Клетка для лжецов

Сия Кейс

Клетка для лжецов

Клетка для лжецов

Пролог

“Живем, покуда храним. Храним, покуда живем”

Девиз дома Фелиссен, Ас-Тесвас

Сколько себя помнила, она всегда отзывалась на кличку Лоло. А помнила она себя лет с трех – у Лоло была отличная память. Другое дело, что так ее называли не все – в основном лишь те, кто был с ней рядом каждый день: гувернантка Акси, ее дочь Тэла и бабушка. Родители же больше предпочитали звать девочку по имени. Сразу видно – скучные взрослые. Хотя Акси тоже была взрослой. И бабушка…

Может, дело было вовсе не во взрослости? Раньше Лоло об этом не задумывалась.

А сейчас, кажется, в самый неподходящий для этого момент – вдруг взяла и задумалась.

Она бы даже спросила об этом у бабушки, но та сейчас была занята: стояла в дверях ее захламленной игровой комнаты и что-то строго выговаривала отцу. Лоло не слушала их разговор – по крайней мере, сначала. Это уже позже, когда она заметила вкрадчивый тон взрослых, их испуганные взгляды по сторонам и резкие, разрезающие тишину голоса, ей стало по-настоящему интересно. Ведь всегда хочется знать, что имеют в виду родители, когда говорят “это взрослые дела”.

—Это ты привел их в наш дом! —Бабушка, ни на шутку разозленная, даже позабыла про все свои манеры и “дворянское воспитание”, как она его называла, и ткнула отцу пальцем в грудь, —Ты и выпроваживай! Чтобы духу их не было в моем доме!

—Мам, я обещаю, я клянусь… —Папа поднял на бабушку почти заплаканные глаза, —Это был последний раз. Нужно просто отдать им, что они хотят…

—Отдать!? —Бабушка почти кричала, —И что же из нашего хранилища им можно отдать?

—Да любую безделицу! —Отец попытался перешагнуть через порог, но бабушка преградила ему путь, —Любой хлам этих Древних!

Рука его устремилась в указательном жесте куда-то за спину Лоло. Так как девочка упорно делала вид, что не подслушивает, оборачиваться она не стала. Собственная игровая и так была ей прекрасно знакома. Папа показывал на странную лампу, стоящую в углу. Если верить рассказам бабушки, у Древних она работала без проводов и электричества и светила так ярко, что с легкостью бы заменила десяток уличных фонарей. По мнению Лоло, такое чудо было больше похоже на сказку – тем более, что лампу на ее памяти ни разу не зажигали.

—Да как ты смеешь!? —В голосе бабушки послышались визгливые нотки, —Ты хоть представляешь, какую историческую ценность ты собираешься отдать простым головорезам!?

—В том-то и дело, что историческую! Всего-навсего бесполезный хлам, ставший мусором после Предела!

—Вон отсюда, —Голос бабушки вдруг стал тихим, но настолько твердым, что Лоло едва его узнала, —Расплачивайся с ними чем хочешь, но если хоть одна вещь из моего дома пропадет, я лично предам тебя суду за уничтожение Древности.

Лоло еще никогда не видела отца таким потерянным. Вообще-то, сколько она себя помнила, он всегда был человеком легким и веселым – голос его день и ночь разносился по всему дому, а с губ никогда не сходила улыбка.

Таким она его и запомнила – вечно улыбающимся краснолицым человеком с тонкими, изящно подкрученными темными усами и в костюме, что всегда казался чуть коротковат и маловат.

Но сегодня он был совершенно другим – испуганной тенью самого себя, неуверенным, потерянным сыном своей твердой непреклонной матери. Лоло могла лишь предполагать, что виной всему его “игры”, потому как ей, всего-навсего ребенку, не рассказывали о том, что отец “влез в кучу долгов и связался с какими-то проходимцами”. Все это девочка знала лишь потому, что любила подслушивать – особенно, когда взрослые собирались в гостиной у камина, и женские голоса – мамы и бабушки – звучали громче и отчетливей мужского, неизменно лепечущего какие-то оправдания. Обычно, после этих бесед бабушка закрывала лицо руками, бормотала что-то вроде “это я виновата, что упустила тебя” и запиралась у себя в комнате на весь остаток дня.

