Я не прощаюсь

Во время нашей первой совместной с Инсон поездки по работе, я думала, что она была из Сеула, потому что она ничего не рассказывала о детстве и у неё не было акцента[23]. Я поняла, что она родом с далёкого острова только после того, как услышала как-то раз, как она говорила с матерью в телефонной будке. И разница не ограничивалась парочкой необычных слов, это явно был какой-то диалект. На её лице появилась улыбка, она что-то спросила, а потом, кажется, пошутила, сильно рассмеялась и положила трубку – я почти ни слова из её речи не поняла.

– О чём это таком весёлом вы с матерью разговариваете?

– Да так, она просто сказала, что опять смотрит баскетбол, – радостно ответила Инсон.

На её лице ещё оставались отголоски смеха.

– Моя мама уже просто как бабушка. Она родила меня после сорока, так что ей уже далеко за шестьдесят. Она даже правил в баскетболе не знает, но смотрит – говорит, там просто людей много, а она ведь одна живёт, так что, когда нет работы, ей одиноко.

Её голос отдавал игривостью: как будто лучшие друзья по секрету говорят о недостатках друг друга другим.

– Она до сих пор работает?

– Конечно, бабушки, бывает, и до восьмидесяти работают. Они там друг другу обычно помогают собирать мандарины, – рассмеявшись, сказала Инсон и вернулась к теме. – Ей и футбол смотреть нравится. Там ведь людей ещё больше. Ты бы знала, с каким энтузиазмом она смотрит новости о всяких протестах или парадах – как будто бы она там кого-то знает.

С того момента, если нам было нечего делать, пока мы были в пути на автобусе или поезде или пока ждали еду в ресторане, я, бывало, просила Инсон научить меня диалекту Чеджу. Мне просто понравилось, как она говорила с матерью – это мягкое произношение и все эти звонкие согласные.

– Тебе это всё равно на Чеджудо не пригодится, по тебе же сразу понятно будет, что ты не местная, – поначалу отговаривалась Инсон. Но чуть позже, когда она признала мой искренний интерес, мы начали с азов. Самыми интересными были всякие окончания глаголов и прилагательных, которые отличались от обычных окончаний в корейском. Иногда мы практиковались в разговоре, и каждый раз, когда я ошибалась, она поправляла меня, еле сдерживая себя от смеха. Как-то раз она мне сказала:

– Знаешь, говорят, что у нас окончания покороче, потому что ветер сильный дует – он их съедает.

Так вот и отложился образ родины Инсон в моей голове – с их интересным диалектом (и короткими окончаниями) и её бабушкой, которая, как ребёнок, смотрела матчи по баскетболу, потому что скучала по людям. Но это было до тех пор, пока я не уволилась из редакции – мы с Инсон, не прекратившей со мной общаться и после увольнения, встретились перед новым годом одним поздним вечером.

Мы сидели в одном кафе, где подавали куксу[24], у окна, выходящего на проезжую часть без особого движения. Я помню, что тогда нам было страшно, что пролетел очередной год.

– Снег идёт, – сказала Инсон, пока я разделяла лапшу на две части. Я выглянула наружу.

– Где?

– Его видно было, когда машина проехала.

Как только проехала следующая легковая машина, её фары осветили поднимающийся посреди темноты снег, похожий на мелкую соль.

Инсон положила свои палочки и вышла из кафе. Я продолжала есть и смотрела на неё через окно. Сначала я подумала, что она вышла кому-то позвонить, но её телефон лежал на столе. Может, она хотела пофотографировать? Нет, камеру она тоже оставила. Может, тогда вышла посмотреть, с какого ракурса лучше снимать? Я заметила, что, когда я с Инсон, она часто делала либо одно, либо другое, поэтому я всегда вот так гадала. Обычно она наблюдала за чем-то, размышляя о том, как это можно запечатлеть на камеру, либо же просто думала о чём-то своём, пока я покорно ждала.

Но в этот раз она не вернулась за камерой. Я смотрела на неё со спины, пока северный ветер оголял её тощие плечи и тонкую шею, а она, воткнув обе руки по карманам выцветших джинс, неподвижно стояла на месте. Снова проезжает автомобиль, освещая снег, похожий на мелкую соль, и разбрасывая его во все стороны. На неё словно нагрянула амнезия – она не помнила ни о лапше, ни обо мне, ни о том, сколько сейчас времени или где она. Вскоре она зашла обратно в кафе, и пока она шла к нашему столу, я наблюдала за тем, как упавшие на её голову снежинки превращались в мелкие капельки воды.

