Прощальный поклон ковбоя

Хотя мы с Густавом и взяли себе новые фамилии, одежку мы не поменяли, и всякому было ясно, что мы не врачи, не адвокаты и не индейские вожди: любому из них в поезде обрадовались бы больше, чем нам.

– У носильщика спрашивайте, – раздался грубый ответ. Я мог лишь догадываться, что голос принадлежал кондуктору, потому что шевеления губ было не видно: они прятались за переходящими в козлиную бородку густыми усами, закрывавшими рот и подбородок кустистой черной с проседью порослью.

– Как думаешь, может, дать ему хорошего пинка? – спросил я у Старого, когда кондуктор отошел и принялся за что-то отчитывать проводника багажного вагона. – Я к тому, что на то они и бляхи, чтобы иногда злоупотреблять властью, верно?

Густав не ответил. Он задумчиво рассматривал ступеньки, ведущие вверх, в вагон.

– Передумал? – спросил я.

Он как будто только и ждал от меня толчка.

– Нет. Тут и думать не о чем. – И, ухватившись за поручень, втащил себя в вагон. Потом развернулся и протянул вниз руку, будто это мне требовалась помощь. – Ну что, идешь?

Брат не часто задает мне такой вопрос: обычно он просто шагает вперед, как будто я что-то вроде запасной шпоры у него на сапоге. Кажется, Густаву даже не приходит в голову, что в один прекрасный день я могу пойти своим путем. Однако сейчас эта мысль его посетила, как посетила и меня.

Впрочем, мысли не всегда значат так уж много. Думать можно что угодно, но есть незыблемые правила. Например, не бросать брата. И тут был как раз такой случай.

Я ухватился за протянутую руку Старого и позволил ему втащить меня в вагон «Тихоокеанского экспресса».

– Добро пожаловать на борт, – сказал Густав, когда мои ноги оказались на площадке.

– О, благодарю вас, мистер Холмс.

Он отпустил мою руку и слегка улыбнулся.

Тогда я еще не знал, что нескоро снова увижу улыбку брата.

Глава пятая

«Тихоокеанский экспресс»,

или Мы устраиваемся в поезде и сразу расстраиваемся

Когда-то, первый и единственный раз в жизни, я совершил поездку по железнодорожной ветке компании «Атчисон, Топека и Санта-Фе», где вагоны, как и следует ожидать, заплатив два доллара за проезд из Пибоди, штат Канзас, в Додж-Сити, были набиты самой изысканной публикой. Фермеры, солдаты, ковбои, карманники и торговцы шарлатанскими снадобьями теснились от стены и до стены и практически от пола до потолка. И тем не менее никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким.

Всего за несколько недель до того наводнение стерло с земли Амлингмайеров – и ферму, и семью, – и я ехал к единственному родственнику, оставшемуся у меня к западу от Миссисипи. Мы с братом не виделись четыре года, с тех пор как он решил стать ковбоем, и я боялся, что не узнаю Густава – или что он просто не придет и узнавать будет некого. Единственной гарантией его появления был клочок бумаги: телеграмма, бланк которой он никогда не смог бы заполнить сам.

Густав, конечно, появился. Я заметил его сразу же, как сошел с поезда. Он изменился, но стал только больше самим собой: видавший виды, раздражительный и угрюмый.

Но, что самое главное, он приехал. Приехал за мной. И с тех пор всегда был рядом, куда бы нас ни заносило. Значит, если Старый решил, что нам место в «Тихоокеанском экспрессе», так тому и быть.

Что касается самого экспресса, то в нем было гораздо красивее, чем в том, первом, поезде. Вагон, в котором я ехал из Пибоди, мог соперничать роскошью разве что с курятником: облупившаяся краска, запах пота и дыма, занозистые сиденья, в сравнении с которыми церковные скамьи показались бы пуховыми перинами.

«Тихоокеанский экспресс» представлял собой нечто совершенно иное. Пульмановский вагон, куда поднялись мы со Старым, мог бы стать вестибюлем роскошного отеля, который сжали наподобие гармошки. По бокам тянулись ряды диванов с обтянутыми красным бархатом соблазнительными выпуклостями. Сверху шли украшенные изящной резьбой панели темного дерева, словно двери, опрокинутые набок и уложенные друг за другом. За ними – я знал это из статей в «Харперс» о путешествиях – скрывались спальные полки, которые проводники опускали на ночь. Казалось, когда придет время, вместо того чтобы карабкаться на верхнюю полку, можно будет просто запрыгнуть туда, чуть-чуть согнув колени, – таким толстым и упругим был ковер на полу.