Но сегодня все было серьезней, чем обычно. Папа не просто снова “влез в долги” – он ждал каких-то людей, видимо, тех самых “проходимцев” и хотел отдать им… Древности!

Он не мог не знать, что для бабушки не было ничего важнее Древностей. Глаза ее загорались огнем, а лицо озарялось улыбкой, когда Лоло спрашивала у нее про эти странные вещи из причудливого материала под названием “пластик”. Стекло, железо, дерево, камень – все это было знакомо девочке, но пластик… Странная легкая штука любого цвета, вездесущая, ломкая и удобная одновременно – она была почти в каждой вещи Древних. Даже странно, что они не строили из него дома…

Впрочем, Лоло так мало знала о них, что не могла говорить наверняка. А вот бабушка – она знала о них все, словно собственными глазами видела их погибший мир.

—Я уж думала, что я последняя из настоящих Фелиссенов, —С облегчением улыбалась она каждый раз, когда замечала неподдельный интерес внучки к Древностям, —А оказалось, что ты пошла в меня, а не в отца.

Поэтому сейчас, несмотря на всю жалость к отцу, Лоло чувствовала правоту бабушки. Никакие долги не могли стоить тех вещей, что хранились в их доме. И никакие “проходимцы” не имели права их забирать.

Бабушка захлопнула дверь прямо перед папиным лицом, и, тяжело вздохнув, прижалась к дверному косяку и осела на пол. Она закрыла лицо руками и всхлипнула, словно от слез.

Лоло всего пару раз видела ее плачущей – и плакала бабушка исключительно после ссор с папой. Даже причина этих ссор всегда была одна и та же: Древности. “Ты давным-давно распродал бы величайшие ценности человечества за бесценок, чтобы прогулять и проиграть эти деньги за ночь!” – в сердцах кричала ему бабушка, и, если раньше Лоло не воспринимала эти слова всерьез, то сейчас она поняла, что так оно и было.

Оставив часы, механизм работы которых девочка тщетно пыталась постичь, она поднялась с ковра, на котором сидела, и тихонько подкралась к плачущей бабушке.

—Не надо, ба, —Лоло тихонько осторожно ее за плечо, —Не плачь.

Отняв дрожащие руки от лица, бабушка пристально посмотрела на нее покрасневшими заплаканными глазами. По виду ее растрепавшейся прически можно было понять, насколько не заботил ее сейчас внешний вид, о котором обыкновенно бабушка пеклась почти так же сильно, как о Древностях.

—Не буду, Лоло, —Едва слышно прошептала она, утирая слезы, которые, наоборот, потекли еще сильнее.

—Папа не отдаст им ничего. Он тебя боится.

Это оказалась плохая попытка успокоить бабушку. В ответ на заверения внучки она лишь горько покачала головой:

—А их он боится еще больше.

—Почему? —Девочка понадеялась, что хотя бы сейчас бабушка поговорит с ней “по-взрослому”.

—Потому что это страшные люди, Лоло, —Утирая слезы, бабушка взяла ее за руку и заглянула в глаза, —Они ни перед чем не остановятся ради денег. А в этом доме – целое состояние.

—Ты про Древности?

Бабушка кивнула:

—Эти вещи видели прежний мир, видели Солнце, настоящее Солнце, представляешь!? На свете есть люди, способные убить за них.

—И папа им задолжал?

Бабушка тяжело вздохнула и потупила взгляд:

—Порой мне кажется, что твой папа задолжал всему миру.

—И что же нам делать?

—Спасать то, что можно спасти. И сидеть тихо-тихо.

И Лоло сидела. Дрожащими от волнения руками она снова и снова пересобирала часы из мелких шестеренок, изящных медных стрелок и круглого золотистого циферблата, наблюдая за тем, как бабушка снует по коридору туда-сюда, выволакивая из комнат Древности одну за другой и перетаскивая их в подвал.

Это были настоящие Древности – не чета той лампе, что стояла в игровой. Здесь были и картины, написанные за несколько веков до Предела, и какие-то неведомые экраны, и много чего еще – но среди всего этого по-настоящему важна была только Нефритовая Клетка. Лоло не надо было видеть ее воочию, чтобы понять, что этот огромный, в половину ее роста, сверток из плотной ткани – это и есть главная жемчужина бабушкиной коллекции, вещь, добытая кровью и потом ее далекого предка, Себастьяна Фелиссена, давшего своим потомкам право называться дворянами – “Хранителями” – и жить в одной из лучших колоний.

