Калаус

Вадим Филатьев

Калаус

Фауст приехал в село Красный Маныч последним автобусом.

До нужного места еще далеко, а уже стемнело: нужно искать ночлег. В селе, оказывается, есть гостиница, туда-то Фауст и направился. Войдя в так называемую гостиницу (обыкновенный дом), он натолкнулся на уборщицу, которая тут же сообщила, что мест для проживания здесь нет. «Ну, мне бы до утра где-нибудь пересидеть, – попытался он уговорить пожилую женщину». «Я же говорю – мест нет, – выжимая тряпку, раздраженно повторила уборщица, – что за народ пошел, им говорят одно, а они свое талдычат.» И, глядя на обреченного человека, все же сжалилась и посоветовала идти в гараж: «Там сторож круглые сутки сидит, он тебя куда-нибудь и определит, да и подскажет тебе на чем дальше тебе ехать, ехать-то тебе далеко еще, что ли»?

Поблагодарив уборщицу, Фауст пошел искать гараж. Гараж оказался на самом краю села.

Сторож впустил сразу.

– Как, говоришь, это место называется?

– Калаус, – решительно ответил Фауст.

– Хэ! Калаус… – задумался сторож. – Там все Калаус. А где именно?

– Не знаю я. Там Точка какая-то должна быть.

– Ладно, завтра Вахта поедет, у водителя спросим.

Сторож был толстый неряшливый дядька, но с участием в глазах.

– 

На, у меня тут осталось.

Он вынес огромное блюдо, в котором лежали: большой ставропольский хлеб, толстые ломти сала, и несколько кусков испеченного теста в сметане, видимо, блины. Все это богатство было очень кстати.

Сторож отвел гостя в заднюю каморку, где был беспорядок и нары из досок. Немного осмотревшись, Фауст отломил белый хлеб, откусил сало, и готовился к ночлегу. Спать пришлось в пальто – холодно, да и на грязном матраце брезгливо.

Проснулся он рано – боялся, что Вахта уедет без него. Но пока все ребятишки не собрались, машина не тронулась. Ребятишки эти учились в школе, в Красном Маныче, и жили всю неделю в общежитии, а на выходные их развозили по домам, по кошарам, разбросанным по всей степи.

Ехали долго. Весь день. Школьники смеялись, парни дрались с девчонками, потом все пытались петь. Когда Вахта высадила последнего школьника, водитель сказал, что поехал назад, иначе скоро стемнеет. На вопрос Фауста: «Куда идти дальше»? – ответил просто – махнул рукой на еле видимый огонек: – «Там спросишь».

Фауст пошел на указанный огонек, ступая наугад. Темнеет в степи быстро. Так быстро, что… Ночь, видимо, просто падает на землю. Фауст только успел разглядеть, что степь – это что-то безжизненное и неотвратимое теперь для него, потому что Вахта уже отъехала, потому что не было ни одного дерева, ни одного живого существа, вообще ничего. Только огонек, на который Фауст шел. Только ветер. Ночь и Ветер были заодно, были некими союзниками – против человека, против любого живого существа – в этой голой, безжизненной степи.

Было уже совсем-совсем темно, и Фаусту становилось жутко, и мерещились почему-то волки, которые шли рядом и ждали, когда он упадет, и тогда они непременно набросятся на беззащитного человека и растерзают его. Это Ветер изображал стаю голодных волков.

Огонек долго не приближался, казалось, до него далеко-далеко, но скоро он превратился в одинокое окошко. А рядом с ним Фауст нащупал дверь и постучал. Вышедший человек показался родным. И Фауст, даже не поздоровавшись, поспешил сразу спросить, испугавшись, что человек исчезнет.

– Скажите, где Точка?

– Их пять. Какая тебе?

– Я не знаю, ну, там Ричард, волосатый такой, он давно уже здесь.

– А, Длинноволосый… здесь, рядом, с километр будет. Иди – вон, видишь, огонек горит.