Я бы так и стоял, впитывая в себя всю эту красоту, – чтобы перебить зудящие сомнения насчет того, стоило ли вообще садиться в поезд, – но другим пассажирам пялиться было не интересно, им не терпелось пройти дальше. Суета нарастала с каждой секундой, а извинения, которыми сопровождались толчки и тычки локтями, звучали все менее искренне. Казалось, если мы сейчас же не найдем наши места, нас просто выпихнут через ближайшее окно.

К счастью, помощь отыскалась легко. Все до единого пассажиры были белые, в темных костюмах, поэтому негр-проводник в накрахмаленной белой куртке выделялся, как снежок в полном ведре угля.

Вполне возможно, проводник – худощавый малый средних лет, представившийся Сэмюэлом, – жаловал ковбоев не больше, чем кондуктор. Однако он дружелюбно заговорил с нами и, выхватив у меня из рук саквояж, повел нас по узким проходам и тамбурам поезда.

– Вам, джентльмены, туда. В двух последних спальных вагонах мест нет: семьдесят два пресвитерианца из Сан-Рафаэля, Калифорния. Будем слушать гимны до самого Окленда! Они возвращаются… прошу извинить, мэм… с Колумбовой выставки в Чикаго[11]. Мы уже несколько месяцев возим людей на выставку и обратно. Так вот… да, сэр, немедленно принесу… видите, здесь веревка. Это сигнальный шнур. Для тормоза. Идет до самого машиниста. Не дергайте за нее, если не хотите, чтобы на вас свалился сосед. У нас… сэр, в углу есть плевательница, будьте так добры… новые пневматические тормоза. Еще спасибо за них скажете, когда покатим вниз в долину Сакраменто на скорости шестьдесят пять миль в час! Вот мы и пришли: ваши места. Устраивайтесь поудобнее. Если что понадобится – кстати, у вас немного усталый вид, сэр, если позволите заметить, – сразу зовите Сэмюэла!

Несмотря на всю свою занятость, проводник не уходил и продолжал стоять, широко улыбаясь, даже после того, как мы с Густавом устроились на небольшом диванчике, который нам предстояло делить.

– Спасибо, Сэмюэл, – поблагодарил я. – Вы были невероятно любезны.

Негр кивнул, и его улыбка приобрела неестественно напряженный вид.

– Ага, спасибо, – пробормотал Старый, ерзая на сиденье в попытках устроиться поудобнее. Он весь взмок и явно нервничал, а нависший над ним стервятником Сэмюэл явно не способствовал комфорту.

Кто-то откашлялся, и, обернувшись, я увидел джентльмена лет сорока в клетчатом костюме, который добродушно-насмешливо смотрел на меня через проход. Лицо у него было розовым и плоским, как ломоть ветчины, а на голове возвышался помпадур[12] столь впечатляющих размеров, что я не удивился бы, обнаружив там великого путешественника Сигерсона[13] с проводниками-туземцами, карабкающегося на вершину волосяной горы.

Джентльмен поднял руку и потер указательным и средним пальцами о большой.

– О! – Я засунул руку в карман и выудил пенни. – Вот, пожалуйста.

Монетка смотрелась столь маленькой и жалкой в ладони длинной руки Сэмюэла, что он вроде бы даже не сразу разглядел ее там.

– Благодарю вас, сэр, – наконец кисло выдавил он. И поспешил прочь, чтобы помочь облаченной в траур вдове дальше по проходу загнать ее сыновей, парочку хохочущих кудрявых близнецов, на сиденья.

Взглянув на своего учителя этикета, я сразу понял, что первый экзамен провален.

Он качал головой и хихикал: такова была оценка моих чаевых.

– Лучше нет друга в долгом путешествии на поезде, чем любезный проводник, – заметил он. – И если хотите, чтобы он оставался вам другом, лучше время от времени раскошеливаться на десятицентовик.

– Это что же, надо давать взятку, чтобы проводник делал свою работу? – простонал Старый, не отрывая взгляда от вдовы. Она была в полном трауре и с вуалью, и шуршание черного крепа, обрамляющего длинные юбки, напоминало скорбный шепот.

