Абсолют

Глава 3. В курс дела

Я не мог заснуть всю ночь, мозг был перевозбужден молниеносно развивающимися событиями. Всего месяц назад я был на дне. Дно без дна – такое определение я дал бы своей томительной утопии, представлявшей из себя мои будни. А теперь я здесь, в самом прекрасном месте на планете, и у меня получилось здесь задержаться. И люди, которых я встречаю, помогают мне, словно сам Господь выступает за наш союз. Песня The Eagles «Welcome to the hotel California» – это моя песня. Миллионы людей, приехавшие однажды сюда, оставались здесь навсегда. Калифорния никого не оставляет равнодушным. Родившимся здесь этого не понять и не осознать в полной мере. Ибо сын Калифорнии и пленник Калифорнии – это разные люди. Впрочем, обоим можно позавидовать. Однако мне еще предстояло закрепиться здесь и оправдать надежды многих людей, помогавших мне, и тех, кого я еще на тот момент не встретил. Я не смог заснуть до утра, ужасно боялся опоздать. Освободил номер, но когда вышел на улицу, меня охватили страх и сомнения, остатки Винсента внутри меня боролись до конца, не желая отпускать. В какой-то момент я потерял веру во всю эту затею, и мне стало легче, я решил направиться в сторону автовокзала и вернуться в свой привычный мир. Я шел, ненавидя всей душой самого себя. Ускоряя шаг, так чтобы заглушить свои мысли, я начал задыхаться и плакать. Мне пришлось остановиться, я сидел на корточках и рыдал, делая вид, что у меня развязался шнурок на кроссовках. Не знаю, сколько прошло времени, мне было стыдно, как обычно перед самим собой, за свою слабость.

– Ты не справился, дружище, – бормотал я себе под нос. – Успокойся, мы еще покажем миру, чего стоим!

Я протер глаза и посмотрел на небо. Это было самое чистое и синее небо, которое только возможно. Краем глаза я видел листья пальмы. Вдали виднелись холмы. Я вспомнил шум океана. Солнце светило мне в лицо, влажные глаза блестели. Тогда я вдруг осознал себя, место, где я нахожусь. Я не мог представить себя нигде больше. Я понял, что эти слезы вовсе не слабость, это выражение чистой любви. Для такого сухаря, как я, это было откровение! Слезы-бриллианты блестели на солнце, а я улыбался. Даже немного смеясь вслух. Все исчезло: все страхи, сомнения, размышления. Я сделал свой выбор. Разум, сердце и душа – все были едины в этом решении. Это такое нереальное чувство. Я направился в сторону Западного Голливуда. Меня наполняло ощущение легкости. Хотелось еще избавиться от чемодана с вещами, но я удержался. В восемь утра я уже был на месте, а Расти обещал появиться к десяти. Я гулял по округе, изучал местность. Кругом множество кафе. Я прикидывал, где буду обедать иногда, если дела будут хорошо продвигаться. А ведь еще надо разобраться с жильем, а оно здесь дорогое. А чем вообще я буду здесь заниматься? Я впервые задумался об этом с момента предложения Расти. Юридическая контора. Черт, каким боком я там вообще? Может, буду секретарем или курьером?

– Нас ждут великие дела, Винс! Приехал пораньше, чтобы немного прибраться в офисе, предполагал, что ты будешь рано, но не настолько, – раздался позади уже знакомый голос Расти. Он сиял той же улыбкой и доброжелательностью:

– Чертов чемодан делает тебя несчастным! Я подкину тебя вечером вместе с этой бандурой к дому Марко. Как вообще настроение, Винс? Не отвечай! Знаю, ты в шоке от всех этих перемен. Узнаю в тебе себя времен, когда я только начинал. Не переживай, попытка не пытка, Калифорния тебя примет, она любит взаимность.

– Я готов к бою, мистер Доусон, – отрапортовал я.

Расти замер на месте на мгновенье, повернулся ко мне лицом, снял свои шикарные солнечные очки и с изумлением произнес:

– Это был последний раз, когда ты наедине со мной обратился ко мне словом «мистер». Винс, я не ищу сотрудника, раба или прислугу! Мне нужен партнер, напарник, друг! Называй это как хочешь, но мы будем проводить вместе много времени. Это будет жизнь, игра, что угодно, но не монотонная будничная скука.

