Калаус

– А откуда привозят.

– Из Маныча.

– Фи-у, – свистнул Влад, – это же целый день ехать!

– Это ты целый день ехал, потому что на вахте, а она по всем кошарам заезжает, наша точка последняя, где есть ученики.

Ричард посмотрел на Влада.

– А вообще до Маныча двадцать пять кэмэ, если по прямой.

– Рич, давай колодец выроем.

– Да он есть, на кошаре, у Тагира.

– Ну?

– Что ну? Кто тебе оттуда качать даст? Кошара к колхозу относится.

– А Маныч – не колхоз?

– Я не знаю, короче, воду привозят и все, мне-то что.

– Да нет, я так.

– Ну ладно, пойдем, Влад, я тебе все покажу, расскажу. Сегодня ознакомительный день.

Выйдя из землянки, Влад опять ощутил непонятное чувство присутствия степи, то есть свое присутствие в степи. Совершенно голая местность, без деревьев, без домов, только камыш в болоте. Яркое солнце. И ветер.

Ричард показал Владу как нужно разрезать покрышки. Сначала нужно обрезать обруч из проволоки, который идет по окружности с обеих сторон покрышки. Потом надо перерезать покрышку пополам, встать на нее обеими ногами, разжимая, и резать вдоль. Резать по одному и тому же месту, пока совсем не отрежешь. Получаются такие квадратики, чтобы было удобно класть в топку. Квадрат обмакивается в солярку, иначе он не загорится.

Да, действительно сложно, подумал Влад.

Ричард показал где брать воду. Одного ведра должно хватать на два дня. Теперь, вдвоем, на один.

– А что, кто-то будет проверять сколько мы взяли воды?

– Кто-то будет.

– Да ты что, Рич, серьезно?

– Да нет, шутка. Просто уже подсчитано, что если каждый будет тратить ведро в сутки, то воды хватит на месяц. Машина приезжает раз в месяц. Мы можем остаться без воды.

– Сходим на кошару, к Тагиру.

– Ну-ну, иди.

– А что, он не даст?

– Ну, почему, даст, конечно, но не желательно.

– Да почему, Ричи? Что здесь такого?

– Пойми, Влад, здесь у каждого должно быть все свое. Свой дом, свой камыш, свой станок, кстати, надо взять у Коли старый станок для тебя.

– Но я мог бы на твоем работать…

– Первое время – да.

Они подошли к куче камыша, Ричард стал показывать, как делать маты.

– Смотри, потом попробуешь сам, будешь пока на моем камыше работать. Сколько сделаешь, я посчитаю.

Ричард взял охапку камыша, стал запихивать его в деревянный станок, чем-то похожий на ткацкий (Влад видел в деревне на чердаке). Запихав туда нужное количество камыша, стал проворно перевязывать его капроновой ниткой, протыкая спицами сначала с одной стороны, затем с другой. Через пару минут все было готово, Ричард открыл станок и оттуда выпал мат, примерно два метра в длину и полметра в ширину.

– Ловко.

– Ты тоже так научишься.

Ричард положил свое изделие в уже готовую стопку. – Вот смотри, этот мат стоит рубль шестьдесят, я в день должен штук сорок-пятьдесят связать, не напрягаясь. То есть в день у меня выходит шестьдесят-восемьдесят рублей. Минус день, когда я этот камыш косил. Получается, в среднем, тридцать-сорок рэ можно в день делать. Если, конечно, погода, лед стаял, не пил и т. д.

– А куда эти маты?

– Из них строят. Дома, кошары, заборы. Мой домик тоже ведь из них построен.

– Да? Я и не заметил.

– 

Две-три такие штуковины берут, составляют вместе, потом глиной их обмажут с двух сторон, вот тебе и дом готов. И крыша тоже из них делается. Дерева же нет! На Калаусе есть поговорка: работаем на камыше, спим на камыше, едим камыш.

– Сколько ты уже, Ричард, здесь, три года ты говорил?

