Прощальный поклон ковбоя

– Ну? – буркнул он, указывая на записку Локхарта.

Старый пинкертон успел сложить клочок бумаги, и сначала я прочитал написанное снаружи:

П-к К. Кермит Кроу, ЮТЖД

Юнион-Стейшн

Развернув бумажку, я обнаружил, что содержание записки еще более лаконично. Послание Локхарта состояло всего из четырех букв:

ОК

Б. Л.

– Ну вот, как всегда, – вздохнул я. – В кои-то веки нам вроде посчастливилось… но нет.

Я уже собирался скатать записку Локхарта в шарик и забросить за плечо, но брат протянул руку и выхватил ее у меня из рук.

– Постой-ка.

Он уставился на бумажку, хотя для него корявые письмена Локхарта с тем же успехом могли быть китайскими иероглифами.

– Ведь все же ясно, нет? – сказал я. – Это самое короткое рекомендательное письмо, которое только можно написать. И адресовано оно в железнодорожную компанию. А именно в Южно-Тихоокеанскую железную дорогу. Мы же не будем связываться с этими сукиными детьми. – Тщетно прождав ответа несколько секунд, я уточнил: – Ведь не будем?

Старый продолжал пялиться на записку. Он пережевывал в уме некую мысль, и вкус ему явно не нравился. Но, пережевав, он ее не выплюнул.

– Думаю, всему свое время, – сказал он, встал и направился к двери.

Глава третья

267 и 268,

или Мы узнаём, кого не берут в ют

В детстве нам с братьями и сестрами не так уж часто приходилось слышать ругань. Муттер[4] грубостей не терпела и даже за простое упоминание черта могла намазать язык мылом.

Однако, когда наш фатер[5] или дядюшка Франц принимались костерить железные дороги, для того, чтобы смыть изрыгаемые ими непечатные выражения, не хватило бы и тонны щелока.

Даже наша добрая муттер иногда вторила им, хотя и ауф дойч[6], думая, что мы не поймем. Пусть это и обнажало чуточку лицемерия в обожаемой всеми нами женщине, ее можно было понять: жизнь фермера тяжела и без того, чтобы жирные толстосумы из восточных штатов драли за перевозку урожая больше, чем покупатели готовы заплатить за сам урожай.

Прошло почти десять лет с тех пор, как Густав последний раз ходил за плугом, но если речь заходила о железных дорогах, он, судя по всему, по-прежнему злился, что твой грейнджер[7]. За доказательствами ходить далеко не надо: достаточно посмотреть на мой зад, обильно украшенный набитыми седлом мозолями. Старый неизменно требовал путешествовать верхом – даже туда, куда любой другой добрался бы поездом, – и за все годы наших скитаний ни разу не допустил, чтобы мы поддержали грабительскую монополию железных дорог, задирающих цены и отбирающих землю, покупкой хотя бы одного билета.

Что объясняет, почему при первых же словах, вырвавшихся у меня, когда я догнал Густава на улице у того салуна в Огдене, наша муттер потянулась бы за куском мыла.

– Ну ладно, ладно, не кипятись, – ответил мне брат, непринужденно – даже слишком непринужденно – прислонившись к коновязи, у которой стояли наши лошади. – Надо же хотя бы узнать, что значит эта записка, разве нет?

– А если то и значит, про что я думаю? – огрызнулся я. – Работу на железной дороге.

– Тогда подумаем.

– Ты же гонял нас крюками по тысяче миль, лишь бы не отдавать этим грабителям ни единого пенни. А теперь всерьез думаешь потрудиться на Южно-Тихоокеанской железной дороге?

– Я всегда готов подумать… в отличие от некоторых, – ответил Старый, но в его голосе я уловил странное колебание.

– Если ты такой любитель думать, почему бы не подумать о том, что бесило муттер и фатера? Раздутые грузовые тарифы, разоряющие фермеров, люди, гибнущие из-за того, что магнатам жаль раскошелиться на исправные тормоза для вагонов. Ты что, все забыл?

