Я не прощаюсь

Из-за этих мыслей, вместо того чтобы уверенно поддержать её, я вопросительным тоном выкинула:

– Ты… ведь справишься?

Я заметила, как у Инсон, пытающейся вытерпеть боль от кровотечения в пальцах, задрожали губы. Она смотрела на меня блеклым взглядом, коего я не видела за долгие годы нашего общения, будто бы в попытках вынести боль её сознание на мгновение помутилось. Неужели нет иного, менее жестокого способа сохранить нервные окончания? Я не могла принять столь суровую реальность – всё же живём в двадцать первом веке, а в медицине до сих пор не придумали чего-то, помимо этого? Может, проблема именно в этой мелкой больнице? Ведь она торопилась, искала что-то вблизи аэропорта.

В глазах Инсон снова заблестела жизнь. Сначала я понадеялась, что она не услышала мой вопрос – но она, словно восприняв его на полном серьёзе, шёпотом ответила мне:

– Как минимум стоит постараться.

Снова эта её старая привычка. Раньше, когда мы вместе ездили куда-нибудь на съёмки, я могла вспылить, когда возникали какие-то проблемы на съёмочной площадке или с людьми, у которых мы брали интервью, но Инсон – нет, она всегда так говорила: «Ничего, давай продолжим». И не важно – решу я проблему, решу ли я её только частично или вообще не решу – она за короткий срок сама устанавливала всё оборудование, сама убеждала всех людей продолжать работать, и в итоге ждали только меня. Когда нужно было снимать интервью, она ставила камеру на штатив, а когда нужно было делать фото – брала её в руки и, смеясь, говорила мне:

– Если нужно что-то сделать, достаточно просто начать!

Улыбка Инсон была заразной – она сразу осветляла мой день, а её спокойный взгляд внушал ещё больше уверенности.

«Ничего страшного, я всё сделаю».

Эти слова успокаивали меня как некое заклинание. В любой ситуации – будь то вредный человек на интервью или какие-то непредвиденные обстоятельства при съёмке – достаточно было посмотреть на её умиротворённое лицо, глядящее в видоискатель камеры, чтобы всё беспокойство или злость улетучились.

* * *

Тогда я и осознала, что, когда мы в последний раз говорили по телефону, она сказала то же самое.

Одним утром августа прошлого года, когда, болтаясь между реальностью и сном, я снова столкнулась с тем полем, покрытым чёрными брёвнами, я сумела проснуться и убежать из этого лимбо. Подняв своё взмокшее от пота тело, я пошла на веранду, открыла все окна, но как только почувствовала дуновение прохладного ветерка, воздух снова начал нагреваться.

Стрекотали цикады, казалось, этой ночью они и не утихали. Чуть позже внешние блоки кондиционеров соседних квартир снова зашумели. Я закрыла окна и приняла холодный душ, пытаясь смыть с себя соляной покров, оставшийся от одежды. В этой жаре было некуда бежать, некуда прятаться – я разлеглась на полу гостиной, положив телефон рядом с головой, и ждала, когда часы пробьют семь. Потому что до полудня Инсон могла говорить только в это время – с раннего утра до шести вечера она работала в мастерской, оставляя телефон в беззвучном режиме.

– Алло, Кёнха? – как обычно радостно поприветствовала меня Инсон.

– Как ты?

Я ответила ей, что лучше нам бросить проект с посадкой чёрных деревьев, что я с самого начала не так поняла этот сон, что мне было жаль и что при встрече я расскажу ей об этом подробнее.

– Вот как… – сказала Инсон в ответ. – А ведь я уже начала им заниматься… Сразу после того, как ты приехала в тот раз.

Человеком, первым заговорившем об этом годом ранее осенью на Чеджудо, была Инсон. «В этот раз я точно этим займусь», – говорила она, на что я ей ответила: «Хорошо, давай». Я осторожно спросила её: «А ты за всё это время ничего ещё не сняла?» И добавила: «То есть ты хочешь начать заново?» Инсон, немного подумав, ответила: «Да, наверное».