– Да, уже четвертый. А ведь домик прошлой осенью купил, до этого батрачил на других.

– Где?

– Да там, на других «Точках».

– А сколько тут всего «Точек?»

– Не знаю, говорят двадцать. Да они то образовываются, то разваливаются. Здесь же пьянчуги одни, зэки бывшие, бомжи всякие. Кто-то запил – и пошло. Бродит от точки до точки. За ним другие пошли. Бригадир смотрит, смотрит, да и вычеркивает его. Создает другую бригаду. Да и средства какие-то на это дело выделяются, короче, там какие-то манипуляции происходят, я не очень понимаю, да мне и наплевать. Многие приезжают, кто-то удерживается, остается на сезон-два. Ну, потом об этом еще поговорим. Давай, пробуй сам, вот тебе еще пару мат – смотри. Я пока к Николаю схожу, насчет станка поговорю.

Ричард ушел. Влад стал пробовать сам. Все было интересно. И камыш запихивать, и протыкать его спицами, и бегать вокруг него, получался мат, пухленький, свой, первый. Ничуть не хуже Ричардова. Долго, правда. Пока на каждую спицу нитку привяжешь, пока заложишь камыш в станок, а камышинки еще цепляются друг за друга, разлетаются, прямо из рук выскакивают: никогда не научусь так быстро делать. Все-таки, еще один мат упал, когда Влад открыл станок. Наверное, сорок штук это много. Надо было спросить у Ричи, сколько он в первый день сделал.

– Насчет станка договорился, – Ричард подошел неожиданно, Влад заканчивал седьмой мат. – Как успехи, получается?

– Ричард, а ты сколько в первый день сделал?

– Я не помню теперь. Помню только, что первые деньги, триста рублей, за три недели получил, как раз в конце сезона.

– А потом.

– Что потом?

– Что потом делал?

– Перешел к другому, у кого камыша было много.

– А у кого камыша много, что он сам не может его обработать?

– Влад, участок у него, например, большой, накосил он много, а вязать не может; да и… вот нанял он меня, я ж за малые деньги все ему переделаю, а он только продает. Или, если он капканов много имеет, или овец держит. Все не успеть. А взять пьяницу или вроде тебя, без участка, ему выгодно. Ну, давай я посмотрю, что у тебя. Нормально, добей до десятка, сходим капканы мои проверим, ну, и прогуляемся.

Они шли по берегу Калауса. У Ричарда в руке был ходур, с которым здесь ходят везде. Ходур – это инструмент, которым рубят камыш, такая как бы коса, только с короткой ручкой, и лезвие тоже короче. Ходур носят и как оружие: мало ли, змеи попадутся, или зверя прибитъ, который в капкане окажется. У Ричарда двенадцать капканов – шесть штук в камыше стоят, на ондатру, и шесть на хорька или лису. Это немного, потому что в одном месте обычно по два капкана ставится, получается, три в камыше, и три в степи. А потом, чтобы действительно кого-то ловить каждый день, нужно иметь капканов, – ну, штук тридцать хотя бы, сорок. Некоторые камыш косят только так, для порядка, в основном на капканах живут.

От домика отошли порядочно, километра два. По берегу идти хорошо, он высокий, над камышом, красиво.

– Здесь у каждого свои тропы, Влад, если будешь когда ставить – только на своих местах. В чужие соваться нельзя. Закон Калауса. Тут был один, Ванька-голова, так его утопили за это.

Влад вспомнил слова Романа.

– Так мне Роман говорил про Ваньку. Я думал, он так, пугает просто.

– Нет, с этим здесь строго. Сразу не утопят, конечно, предупредят пару раз, морду набьют. Но Ваньке было нипочем. Да он и сильный был, говорят.

– А ты видел его?

– Да, он и по моим тропам лазил, но я с ним не ругался, я еще новичок вроде, я переставлял на другое место.

– А как ты узнавал, что это он.