– Это не взятка, а благодарность, – жизнерадостно ответил наш попутчик, выдержав уважительную паузу, пока вдова проходила мимо. – Я по роду занятий коммивояжер, на одном месте подолгу не задерживаюсь. А когда проводишь столько времени в тесных вагонах поездов, будешь признателен всякому, кто сделает твою жизнь хоть чуточку комфортнее. Да что там, вряд ли найдешь на всей Южно-Тихоокеанской железной дороге хоть одного разъездного торговца, который даст проводнику меньше пяти центов за одно только «здравствуйте».

Коммивояжер продолжал распинаться на эту тему – и на другие – еще несколько минут. Как выяснилось, его звали Честер К. Хорнер и последний месяц он провел на Колумбовой выставке, рекламируя «чудо-пищу будущего»: якобы чудодейственную «здоровую пасту», изготовленную из вареного арахиса. Означенное варево – «ореховое масло» – по описанию не показалось мне ни чудесным, ни хотя бы съедобным, но Хорнер проповедовал его достоинства с таким евангелическим рвением, что я все же согласился попробовать немного за ужином.

Это был один из немногих моментов, когда собеседник позволил мне вставить слово: торговец так разошелся, что едва не утопил меня в потоке своего красноречия. Впрочем, я не возражал. Все знают, что я и сам люблю нагородить с три короба, поэтому всегда ценю это мастерство в других. Старого, однако, Хорнер лишь раздражал, и через пару минут брат перестал даже делать вид, что слушает.

Вместо этого он практиковался в своем холмсианском мастерстве: разглядывал рассаживавшихся по местам пассажиров.

Старый высматривал хромоту, пятна на рукавах, потертые портфели – все, что могло пролить свет на жизненные обстоятельства незнакомца или его душу. Но через какое-то время я почувствовал, как Густав напрягся, и понял: братец увидел нечто такое, чего видеть не хотел.

Мы сидели лицом к хвосту поезда, и сиденье прямо напротив нас до сих пор пустовало. Но вот появился некто, намереваясь его занять, и Густав пришел в ужас по той же причине, по которой я пришел в восторг: некто оказался симпатичной молодой леди.

Конечно, если вы чопорны и старомодны, непосредственное соседство одинокой женщины достаточно юного возраста с двумя незнакомыми мужчинами сомнительного класса может показаться не вполне приличным. И я боялся – а Старый, похоже, надеялся, – что леди тоже найдет его таковым, поскольку она немного замешкалась, переводя взгляд со своего места на нас.

– Добрый день, мисс, – сказал я, вскакивая на ноги. – Если угодно, ради вашего удобства мы попросим проводника пересадить нас на другие места.

Я сыграл ва-банк в надежде, что галантность предложения освободит нас от необходимости выполнять его.

– Благодарю вас, но меня ваше общество ничуть не стеснит, – ответила молодая женщина, и ее улыбка говорила, что она рада каждой возможности шокировать блюстителей нравов.

Она принялась устраиваться на сиденье напротив, а Старый пробормотал приветствие – даже не вполсилы, а в осьмушку силы – и сразу же отвернулся к окну, переключив внимание на последних запоздавших пассажиров.

– Боюсь, мой брат не слишком общителен, мисс. Он плохо себя чувствует, – поспешил объясниться я. – Зато я говорю за двоих, так что скучать вам не придется.

Знаю, это было дерзко, но улыбка задержалась на лице нашей спутницы, как бы приглашая к продолжению разговора. К тому же девушка была так чертовски мила, что я, пожалуй, попытался бы очаровать ее даже в том случае, если бы она хмурилась или злобно брызгала слюной. У нее были большие карие глаза и крепкий, слегка вздернутый носик, а в уголках полных губ таилась шаловливая улыбка, которая намекала на озорство юности, хотя пассажирка была явно старше меня. На вид я дал ей двадцать пять – ближе по возрасту к Густаву, чем ко мне. Темные волосы красавицы были собраны в пучок, открывая… м-да, если я пущусь в описание ее длинной стройной шеи, выйдет уж вовсе непристойно, поэтому скажу лишь, что внешность ее была весьма приятной для глаза.

Так что можете себе представить, как меня обрадовал смешок, которым она ответила на мою тираду.

– И отчего это мне кажется, что вы не преувеличиваете, мистер?..

– Амли… ай! …олмс.

– Простите?

– Холмс, – повторил я, вытаскивая носок сапога из-под каблука Старого. – Отто Холмс. А это мой брат, Густав. С кем имеем удовольствие познакомиться?

– Диана Кавео.

Я уже собирался ответить словечком «очаровательно» – неуклюжей претензией на светскость, позаимствованной из какой-то журнальной статьи о высшем общества. К счастью, опозориться окончательно я не успел, поскольку всех отвлек шум, поднявшийся в конце вагона.