Бабушка – совсем хрупкая и худенькая женщина – тащила эту невообразимую ценность в подвал в одиночку, не подпуская к себе никого из слуг. Папе тоже хватило ума не показываться ей на глаза.

Лоло даже выглянула из комнаты, чтобы посмотреть в спину бабушке, медленно скрывающейся в паутине лакированных резных лестниц с Клеткой в руках. И как раз в этот момент в парадные двери их дома раздался стук.

Отец подлетел ко входу так быстро, словно стоял за углом в ожидании. Жестом отогнав дворецкого, он самолично распахнул широкие двустворчатые двери, и на пороге появились странного, даже немного угрожающего вида люди в дорогих черных сюртуках и шляпах. Лоло все трое показались совершенно безликими – разве что того, что в центре, можно было заподозрить в плохом зрении из-за пенсне на кончике крючковатого носа.

—О! А вот и хозяин собственной персоной! —Бесцеремонно перешагивая через порог, воскликнул этот центральный, —Надо же, какая птица снизошла до нас!

Из-за лестницы, да еще и со второго этажа, девочке было видно только отцовскую спину, но даже сзади ей показалось, что папа ни на шутку испугался – это действительно не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал перед бабушкой.

—Ну, чем порадуете, ваше благородие!? —Хохотнул незнакомец в пенсне.

—Вот, —Отец протянул ему какой-то сверток, —Через неделю соберу еще.

—Опя-я-ять! —Всплеснул руками мужчина, —Я просил тебя завязывать с этой песней, разве нет?

—Я выплачу свой долг до последнего номинала, —Отчеканил отец, —А теперь уходите.

—Ты не понял что ли? —Незнакомец приблизился к нему вплотную, —Или дураком прикидываешься? Мы пришли сюда не за деньгами, Фелиссен. Знаем, у тебя есть кое-что получше…

Угрожающее давление человека в пенсне заставило отца попятиться. Теперь Лоло видела лишь его напряженное плечо, но зато ей открылся прекрасный вид на двоих незнакомцев, что с жадностью пересчитывали деньги, отданные им в уплату долга.

—Я… я не имею права, —Запинаясь, выговорил отец, —Это собственность Колонии…

—Лоло! —Окликнул девочку испуганный голос.

Бабушка появилась словно из ниоткуда – должно быть, вышла из подвала другим коридором, увидев, что к ним нагрянули гости.

—Живо в комнату! —Бросила она, буквально заталкивая девочку обратно в игровую.

Последнее, что слышала Лоло, прежде, чем бабушка скользнула следом и заперла за собой дверь, было фразой:

—Я не собираюсь тут с тобой нянчиться. Клетка – и мы в расчете.

У девочки сердце оборвалось в груди. Они знали не просто про Древности – они знали про Клетку!

—Бабушка! —Лоло рванулась к двери, но встретила на пути цепкую хватку бабушки, что сковала ей руку, —Мы должны что-то сделать! Иначе папа отдаст им Клетку!

—Не отдаст, —Глаза бабушки смотрели куда-то в пустоту, —Он не знает, где она.

Следующие минуты прошли для Лоло, как в тумане. За закрытой дверью она не слышала всего, что происходило в доме, но до ее ушей все-таки доносились обрывки грубых фраз и грохот из коридора и соседних комнат.

Они искали Клетку. Искали ее везде, расшвыривая в разные стороны мебель, книги, безделушки, пачкая и ломая все в их прекрасном доме. Они не брезговали даже Древностями – то, что не казалось им сколько-нибудь стоящим денег на черном рынке, тотчас разбивалось жестоким ударом о стену.

—Говори! Говори, где чертова Клетка! —Расслышала девочка крик из соседней комнаты – маминой спальни.

В ответ послышался лишь отцовский неуверенный лепет. И следом – женский визг. Выстрел.

До этого момента Лоло не знала, что револьверы стреляют так громко – она даже содрогнулась от этого громоподобного звука.

И все равно отцовский крик оказался громче.