Мы поднялись на второй этаж здания и вошли в просторный кабинет. Никаких табличек и опознавательных знаков о том, что здесь адвокатское бюро, ни у входа в здание, ни у двери не было. В офисе у широкого окна располагались напротив друг друга два стола. Шикарные дубовые столы. И не менее шикарные кожаные кресла. Мебель выгодно выделялась на общем фоне слегка устаревшей отделки комнаты. Расти указал мне на пустующий без каких-либо вещей стол:

– Теперь это место твое, дружище. Паркуй свой зад, обустраивайся. Это самые удобные кресла в мире, я протестировал их десятки, прежде чем сделать выбор. Я из тех людей, которые точно знают чего хотят. Но так было не всегда…

Расти перевел взгляд на доску. Возле обоих столов на стене висели доски. На доске Расти была надпись заглавными буквами «АБСОЛЮТ». Посреди надписи торчал дротик для дартса. Сама доска для дартса висела в трех метрах левее. Расти попытался объяснить обстановку, и мысль его увлекла:

– Не обращай внимания, я люблю подурачиться иногда. Частенько. Нет, часто. Я против скуки и шаблонов. Человек должен быть счастлив. И если взрослому мужику для счастья нужно будет играть в песочнице, я буду это делать без всякого чувства стыда и вины. Предпочитаю жить без этого чувства. В этом мое кредо. Я не мыслю категориями хорошо или плохо. Я не смотрю на мир, как на черно-белую палитру. Наш мир играет красками. За чувством вины всегда следует расплата, если с этим чувством жить и соглашаться. Глупо жалеть о том, чего не исправить. Любое событие и его последствия в разрезе лет, на долгой дистанции, имеют совершенно разный окрас. Наше будущее часто зависит от событий прошлого, они влияют на всю нашу будущую жизнь, и люди часто говорят о том, что прошлое уже не изменить. Это так. Парадокс в том, что мало кто задумывается о том, что наше прошлое тоже зависимо от будущего. Наше будущее и настоящее влияет на то, как воспринимается прошлое. Таким образом мы меняем его. Прошлое хоть и свершилось, но оно не статично, мы меняем его снова и снова, на протяжении всей жизни. Оглянись назад, оценка прошлого с годами меняется неоднократно. Жизнь – это двустороннее движение. И это движение не только в направлении из прошлого в будущее, но также из настоящего в прошлое, из настоящего в будущее, из будущего в настоящее и так далее. Это уже метафизика, и с этим без подготовки разобраться тяжело. Поэтому я призываю тебя никогда ни о чем не жалеть слишком сильно. Ведь чувство вины лишь развивает комплекс неполноценности и связывает руки творить в будущем. Жизнь – полотно, а мы – художники, без рук рисовать тяжело. С чувством вины ты можешь начать бояться собственных желаний и фантазий, и тебе ничего не останется, как жить по чужим шаблонам и правилам. Бери от жизни то, что тебе положено. А что в этом мире твое, решать лишь тебе одному. Конечно, я не призываю тебя прыгать по головам и затрагивать чужие интересы. Чувство вины не позволит тебе созидать, поэтому поступай так, чтобы не приходилось испытывать угрызений совести в будущем. Всегда находись в равновесии, Винс! Если ты поддашься чувству вины, то этим обязательно кто-то воспользуется. Правительство или церковь, например! Любая структура, которой ты позволишь сравнивать себя с кем-либо и какими-либо правилами. Что-то понесло меня. У меня степень магистра по психологии и юриспруденции. Поэтому я знаю, о чем говорю. По крайней мере, у меня есть и теоретический, и практический опыт, я изучал психологию с двенадцати лет, и у меня была собственная юридическая контора. Ты ведь тоже не случайно здесь. Я проникся к тебе симпатией, потому что узнаю в тебе себя десятилетней давности. Когда-то я был на твоем месте, на распутье и в плену у стереотипного и стандартного мышления.

В десять часов настенные часы издали легкий сигнал.

– В это время я обычно делаю себе кофе и читаю свежие новости, – сказал Расти. – Принесу нам по чашке бодрости, затем продолжим.