По проходу шел человек, и с каждым его шагом недовольный ропот становился все громче. Это был невысокий, безобидного вида мужчина в очках и безупречно сшитом костюме преуспевающего бизнесмена. При нем не было ни пистолета, ни открытой бутылки виски, и от него не пахло ни навозом, ни помоями, ни дымящейся серой. Тем не менее его появление в поезде явно вызвало у большинства отвращение. Видите ли, мужчина этот совершил непростительную в приличном обществе ошибку: он имел наглость родиться китайцем.

– Китаец вернулся, – раздалось недовольное ворчание одного из пассажиров. – И нового друга с собой притащил.

– Ну право же, – хмыкнула его соседка. – Двести долларов за билет, и к нам подсаживают этих. – Последнее слово она подчеркнула особо.

Если вид китайского джентльмена развязывал языки, то внешность шедшего за ним «друга» быстро завязывала их обратно. Это был сухопарый, небрежно одетый тип, глаза которого метали молнии на всякого, чье ворчание становилось слишком громким.

– Ба! – прошептал Густав, завидев его.

Я произнес гораздо больше слов, ибо сразу узнал спутника китайца – несмотря на удивительный факт, что за какие-то четыре часа типу удалось отрастить висячие черные усы.

– Какая встреча! Рад видеть вас снова, мистер Локхарт!

Китайский джентльмен скользнул на одно из свободных мест в следующем ряду за мисс Кавео, а Берл Локхарт задержался у сиденья напротив. Он некоторое время пялился на меня, не то силясь вспомнить, не то решая, стоит ли вспоминать.

– Вы меня с кем-то путаете, – наконец изрек он. – Моя фамилия Кустос.

После чего повернулся к нам спиной и сел.

– Посадка заканчивается! – проорал кондуктор.

Заверещал свисток. Вагон дернулся.

«Тихоокеанский экспресс» отправился в путь.

Глава шестая

Расстройство,

или Поезд отправляется, а мы не справляемся

Я повернулся к брату, чтобы поинтересоваться его мнением насчет «Кустоса», но Густаву уже было не до того. Он уперся руками в стекло, за которым уплывала назад платформа, и часто-часто дышал.

– Тебе дурно? – спросил я.

– Нет-нет, – прохрипел он, не отрывая взгляда от стрелок, запасных путей и грузовых вагонов, мимо которых мы проезжали. – Просто… – Он сглотнул, пытаясь успокоить дыхание. – Сейчас пройдет.

– Ну, если не пройдет, давай что-нибудь предпримем. Например, сойдем с поезда.

На сей раз Старый смог издать в ответ только глухое рычание.

Я невольно покосился на мисс Кавео и обнаружил, что ее взгляд прикован к нам.

– Я ведь говорил, моему брату нездоровится, – поспешил объяснить я. – К тому же мы не слишком часто путешествуем поездом.

– Так я и подумала, – ответила она несколько прохладнее, чем минуту назад. – Позвольте спросить, а что привело вас в «Тихоокеанский экспресс»?

Я открыл рот, не успев подумать, что именно вышеупомянутый рот может сказать, и замер с отвисшей челюстью, поняв, что заготовленного ответа у меня нет.

– Хм-м…

– Дела, – вмешался мой брат, поворачиваясь к мисс Кавео. Он не мог заставить себя взглянуть ей в глаза, поэтому вместо этого обратился к сумочке, лежавшей у нее на коленях. – Вам это будет неинтересно, мисс.

– Не спешите с выводами, мистер Холмс. Интересы у меня весьма широкие.

Прямое обращение леди, да еще и именующей его ни много ни мало мистером Холмсом, многократно усилило застенчивость братца, и его взгляд опустился еще ниже, как будто он вел разговор с туфлями леди. Поскольку Густав был не в силах смотреть выше ее лодыжек, мисс Кавео снова обратила свое внимание на меня.

– И какого рода дела у вас в Калифорнии?

У меня все еще не было ответа. К счастью, он мне и не понадобился. Нас прервал худой долговязый парень, появившийся в конце вагона и неожиданно громко провозгласивший:

– Всем добрый вечер!

На пареньке была синяя форма с начищенными до ослепительного блеска пуговицами, а на голове красовалась кепка с выгравированной на латунной пластинке надписью «Разносчик». Он шел по проходу вприпрыжку, словно его тощие ноги были сделаны из резины, и содержимое плоского подноса у него в руках гремело, как камушки в консервной банке.