Мой брат медленно и грустно кивнул, как человек, признающий мудрость полученного совета, но в то же время оставляющий за собой право проигнорировать его.

– Это было много лет назад, – сказал он.

– Попробуй сказать это Лютым. Ты же знаешь, они от сохи, как и наши родители. В газетах пишут, что ребята никогда не стали бы грабителями, если бы ЮТЖД в прошлом году не отобрала у них землю под новую линию.

– Ну… сколько мы работали на всяких засранцев, – вяло отмахнулся Старый. – Разница только в том, что они владели скотом, а не вагонами для скота.

– Да, но когда мы работаем на засранцев-скотопромышленников – мы ковбои. А на хрена мы сдались железной дороге? Разве что в охранники пойти, бродяг избивать.

Густав покачал головой.

– Вряд ли. Сдается мне, есть причина, почему ЮТ ищет парней вроде нас. Сам только что сказал.

Обычно мой брат не любит теоретизировать, не имея всех фактов, поскольку и мистер Холмс морщил свой длинный нос, не одобряя подобные напрасные измышления. Однако теперь Густав был готов сделать исключение, чтобы убедить меня – как, возможно, и себя самого.

– Банда Лютых, – сказал он.

– Думаешь, железнодорожное начальство собирает специальную команду?

– А как иначе, ведь Барсон и Уэлш потрошат их как свиней.

Я немного подумал. Предположение, не лишенное смысла… но это нисколько не меняло дело.

– Лютые – это яма, которую ЮТ выкопала сама себе, – пожал я плечами. – Не понимаю, с какой стати нам прыгать туда за ними.

– Чтобы подтвердить наше намерение стать служителями закона, – объяснил Старый.

– Или просто служителями, – фыркнул я.

– Это же не навсегда. Рано или поздно мы будем настоящими сыщиками.

На сей раз я лишь поднял бровь.

– Попробуй взглянуть на дело с другой стороны, – настаивал Густав. – Когда едешь на поезде, важен не сам поезд, а то, куда он тебя привезет. Понимаешь?

– А что, если вообще сел не на тот поезд?

Мне показалось, что это очень остроумное возражение, но Старый нашел достойный ответ:

– Всегда можно сойти.

Он произнес это не как прописную истину, а как обещание.

– Правда? Вот так запросто?

Густав кивнул:

– Вот так запросто.

– Если нам что-то не понравится, мы просто свалим? – уточнил я, не осознавая, что, говоря «мы», совершаю фатальную ошибку.

Брат снова кивнул.

– Ладно, – вздохнул я. – Твоя взяла. Пока что.

Старый тем не менее не слишком торжествовал по поводу своей победы. Казалось, он даже слегка сожалеет, что мне не удалось его переубедить.

Найти местную контору ЮТ оказалось несложно: она находилась в самом центре колоссальной паутины из дерева и стали, простирающейся от Огдена на полстраны. Южно-Тихоокеанская и Объединенная Тихоокеанская железные дороги, а также несколько местных линий сходились к западу от города, и их рельсы сплетались в один узел у огромной горы кирпича под названием Юнион-Стейшн. Накануне, направляясь в Огден, мы обогнули этот лабиринт, но теперь направились в самое его сердце.

Когда мы подъехали достаточно близко, чтобы слышать свистки, лязг и пыхтение поездов, лошади начали опасливо коситься по сторонам и вздрагивать – как и мой брат. Весь он стал дерганым, хотя пытался это скрыть, то и дело утираясь платком.

– Что, передумал? – спросил я.

– Просто немного нездоровится, вот и все. – Он в очередной раз промокнул лицо, уже снова взмокшее от пота. – Знаешь, когда найдем этого «п-ка» Кроу, говори лучше ты. У меня сейчас, наверное, не очень получится.