Фауст обернулся и стал приглядываться, но не увидел огонька. А когда повернулся назад, дверь уже закрылась. Стучать второй раз он не решился и пошел смотреть огонек. «Километр-то я пройду, во всяком случае вернусь сюда». Ступая наугад, по кочкам, запинаясь, он и вправду заметил едва уловимый свет. Дойдя до него, обнаружил строение, нащупал дверь, постучал. Вышел Леший с керосиновой лампой. Фауст поначалу испугался его, но Леший оказался добрым, схватил незнакомца за руку, потащил через два – «не падай!» – порога:

– Заходи, давно к нам никто не заходил.

В свете керосиновой лампы Фауст успевал едва различать какие-то предметы: тряпки, валенки, ящики под ногами, кастрюли. Из одной берлоги Леший тащил уже в другую, тоже заваленную всяким хламом. Было такое ощущение, что находишься в некой пещере, и сейчас вот мыши летучие вспорхнут и заденут крыльями, пролетая. Было тесно. Потолок нависал, паутина липла к лицу. Железная кровать стояла прямо на земле: пола не было, и на ней восседал второй Леший, в валенках, в шапке-ушанке, с топорщащимися отовсюду волосами.

– Рома был начальник дома, и его рожа всем знакома, – представился хозяин и протянул стакан, – давай, с дороги.

Фауст хотел было побрезговать, но подумал, что это неудобно, люди ведь от души.

– Как тебя?..

Услышав непонятное слово Фауст, Рома сразу же окрестил по-своему: Фантомас.

– А это – брат, Мишаня.

Оба лешачка премило улыбались и старались высказать гостю все, что знали, но Рома все время перебивал брата, и получалась такая непонятная болтовня; да и Мишаня все время путался и вместо произносимых слов просто мычал. Пахло какой-то плесенью, сыростью. Фауст боялся, что Рома упадет на него и выльет водку, но тот как-то все извертывался и продолжал стоять, шатаясь. А главное – здесь не дул ветер. Но как здесь можно жить – непонятно.

– Мишаня, налей-ка там чего-нибудь… ну, давай водки. – Мишаня сделал попытку встать, но это у него не получилось, и он пожаловался:

– Сам налей… видишь, я не могу… у меня руки… я пролью.

Тогда Рома подал гостю стакан, сам отпив из него половину.

– На, Фантомас, он не может, а меня не бойся, я проспиртован: ха-р-р-р-ха.

Это так Рома засмеялся, и Фауст понял, что надо выпить еще раз, тем более, что первая порция уже приятно ударила в голову.

– Так ты к Длинным Волосам? – строго спрашивал Роман, стоя рядом с Фаустом, дыша перегаром, и глядя прямо в глаза.

– Да, к Ричарду, – боясь и не понимая почему надо этого бояться, ответил Фауст.

– Ром, налей мне немного, только не водки, вина – водку я не могу пить.

Мишаня качался на кровати, словно в такт какой-то своей, слышимой только ему, музыке.

Роман подал брату стакан: – На! Давай быстро, а то не сможешь совсем. – И стоял, наблюдая, чтобы в случае чего вовремя подхватить стакан: а то не дай бог, братан уронит его.

– Ну! Давай быстро, а то совсем не сможешь, – повторил Рома.

Мишаня начинал пить удачно, как воду… но вдруг закашлялся, и выбрызнул вино обратно, и не только вино. Блевать он старался себе под ноги, но некоторые брызги все же долетали до Фауста, который сидел напротив кровати.

Роман, хлопая брата по спине, – «Давай, Мишань, залпом, как я – раз! и все», – продолжал разговаривать с гостем.

– Фантомас, если ты приехал сюда работать, держись нас. Главное на Калаусе – это честность и работа. Длинноволосый жадный. Он работать любит, но очень жадный. А такие у нас… – Мишаня опять закашлялся, выплюнул последнее. – Все, хорош, тебе больше нельзя.

Магическое слово Калаус Фауст поймет потом, но сила и значимость его прозвучала именно сейчас.