– А вот и я, Кип! – объявил разносчик. – Вода со льдом, мороженое, леденцы, туалетные принадлежности, все достойные журналы, известные мужчинам, а также парочка недостойных! Что вам нужно – все достанем! Кипа зовите, товар купите – только деньги платите! Без обмана и торга, все недорого!

Кип остановился у нашего сиденья и повернулся к нам с приветливой улыбкой. Когда он разглядел нас с братом как следует, улыбка стала еще шире, и, как мне показалось, я понял почему. Мальчишке было лет четырнадцать-пятнадцать – тот возраст, когда ковбои еще видятся вольными рыцарями прерий, ведущими полную отваги и приключений жизнь. В действительности, конечно, ковбои лишь измученные бродяги, за гроши ломающие горб на изнурительной работе, но попробуй-ка сказать такое парню, прочитавшему хоть один выпуск «Библиотеки Дика из Дэдвуда»[14].

– Сэмюэл передал, что кого-то из вас мутит, – сказал Кип. – Чем могу помочь?

Я пожал плечами.

– Ну разве что у тебя сыщется снадобье от упрямства. Как по мне, причина хвори именно в нем.

– Само пройдет, – буркнул Старый.

– Ничего страшного, дружище. Не стоит стыдиться. У пассажиров сплошь и рядом крутит живот. – Кип извлек из ящика бумажный пакетик и протянул его Густаву: – Попробуйте. Мятные леденцы. Народ божится, что помогает. За счет заведения.

Брат взял пакетик и пробормотал благодарности, но доставать леденец не спешил.

– У тебя, случаем, нет последнего выпуска «Харперс»? – спросил он.

– Какой же я иначе разносчик? – Кип покопался в своем товаре и быстро вытащил журнал. – Двадцать центов, пожалуйста.

– Двадцать центов?!

– Надо было спрашивать, пока поезд не отошел от станции, – ответил Кип. – Тогда было еще двенадцать.

– А когда доедем до гор, сколько будет? – спросил я. – Целый доллар?

– О, я даже не пытаюсь продавать журналы после Рино, – ухмыльнулся парень. – Никто не сможет их себе позволить, разве что в поезде окажется Рокфеллер.

Пока я пререкался с Кипом, Старый выкопал два десятицентовика и вложил их в протянутую ладонь разносчика.

– Загляну потом узнать, помогли ли мятные леденцы, – сообщил парень и подмигнул, как бы добавляя: без обид, бизнес есть бизнес. Он отдал журнал и пошел дальше, расхваливая леденцы, орешки и «поучительное чтение, мили так и тают».

Именно этого Густав и жаждал – чтения, чтобы таяли мили. Он нетерпеливо пролистал журнал и ткнул пальцем в страницу:

– Вот!

Братишка хоть и неграмотный, но не слепой: он нашел портрет Шерлока Холмса рядом с новой повестью товарища великого сыщика, доктора Ватсона.

Мисс Кавео чуть подалась вперед, чтобы посмотреть, на что показывает Старый.

– Шерлок Холмс? – Она взглянула на брата с веселым удивлением. – Вы его поклонник?

Густав так покраснел, что лицо почти слилось с волосами.

– Да, – буркнул он.

Сидевший у леди за спиной Берл Локхарт издал стон – нечто среднее между лошадиным ржанием и злобным козлиным блеянием. Он находился в пределах слышимости, и я разобрал нечто вроде «пудель британский».

– В мире нет сыщика, который мог бы сравниться с мистером Холмсом, – проговорил Старый, чуть возвысив голос. Он впервые посмотрел леди прямо в глаза, но было ясно, что обращается он к кое-кому другому. – Ни единого.

Издав новый стон, Локхарт вскочил и зашагал по проходу прочь, бросив китайца, который, оглянувшись, нервно смотрел ему вслед.

– Я тоже очень уважала Холмса, – сказала мисс Кавео Густаву, не обращая внимания на выходку Локхарта. – Вряд ли мы увидим равного ему сыщика.

– О, я в этом не так уж уверен, – возразил Старый. Не знаю, что он имел в виду: собственные дедуктивные способности или неизбежное возвращение своего героя. Будто двенадцатилетний мальчишка, отказывающийся принять, что Санта-Клауса не существует, братец продолжал питать трогательную уверенность, что Холмс жив, хотя всему миру было известно обратное.

– Он вам, случайно, не родственник? – спросила мисс Кавео, распахнув глаза в притворном удивлении.