– Ха, да здесь все всё знают. Весь Калаус, например, уже знает, что к Ричарду, длинноволосому, приехал еще один, тоже длинноволосый.

Ричард хитро посмотрел на Влада:

– Серьезно, я не щучу. Ну, а потом, ты же знаешь как поставил, камышинки возле капкана разложишь. В общем, видно было. У каждого охотника свой почерк. Почерк Ваньки-головы все знали: посмотрит капкан, вынет зверя, и обратно все поставит, как будто никто и не попадал, дескать. А камышинки, не знавши, затаптывал. Стой здесь, ты без сапог, я скоро вернусь.

Ричард скрылся в камыше. Минуту Влад видел, как верхушки камыша шевелятся, но потом все слилось: ветер тоже шевелил все верхушки.

Влад присел на берегу, всмотревшись в камыш. Было ощущение, что он в каком-то неведомом лесу, сосновом, наверно, или африканском каком-нибудь. Камыш гнулся то в одну, то в другую сторону, и Владу казалось, что он в самом центре бури, шатающей громадные стволы.

Долго неподвижно не просидишь, ветер дует здорово. Влад скатился в ложбинку, вставать не хотелось, размечтался, почти заснул. Опять посмотрел на море камыша. Точно – море. Ветер гонит волны: красиво, бархатисто, даже тепло. Желтое, бархатное море.

– Ты, я смотрю, уснул. – Ричард стоял на берегу, рядом с Владом.

– Никто не попался?

– Нет. Странно, крыса должна ходить.

– А почему не попадается?

– Место сменить надо. Я здесь уже пять шкурок снял.

– А я смотрел на камыш, думал: далеко он так растет?

– Ты имеешь в виду вширь?

Влад кивнул.

– Говорят, с километр-два, я так далеко не заходил. Может, и больше, отсюда того берега не видно.

– Сходим? – с азартом предложил Влад.

– Да ты не сможешь столько пройти.

– Почему?

– В камыше тяжело идти. Будут сапоги – сам узнаешь. Но только без меня никогда не ходи, понял?

– А что. Я капканы трогать не буду.

– Да ты заблудишься, при чем здесь капканы. К тому же ты и не поймешь где капканы, ты и сам можешь в них попасть. – Ричард говорил это с озабоченным видом. – В общем, без меня пока никуда не ходи.

– Беда, Рич, куда ты меня позвал: это нельзя, туда не ходи.

– Пошли домой, обед сготовим, да и ужин тоже, скоро стемнеет. Находишься везде еще. Это так, только первости. Привыкнешь.

До дома шли молча. Влад смотрел на море камыша, смотрел на степь, думал. Ричард молчал о своем.

– Влад, это Калаус, пойми. В Питере я не мог тебе всего сказать. Да я и не думал, что ты приедешь.

Ричард приготовил лампу, протер стекло, очень аккуратно.

– Стекло у меня одно, в Маныче его нет, так что протирай очень осторожно.

Ричард затопил печь. Обмакнул квадратик резины в солярку, поджег. Влад наблюдал. Ричард был суетлив: днем этого не было.

– О! сегодня будем есть лепешки. С халвой! – торжественно и неожиданно заявил он.

Влад даже удивился.

– Сейчас догорит эта дурацкая резина, и подожжем саман. На самане очень вкусная еда получается.

Ричард сбегал за дверь, принес четыре брикета, кинул в печь.

– Ричард, саман это…

– Саман это овечий навоз, от него жар особенный. Лепешки надо делать на нем.

Ричард затворял тесто.

–Влад, когда ты появился, я был поражен. Я и не думал, что ты приедешь. Понимаешь, за три года я привык один быть. Влад, я очень рад, что мы вместе.

– Ричи, да я тоже рад… – Влад разволновался от этих слов, хотелось сказать что-то хорошее.