Роман говорил ясно и убедительно, он почти стоял и был как будто не пьян:

– Здесь нужно ужиться, слиться с камышом, со степью. Все, кто этого не понял, гниют в камыше. Вон, Ванька-Голова, скажи, Мишань, думал самый хитрый, как твой Ричи. Ну и чо, лежит в Калаусе второй месяц. Гниет.

Фаусту стало жутковато.

– А почему? – нравоучительно продолжал Роман, – не слушал. И ведь давно уже, года три здесь, да, Мишань?

Мишаня молчал.

– Давай выпьем, Фантомас, не бойся, я только предупреждаю. Так надо. Ты – хороший парень.

Роман залпом глотнул полстакана, запрокидывая голову, как пеликан, когда глотает рыбу целиком. Притянул голову Фауста, занюхал волосами, – Нормаль.

– А Ричард далеко от вас живет? – спросил все же ошарашенный гость.

– А, точно… я и забыл…Да здесь рядом. Пошли, Мишань, пошли до соседа дойдем.

– Не пойду я к нему, он…

– Пошли-пошли, надо Фантомаса отвести.

Идти было недалеко, пару сотен шагов, но ночью в степи ничего не видно, то есть совсем ничего. Заблудиться можно и через десять шагов. Роман шел первым, Фауст за ним, Мишаня шуршал где-то рядом. Шли недолго, Роман что-то там громыхал, а Фауст представлял, как они теперь встретятся, и что скажут друг другу… Вдруг Роман куда-то пропал и перед лбом Фауста возникла черная стена: он чуть было не стукнулся. И Мишаня тогда толкнул его в темное помещение, сделав шаг в котором Фауст сразу оступился и удержался на ногах только потому, что обеими руками ухватился за Романа.

– Кого мы тебе ведем! – кричал Роман, без стука открывая дверь.

Ричард повернулся недовольный, увидев пьяную кавалькаду, а потом обрадовался:

– Ты добрался до меня, Фауст, приехал?! Я и не ждал тебя, честно говоря.

Месяц назад Ричард приезжал в Ленинград и жил у Фауста в дворницкой. Его жена устроилась дворником, и им дали эту полуподвальную каморку. Сам Фауст устроиться не мог: у него не было ленинградской прописки. Ричард рассказывал о Калаусе как о месте, где можно спокойно жить, и, главное, зарабатывать, сколько хочешь. «Я и «Шарп» себе уже купил, и кассет у меня уже второй десяток, толковых, конечно. Нынче хочу «косуху» купить, в Питере же можно найти. Кто не пьет, по восемь тысяч в год может зарабатывать. Это на одном камыше только, а если еще овец держать, можно и по тридцать, и по сорок тысяч заработать. Приезжай, Фауст, будем жить вместе, мы же мечтали когда-то о коммуне, вот тебе самое удобное. Я уже там и домик купил, маленький, не домик, так – землянка, но все равно. Это не то что я по вагончикам первый год скитался».

И Ричард уехал. Купил еще «толковых» кассет, купил «косуху» (красиво, ему идет: длинные кудрявые волосы падают на кожаные плечи). А Фауст жил как жил: по утрам подметал улицы, слушал пластинки, любил жену. А она собиралась рожать. Нужны были деньги: «Поезжай к Ричарду, заработаешь, женимся нормально, коляску купим, белье всякое для маленького. Я хочу, чтоб все, как у людей было. Поезжай. Что эти 160 рублей на троих? Поезжай». И Фауст поехал.

В Ленинграде Фауст прожил почти пять лет. Первые три года (тогда еще Влад) работал в «Лендорстрое», на тракторе, и был прописан по лимиту, но третий год немного не доработал, и его выписали. И вот тогда он прослышал про Сайгон. Это была столица в северном Вьетнаме, после падения которой Вьетнам стал социалистическим. И маргинальная молодежь Ленинграда назвала кафе, находившееся на углу Невского и Владимирского проспектов, по названию этого города – Сайгоном. И в этой кафешке собирались всевозможные творческие личности: поэты, музыканты. И Влад, тяготея к продвинутой молодежи, обязательно должен был прийти в это место. Вот в этом Сайгоне его и прозвали Фаустом… за некое физическое сходство с немецким доктором: длинные волосы, загадочность облика.