– Седьмая вода на киселе, – отшутился я. – Хотя, думаю, каждый с фамилией Холмс скажет то же самое.

Леди усмехнулась и указала на журнал в руках Густава.

– И как же называется новая повесть о вашем родиче?

На сей раз братец не просто покраснел: лицо у него так потемнело, что стало похожим на один сплошной кровоподтек. Он стыдится своей неграмотности, а необходимость признаться в ней в присутствии представительницы противоположного пола наверняка лишила бы его дара речи на следующие восемьсот миль пути.

Я быстро взглянул на страницу «Харперс».

– «Горбун». – Потом покачал головой, глядя на Старого: – Не верится, что ты забыл очки в меблированных комнатах. Уже третью пару за год теряешь.

Отговорка получилась столь жалкая, что следовало бы пристрелить ее из милосердия, как Густав и поступил, полностью проигнорировав мое замечание.

– Убери пока, хорошо? – сказал он слабым голосом, закрыл журнал и отдал мне. – Сейчас у меня нет настроения.

Он откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну. С нашей стороны смотреть было особенно не на что: лишь унылая пустынная равнина, простирающаяся до сереющих вдали гор. А вот в окнах по другую сторону прохода скоро обещал появиться потрясающий вид, и вдали на юго-западе уже виднелся далекий отблеск: Большое Соленое озеро.

Что ж, поскольку Старый не интересовался ни своим журналом, ни красотами природы, меня это вполне устраивало, ведь теперь я мог посвятить все свое внимание тем красотам, которые находились прямо передо мной.

– Сдается мне, скоро нам откроются прекраснейшие виды, – сказал я мисс Кавео.

– Когда перевалим через горы Сьерра-Невада, мистер Холмс, вас будет уже тошнить от прекрасных видов, – мило ответила она. Если ее и смутила резкость моего братца, то она никак этого не показала.

– Так, значит, вам не впервой ехать в Калифорнию?

– О нет. Вообще-то я возвращаюсь домой.

– Из Чикаго?

Она кивнула.

– Приехала туда на Всемирный женский конгресс, а потом поработала волонтером в Женском павильоне на Колумбовой выставке. На обратном пути ненадолго остановилась в Солт-Лейк-Сити – нельзя же было не посмотреть Мормонскую Скинию, а вот теперь…

– Покорнейше прошу простить, что перебиваю, мисс, – Хорнер свесился через проход и влез в наш разговор, как нога коммивояжера влезает в щель закрывающейся двери. – Не мог не услышать, что вы ездили на Всемирный женский конгресс. Значит, вы суфражистка?

– Можно и так сказать, – сухо ответила мисс Кавео.

– О, признаюсь, я весьма удивлен, – проворковал Хорнер. – Если верить газетам, все суфражистки – страхолюдины и мужененавистницы. О вас же не скажешь ни того, ни другого. – И он хищно осклабился.

Минуту назад готовый помогать леди отбросить приличия, теперь я ощутил себя блюстителем нравственности, долг которого – стереть наглую ухмылочку с физиономии торговца. Однако прекрасная дама вовсе не нуждалась в рыцаре в сияющих доспехах.

– Я не питаю ненависти к мужчинам, – заявила мисс Кавео. – Хоть и нахожу некоторых из них крайне раздражающими. Особенно самонадеянных.

Хорнер расхохотался, будто девушка выдержала некий придуманный им самим экзамен.

– Этот раунд вы проиграли, мистер Хорнер, – хихикнула сидящая напротив коммивояжера матрона средних лет, одетая в строгое черное платье со сборками и высоким воротником, с тщательно причесанными светлыми с проседью волосами. Никому бы и в голову не пришло указывать такой почтенной даме на неподобающее соседство с мужчиной. – Браво, – обратила она свое полное добродушное лицо к мисс Кавео. – Нечасто увидишь, чтобы так грациозно отмахивались от мух. Вы не поверите, но когда-то они роились и вокруг меня. И особо назойливых, вроде этого молодчика, я просто прихлопывала, вот так! – И дамочка игриво шлепнула коммивояжера по колену черным кружевным веером.

Хорнер и мисс Кавео рассмеялись, и это решило дело. Милый дуэт, на который я так надеялся, превратился в оживленный квартет. Немолодая леди, представившаяся Идой Кир из Сан-Франциско, оказалась ничуть не менее говорливой, чем Хорнер. Пока мы огибали Великое озеро, поезд несколько раз останавливался набрать воды и угля, но болтовня не затихала ни на минуту.