальца, на уникальный набор полосок, выросший из ногтевого ложа. Человеческие штрихкоды пока были нечитаемы, но тоже считались таксонными – оттуда и название «указательный палец». Эти линии были очень тонкими, их было вдвое больше, чем в стандартном коде. Куда больше информации. Я как-то раз пытался расшифровывать их и получил тридцатишестизначное число, не поддававшееся декодировке. Томмо показал мне свой – в какой-то момент жизни он повредил ноготь, линии распались и теперь росли пунктиром.

– У меня нет кода, – ухмыльнулся он, – так что меня не посчитаешь. Но говоря серьезно – если ты будешь знать, откуда взялся Упавший человек, это ни на йоту не поможет ни мне, ни тебе.

Он сказал так потому, что мы пришли к точке, где более десяти лет назад неожиданно грянулся оземь какой-то человек.

Упавший человек

Хроматация построена на обломках мира, который принадлежал другому виду человека, известному как Homo ambitiosus, или, проще говоря, Прежним. Они были высоки, видели в полном спектре и страдали от гнева, корыстолюбия и алчности. Мало известно о Том, Что Случилось, но считалось, что это был какой-то конфликт, поскольку после него остались обломки боевых машин.

Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Останки Упавшего человека окружала низкая стена около сорока футов в диаметре, пространство внутри содержалось в строгом порядке колонией очаровательных пухленьких и очень трудолюбивых морских свинок – обычное решение для постоянной недорогой стрижки травы.

Мы присели на низкую ограду отдохнуть, поскольку разгорелся день и было жарко как в духовке; даже мухи обленились и заскучали. Хотя работа была серьезная, выдергивать побеги рододендрона не очень-то весело, так что если мы впишем с десяток выкорчеванных в журнал инвазивных чужеродных видов, то и ладно. Я радовался, что в этих краях было мало горькочавки и математихи; в Нефрите была целая команда Зеленых, которая почти только ими и занималась.

Мы немного посидели в тишине.

– Как получилось, что такое хоть чуточку не повлияло на твою жизнь? – спросил я, показывая на Упавшего человека и на все неотвеченные вопросы, связанные с его существованием. Никто не знал, ни откуда он взялся, ни при помощи какого механизма прилетел. Только две вещи были известны точно – он появился буквально за ночь тринадцать лет назад, и еще его имя: Мартин Бейкер[7], как было написано на его металлическом сиденье. Фамилия Бейкер[8] не обозначала никакого цвета, так что он либо и правда был пекарем – что вряд ли, – либо был из Национальной Службы Цвета, что тоже вряд ли, поскольку на его униформе нигде не было разноцветного бейджа. В Книге Манселла ничего не говорилось о людях, падавших с неба в металлических креслах, потому Совет официально квалифицировал его как апокрифика – то есть его существование следовало игнорировать. Вообще-то и ограды вокруг него не должно было быть, поскольку формально нечего было огораживать, но иногда полезно знать, о чем не следует говорить. Упавший человек существовал, но лишь ради обозначения контекста, в котором его не было.

– Знание, которое не приносит блага обществу, должно быть забыто, – сказал Томмо, механически цитируя Нашего Манселла, чтобы не затрагивать опасных тем. – Поиск ответов на неизвестные вопросы отвлекает добрых жителей от величия общественного долга. Прежние поступали плохо, Эдди, и они вымерли во время Того, Что Случилось в результате разлада и несчастий. Путь Манселла воспевает разобщенность. Каждый знает свое место и восхваляет привносимые ею стабильность и гармонию. Ты хочешь закончить как Бандит – тупой, дикий и лишенный всех социальных прелестей?

– Бесконечное повторение не делает неправильное правильным, – сказал я, – и я не убежден, что знание обязательно ведет к расколу общества.