– Кёнха, я с зимы собираю деревья, – спокойным тоном говорила Инсон, словно это был проект, за который она отвечала.

– Я собрала все девяносто девять деревьев и с весны их высушиваю. Сейчас, конечно, лето, и погода достаточно влажная, но где-то в октябре, думаю, сможем довести их до нужного состояния. Если постараемся, то сможем их высадить до того, как земля промёрзнет, и с декабря до самого марта мы будем снимать.

Когда я ей звонила, я особо не думала о том, как продвигается подготовка, поэтому удивилась. Про себя я думала, что, как и в последние четыре года, у неё найдётся причина, из-за которой она ничего не делала с этой задумкой.

– Может, эти деревья где-то в другом месте пригодятся?

Инсон засмеялась:

– Очень сомневаюсь.

У Инсон была манера передавать свои эмоции в едва ли заметной перемене в смехе. Когда ей было весело или смешно, то, естественно, смеялась она искренне и шутливо, но другое дело, когда она смеялась перед тем, как отказать в чём-то или выразить несогласие, при этом не желая ссориться.

– Прости меня, Инсон, – снова извинилась я, – но нам правда лучше забросить эту затею.

Уже без смеха серьёзным тоном Инсон спросила:

– А ты не передумаешь?

– Нет, не передумаю.

Мне показалось, что я была недостаточно убедительна:

– Это моя вина. Я всё неправильно поняла.

Те несколько секунд, пока Инсон молчала, тянулись целую вечность. Разорвав тишину, она ответила:

– Ничего страшного, я всё сделаю.

– Нет, Инсон, не нужно, – пыталась я её отговорить, но она, словно великодушно отвечая на извинения, сказала: «Да нет, всё в порядке». Почему-то её голос звучал так, будто она пыталась успокоить меня, а не себя: «Всё в порядке, Кёнха, не беспокойся».

* * *

Три минуты прошло, снова – будоражащий скрежет открывающейся алюминиевой коробочки медсестры. Я столкнулась взглядом с ней, и будто оправдываясь, она сказала:

– Ваша подруга большая молодец, очень крепко держится.

Не реагируя на её слова, Инсон медленно протянула медсестре свою правую руку. Покрытый кровью бинт выглядел засохшим. А медсестра с утра вообще меняла его? У неё ведь постоянно кровь течёт…

– Так и все врачи, и все медсёстры говорят – вы очень хорошо справляетесь.

Пока две иглы вонзались и выходили из пальцев Инсон, она молча смотрела в окно. Маленькие, но полные влаги снежинки, падая вниз, чертили изящные вертикали.

– Какой-то странный он – снег, – сказала Инсон и, не дожидаясь ответа, добавила: – Откуда он вообще берётся?

* * *

Словно она с самого начала адресовала это не мне, а кому-то другому – где-то за окном – Инсон заговорила шёпотом:

Когда я очнулась в грузовике,

Я почувствовала вопиющую боль, пронизывающую мои пальцы.

До этого такую боль мне не приходилось даже представлять.

И даже теперь, испытав её, мне сложно её описать.

Я не могла понять, сколько прошло времени,

Кто и куда меня вёз.

Единственное, что мне было понятно – это то, что мы проезжали Халласан[16], потому что по дороге нас постоянно окружали деревья[17].

Посреди коробок, толстых резиновых верёвок, грязных одеял и тележки с заржавевшими колёсами корчилась я, похожая на умирающего таракана.

Боль была такая дикая, что мне казалось, я потеряю сознание, и в тот момент я почему-то вспомнила о твоей книге.

И я подумала о людях из книги… Или даже, скорее, о людях, которые действительно там были и это пережили.

Нет, не только там, я подумала обо всех людях, коих настигла похожая участь.

Люди, в которых стреляли,

Избивали дубинами, резали ножами,

Люди, которые умирали.

Какая у них была боль?

Сравнится ли моя боль с той?

Той болью, которую испытывали те, кому отрывали части тела до смерти.

* * *

Тогда я осознала, что всё это время Инсон думала обо мне. Точнее, о нашей задумке. Даже не так – о тех чёрных брёвнах из моего сна четырёхлетней давности. О той книге, которую я написала, вдохновляясь тем сном.