– Ну а у меня вряд ли хорошо получится клянчить работу, на которую я не хочу наниматься.

– Все равно… у тебя же язык лучше подвешен, Отто. Надо, чтобы ты взял это на себя.

Я посмотрел на Старого и встретил его взгляд, в котором читалось слово, которое он так и не смог заставить себя выговорить: «Пожалуйста».

Мой брат вверял свою мечту в мои руки. И я не мог отказать ему, сколько бы ни злился.

– Ладно, – проворчал я. – Давай сюда записку от Локхарта.

Густав хлопнул меня по спине, что случается даже не раз в сто лет, а скорее раз в тысячу. Есть еще одно слово, которое мы редко говорим друг другу, но сейчас Старый его произнес:

– Спасибо.

Мы нашли контору Южно-Тихоокеанской железной дороги, затерявшуюся в дальнем крыле станции, и я спросил полковника Кроу самым уверенным тоном, как будто мы старые приятели.

– У меня для него записка от Берла, – пояснил я прыщавому молодому клерку в ответ на его вопросительный взгляд и добавил со значением: – Берла Локхарта.

Клерк резво ускакал куда-то дальше по коридору, и я, воспользовавшись случаем, еще раз взглянул на Старого. Здесь, вдалеке от дыма и суеты депо, он немного успокоился, но лицо оставалось таким бледным, что брат походил на рыжеусый соляной столб. За пару месяцев до этого Густава тяжело ранили – он получил пулю в благодарность за свою дедукцию, – и мне подумалось, что, пожалуй, он еще не настолько оправился, как мне раньше казалось.

– Дальше по коридору, последняя дверь справа, – объявил нам вернувшийся клерк, улыбаясь, но не нам, а какой-то известной ему одному шутке. – Полковник вас ждет.

Я представлял себе мистера Кроу коренастым, с выпяченной бочкообразной грудью – вроде Эмброуза Бернсайда[8]. Но нас встретил щуплый малый, в котором едва ли уместилась бы и кружка пива, не говоря уже о бочке. Не знаю, каким полком он командовал, но служил, скорее всего, в армии генерала Мальчика-с-пальчика.

Несмотря на карликовый рост, зычности голоса Кроу было не занимать. Он рявкнул:

– Дверь за собой закройте! – И реплика прозвучала как щелчок хлыста. – Так, – сказал полковник, едва я выполнил приказ, – кто вы такие и что вам надо?

– Меня зовут Отто Амлингмайер, – представился я с, как мне хотелось бы надеяться, невозмутимым спокойствием. – А это мой брат, Густав. Берл Локхарт отправил нас к вам с вот этим.

Я вытащил записку и положил ее перед Кроу на письменный стол. Тот развернул ее, хмыкнул, потом скатал в шарик и сунул в карман темного сюртука.

– У кого-то из вас есть опыт работы в полиции? Охрана, армия, что-нибудь подобное.

Я изобразил дерзкую улыбку и похлопал по кобуре с кольтом, собираясь соорудить мало-мальски правдоподобную чушь о нашей карьере пистолеро[9]. Но, взглянув на недобрый прищур Кроу, понял, что он мгновенно учует легчайший запах гнили, и решил говорить правду.

– Боюсь, что нет, сэр. Мы просто ковбои. Повидали, конечно, всякое, но жестяных звезд никогда не носили.

Я был почти уверен, что Кроу даст нам такой же совет, что и пинкертон в котелке, забиравший Локхарта из салуна: «Валите-ка вы обратно на скотный двор, ковбои». Но вместо этого он сухо кивнул.

– Отлично. Знаете, кто я такой?

Так как честный ответ об отсутствии опыта, кажется, сработал в нашу пользу, я решил не скрывать и свое невежество.

– Не имею ни малейшего понятия, сэр, – и полковник вознаградил меня еще одним кивком.

– Верю. Превосходно. Как раз таких ребят я бы и искал, если бы искал таких ребят.