Упавший человек и его сломанное кресло уже наполовину ушли в землю, частично покрылись лишайником, и маленький ясень пророс в одном углу кресла. Его шлем и ботинки выгорели от солнца, но в целом не были повреждены, некоторые торчавшие наружу части скелета из-за погодных условий рассыпались прахом. Кресло, обитое заклепками ящикоподобное сооружение, некогда покрашенное, как говорили, в оливково-зеленый цвет, было украшено баллонами и трубками и частично расплющилось от падения; было видно, как его покорежило от удара, наверняка сильного. Хотя казалось, что оно упало с большой высоты, никто не знал и не пытался выяснить, откуда взялись и человек, и кресло. Даже Люси Охристая, у которой не было недостатка в гипотезах для чего бы то ни было, не нашла убедительного объяснения его возможной цели или происхождения.

– Я думаю, что главным вопросом по поводу Упавшего человека является не откуда он взялся, а почему никто не хочет об этом узнать, – сказал я.

– Я бы на твоем месте попридержал этот вопрос при себе, – ответил Томмо, – а если узнаешь, то сделай одолжение – мне не рассказывай. Я действительно ничего не хочу об этом знать, а если бы ты понимал, что для тебя хорошо, то и ты не захотел бы.

Словно подчеркивая свое презрение к тому, чего он не желал понимать, Томмо взял камень и изо всех сил запустил его в Упавшего человека. Он на удивление метко попал. Раздался громкий треск, послышался свистящий звук, показался дым, и с глухим ревом задняя часть кресла выдала две струи красного огня в шесть футов длиной, и в какую-то долю секунды кресло вырвалось из земли и поехало вперед на незримой тяге, разгоняя перепуганных морских свинок. Кресло врезалось в нижнюю часть стены, оттуда взлетело вертикально вверх на огромной скорости, волоча за собой хвост из почвы, камней, костей и сгнивших одежд Упавшего человека. Через пару секунд и, наверное, на высоте в три раза больше наблюдательной вышки, огонь внезапно иссяк, и из задней части кресла вывалился сверток ткани. Он развернулся в воздухе в купол, похожий на шляпку гриба, который поплыл по ветру с болтающимися под ним останками Упавшего человека. Кресло, похоже, разрядившееся, упало, вращаясь, с неба и глухо врезалось в землю прямо рядом с нами.

Мы молча смотрели на это зрелище. Купол полетел прочь и опустился на крону гинкго неподалеку. Останки Упавшего человека закачались на стропах, а купол, теперь сдувшийся, раскинулся по дереву. Белый едкий дым, который кресло испускало во время своего огненного путешествия, развеялся. Он пах как перегретый металл в кузнице.

Несколько секунд мы молчали.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего, – ответил Томмо. – Мы ничего не видели. Пошли отсюда, пока кто не пришел.

– Нас не смогут наказать за то, что мы посмотрим получше на то, чего не было, – сказал я и пошел туда, где теперь висел Упавший человек. Череп вывалился из шлема. У него не осталось нижней челюсти, он сильно пострадал от непогоды, но я видел такие и прежде.

– Смотри, – произнес я, поднося его к своей голове, чтобы показать разницу, – это Прежний. Я думал, они вымерли во время Того, Что Случилось.

– Возможно, какие-то группы уцелели, – сказал Томмо, взяв череп и проведя рукой по его необычно круглому своду и маленьким глазницам. Затылочный бугор отсутствовал. – Журнал «Спектр» писал об одном Прежнем, который жил среди Бандитов в Синем Северном Секторе. Люси считала, что это гибрид Бандита с Прежним. Она говорила, что он был чудовищно отвратителен и в то же время восхитителен с научной точки зрения.

Хромогенция давно спорила, могут ли Бандиты скрещиваться с Прежними – раз Бандиты могут скрещиваться с нами, то похоже, что и мы можем скрещиваться с Прежними, то есть мы куда ближе к Прежним, чем думали. Внезапно мне в голову пришла нелогичная мысль. И это был не абстрактный проблеск, а полностью сформировавшаяся идея в несколько стадий.