Как-то Фауст играл свою очередную композицию, ничего не замечая, потому что играл всегда с закрытыми глазами. Но вот заметил красную бумажку, падающую в футляр трубы. Это была десятирублевка, и Фауст подивился, и захотел узнать, кто этот щедрый слушатель. На него смотрел добродушно улыбающийся человек в джинсовом костюме и высоких берцах, и тоже – длинноволосый. Так они и познакомились. И Фауст узнал, что Ричард приехал на несколько дней, и предложил ему ночлег в своей дворницкой каморке, на Желябова, 14. Ричард с радостью согласился – это же самый центр Питера.

А вот и Мишаня появился, он держал в руках неполную трехлитровую банку вина. И как он смог ее донести, подумал Фауст.

– Мы тут недавно поссорились, а ты нас как бы и помирил, – объяснил Ричард другу.

Роман уже деловито разливал вино по стаканам.

– Ну, за приезд.

Дальше Фауст помнит плохо. Вино на водочку хорошо ложится. Были какие-то лобызания. Неумолкающий Роман. Жареная картошка вдруг откуда-то появилась, горячая, вкусная. (Со вчерашнего вечера он ничего не ел). Потом песня, украинская, любимая у Романа – «Нэсэ Галя воду-у, коромысла гнэтца-а, а за ней Иванко-о, як барвинок вьется-а, Галю ж моя Галю-у, дай воды напытся, ты така хороша-а, дай хочь подивится». Ричард расспрашивал Фауста о том, как он доехал-таки до него, да что там в Ленинграде нового… Да еще приговаривал, как они теперь заживут здесь по-настоящему, работая, а по вечерам будут слушать трэш. А Роман вдохновенно продолжал, подперев своей волосатой рукой тяжелую голову, и, кажется, плача: «Галю ж моя Галю-у, дай воды напытся-а, ты така хороша-а дай хочь подывытся-а».

Мишаня тоже пробовал помогать брату исполнять песню, но у него получалось только произносить последние звуки: «а-а, у-у». Зато он почти в такт выкидывал ногу и пяткой стучал по земляному полу.

Проснулся Фауст в пальто. Было холодно. Ричард и Мишаня спали на другой кровати, валетом. Романа не было. Фауст вышел из домика. Красота-а. Степь! Камыш. Кругом камыш. И солнце сквозь ветер. Пошел к воде: домик стоял у самой реки. Умыться. Стоя на перевернутом ящике, он вглядывался в даль и старался угадать ширину реки. Но камыш застилал все пространство и волновался до самого горизонта. Все ж красиво здесь. И тихо. Набрав в руки воды, он ощутил запах какой-то… затхлости. Понюхал. Так и есть – вода пахла болотом. И она не текла, как в обычной реке. А стояла на месте, ну, как на пруду, в деревне. И цвет такой коричневатый, как у крепкого чая. И камыш торчал: возвышался прямо перед глазами. Отойдя от реки, Фауст обошел домик, в котором он провел ночь, и поднялся на небольшой пригорок. Осмотрелся. Степь расстилалась, как скатерть на столе: во все стороны одинаковой ровностью. И когда взгляд переходил к реке, она, степь, перетекала в бесконечный камыш. Камыш до самого горизонта. И непонятно было… никак не определить расстояния: может километр, а, может и два и все три. Опять перевел взгляд на степь и заметил вдалеке белый дом, а чуть подальше – длинный сарай, наверное, ферма для скота. Белый дом, это, видимо, тот дом, в который Фауст постучался вначале. А на ферме коровы, как из детства в деревне. Значит, не так уж и одиноко здесь. Но все же, какая-то красота присутствовала во всем этом – и этот бесконечный камыш, колыхающийся на ветру, и эта бесконечная степь, унылая и однообразная. И даже эти несколько домиков-землянок, похожих на перевернутые формочки в песочнице. Да, надо как-то здесь жить. Надо как-то привыкать к этому пейзажу. Примерно так думал Фауст. А когда вернулся в домик, услышал знакомое уже громыхание Романа.