Стол Расти был завален бумагами и газетами, а также стопкой записных книг. У стола стояли примерно с метр высотой, сложенные одно в другое, пустые ведра от попкорна. Это был попкорн без добавок, с нейтральным вкусом. Это место имело особую ауру, оно дышало энергией и харизмой хозяина. Здесь идеально сочетались несовместимые вещи. Расти вернулся с двумя чашками кофе:

– Обычно я пью черный чай. Но сегодня мне нужна бодрость, чтобы ввести тебя в курс дела. – Лицо Расти выражало сосредоточенность:

– Так вот, о чем я. Я много учился и жил по правилам. Знал, что если быть упорным в своем труде, то можно достичь определенного благосостояния. Работая по 12 часов в сутки помощником главного юриста в компании, специализирующейся на бракоразводных процессах, я рассчитывал, что однажды стану основателем собственной компании, займу личный кабинет, куплю дом, создам семью и, глядишь, к пенсии обрету полную финансовую независимость. Каждый день, шесть раз в неделю, я сталкивался с людьми, чья жизнь шла под откос, семьи распадались. Еще вчера влюбленные парочки сегодня уже делили совместное имущество и детей, кошек с собаками. Но у меня хорошо получалось сглаживать конфликты и приводить супругов к консенсусу. Я выступал в роли медиатора, зачастую даже не замечая этого, все же психология, как наука, многое дала мне. Я спас дюжину браков и находил таким образом себе клиентов в качестве подработки по вечерам уже в роли психоаналитика. Люди были благодарны мне, в такие моменты я чувствовал удовлетворение и наполненность. Постепенно я обрастал связями во многих сферах, со мной откровенничали люди абсолютно разных профессий и слоев общества. Я обрел друзей и хороших приятелей. Но это были редкие моменты, обычная скучная бракоразводная рутина выматывала меня. Работал, как робот, вечером объедался в Junk Food & Сo. Наблюдая каждый день за гибелью института брака, я начал сомневаться и терять веру в мечту. Я видел, как все вокруг стремятся к одному и тому же и как часто это ни к чему хорошему не приводит. Прогуливаясь по знакомым улочкам, видел некоторые дома, из которых неоднократно только лишь за время моей короткой практики юриста выселялись разведенные пары. Дом приходилось продавать, туда вселялись новые счастливые пары, и вот уже снова все по кругу. Пластмассовое счастье, такие же цели и желания. Тогда я осознал, что не хочу больше так жить. Чувствовал, что весь сценарий моей жизни мне кем-то или чем-то навязан. Начал осознавать себя внутри лжедекораций. Ощущал притворство и бутафорскую природу всего происходящего вокруг. И я спросил себя: «Если все вокруг лицемерие, так почему бы мне не простить себе собственное лицемерие? Почему бы мне не взять от жизни то, чего я действительно хочу?» Жизнь должна быть праздником, игрой и достижениями. Я должен быть на гребне собственного счастья, а не в загоне для скота. И я задался вопросами: «Что дальше, Расти? Если ты не хочешь идти завтра на эту гребаную работу, то как мы прокормим себя? Чем будем заниматься? Чего ты хочешь от жизни? Что приносит тебе удовольствие?». Я сидел на стуле в трусах и размышлял вслух. Напротив меня на кровати лежали джинсы, те самые, в которых я собирался идти на работу. Между моим вдохновением, желанием изменить свою жизнь и нелюбимой работой лежала пара джинсов. Это были классические Levi’s 501. Те самые джинсы, гордость нации, классика, признанная всем миром. Я мог просто надеть их и пойти смиренно на работу. Но я смотрел на них и вспоминал историю Ливая Страусса. Эта вдохновляющая история успеха не покидала меня. Я хотел прочесть аналогию в наших судьбах. Хотя судьба – это слишком фатально, ведь Ливай строил свою жизнь сам, не плывя по течению. Этот нищий иммигрант – немецкий еврей, прибыл в страну ни с чем, но в итоге стал одним из ее королей. Мои предки тоже недавние иммигранты. В годы золотой лихорадки Ливай прибыл в Сан-Франциско. Город был переполнен золотоискателями со всего мира, движимыми желанием разбогатеть. Но Ливай приехал не на рудники, он приехал торговать тканью, его клиентами были местные портные. Это была золотая жила – крепкие, надежные и доступные каждому рабочему штаны. Люди приезжали за своим счастьем, кому-то везло, они находили золото и уезжали домой жить беззаботной обеспеченной жизнью. Другие счастливчики проигрывали огромные состояния в азартные игры тут же на месте и оставались ни с чем. История говорит, что ни один современный успешный бренд или богатая семья не имеют корней своего богатства именно с того самого золота. Но существует огромное количество брендов и семей, ныне существующих и имеющих свое успешное начало именно с тех лет, и все они образовывались и вырастали за счет деятельности, связанной с обслуживанием потребностей региона в ту самую эпоху. Это был самый быстрорастущий с экономической и демографической точки зрения регион. То есть все золото в конечном счете оседало в карманах этих компаний. Золото добывалось и там же по большей части и тратилось. Люди обживались, не хотели уезжать, строили дома, заводили семьи. Это напоминает мне Голливуд. Лос-Анджелес, в который я приехал в поисках своего золота, своей лучшей жизни. Здесь сосредоточен мировой шоу-бизнес, сюда стягивается народ со всего света, так же как когда-то золотоискатели в Сан-Франциско. Здесь живут успешные люди, нашедшие здесь свое золото. Здесь же его они и тратят. Ливай нашел, что предложить золотоискателям. А что же могу я? Что я умею делать хорошо? Юриспруденция и психология? Мне приятно, когда я разрешаю чью-либо проблему, мне нравится давать советы, видеть благодарность в глазах людей. И после этих размышлений ко мне пришла-таки идея: жители Лос-Анджелеса – это мои золотоискатели, и у каждого из них куча проблем, которые они могут помочь друг другу решить. Но у них нет такой социализации между собой, как у меня с каждым из них отдельно. В этом направлении мне и стоит двигаться. У меня сотни контактов, и каждого из них я могу использовать, и каждому из них я могу помочь, свести друг с другом.