К тому моменту, как до девочки дошло, что произошло в соседней комнате, в их дверь уже колотили ногами. Бабушка, сама белая, как полотно, прижимала внучку к груди, строго-настрого запрещая ей плакать. А все потому, что она понятия не имела, что это такое – слышать, как убили твою мать.

Лоло пыталась сдерживать свой ужас, но было слишком поздно. Дверь их комнаты поддалась, и девочка вся обратилась в страх.

Человек в пенсне шагнул в комнату так, словно он был хозяином в этом доме. На начищенных до блеска ботинках застыли слишком темные и слишком яркие для воды капли. На светло-сером костюме отца, которого остальные двое буквально втащили в комнату – они и вовсе напоминали абстрактную багровую картину.

—А вот и хозяйка всего этого великолепия! —Представил бабушку своим приспешникам незнакомец в пенсне, —Мадам Фелиссен в компании молодой наследницы!

—Прошу, умоляю – нет! —Взвыл отец, вмиг растерявший весь цвет своего обыкновенно румяного лица, —Не трогайте их!

Вот они сидели в кресле, точнее, в кресле сидела бабушка, а Лоло – у нее на коленях. И вот – блестящий, начищенный револьвер целится девочке в голову. Рука у незнакомца прямая, как палка, и твердая, как алмаз. Он не промахнется. И не отступит.

—Н-н-не-е-ет, —Простонал отец, оседая на пол.

—И как таких ничтожеств до сих пор земля носит!? —Возмутился убийца в пенсне, резко разворачиваясь к отцу, что распластался на ковре без чувств.

Лоло увидела, как поднялась его рука, сжимавшая револьвер, а уже в следующее мгновение ей на глаза легла ледяная бабушкина ладонь.

Девочка не видела, как умер ее отец. Но слышала.

Точно так же, как слышала она сердцебиение бабушки, на глазах у которой убили ее сына. Лоло уловила, как на мгновение застыло ее сердце, чтобы потом застучать быстро-быстро, как у испуганного зверька.

Одно лишь сердцебиение и выдавало то, что бабушке страшно.

В остальном же ее твердое лицо не выражало ничего, кроме незыблемой решимости – такой, от которой даже самой Лоло стало жутко.

Как бы девочка не любила бабушку, в этот момент она поняла, что та позволит ей умереть, но не выдаст этим головорезам местонахождение Клетки.

—Не терплю слюнтяев, —Бросил человек в пенсне, отворачиваясь от окровавленного тела отца, застреленного прямиком в живот, —Другое дело – пообщаться с деловым человеком.

Дуло револьвера снова нацелилось Лоло в лоб. Незнакомец широко улыбнулся и призывно качнул головой:

—Говорите, мадам – где вы прячете Клетку?

Глава 1.

Ночь – самое трудное время. Потому что неизменно приходится ждать утра. Ночью людей посещают идеи – жуткие, прекрасные, безумные, гениальные – но все они ничто, пока не наступит утро, и эти идеи не станут чем-то действительно стоящим.

Поэтому Найджел Ардайк ненавидел ночи. Обычно по ночам он предпочитал спать, выработав эту привычку с ранней юности, но временами, особенно, учитывая его сложности с засыпанием, долгие часы после заката становились для него сущим мучением.

Сегодняшняя ночь была одной из таких: сначала Най не мог уснуть, а теперь, когда нео-солнце уже поднялось над горизонтом и стукнуло лучами в окна его захламленной квартиры – не мог проснуться.

Он бессильно открывал заспанные глаза и закрывал их через несколько секунд, снова и снова проваливаясь в поверхностный бесполезный сон.

Окончательно пробудиться ему помог только приступ кашля, и сейчас Найджел был за это ему даже благодарен. Он резко сел на кровати, сотрясаясь от бесполезных попыток собственных легких покинуть тело, и наощупь потянулся к тумбочке. Пальцы судорожно нашарили мятый застиранный платок и все-таки успели в последний момент поднести его ко рту, чтобы не перепачкать простыни сгустком ярко-алой крови.

“Что ж, хотя бы не больше, чем вчера” – с облегчением подумал Най, разглядывая кровавое пятно на платке. По лбу его градом катились капли пота, а грудь ходила ходуном, хрипло хватая воздух.