– Ну, что, орелики! похмелиться бы надо. Да и холодно… согреться бы надо.

И он водрузил на стол бутылку водки и сковороду с картошкой.

– Мишань, сгоняй за салом, я забыл.

– Сгоняй… Легко сказать… Дай хоть на ногах-то постоять немного. Штормит… дрожь какая-то. Но Роман оптимистично продолжал:

– Я и говорю – надо разогреться. Ну, давай, Мишуха, не куксись, давай полстакашки – и за салом.

Ричард пить не хотел.

– Я не похмеляюсь, – жестко сказал он, – и ревниво посмотрел на друга, – Фауст, ты будешь?

– Не знаю, – нетвердо сказал тот. Ему и новым знакомым отказывать не хотелось, но и категоричность Ричарда была не по душе. Только что ведь вчера помирились, вроде. Да и похмелиться, действительно, можно – голова болит. Но и Ричарда оставлять в одиночестве как-то нехорошо: они, все ж, друзья. Поэтому Фауст выбрал нечто среднее: и не отказываться, и Ричарда как-то смягчить. И еще подумав при этом: можно и похмелиться, с чего-то же надо этот день начинать. А главное-то – он же их помирил своим появлением. И еще главное – они же соседи, надо отношения налаживать.

– Давайте, мужики, – суетился Роман, устраивая сковородку на столе, – чо вы, за приезд, за друга, за мир, и тэ дэ. – И, заметив, что брат никуда и не выходил, находясь в непонятной задумчивости, приказал, уже довольно твердо: – Мишань, принеси сала, епа-ма!..

Младшему брату пришлось повиноваться, и он тихонечко выполз.

Было заметно, что Ричарду явно все это не нравилось, но он выжидал и терпел, понимая, что это первый день для Фауста, и также точно зная, что, когда Роман с Мишаней напьются – отвалят в свою землянку… продолжать непонятное для них торжество.

Да что ж тут непонятного-то! Ведь новый человек появился на Калаусе, а это случается совсем не часто. Ну, и, конечно, это хороший повод, что б хорошенько отметить такое событие. А любое событие на Калаусе отмечалось. Так думал Роман или примерно так. Мог бы и Мишаня так думать, но, взглянув на него, любой бы понял, что он думает о чем-то совсем своем. После первого же стакана, он, отвергнув закуску, заботливо вталкиваемую старшим братом ему прямо в рот, опять ушел в свое обыкновенное состояние транса, в котором он находился вот уже второй день.

Новый день, необычный для Фауста в этой местности, начался.

Роман порывался отмечать приезд, послал брата куда-то за водкой, Ричард уклонялся, Фауст в растерянности молчал.

– Пойдем, Фауст, я тебе свой участок покажу.

Ричард натягивал болотные сапоги, длинные, как ботфорты, кивнул головой на выход:

– Пошли, иначе тут… завязнешь до завтра.

Было понятно, что Ричард хотел вытащить своего друга из этого болота, но Фауст все меньжевался, стараясь угодить всем.

Роман, конечно, остался недоволен:

– Ну, вот, всегда у тебя так – работа, участок… Вечно ты какой-то не такой… Нет чтобы посидеть, поговорить… А ты, Фантомас, говоришь – давайте жить дружно. Как с ним дружно-то жить! Я тебе говорил, Фантомас, держись нас. Иначе ты с этой Ричей пропадешь.

Ричард при этом стоял в дверях и делал вид, что он не слышит слов Романа: он что-то там поправлял в сапогах.