А дальше я поняла кое-что ещё более страшное, и у меня в миг перехватило дыхание. Ещё прошлым летом Инсон сказала, что она нашла деревья, что она высушила более сотни брёвен, что с осени она их вырезала, пытаясь придать им форму сгорбившихся людей.

* * *

Неужели она потеряла фаланги из-за этого?

Я не могла убежать от этих мыслей и всё-таки спросила:

«Слушай, помнишь, я сказала тебе забыть о той нашей затее? Ты случайно не этим занималась, когда пальцы порезала?»

Мне хотелось сказать ей: «Я же чётко сказала, что не нужно продолжать, зачем ты занималась этим одна?» – но я не могла. Мне не нужно было предлагать ей заняться этим. Мне не стоило рассказывать ей о сне, который я сама не могла понять. Я не должна была её в это втягивать.

– Кёнха, это неважно.

Инсон, понимая, что я буду извиняться, сожалеть и винить себя, словно пытаясь меня остановить, сразу же после своего терпкого ответа поспешно добавила – и уже не шёпотом, словно она у моего уха, а ясно и в полный голос, спонтанно превозмогая всю боль:

– Я позвала тебя сегодня сюда не из-за этого. Я хотела кое о чём тебя попросить.

Её сверкающие, исполненные жизни глаза приковали меня к месту – я ждала её просьбы.

Снегопад

Сначала я подумала, что это были птицы – куча обляпанных белыми перьями птиц, двигающихся в мою сторону с горизонта.

Но я ошибалась – это шквал ветра взъерошил облака над далёким морем, и падающие снежинки заблестели солнечным светом, сочившимся сквозь образовавшиеся в них щёлочки. Отражавшиеся от воды лучи освещали их с противоположной стороны, создавая иллюзию пролетающих над морем птиц в форме длинного лучезарного пояса.

Я впервые сталкиваюсь с такой вьюгой. Лет десять назад Сеул накрыло снегом по колено, но даже тогда воздух не был так плотно переполнен снежинками. Город находится в глуби континента, поэтому сильный ветер там тоже в диковинку. Когда береговую линию, по которой ехал автобус, накрыла вьюга, я, пристёгнутая ремнём безопасности, сидела в самой передней части и наблюдала за пальмами, съёживавшимися от сильного ветра. Видимо, взмокшая дорога по температуре почти уже достигла точки замерзания, поэтому весь падающий снег на земле не задерживался – сюрреалистично. По каким-то неведомым мне законам атмосферы ветер иногда прерывался – тогда крупные снежинки сильно замедляли темп, и, вероятно, не будь я в автобусе, смогла бы разглядеть эти шестиугольные кристаллы даже невооружённым взглядом. Однако, когда ветер возвращался, снег снова поднимало в воздух, словно кто-то включал невидимый аппарат для приготовления попкорна. Казалось, снег падает не с неба, а поднимается с земли. Зрелище создавало такое впечатление, будто снег падает не с неба, а возвышается с земли.

Я начинаю немного беспокоиться. Может, мне не стоило садиться на этот автобус?

Самолёт, два часа назад приземлившийся в Чеджудо, очень сильно трясло. Похоже, это был феномен «сдвига ветра»[18]. Пока самолёт скользил по взлётно-посадочной полосе, я направилась к выходу и услышала, как одна молодая женщина с соседнего сидения, смотря в телефон, пробормотала: «Ох, посмотри, говорят, все последующие рейсы временно отложили». На что её спутник, молодой мужчина, ответил: «Получается, нам сильно повезло». Девушка рассмеялась: «Сильно повезло? С такой-то погодой?»