Мы молча продолжили есть. Когда с кем-то долго общаешься, понимаешь, что в некоторые моменты нужно просто посидеть в тишине. Мы обе сложили палочки, и только спустя какое-то время она заговорила – рассказала о том, что, когда ей было восемнадцать, она как-то убежала из дома и хотела покончить с жизнью. Меня это искренне поразило, потому что я понимала, насколько Инсон дорога своей матери. Она овдовела, когда Инсон было девять, и в старости воспитывала её в одиночку, пока Инсон не поступила в университет.

– Ты всегда говоришь, что мать для тебя как бабушка, поэтому я думала, что ваши отношения похожи на мои с моей бабушкой, – сказала я Инсон. – Она отличалась от моих родителей. Мы с ней никогда не ссорились, и… она всегда всё делала для меня.

– Моя мама действительно была такой же, прямо как бабушка. Она никогда от меня ничего не требовала и ни за что не порицала, – соглашаясь, тихонько посмеялась Инсон.

Говорила она осторожно, словно её мама сидела рядом с нами и всё слышала.

– В детстве меня всегда всё устраивало. И мама, и отец не любили кричать, поэтому дом у нас был всегда тихий. А после смерти отца стал ещё тише. Мне всегда казалось, что в мире нет никого, кроме меня и мамы. Иногда по ночам у меня болел живот и мама перевязывала мне большие пальцы ниткой, укалывая иголкой под ногтём, и долго гладила меня по животу. «Ой, дочурка ты моя. Вся в папеньку своего, такая же хрупкая…», – бубнила она себе под нос, глубоко вздыхая, – сказала Инсон, помешивая палочками лапшу, пока не поняла, что лапши в тарелке больше нет. Она аккуратно положила палочки на стол, словно кто-то придёт их проверять.

Но в том году по какой-то причине мать свою она ненавидела.

* * *

Чувство всплывающего от солнечного сплетения к горлу пламени ужасно раздражает. И дом тоже раздражает. И путь от него до остановки в полчаса тоже раздражает, и необходимость идти потом в школу тоже – раздражает. Раздражала меня и мелодия «К Элизе», которая звучала, предупреждая учеников о начале занятий. Раздражали сами занятия, и больше всего раздражали дети, раздражала школьная форма, которую мне приходилось стирать и гладить каждые выходные.

В какой-то момент меня начала раздражать даже мама. Просто потому, что мне было противно абсолютно всё. Меня тошнило от самой себя, поэтому тошнило и от неё. Мне надоела её еда, бесил её вид, когда она тщательно протирала потрескавшийся стол, раздражали по-старчески собранные на макушке седые волосы и её тяжёлый шаг, словно она отбывает каторгу. Моя неприязнь к ней так возросла в один момент, что становилось трудно дышать. Внутри меня словно пылало пламя в области солнечного сплетения и никак не гасло.

В итоге я ушла из дома просто потому, что хотела жить – останься я там, это пламя бы меня сгубило. Проснувшись с утра, я сразу же переоделась в школьную форму, а в рюкзак вместо учебников и тетрадей положила нижнее бельё и носки, в маленькую сумку для спортивной формы – повседневную одежду. Это было где-то в декабре. Пока я ела завтрак, который мама мне завернула в платок, думала о том, где могут лежать деньги – конечно же в маленькой алюминиевой коробочке, куда мама складывала коммунальные счета. Это была выручка с продажи мандаринов, которые мы собрали.

Я помню, что перед тем, как выйти из дома, я оглянулась на комнату мамы. Раздвижная дверь была распахнута, и было видно аккуратно сложенное одеяло со всё ещё разложенным на полу матрасом с электрическим подогревом. Я знала, что под матрасом она прятала лобзик – чтобы отгонять кошмары, если верить суевериям. Но сны ей всё равно продолжали сниться – иногда она переставала дышать и её бросало в дрожь, а потом она издавала странные звуки, похожие на мяуканье, и ревела. Это был сущий ад. Тогда я поклялась себе, что никогда и ни за что туда не вернусь, что я больше не дам ей заливать мою жизнь чёрным цветом, своей сгорбившейся спиной и ужасно мягким голосом. Для меня она была самым безвольным и трусливым созданием в мире.