– Участок… свой… – бубнил недовольно Роман. – Ты всегда так. Нет чтобы друга встретить нормально. Слышь, Фантомас, ты не очень-то слушай его, – уже как бы в шутку обращался Роман к Фаусту, – держись нас. Так, Мишань? – Роман старался верховодить всем в этой ситуации, но и Ричард твердо стоял на своем:

– Нет Мишани.

– Как это нет, – искренне удивился Роман.

– А так. Он ушел к Тагиру за водкой, – резко сказал Ричард, – ты сам его послал.

– Ну-у…

И Ричард, воспользовавшись некоторым замешательством Романа, подтолкнул Фауста к выходу.

Они шли вдоль берега реки. Да и какая это река! Это даже и не река, а болото, все поросшее камышом. В ширину километр-два, может, больше – противоположного берега не видно. Ричард и сам не знал, что там, за этим камышом.

– Да и зачем мне знать! Вот мой участок, от сих до сих. Ты будешь косить на моем. Если останешься надолго, бригадир выделит потом свой. Он будет похуже, конечно, но на первых порах… и то хорошо. Потом пообвыкнешься, тебя узнают, нормально накосишь и сдашь камыша, и бригадир выделит получше. Я ведь тоже так начинал.

– Да, Фауст, еще очень важная вещь: здесь тебе нужно быть под своим именем, настоящим, иначе местные тебя не поймут. А то будешь здесь таким же изгоем, как и я. А тебе надо ужиться здесь, прижиться. – И, помолчав, добавил: – Да, лучше тебе здесь быть Владом, Фауст здесь не прокатит.

– Да я согласен, Ричи, какой я здесь Фауст. Я Влад. Фауст остался там, в Питере. И тут он разоткровенничался:

– Знаешь, Рич, я ведь ненадолго, мне бы только заработать… Она ведь рожать собралась… нужны коляски, пеленки, ну, и прочая чепуха…

– А, так ты ненадолго, только заработать, – вздохнул удрученно Ричард, – ну, все равно… Да и кто знает, я тоже сначала только заработать хотел, потом втянулся. Тебе легче – у меня свой участок, на нем будешь пока косить, а я начинал на чужих, и часть заработка приходилось отдавать. А Романа ты не слушай. Не, живи как хочешь, но – Роман все пропивает, да и большинство здесь – тоже. Заработать можно. Главное, не пить.

Влад не все понимал, о чем говорил Ричард, он смотрел на степь, на небо, – простор необъятный – думал о своем. Мечтал.

– Да, не пить здесь тяжело, сам поймешь скоро. Поэтому я езжу куда-нибудь. Если сидеть тут – обязательно запьешь. Сезон кончится, я опять поеду. В Питер к тебе загляну. Я еще мечтаю «Яву» найти, обкатанную, 350-ую. Прикинь, как здесь можно гонять, в степи. Совсем как в Штатах.

* * *

Болотная гниль, окружающая со всех сторон… болотная хмарь даже. Миллиарды лягушек и мириады звезд на безлунном небе. Нет, луна есть, не луна – месяц. У-у, какой он, этот месяц… красный, бурый, багровый, как морда пьяницы возле пивнушки, где мужики вечно выясняют отношения. «Да ты чо-о! в натуре-е! Я, бля, тут всех… Меня, бля буду, тут все знают. Ты кто такой!?» Классика. Месяц-то гнусный, болотный.

И комара Влад прибил правильно. Да не надо мою кровь пить! Не для того же я живу, чтоб он мою кровь пил. А, может быть, и для этого. Может, только для этого одного я и живу на красно-белом свете, чтобы… Ну, в общем ясно. И умирают тоже для этого. Чтобы червей кормить, землю тоже.

Миллиард лягушек теперь… Квакают всю ночь и все, а мне не уснуть. Миллиард – и все.

Мириады звезд… они страшные (сказал полушепотом, сам себя пугая). Очень-очень много звезд. Неизвестность.

Лампа. Керосиновая. Скорее, солярная. Лампа-то керосиновая, но в ней солярка. Керосина нет, дефицит. Все просто, как ситцевые трусы.