– Да нет, понимаешь, там, в Питере, это одно. Город большой. Здесь нет людей, Влад, нет. Здесь дорог каждой человек, тем более… Ты стоял в дверях в пальто, в черной шапке, с рюкзаком за плечами, все при тебе, по-трешерски так – Привет, Ричи, вот я и приехал. Тут еще эти Романы долбаные, я же с ними так, только поддерживаю отношения. А потом, то, что я тебе рассказывал про Калаус, в Питере, это же так… я не верил, что ты сможешь приехать.

– Рич, я же не просто к тебе, я врать не хочу, я деньги приехал заработать, ты же знаешь, она будет рожатъ и…

– Да не в этом дело, Влад, бог с ними, с деньгами, я понимаю, что ты не поболтать со мной сюда приехал, но… я же не только тебя, я же многих сюда приглашал, некоторым я вообще, как про рай, расписывал. Даже в прошлом году, помнишь, на Выборгском флэту, у Таньки, когда мы с тобой о коммуне мечтали, я ведь тоже тебя звал. Я еще не знал, куда точно… Уедем в степь, возьмем овец у колхоза, будем пасти, построим дом, своих овец разведем. Будем работать, жить, а по вечерам слушать музыку, я тогда очень магнитофон хороший хотел. Постепенно про нас будут узнавать, будут к нам приезжать. Ты тогда сказал, что тебе в Питере надо жить… Но это ладно. Главное, что мы сейчас вместе, ты у меня.

Они ели вкусные лепешки с халвой, Влад чувствовал себя счастливым. То, что Ричард показался ему сначала каким-то не таким – ушло. Теперь Влад понял, что это действительно от одиночества. «Может, он проверял меня, не знаю. Но сейчас все нормально».

– Так, причесываемся, чистим зубы, и – слушаем музыку. Я вечера всегда жду как самое лучшее время. Влад, вечером я там, ухожу в треш, вечером я там, в Штатах.

Ричард протер тряпочкой своего черного Шарпа, включил:

– Послушай моих любимых, Ларсика, «Металлика 89 год».

При первых звуках своих «любимцев» Ричард остановил взгляд в одной точке, не шевелился и, казалось, не дышал.

Как страшно. А-a..! Это предсмертный «Напалм Дэт». Напалм Дэт! Бешеная энергия. Бетховен. Похоже: Дэт.., Бет… Может, нынче глухой гений понял бы их. Может, услышал бы. Эти крики, искренние, кажется… Ричард очень честен был всегда, не мог он купиться на ерунду.

Да, энергия их меня увлекает. Но почему я раньше не слышал ничего подобного?

Утром Влад проснулся от холода и тишины. Постель Ричарда была заправлена, на столе в блюде лежали вчерашние лепешки и в чайнике – остывший чай. «Странно, что Ричи не разбудил меня», – подумал Влад и вышел на улицу. Солнце стояло за домиком, еще не добравшись до камыша: значит, где-то десять утра. Сходив по-маленькому и умывшись в Калаусе, Влад пошел завтракать.

«Мое дежурство, неудобно, проспал», – и было стыдно, как всегда бывает стыдно в гостях, что долго проспал; все-то уже встали, ходят, делают что-то. Было неудобно, что он проспал, что Ричи ушел, не разбудив (печь уже остыла, давно топил, может, он сердится, не скажет, лучше бы уж сказал).

Влад сходил за водой, веревка привязана к ведру, опускать и поднимать надо на весу, чтоб не грохотало. И нес эту драгоценную, воду, чтобы не расплескать. Подмел пол, брызгая из стакана, помыл посуду в холодной воде, затопить печь не решился (может, нельзя, раз он уже сегодня топил), вышел опять на улицу посмотреть, не идет ли Ричард, вернулся в домик, стал ждать.

Ричард пришел скоро, копошился за дверью с минуту, потом вошел, радостный:

– Привет, Влад, у меня удача – на трех капканах по крысе. С одного чуть не сорвалась, стерва, уже лапу себе перегрызла.

– А где они? покажи.

– Там, за дверью, в ящике, я от собак прячу.