В туалете порта я переоделась в обычную одежду и купила билет в одну сторону на паром. На автовокзале Мокпхо[25] я села на междугородний автобус до Сеула. Когда я туда приехала, была уже глубокая ночь. Я переночевала в дешёвом отеле неподалёку от автовокзала. Помню, я не могла перестать волноваться, что не закрыла дверь в комнату, хоть и проверила несколько раз. Меня раздражали чужие волосы на подушке, которые я пыталась снять мокрой салфеткой, но в итоге я всё равно смогла уснуть, лишь съёжившись в калачик – будто это могло защитить меня от всей грязи.

На следующий день я выехала из отеля и позвонила племяннице, которая жила в Сеуле. Скорее всего, я о ней рассказывала – это внучка единственной сестры моей мамы, которая сейчас живёт в Австралии. Тётя, в отличие от моей мамы, вышла замуж рано и сразу родила, так что её дочь – моя двоюродная сестра – по годам годилась мне в матери, а дочь её дочери – моя племянница – была старше меня на два года.

Тогда она поступила в новую школу. Когда она взяла трубку, то спросила, могу ли я приехать на Чонно[26], и предложила встретиться в вестибюле здания YMCA. К счастью, она сдержала своё обещание и пришла без взрослых, но как только мы встретились, она начала меня ругать. «Зачем тебе это? Возвращайся домой!» – говорила она. «Разве тебе не нужно заканчивать школу? Ты звонила маме? У тебя есть деньги на обратную дорогу? А где ты живёшь?» – заваливала она меня вопросами. Но я не стала на них отвечать и просто убежала. Я просила её никому об этом не рассказывать, но знала, что в этот день она всем всё скажет.

По дороге в отель я дала себе обещание, что не сделаю ничего из того, о чём говорила моя племянница: не позвоню маме, естественно, не вернусь на остров, не закончу старшую школу и попытаюсь найти работу. В японском кафе рядом с моим отелем было объявление о найме сотрудников, и я пошла туда на собеседование. В волнении я соврала, что год училась в образовательном центре рядом, но взяла академический отпуск. Как ни странно, но начальник покорно поверил. Потом, завязав фартук, я два часа обслуживала гостей в зале, а после он сказал, чтобы я выходила со следующего дня.

Я вышла из кафе и, направившись в отель, ощутила давно забытое чувство – трепет. На каждом шагу кучи людей передо мной расходились, словно твердя мне: «Теперь только вперёд». Я сильно волновалась, но также чётко понимала, чего хочу – словно меня головой окунули в ледяную воду. Помню, тогда я думала, что это называют свободой. День быстро сменился вечером, и лёгкое пальто, в котором мне было достаточно тепло на острове, здесь, в Сеуле, уже не спасало – меня пронизывало холодом. Пока я, спрятав голову в приподнятом воротнике пальто, пыталась спасти шею от холодного ветра, я поскользнулась на обманчивом слое снега на насыпи, под которым оказался лёд. Помню, как во время падения я обеими ногами ощутила пустое пространство. «Что-то земли под ногами нет. Всё ещё нет. Я так и умру?» Уже потом я узнала, что падала пять метров.

Мне сказали, что меня нашли в полдень следующего дня. Оказалось, что под насыпью земля была прокопана в глубину для строительных работ, которые приостановили ещё летом, но именно на следующий день после того, как я упала, пришёл специалист по недвижимости проверять землю для передачи новому владельцу. Сначала он подумал, что это труп, и сильно испугался, но потом понял, что я дышу, и изумился пуще прежнего.

Жизнь мне спасла сложенная куча нетканых материалов, собранных для строительства подземных водных каналов. Мне так повезло, что даже ни одной кости не сломала, но проблема была в другом – я потеряла сознание. На одиннадцать дней, пока я была без сознания, меня положили в больницу неподалёку, так как ни родственников моих, ни друзей они найти не смогли. В какой-то момент я ненадолго очнулась, и медсестра спросила у меня имя – я ответила, хоть совсем этого момента не помню. Но зато я чётко припоминаю, что, когда я очнулась в другой раз, у моей кровати сидела моя племянница с покрасневшими глазами. А когда сознание вернулось ко мне вновь, вместо племянницы там была мама. В слабо освещённой прикроватной лампой палате она посмотрела мне в глаза.

– Инсон, – обратилась она ко мне, – ты меня узнаёшь? Ответь.