Огонь. Фитилек. Единственный спаситель от ночных призраков.

Ричи спит. Сидишь один. Сирота. Сиротинушка ты моя.

Ночь. Степь. Страх.

Господи, помилуй меня. Главное, чтобы я в это верил. Но я не знаю – верю я или не верю. Но все равно: Господи…

Каждый шорох – твой. Это дьявол. Да это мышь шебаршит там за печкой бумагой. И ноги с кровати скрипучей не смеешь спустить. Он схватит. Как в детстве. Чтобы все тело под одеялом было. Прячешься с головой. Дышать не можешь. Но под одеяло! А вдруг он схватит! Кто?! не знаю. Но прячусь. Кто-нибудь может схватить. А под одеялом – нет. И если открыта форточка – он может залететь. И – к тебе. Страх. Дрожь. Настоящая дрожь. Может, и от холода.

Печь топили вечером, но уже все выдуло. Надо было сразу уснуть, как Ричард, и спать.

Прибавил фитиль в лампе: побольше света и огня-спасения. Так ведь он, огонь, угасает через минуту, убавляется спасение. Фитиль короток. Дефицит.

Нельзя посмотреть на стекло и на ночь, в темноту. Там же множество всяких вещей повстречаешь, ненужных и страшных.

Влад полностью ушел в свои мысли, и там заблудился. Как если бы человек зашел в свой знакомый лес, где он бывал и знает многие тропы, но вот заплутал что-то, и уже заблудился, и уже старательно ищет знакомую, узнаваемую тропу, которая точно выведет его.

Чужое – всегда страшит. Мысли Влада были чужие. Это были, конечно, его мысли, и он их знал, но неожиданность каждой новой мысли, неизвестность ее происхождения пугала его чуждостью.

* * *

– Подъем! Влад, вставай, завтрак готов. Лучше съесть его горячим, потом негде будет греть, печь уже протопилась. А вообще, смотри что я делаю, завтра твоя очередь. Топить печь я тебя научу, а еду готовь, как умеешь, мне почти все равно, я хоть что съем, лишь бы горячее.

Влад увидел дымящуюся кастрюлю на деревянном, из непокрашенных досок, столе. Стол был уже родным: ночью на нем стояла лампа.

При свете дня землянка не казалась страшной, как ночью. Кровать Ричарда, стол, кровать Влада – вся обстановка. Белая стена печи перегораживала весь домик на две части, в меньшей была кухня. На кухне плита, лавка, и полка. Вот и весь интерьер.

– Обстановка у тебя, конечно…

– Все строго, по-трешерски, ничего лишнего. Хорошо вот, что вторую кровать перетащил, так, это будет твоя миска, – Ричард накладывал рисовую кашу в алюминиевую тарелку. – Тут вагончик недавно сгорел, так я эту кровать оттуда взял: она одна уцелела, ну, и по мелочи там разное барахло.

– Ричь, печь-то я умею топить, я ж в деревне у деда жил.

– Поедим, я тебе покажу. Тут своя технология. Дров здесь нет, топим резиной.

– Какой резиной?

– Покрышки от машин привозят, разрезаем на куски. Горят хорошо, только быстро, и тепло не держится. Ветер, все выдувает.

– Ну нарежу я резину, долго что ли.

– Нет, Влад, ты не понимаешь, я говорю – своя технология. Ну, как ты, например, кировскую покрышку разрежешь?

– От трактора – Кировца?

– Да. Она же огромная.

– Ну, разрежу как-нибудь.

– Ладно, доедай, я тебе покажу, – незаметно усмехнулся Ричард.

Но Влад подметил эту ухмылку.

– А что еще по дежурству надо?

– Так – печь, еда, пол подмести, он хоть и земляной, но я его подметаю каждый день. Что еще… – и вода.

– А воду ты из Калауса берешь?

– Да нет, там вода болотная. Воду привозят в цистерне, там емкость есть, бетонная, туда и перекачивают.