Ричард принес добычу: три мертвых ондатры, одна без лапы, окровавлена. Ондатры были мокрые и противные, да еще к тому же и мертвые, тем более противно.

– Куда их?

– Шкуру сниму, продам. Тридцать рублей шкурка.

Ричард был доволен.

– Покурим, и я пойду на кошару за молоком, а ты можешь вязать маты, если хочешь, конечно.

– А что мне делать! Хочу.

– Сколько сделаешь, я потом все вместе посчитаю, на еду хоть пока заработаешь. По пятьдесят копеек мат. Мне также платили, так что все честно.

Влад кивнул: хорошо.

Ричард немного смутился.

– Видишь, я, правда, сам виноват: должен был тебе сказать, что нужны болотные сапоги. Но я не ожидал, что ты приедешь. Ну, ладно, бригадир скоро должен быть, ему закажем. Какой у тебя размер? Он привезет.

– Может, здесь спросим у кого?

– Влад, здесь нельзя спрашивать. Да и нет ни у кого. Может, и есть, но, нельзя, все равно скажут, что нет. Надо ждать бригадира. Да он скоро должен приехать. Вон и романовские маты дожидаются его. Ричард снял болотные сапоги, надел кеды, взял трехлитровую банку, ходур, на секунду остановился, посмотрел на Влада, улыбнулся.

– Влад, я очень жду вечера, вечером поговорим.

И он ушел.

Напрасно Влад думал, что он на что-то обижен, а не разбудил потому, что просто хотел дать выспаться человеку на новом месте.

«Хорошо бы здесь жить, я и правда устал за последние три года. Эта вечная нехватка денег, какие-то проблемы дурацкие. Только ведь она не согласится. Без нее мне грустно, хоть мы и не ладили в последнее время. Но без нее мне грустно, я ее люблю, очень. Все бы здесь хорошо, если бы она была рядом. Домик можно еще один построить».

Через два-три часа Ричард принес молоко, Влад сделал двенадцать плит, Ричард похвалил:

– Хорошие, Влад, маты, только не надо так много камыша забивать в станок, пожиже немножко, а то ведь за это не заплатят, а камыш-то уходит, а так все нормально.

– Только мало у меня получилось, медленно все делается.

– Ну и что, что медленно, сейчас главное правильно научиться делать, скорость потом сама придет, потом все дойдет до автоматизма, через пару сотен мат. У меня также было.

– Мне еще нужно на «общую» точку сходить, там дело одно, обедай без меня, да все равно, что приготовишь. Ну, пока.

Вечером Влад чувствовал усталость. Двадцать шесть мат, до тридцати не успел: стемнело. Усталость была блаженна: ну вот, он и вступил в рабочий ритм.

Ричард пришел немного расстроенный, почему – не ответил, «так, ерунда всякая». Ужинали молча. Потом Влад все-таки похвастался:

– Ричард, если пораньше вставать, то тридцать пять мат, наверное, можно сделать.

– Да ты и по сорок, и по шестьдесят потом будешь делать. Был бы камыш. Если камыша много, так хоть все лето вяжи. Здесь потому и драка из-за лучшей делянки, что кто много накосит, потом все лето вяжет, не успеет сам, наймет кого-нибудь.

– А делянка чем отличается ну, например, твоя от Романовой?

– Романовая вдоль берега идет, она шире, а моя – вглубь. Чем дальше от берега, тем тяжелее таскать хапки. Так что у Романа, получается, лучше. Но он-то, слава богу, здесь уже лет пятнадцать живет.

– Так он же не все выкашивает, вон у него сколько камыша стоит.

– Ну и что. Это неважно: пусть пропадет, но не трогай. Закон Калауса. Это он просто сейчас в запое. А когда он работает, за ним никто не угонится. Знаешь, сколько он мат в день может связать?

– Ну.

– Сто шестьдесят. Вот так вот. А сейчас он пьет, и ему хоть камыш не расти.