В то время, когда я начинал свою деятельность, не было повсеместно доступного простым смертным интернета и не было такого огромного количества аутсорсинговых компаний. В то время информация передавалась из уст в уста, работало сарафанное радио. Я вдохновился идеей, надел джинсы и пошел на работу. Но теперь я чувствовал легкость, я увидел свой путь, и мне не терпелось начать делать первые шаги в этом направлении. Этот день стал для меня знаковым, моя жизнь начала меняться, приобрела смысл и вдохновение. Мое переосмысление своего места в этой жизни было лишь частью сюрпризов того дня. В тот день я встретил Кэрол Ингрид Якобсон.

Глава 4. Брызги кипятка на оголенный мозг

Господь украл у меня идею любимой

женщины, когда создавал тебя

Расти принес нам еще кофе и продолжил рассказывать:

– Я опаздывал в офис, но мне было все равно, уже не опасаясь ни за что в своей жизни, я чувствовал стержень внутри себя. Сила и уверенность поселились во мне. Я ощущал внезапные перемены, воздух вокруг меня будто вибрировал, наэлектризовавшись. И это была вовсе не вера в успех, светлое будущее или удачу. Это был контроль, я четко понимал, что теперь в силах контролировать свою действительность, осознавал, чего хочу и куда двигаюсь, это незнакомое ощущение переполняло меня, пьянило, приводило в полный экстаз. Я был ученым снобом по своей сути. Психология – это наука, которая пытается все объяснить, она не подразумевает и не признает по самой своей природе никакой метафизики и мистики, эзотерики и экзистенциальности. И для меня, как для закоренелого апологета взглядов и мировоззрения данной школы, такие новые ощущения стали откровением. Это словно часть твоей души оправилась от инсульта или словно ты немой художник, любящий все краски этого мира, вдруг обретаешь дар речи и можешь выразить свои эмоции вслух.

«Отвали, чертов еврей», – это были первые слова Кэрол, адресованные мне. Я поднялся на этаж нашего офиса. У нас было помещение, которое включало в себя приемную и несколько кабинетов. Единственное, что мне нравилось в этом здании на нашем этаже, – это то, что автомат с шоколадками и кофе был рядом с входом в наш офис, и то, что можно было перекинуться по пути от моего кабинета до автомата, а потом и на обратном пути, парой фраз с нашим секретарем Ли Сан. Она была очень исполнительной и работала за небольшую плату. Босс взял ее на должность секретаря, даже несмотря на проблемы с языком, – азиатки были его фетишем. Я проходил мимо Ли Сан и старался подкинуть ей новые разговорные слова и фразы. Новые знания приводили ее в восторг. Мне нравилось быть наставником, иметь авторитет в ее глазах. Я самореализовывался как наставник, и она, в свою очередь, была мне благодарна. Позже у нее с боссом была своя большая история.