Преодолев желание рухнуть обратно в постель, Най спустил ноги на пол и, вновь наощупь отыскав на тумбочке очки среди груды бутылочек с микстурами и снадобьями, что тут же противно зазвенели, водрузил их на нос.

Внезапно память его прорезали мысли, которые и стали причиной его вчерашней – а точнее, сегодняшней – бессонницы. Позабыв обо всем на свете, включая брошенные возле кровати ботинки, из-за которых он сейчас чуть не растянулся на ковре, Най пробрался к небольшому столу в углу и нервно вцепился в собственные ночные записи.

Зрение у него и без того было ни к черту, а спросонья – и подавно, но самое главное разглядеть все-таки удалось. Показания энергометра действительно изменились!

А значит, все остальное ему тоже не приснилось.

Теперь в памяти всплыла общая картина. Най ясно вспомнил все слова, которые он собирался сказать Оскласу, и все доказательства, которые должен был привести.

Взглянув на часы, он понял, что потратил на пробуждение непозволительно много времени. Сейчас каждая минута могла стать решающей! И это значило, что теперь у него не осталось ни секунды лишнего времени.

Будучи человеком от природы расторопным и пунктуальным, Най пренебрегал этими своими качествами только тогда, когда от времени ничего не зависело. Подумать только, что единственный раз в жизни он умудрился проспать именно сейчас, когда опоздание решало судьбу, возможно, исследования всей его жизни!

Поэтому теперь он не собирался давать себе слабину – со всех ног ломанулся в ванную, наспех поскреб бритвой колючий подбородок и умылся ледяной водой, лишь на секунду замерев взглядом на своих непроходящих кругах под глазами, что стали еще темнее после бессонной ночи.

На завтрак времени не было и подавно. Най лишь с тоской посмотрел в сторону кухни – если уж кому и не стоило пренебрегать завтраком, то уж точно ему – и принялся выискивать в шкафу одежду поприличней. Свежей рубашки не обнаружилось – пришлось натягивать уже ношенную, хотя по виду еще весьма сносную – а вот лучший костюм, пошитый на заказ год назад по случаю открытия нефритового зала, отремонтированного после пожара, оказался в поистине превосходном состоянии. Недаром Най надевал его всего один раз, только по исключительному поводу.

Впрочем, без неурядиц обойтись не могло. Костюм преподнес сюрприз еще более неприятный – внезапно оказался велик своему хозяину. И если сюртук смотрелся по-прежнему неплохо, то брюки стали непозволительно свободны, грозя свалиться в самый неподходящий момент.

Най растерянно уставился на свое глупое отражение в зеркале. Неужели за последний год он умудрился похудеть еще сильнее?

Хотелось бы думать, что всему виной эти самые пропущенные завтраки-обеды-ужины, но он прекрасно знал, что дело в другом…

Опережая его мысли, горло отозвалось противным зудом, а в груди ощутимо стянуло, как перед очередным приступом. Стиснув зубы, Най втянул носом воздух и подождал несколько тягуче-долгих секунд. Кашля не последовало.

С мрачной улыбкой он поднял глаза на свое лицо в отражении – бледное, бескровное, даже какое-то серое, с налитыми кровью глазами за стеклами круглых очков и углами скул над провалившимися щеками.

Вот она – та сила, которая вгонит его в гроб, если он не предпримет ничего прямо сейчас. Верил он в это или нет, но времени у него не осталось.

Всего за четыре года эта дрянь превратила его из сильного, полного жизни и весьма недурного собой юноши в… это. В тощее выцветшее ничтожество с отпечатком надвигающейся смерти на лице.

Отец сошел бы с ума, увидев, во что он превратился. И собственноручно пришиб бы Ная за то, что он до сих пор ничего не предпринял.

Плюнув на все, он принялся выпутываться из штанов, едва не разорвав их по шву. Дай он волю своей ярости, от костюма бы не осталось ничего, кроме клоков драной ткани, но в последний момент здравый смысл пересилил внезапный порыв – костюм вернулся на вешалку, а Най натянул штаны и сюртук, в которых ходил каждый день – они быстро мялись и совсем не держали форму, но сидели почти как вторая кожа.