Когда я сказала: «Да», она не стала ни плакать, ни ругать меня, ни звать медсестру. Она просто начала что-то невнятно бормотать. В какой-то момент – я даже не заметила – она взяла мою руку – мои глаза всё ещё скрывал полумрак.

Она сказала, что сразу поняла, что со мной что-то случилось, ещё до того, как ей позвонили из больницы. Сказала, что ей снился сон, где я поскользнулась на насыпи и упала. И что в нём мне было пять лет, а пока я лежала там, почему-то снег, падающий на мои щёки, не таял. Ей было так страшно, что её начало трясти уже во сне. «Почему у моей тёплой доченьки не тает снег на щёчках?»

* * *

Инсон рассказала мне эту историю до того, как я лично повидалась с её матерью. Где-то через десять лет после этого, когда Инсон ещё только недавно переехала на Чеджу, мне нужно было съездить туда на короткую стажировку по работе. В один вечер я еле выудила время и вызвала такси, чтобы навестить Инсон. Её мать тогда пребывала в начальной стадии маразма, но вопреки моим ожиданиями она оказалась очень опрятным и спокойным человеком. Она напоминала запертую в теле старого человека девочку – в отличие от Инсон она была мала ростом, с чёткими чертами лица и нежным голосом. «Хорошо вам провести время», – сказала она, слегка пожав мою руку, когда мы выходили из комнаты.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Распространённый в Южной Корее в двадцатом веке тип многоэтажных домов, где весь этаж проходит вдоль наружного коридора, выходящего на улицу, все квартиры выходят к нему.

2

Корейская каша, обычно из риса.

3

Жидкая каша, сваренная из размоченного в воде риса с добавлением молотого кедрового ореха.

4

Название квартала в Сеуле.

5

Дерево семейства платановых.

6

В переводе с корейского это слово означает «дерматомикоз» – инфекция, поражающая кожу. Чинары так прозвали в силу того, что после того, как они облезают корой, своим видом они напоминают эту инфекционную болезнь, будто бы покрываясь патогенными грибами.

7

Женское имя.

8

Остров на юге Южной Кореи, славится как одно из самых популярных туристических направлений.

9

Тип удостоверения личности – маленькая карточка, как визитка, с данными о месте регистрации по проживанию.

10

Речь идёт о войне во Вьетнаме в 60-х и 70-х годах, на стороне США воевало около трёхсот тысяч южнокорейских солдат, которые стали известны очень жестоким обращением с мирным населением.

11

До окончания Второй мировой войны Корея была оккупирована Японской империей, а во время войны на территории Маньчжурии корейцы вели партизанскую войну против японских оккупантов.

12

В Южной Корее есть особая система залогов при аренде жилья – чонсэ – когда квартирант выплачивает при заезде крупную сумму залога, не оплачивая ежемесячно жильё, а после выезда полностью получает залог обратно.

13

Традиционное корейское платье.

14

Географически Сеул находится на севере Южной Кореи и по сравнению с Чеджудо – островом на юге – и даже другими городами в южной части материка там довольно прохладно (например, средняя температура в январе в Сеуле – ноль градусов, а на Чеджудо – шесть).

15

Северная провинция в Южной Корее.

16

Самая высокая гора в центре острова Чеджудо.

17

В Корее практически все горы, за исключением некоторых скалистых или самых высоких, и сопки покрыты лесным покровом. Иероглифически для леса и гор даже используется одно и то же слово – «сан».

18

Феномен, когда ветер усиливается из-за резких изменений в небольшом участке в атмосфере.

19

В административном делении Южной Кореи схожая с российскими субъектами единица – провинции. Каждая из них, не включая крупные города с особым статусом (как Сеул), делится на уезды, в которых уездные города – это крупнейший центр уезда, и там концентрируется основная инфраструктура, как, например, банки, почта и т. д.

20

Гора располагается в самом центре острова, поэтому такой маршрут подразумевает, что можно добраться напрямую, вместо того, чтобы огибать весь остров по береговой линии.

21

Город на острове с одноимённым названием.

22

Второй по величине город на острове Чеджудо.

23

В Южной Корее сильно распространены диалекты, которые чаще всего разнятся между провинциями.

24

Корейская лапша.

25

Крупнейший портовый город в юго-западной части континентальной Южной Кореи.

26

Станция метро в Сеуле.