Кофе и сахар были моими друзьями во временных форточках между работой с клиентами. Стаканчик кофе со сливками и шоколадный батончик – мой традиционный и изысканный завтрак. И вот я поднимаюсь на этаж и направляюсь к автомату за своей наградой, теребя в ладони заранее подготовленные монеты. На лавочке в коридоре сидела прекрасная юная особа. Я не видел в своей жизни девушки красивее, и мой мозг отказывался признавать, что в принципе красивее в природе кто-то может быть. Девушка сидела, насупившись, взгляд усталый и обреченный. Красные уставшие глаза и слегка опухшее от слез лицо беспомощно маскировали ее привлекательность. Голубоглазая, бледная, ее длинные густые русые волосы были взъерошены по сторонам. Нос с легкой горбинкой, худощавая, с выраженными скулами, как у манекенщиц. Несколько прядей волос были заплетены в африканские косички. На запястье вязаный браслет с надписью «Я не ем…», дальше не разобрать. У меня было лишь несколько секунд, чтобы уловить все эти детали. От нее пахло обаянием. Казалось бы, еще за квартал от здания офиса я уже что-то предчувствовал. Казалось, мир изменился, я ощущал нутром надвигающиеся перемены. Но я списал все это на мое одухотворенное настроение, я не ожидал резких перемен. Упивался своим вдохновением и собирался плавно, без резких скачков, менять свою жизнь. Я влюбился в нее с первого взгляда, так легко и мгновенно, что даже не осознавал этого сразу. Это чувство к ней, словно впечаталось в мою ДНК, разум и сердце, и всюду, куда только это возможно. Мне не надо было ставить себя перед этим фактом, констатировать перед самим собой, что я влюбился, ставить себе диагноз. Любовь к ней в один миг стала той частью меня, которую не надо было принимать или объяснять. Любовь к ней – это как фантомная и неотделимая часть меня. Еще даже не познакомившись, не зная ее души, характера, я полюбил ее. В этом чувстве не было похоти и сексуального влечения, я бы отдал ей все, не прося ничего в ответ. С тех пор не было ни дня, чтобы я не думал о ней, тем более что история на этом далеко еще не закончилась. У меня в тот момент не присутствовало ни страха, ни рассудка, ни логического мышления. Автомат готовил мой кофе. Я не думал о том, чтобы заговорить с ней, не искал лучшей стратегии. Струйка кофе наполняла мой стаканчик, шоколадная пена обещала мне блаженство. Я просто видел ее страдания и предложил ей кофе. Возможно, я не осознавал ее состояния, так как сам был максимально одухотворенным и открытым. Возможно, на моем лице сияла идиотская улыбка счастья, которая никак не коррелировала с ее эмоциональным и физическим состоянием в тот момент. Но в ответ были те самые: «Отвали, чертов еврей!» Она посмотрела мне в глаза, и это был взгляд человека, который был готов на все, чтобы отстоять свою неприкосновенность, свое личное пространство. Это была львица: раненая и оттого максимально опасная. От неожиданности меня замкнуло. Смятение, удивление, обида, отсутствие логического смысла в ответе и грубость – все это вылилось на меня в одночасье. Помимо этого, я понимал, что девушка, которая мне безумно нравится, здесь и сейчас оборвала всякую надежду и возможность даже просто познакомиться, не говоря уже о чем-то большем. Все эти чувства и мысли во мне взорвались в течение доли секунд. Брызги кипятка на оголенный мозг – такое описание я дал произошедшему. После я получил объяснение. Но в тот момент я смог лишь выдавить сухое и безжизненное: «Простите», одновременно протянув руку к спасительной ручке двери, ведущей в приемную.