Когда Влад прибрал посуду, а Ричард разбирался в кассетах («сегодня будем слушать старичков, они тебе. Влад, знакомы: «Эйси-диси», «Дипёпл»), Влад вдруг спросил, откуда у Ричарда такое имя: Ричард.

Ричард сказал, что придется рассказать полжизни.

– Отец у меня военный, когда должен был родиться Коля (ну прикинь, Влад, как можно жить с таким именем: Коля), отца перевели в Германию, в восточную, конечно, в ГДР. В Потсдаме я и родился в декабре 66 года. До семи лет Ричард (то есть Коля) жил в ГДР.

Ричард взял сигарету, помял ее и положил на стол.

А Влад закурил и произнес многозначительно:

– Ну да, интересно.

– Это самое крутое воспоминание из детства, что не говори, а Германия она и есть Германия, хоть и социалистическая, это я теперь понимаю, а тогда просто жил, как все дети, ходил в кино, нас не очень-то пускали, у нас свой городок, я знал, что там другие люди, немцы, они хорошие, но нам с ними лучше не знакомиться.

В школу я пошел уже в Чехии, отца туда перевели, когда мне исполнилось семь лет. Разницу между ГДР и Чехией я не чувствовал, но родиной своей считаю именно Чехию. Влад, понимаешь, там прошло все мое счастливое время, школа, друзья, наш городок такой же, как в Германии, ничем не отличается, такие же пятиэтажные коробки, как везде. У меня и любовь первая была, в пятом классе, мы с ней три года дружили, пока ее отца в Союз не перевели. Прощались – жуть! вечно любить клялись друг другу, встретиться обязательно должны, пожениться и все такое прочее, сам знаешь, вся эта ерунда. Короче, жил как жил, когда человек счастлив, он и не замечает, что он счастлив, думает, что это навсегда, что это так и должно быть.

Я и музыку там научился слушать, серьезную, конечно, тяжелую.

Однажды я посмотрел фильм такой, не помню названия, там главный герой Ричард был, он мне очень понравился, хотелось ему подражать. Одинокий парень, сильный, всегда всем честно все говорил, никто его не понимал, потому и одинокий. Он мечтал уехать на остров, и жить там одному, или с другом каким-нибудь. Потом там еще что-то было, всякая сентиментальщина, в конце концов он застрелился. Я назвался Ричардом, друзья как-то привыкли, мне всегда казалось, что моя жизнь какая-то особенная должна быть. Я мечтал. Носил кожу, растил волосы. Я был Ричард.

Я был в восьмом классе, когда отца перевели в Союз, на Урал. Тут-то все и началось. Представляешь, Влад, прожить всю жизнь в Европе, быть честным, любить тяжелую музыку, носить волосы и кожу, и со всем этим оказаться в Союзе. Чердак мой поехал. Сначала на меня стали давить, чтобы я кожу снял, потом – что это я за музыку такую слушаю? Я им объясняю, что это музыка честных людей, поющих о горе и против войны и т. д. Что ты! и слушать ничего не хотят. Отца вызывали в школу, куда-то в горсовет, потом всякие собрания, отец мне: Коля, подстригись ты, мне уже служить нельзя, начальник округа меня к себе вызывал.

А я не мог. В комсомол меня не берут, да я и не хочу, но ведь надо. Паника – как, он не хочет вступать в комсомол, передовой отряд молодежи!? В институт поступить нельзя будет, ну и т. д., сам знаешь. Да мне наплевать на институт, если я не могу жить как хочу.

Отца все-таки доканали, пришлось ему сюда, в Ессентуки перевестись. Тут у него и пенсия в скорости подошла, вроде поутихло все.

Потом я пошел в армию. Меня постригли, тут уж никуда не денешься, но присягу я принимать не стал. Не буду я брать оружие в руки, не буду я ни в кого стрелять, не могу я убивать людей. Не хочу. Меня прозвали баптистом, я сказал, что да, состою в секте, оружие брать в руки не могу по религиозным соображениям.