– Не понял, – растерялся я.

– Шпионов! – Кроу выплюнул это слово, словно залетевшую в рот жужжащую пчелу.

– Так, постойте. Вы думаете, что мы?.. – начал я.

Полковник отмел вопрос, взмахнув рукой с коротенькими пальцами.

– Нет-нет. Не вы. Но потому вы мне и нужны. Из-за них. Из-за шпионов.

– Простите за вопрос, сэр, – вмешался в разговор Густав, – но… чьих шпионов?

– А сами-то как думаете? – огрызнулся полковник. – Этих вонючих немытых мужланов, Барсона и Уэлша. Они раз за разом грабят наши поезда! Причем именно в те дни, когда там везут жалованье и, – он понизил голос и перешел на злой хриплый шепот, – золото. – Кроу стукнул кулачком по столу, кипя яростью, и я начал опасаться, что его разорвет, как перегретый котел. – Есть только одно объяснение: шпионы внутри Южно-Тихоокеанской железной дороги! Информаторы! Изменники, будь они прокляты!

Пока он распинался, лицо у него опасно наливалось краской, но полковнику все же удалось сделать глубокий успокаивающий вдох, прежде чем он успел схлопотать удар.

– Мы делаем все возможное, чтобы извести эту заразу под корень, но дело непростое, – продолжил он, когда краска гнева немного схлынула с лица. – На банду Лютых уже охотятся наши лучшие люди. Не могу же я просто открыть дверь и нанять новых сотрудников… тем более когда любой, кто приходит в ЮТ в поисках работы, может оказаться шпионом. Поэтому я ввел новое правило: нанимаю только тех, кого у меня нет причин нанимать и если они, в свою очередь, вовсе не хотят на меня работать.

– Так вот почему Берл Локхарт послал нас к вам, – протянул Старый. – Чтобы не ошибиться самому, вы поручили доверенным друзьям выбирать парней и гнать их сюда.

Полковник одобрил дедукцию брата кивком.

– Точно. Вижу, Локхарт сделал хороший выбор. Он, конечно, уже не тот, что раньше, но в людях пока еще не разучился разбираться. Правда… он же не был пьян, когда дал вам эту записку, а?

– Никак нет, сэр. – Я понял, что честность больше не в наших интересах: настало время безбожного вранья. – Кажется, он был немного с похмелья, но трезв как стеклышко.

– Что ж, прекрасно. – Полковник спрыгнул со стула и выпрямился во весь рост, хоть и не стал при этом выше, а затем поднял правую руку: – Повторяйте за мной: я торжественно клянусь…

Старый поднял руку. Секунду поколебавшись, я сделал то же самое.

– Я торжественно клянусь, – хором повторили мы.

– Что я не грязный ублюдочный шпион…

Мы с братом вылупились на полковника.

– Клянитесь! – гаркнул тот.

Мы поклялись.

– И что я сделаю все возможное, чтобы защитить имущество и пассажиров Южно-Тихоокеанской железной дороги.

Мы поклялись и в этом тоже.

– И да поможет мне Бог.

Густав и я повторили и эти слова, хотя мне они показались скорее мольбой, чем обещанием.

Кроу выдвинул один из ящиков стола и выудил оттуда парочку тускло поблескивающих жестянок. Одну он протянул мне, другую брату.

Это были звезды. Бляхи. Специально для Старого я прочел надпись на моей вслух:

СЛУЖБА ПОЛИЦИИ

267

ЮТЖД

Брат уставился на свою звезду – за номером 268 – и потер ее большим пальцем, как будто ему хотелось почувствовать холод металла и убедиться, что значок настоящий.

– Значит, – предположил Старый, – мы будем ловить Барсона и Уэлша.

Кроу нахмурился.

– Вовсе нет. Я же сказал: этим занимаются мои лучшие люди. А вы сядете на следующий экспресс, который идет через горы. Пройдете обучение в Сан-Франциско. О, кстати… – Полковник вытащил из того же ящика стола карандаш и конторскую книгу. – Как там вас зовут?