Напоследок он пригладил растрепавшиеся волосы и чуть не забыл про удостоверение сотрудника музея. Мало ли кого наняли на смену старому сторожу – какой-нибудь дурак может и не пропустить одного из ведущих специалистов по Нефриту, желая выслужиться перед руководством.

Удостоверение представляло из себя обернутую в кожаный переплет картонку с фотокарточкой Ная шестилетней давности – когда он только поступил на работу в отдел отца.

Словно желая окончательно себя добить, он посмотрел на свое наивное юношеское лицо. Мало того, что с тех пор, по его ощущениям, прошла целая вечность, так еще и вернуть здоровье этому взъерошенному мальчишке почти не представлялось возможным. Почти…

Он изо всех сил вцепился в это “почти”, в эту тонкую, призрачную надежду, и, набравшись решимости, вышел из дома.

*

Музей Колонизации, или, как называли его по старинке “Музей Великой Древности”, занимал одно из самых больших зданий в городе. Человек не местный мог даже решить, что это ратуша – потому как все дороги непременно вели сюда. Разве что площади перед зданием не было, но это и к лучшему. Не хватало им еще демонстраций перед музеем!

Спрыгнув с подножки гремящего трамвая, Най перебежал через мощеную камнем дорогу, чуть сырую после ночного дождя, и буквально просочился через едва приоткрытые парадные ворота с выкованным гербом музея – парусником с крыльями, который, по мнению Ная представлял из себя слишком уж очевидную и неизящную метафору колонизации.

Небольшому садику перед музеем давно требовался садовник – гравий кое-где рассыпался, газон утратил последние признаки стрижки, а кусты совсем потеряли форму – но Осклас почему-то тянул с этим.

Впрочем, Най не собирался его за это судить – у директора такого крупного музея и одного из самых передовых исследовательских центров Древности во всех Колониях явно найдутся дела поважнее. А вот помощники Оскласа – другое дело! Кого они собирались привлечь таким видом!? Разве что орущее воронье!

Пока город медленно просыпался, улицы и тротуары заполнялись людьми и экипажами, а магазины заставляли витрины товарами, музей все еще казался глубоко спящим. Най прошел на задний двор, заросший еще более дремучим кустарником, где отпер боковую дверь собственным ключом и шмыгнул внутрь, в один из запасных вестибюлей, свободный от экспозиции и от зевак-туристов, вечно сующих свой нос куда попало. К тому же, отсюда было рукой подать до архива нефритового отдела, где и проходили тихие размеренные дни Ная на протяжении последних четырех лет.

С другой стороны, все необходимое у него сейчас было при себе – спокойненько лежало в потертом портфеле, дожидаясь своего звездного часа. Осталось только найти Оскласа. Най не сомневался, что властелин всего этого древнего великолепия уже где-то здесь.

Молодой человек провел в этих стенах столько времени, что даже почти не помнил своего детства до музея. Все, что всплывало у него в памяти, было так или иначе связано с этими залами и архивами. Сначала стеллажи с экспонатами и книжные полки казались ему достающими до потолка и неприступными, как великаны из сказок. Позже они с каждым годом становились для него все ниже и ниже, а Древности вдруг оказались такими близкими, что к ним можно было прикоснуться. И вот настал момент, когда он понял, что все эти шкафы вовсе не до потолка – они всего-навсего с него ростом – а Древности – не что-то чудесное и непостижимое, а самое настоящее воплощенное прошлое, таящее в себе неисчерпаемое множество загадок, каждую из которых он способен был разгадать.

И все эти годы вместе с отцом рядом с ним был Олаф Осклас – настоящий хранитель этого музея, человек, отдавший свою жизнь этому месту и целиком посвятивший себя изучению Древности.

—Во мне никогда не было его идейности, —Рассказывал отец, —Я не готов был жертвовать ради науки всем остальным. И поэтому сначала я выбрал Джемму. А потом – тебя.

В этом не было упрека или укора. Отец действительно до беспамятства любил его мать – женщину, которую Най никогда не видел. Из-за слабого здоровья она умерла во время родов, даже не подержав на руках единственного сына. Най не мог представить, каким ударом стала для отца смерть жены. Что чувствуешь, когда в обмен на жизнь любимого человека получаешь лишь бесполезный орущий комок, завернутый в пеленку?