Давили на меня на всех уровнях, били «старики»: родину защищать не хочешь? Офицеры знали, конечно. Потом вызвали к командиру батальона, потом к генералу: «Сын хорошего офицера, честного, заслуженного, и т.д., и т. п.» Махнули на меня рукой, сначала в психушку армейскую закинули, потом выпустили, поставили меня подсобником на стройке, так я и проработал всю армию.

С армии пришел, отец не разговаривает. Я грузчиком в магазин устроился, волосы отращиваю, сам думаю: надо куда-то валить. Год прошел, волосы отросли, я в Питер махнул, там мы с тобой познакомились. А до этого я с одним пастухом познакомился, он мне про Калаус и рассказал, что-де здесь можно камыш косить, а можно и овец завести, кто не ленится, может кучу денег заработать, а главное, никаких тебе распорядков, когда хочешь, тогда и работай, хочешь, так и вообще не работай, так, для отмазки камыша накосил чуть, а в остальное время ходи на хорька да крысу. Воодушевился я, думаю, где еще в Союзе такой вольности найдешь? Хотел в Питере кого-нибудь с собой зацепить, коммуну создать, но начал, как видишь, один, так что оставайся Влад, нас уже двое, это уже сила.

Ричард перевернул кассету, закурил, молчал.

– Здесь свобода, Влад, единственное место, где я могу жить. А потом – степь мне Штаты напоминает. Я как будто бы в начале века, пионер, приехал осваивать новые земли. Это мое место, Влад, и я был бы рад, если бы ты со мной остался. Да если ты даже немного поживешь, и то хорошо. Но представь, только представь, как могли бы мы кайфово здесь жить. Развели бы овец, в Питер бы ездили с деньгами в кармане, да куда хочешь!

Влад тоже размечтался, лег, закурил, стал думать об этом, о Ричарде, о жизни здесь.

Ричард уже долго молчал, растворился в шумных звуках.

Влад тоже лежал молча. Хотел понять Ричарда.

Уже прослушали три кассеты, когда Ричард молча выключил магнитофон:

– Я спать.

Владу не спалось. «Так текут его дни: днем работа, шкурки, молоко, степь. Вечером – музыка, мечты. И мы также будем жить. Ладно, видно будет, в конце концов – не на всю же жизнь здесь остаюсь, потерплю немного. Да и нормально здесь, спокойно, ее бы только вот увидеть, ну хоть на минуточку, просто взглянуть.

Прошло уже две недели. К работе Влад не приступал, не считая нескольких десятков мат, которые он сделал из камыша Ричарда. Но Ричард не особенно хотел тратить камыш, он просто научил Влада бить маты. Вот когда Влад накосит свой камыш, тогда и пойдет настоящая работа, а так он истратит весь камыш, и Ричарду будет не из чего делать.

Влад ждал сапоги. Проклятые сапоги. Такие нужные сейчас, просто необходимые. Болотные, высокие сапоги, без которых нечего было и делать в Калаусе. Косить Влад уже научился. Стоять в гнилом болоте и еще при этом косить – сложно. У Ричарда это получалось хорошо. Влад пробирался сквозь вонючую воду, еле сдерживая балансирующий пучок камыша, и вода всегда заливалась в уютно спрятанные ноги; и нужно было еще рубить ходуром, и удерживать трехметровый камыш. Влад все проклинал.

Ричард не смеялся. Терпеливо учил. Но сапоги были одни.

На прошлой неделе приезжал бригадир, забрал готовые маты, и Ричард заказал пару сапог, «да, мой друг приехал, он пока на моей делянке косить будет, только у него сапог нет».

Бригадир приезжал раз в неделю, привозил курево, хлеб, другие какие-нибудь продукты, выдавал зарплату. Бригадиру что: чем больше людей, тем больше мат. И сказал Ричарду:

– Может, он и останется, выделим ему делянку, пусть пробует, обживается, ты предупреди его насчет местных. Глядишь, и молодую бригаду создадим вскорости.