Пришлось отвечать и за себя, и за Старого, потому что лицо брата выражало крайнее потрясение: казалось, открой он рот – и вырвется крик. Мечта Густава наконец осуществлялась, но по его виду можно было подумать, что она обернулась кошмаром.

Глава четвертая

Терра инкогнита,

или Полковник Кроу бросает в бой новобранцев

Пока Кроу разъяснял, в чем будет заключаться наша работа, кивать и отвечать «да, сэр» пришлось мне, поскольку брат пребывал в полном оцепенении – можно было всунуть ему в руки сигары и продать в табачный магазин в качестве манекена индейца.

Полковник сказал, что мы поступаем под начало некоего Джефферсона Паулесса из штаб-квартиры ЮТ в Сан-Франциско и будем получать десять долларов в неделю. Добраться до места нам предстояло на специальном поезде Чикаго – Окленд Объединенной Тихоокеанской и Южно-Тихоокеанской железных дорог, именуемом «Тихоокеанский экспресс», который утром прибыл в Огден и вскоре собирался отправиться дальше. В поезде нам полагалось скрывать свою связь с железной дорогой, поскольку для донимающих ЮТ «переобувшихся сукиных детей» мы, по словам Кроу, представляли собой «терра инкогнита».

Старый так и сидел в оцепенении и даже не поднял бровь, когда в заключение полковник открыл окно и приказал нам вылезать.

– Лучше никому не видеть, что вы у меня были, – пояснил он.

Парочка ковбоев, вылезающая из окна средь бела дня, пожалуй, привлекает больше внимания, чем те же двое парней, спокойно выходящие на улицу через дверь, однако я почел за лучшее промолчать, ибо полковник Кроу произвел на меня впечатление буяна, по сравнению с которым Джордж Кастер[10] покажется образцом здравого смысла и хладнокровия.

– Билеты возьмете у стойки Южно-Тихоокеанской железной дороги внизу. Они уже там, на имя Диссимуло, – сказал полковник, пока я не слишком грациозно пропихивал свою немаленькую тушу через окно: моего далеко не старого братца прозвали Старым в шутку, в моей же кличке – Верзила – нет ни капли иронии. – Паулессу я отправлю шифрованную телеграмму о том, что вы приезжаете.

Густав неуклюже вылез за мной, а Кроу высунулся из окна и, согнув ручонку, отсалютовал нам.

– Удачи, парни.

– Значит… это и все? – спросил я, вяло салютуя в ответ. – У нас нет никаких заданий до те пор, пока не доберемся до Сан-Франциско?

– Конечно, есть, – нахмурился Кроу. – Я полагаю, это ясно и без слов.

Мы со Старым молча вылупились на него, давая понять, что слова все-таки не помешали бы.

– Если злодеи нападут на «Тихоокеанский экспресс», – рявкнул полковник, – убейте их всех!

После этого он нырнул внутрь и захлопнул за собой окно.

– Пожалуй, лучше бы он все-таки обошелся без слов, – заметил я.

В депо неподалеку, пыхтя, направлялся одинокий локомотив, и мой брат следил за его приближением с тоскливой задумчивостью.

– Не ожидал, что дело пойдет так быстро, – признался Густав.

– Но это не значит, что и мы должны торопиться.

– Мы взяли бляхи. – В голосе Старого звучала странная покорность судьбе. – Согласились работать.

– Работать в Южной, черт ее дери, Тихоокеанской, – напомнил я. – Ей-богу, братишка, Майк Барсон и Оги Уэлш нам ближе, чем этот чокнутый недомерок.

Густав покачал головой, стряхивая с себя сонное оцепенение.

– Барсон и Уэлш – преступники, – твердо сказал он. – А мы сыщики.

– Железнодорожные сыщики, – поправил я.

– Сыщики.