Через мгновенье я вошел в офис, в приемной меня уже ожидали первые клиенты. Это были Свен Якобсон и его супруга Доротея Фольчинелли Якобсон. Ли Сан поприветствовала меня и, превозмогая свои лингвистические возможности, постаралась максимально выразительно представить мне наших гостей. Но получалось ужасно. Ужасно смешно. Это привело меня в чувство. Она произносила имена максимально выразительно и четко, но акцент и ударения превращали все в кашу. В несъедобную на вкус для ушей кашу. Ее слова были быстры и ловки, словно монахи Шаолиня, затем внезапно они спотыкались и лопались, как мыльные пузыри в объятиях у детей в парке аттракционов. Я смог переместить фокус внимания с событий, произошедших секундами ранее в коридоре, и сосредоточиться на клиентах. Похоже, что супруги Якобсон уже познакомились с Ли Сан и их не смущало ее произношение. Впрочем, как мне показалось, они вообще не уделяли пристального внимания происходящему вокруг. Миссис Якобсон эмоционально жестикулировала и шепотом высказывала какие-то претензии и недовольство мужу. Эта женщина – итальянка, Фольчинелли в девичестве. Необыкновенно красивая: зеленоглазая брюнетка, ее черная как смола коса покорно свисала по спине до самой поясницы. Все помещение было просто заряжено энергией ее эмоций. Монолог между супругами продолжался, шепот-крик вибрировал, отскакивая от стен, и врезался в уши всем присутствовавшим своим шипением. Даже Ли Сан, которая с трудом общалась по-английски на простые бытовые темы, казалось, понимала в тот момент каждое слово, смутившись, не знала, как поступить, опасаясь прерывать диалог супругов. Теперь уже диалог, так как мистер Якобсон произнес фразу: «Обсудим это с ней». Мужчина сидел спокойно и сосредоточенно смотрел в никуда. Я узнал в его обреченном и усталом взгляде глаза той самой девушки, которая минуту назад сначала подарила мне крылья и возвысила до небес, а затем окунула в кипящую лаву и превратила в безногую сороконожку. Это были ее глаза. Глаза ее отца. Мистер Якобсон – мужчина, как ты сам понимаешь, скандинавского происхождения, крупного телосложения, высокий и достаточно стройный, с голубыми глазами, светлыми волосами и легкой небритостью, выражавшейся блеском золотой щетины на свету. Он напоминал бога Тора из комиксов и мифологии. Мистер Якобсон заметил меня и Ли Сан и, словно пробудившись от гипноза жены, одернул ее. Мы поприветствовали друг друга. Теперь уже, говоря в полную силу, миссис Якобсон не оставила во мне ни капли сомнения в том, что она является матерью той самой девушки. Это был тот же голос. Факты склеивались в единую картину, и мне оставалось лишь подмечать их подтверждение. Однако супруги пришли за консультацией по бракоразводной процедуре. Миссис Якобсон задавала огромное количество вопросов, стараясь подбирать самые острые, создавая своеобразную драму из каждого. Каждый следующий вопрос был новым актом в драматической пьесе. Всякий, раз задавая вопрос, она следила за реакцией мужа, словно пытаясь вывести его на эмоции, нащупывая болевую точку. Она спрашивала об алиментах и, не давая ответить на вопрос, тут же рассказывала о подробностях их семейной жизни. Так я узнал, что алименты полагаются их младшему ребенку – сыну Марко. Ты ведь не забыл своего приятеля Марко, Винсент? – Расти посмотрел на меня, вопросительно ухмыляясь. – А на колледж для дочери Кэрол у них деньги давно уже были, но та ничего и слышать не хотела о юридическом или экономическом образовании. Вместо этого она хотела изучать океан и прочую чушь.

* * *

– Я работала на трех работах, когда приехала сюда. Днем училась, по вечерам мыла полы в Junk Food & Сo, затем шла на ночное дежурство, а по выходным работала нянечкой. Готовилась к экзаменам, когда детишки клиентов засыпали, и не могла даже мечтать о таких возможностях, которые мы сейчас даем ей, – эмоционально выпалила миссис Якобсон, уже не сдерживая слез. В такие моменты мистер Якобсон брал супругу за руку, и та успокаивалась на некоторое время.

Затем на нее накатывала новая волна эмоций: – И он ее постоянно защищает! – она кивнула в сторону мужа. – Работает сутками напролет: уходит в семь утра, целует детей и исчезает. Затем возвращается около восьми вечера, когда семья собирается к ужину. Мы мило беседуем, и все счастливы. Дети в нем души не чают, потому что не видят его сутками, а я целый день сражаюсь с ними и бесконечными бытовыми проблемами! И так уже 18 лет!

– Милая, ты наш ангел и хранительница очага, – мистер Якобсон благодарно взглянул в сторону жены.

А та продолжала:

– Ему не звонят с жалобами учителя и соседи, он редко сталкивается с нескончаемыми капризами детей! – миссис Якобсон снова заводилась с пол-оборота.

– Не драматизируй, Доротея! Наши дети редко ввязываются во что-то дурное, ты хорошо их воспитала. Мы все были подростками, все со своими болезнями и дурью, – мистер Якобсон старался сгладить углы.