– Если все так просто, чего ж ты огорошен? Когда Кроу сказал, что отправляет нас следующим поездом, ты так побледнел, что чуть усы не выцвели.

– Я же говорю, дело пошло слишком быстро, вот и все. – Старый развернулся и зашагал вдоль стены здания. – И нам тоже надо идти быстро, иначе опоздаем на поезд.

Ругаясь, ворча и волоча ноги, я все же потащился следом.

После того как мы собрали свое барахло, переоделись в лучшую одежду – то есть ту, на которой поменьше пятен и заплат, – и заселились в меблированные комнаты, мой брат сделал серьезный шаг, скорее даже, гигантский скачок для людей вроде нас. Он продал лошадей. В этом был определенный резон, ведь нам вряд ли позволили бы засунуть их под сиденья в поезде. Но мне показалось, что была и другая причина: Густав отреза́л пути к отступлению.

Когда пришло время возвращаться на станцию, мы уселись в запряженную мулами конку, и поездка мне очень понравилась, поскольку давала массу возможностей раскланиваться с миленькими продавщицами из магазинов. Старый же остался равнодушен к их прелестям – и не только потому, что мой застенчивый брат едва не падает в обморок при виде юбки. Хотя мулы трусили весьма неспешно, братец, выпучив глаза, уставился на убегающие вдаль пути, как будто линия конки не упиралась в Юнион-Стейшн, а обрывалась в Большой каньон. Когда я спросил, как Густав себя чувствует, он буркнул «отлично» и еще крепче вцепился побелевшими пальцами в ближайшую стойку.

Мы доехали до станции, и я взвалил на себя бо́льшую часть нашего барахла, но Старый все равно отставал. Сказать, что он шел как на эшафот, – ничего не сказать. Он будто шел на эшафот с привязанными к ногам гранитными плитами.

– О господи. – Я бросил свою ношу и встал, дожидаясь брата. – Если заболел, так и скажи.

– Я… не… болен, – неубедительно прохрипел Старый, проковыляв мимо меня в направлении станции.

Нам выдали билеты на имя Диссимуло, как и обещал полковник Кроу, хотя клерк за стойкой и пронзил меня злобным взглядом, когда я с трудом выговорил якобы собственную фамилию.

– Диссимуло. Что еще за имя такое? – спросил я Густава, когда мы отправились на поиски носильщика, чтобы он забрал наши вещи.

– Кажется, и-итальянское, – заикаясь, пробормотал брат.

– Тогда буду звать тебя Джузеппе. А ты можешь называть меня Леонардо.

– Как насчет просто Дурень? – огрызнулся Старый устало, словно насмешки в мой адрес были некой тяжелой обязанностью, выполнять которую он мог только чудовищным напряжением остатков сил. – Если уж брать чужое имя, так почему бы не придумать нечто более подходящее?

Предложение показалось мне не лишенным смысла, и поэтому вскоре я сдал наши седла и сумки в багаж, указав имя «Густав Холмс».

– Ты же всегда хотел стать новым Холмсом. Ну вот, я тебя им и сделал, – сказал я брату, который устроился на одной из длинных скамей, тянувшихся, как ряды кукурузы, через весь огромный зал станции.

Старый кивнул, глядя на кучу сундуков, ящиков и мешков, в которую закинули и наше барахло.

– Надеюсь, ты не отдал носильщику вещь, которую не хочешь потерять.

– Не беспокойся, самое необходимое у меня вот здесь. – Я похлопал по потертому ковровому саквояжу, который мы купили в ломбарде, перед тем как сесть на конку. Там было все, что могло понадобиться нам в ближайшие дни: смена одежды, зубные щетки, бритва и помазок, рассказы о Холмсе и еще пара предметов, которые, я надеялся, не пригодятся, – наши револьверы в кобурах. Но в саквояже не было никаких невосполнимых вещей, о которых говорил брат.

– Отто, – сказал Старый, – немедленно дуй туда и вытащи свою книгу из седельной сумки. У нас еще есть несколько минут. Достаточно времени, чтобы отправить рукопись почтой. – Он промокнул покрытое испариной лицо носовым платком. – Да, признаю, чувствую себя крайне дерьмово. Но если я могу забросить свои несчастные кости в поезд, то и ты мог бы дотащить свою книгу до почты, черт возьми.

– Так что же именно у тебя болит, брат? Может, отбитая совесть?

Я, конечно, просто хотел сменить тему. Старый ответил тем же, хотя и не столь элегантно: просто покачал головой, поднялся и направился к дверям в западной стене станции.

«Тихоокеанский экспресс» ждал нас снаружи.

Я невысокого мнения о железных дорогах, но это не помешало мне восхититься красотой поезда. Увидев его, я понял, как чувствует себя человек, входящий в помпезный оперный театр. От такого количества роскоши и блеска вполне можно на мгновение забыть об унылом убожестве повседневности.

И это был только локомотив: темно-зеленый с красными полосами и позолотой, отполированный до такого блеска, что укрепленный над путеочистителем громадный прожектор казался лишним: уж наверняка начищенный паровоз будет сиять в лунном свете яснее самой яркой звезды. Еще я углядел суетливого толстячка в комбинезоне – без сомнения, машиниста, – который перетирал тряпкой рукоятки и рычаги в кабине, словно наводил глянец на бриллиант.

За локомотивом был прицеплен столь же великолепный угольный тендер, но за ним виднелись почтовый вагон компании «Уэллс Фарго» и багажный вагон, которые по ослепительности не превосходили ящики с капустой. Зато дальше шли три пульмановских вагона, вагон-ресторан и, наконец, обзорный вагон, сияющие такими яркими зеленым, красным и золотым цветами, что, казалось, на них еще не просохла краска.

Видимо, изумление отразилось у меня на лице, потому что кто-то рядом сказал:

– Красавец, правда?

Я оглянулся и увидел невысокого человечка с кудрявой шевелюрой, смотревшего на меня сверху вниз из открытой боковой двери багажного вагона. Его рот расплылся в широчайшей улыбке, так что кончики навощенных усов смотрели прямо вверх.

– Это точно, – согласился я.

– Что ж, наслаждайся, пока не поздно. Не успеем проехать и двадцати футов по путям, соберет столько пыли, что и не вспомнишь, какого он цвета: зеленого, красного или серо-буро-малинового.

Я посмеялся шутке, после чего незнакомец пожелал нам счастливого пути и вернулся к работе: он проверял багажные бирки и делал пометки на листке бумаги, прикрепленном зажимом к планшету.

Мой брат, казалось, не слышал ни слова из сказанного: он вылупился на два длинных деревянных ящика, лежавших бок о бок у ног проводника багажного вагона. Гробы.

– Не бойся, – сказал я. – Уверен, это не для нас.

– Пошли, – буркнул Старый и направился к коренастому джентльмену лет пятидесяти – не то кондуктору, не то капитану парохода, если судить по фуражке и кителю.

– Здравия желаю, адмирал, – сказал я, протягивая свой билет. – Не подскажете, как найти наши места?

Кондуктор уставился на меня с таким неприкрытым отвращением, как будто я вручил ему свежую коровью лепешку. Только тогда я вспомнил деталь, ранее не казавшуюся особо важной, тем более что на поезде я ездил всего раз в жизни, и то еще мальчишкой: железнодорожники буквально ненавидят ковбоев.

Причина, думаю, в том, что наше ремесло привлекает буйные натуры, которых не назовешь особенно благовоспитанными пассажирами. А также в том, что сами ковбои ненавидят железные дороги за множество грехов, в том числе за упадок уважаемого ремесла перегона скота. Вдобавок ребята в прерии считают особым ухарством разбить выстрелами прожектора ночного поезда, что тоже не способствует теплым отношениям.