Как только я вышла из аэропорта, на меня налетела такая сильная вьюга, что трудно было полностью открыть глаза. После того как все четыре таксиста отказались везти меня, я перешла дорогу обратно к передней части аэропорта и подошла к человеку в светоотражающем жилете, загружавшему чемоданы в пассажирский автобус, чтобы спросить, почему таксисты отказываются меня везти. Услышав, куда мне нужно добраться, пожилой мужчина посоветовал мне поехать на автобусе. Он сказал, что в такое время, когда на острове одновременно объявили и о сильном снегопаде, и о сильном ветре, ни одно такси не станет везти её в деревушку посреди гор – там был дом Инсон. А все автобусы, по его словам, надевали на колёса цепи в такую погоду и прекращали движение только если снег шёл всю ночь. Кроме того, он сказал, что завтра в ту деревню из-за того, что дороги завалит снегом, скорее всего, трудно будет попасть.

– Тогда на каком автобусе я смогу добраться дотуда? – спросила я, на что он просто покачал головой.

– Вам нужно сначала доехать до автовокзала, – сказал он, нахмурившись от непрестанно валящего на его нос снега. – Оттуда вы уже до любой точки острова сможете доехать».

Так я и поступила: села на первый попавшийся автобус и направилась к автовокзалу. Стало темнеть, будто время близилось к шести вечера, но на часах было только половина третьего. Инсон живёт в глухой деревне – до неё от остановки идти как минимум минут тридцать. На дороге даже нет уличных фонарей, Инсон обычно по ночам носила с собой лампу, значит, в такую погоду я вряд ли смогу без проблем до неё добраться. Но переждать день в каком-нибудь отеле тоже не вариант, потому что, вполне возможно, дороги в горы завалит снегом.

Когда я приехала на автовокзал, долго ждать не пришлось – я нашла автобус, который ехал до южного побережья и делал остановку в уездном городе[19] П., он ближе всего к деревне Инсон. Есть ещё автобус, который едет напрямую до этой деревни через гору Халласан, но его пришлось бы ждать более часа, поэтому я решила поехать сейчас. Инсон говорила, что, когда ей было нужно на почту или решить вопросы по сельскому хозяйству, она ездила на грузовике в этот уездный город. Как-то раз я прокатилась с ней – по этой дороге, ведущей вниз с горки и усеянной лесом из камелий с обеих сторон. Тогда она рассказала, что есть маленький автобус, который ходит с интервалом в час и соединяет город с деревней, и что в дни с хорошей погодой, когда она налегке, вместо грузовика она ездит на этом автобусе, чтобы прогуляться до моря. «Куда ты идёшь?» – спросила я, на что она молча глазами указала в сторону песчаного берега с прибоем перед морем лазурного оттенка.

Всё это я чётко помнила, поэтому мне казалось, что самый оптимальный вариант – доехать на автобусе до уездного города, а там пересесть на тот маленький автобус до деревни. Но проблема была в том, что остров этот напоминает формой овал и береговая линия с запада на восток очень длинная. Возможно, дождаться автобуса, который ехал через гору Халласан,[20] и добраться на нём, было бы всё-таки быстрее. Пока я буду ехать до уездного города П., тот маленький автобус, возможно, уже перестанет ходить из-за снегопада.

Покрытые крупными гроздьями расцветших пурпурных цветочков тропические деревья развевались на ветру. На цветках не было ни одной снежинки – настолько яро он резвился. Некоторые более длинные ветви пальм разносило сильнее других. Размокшие листья, стебли цветков и бесчисленные ветки всех деревьев в этой вьюге словно существовали отдельно друг от друга – поддаваясь мандражу в отчаянных попытках скрыться от настигшей их участи.

«Тот снегопад в Сеуле, по сравнению с этой вьюгой – полная благодать», – подумала я. Ещё только четыре часа назад, когда я вышла из больницы, где лежит Инсон, я села на заднее сиденье такси и наблюдала за тем, как падающий с неба пепельного оттенка снег, напоминая обрывки нитей, заполонял пространство. Инсон – каждые три минуты проливающая свежую кровь от пронзающих её пальцы игл; шепчущая, стараясь не напрягать голосовые связки; глядящая на меня сияющими глазами – то ли от боли, то ли почему-то ещё – Инсон. Я попрощалась с ней и направилась в аэропорт Кимпхо. Дворники упорно убирали с переднего стекла похожие на обрывки ниток прилипавшие к нему снежинки.

* * *

Я приехала сюда, потому что Инсон попросила меня съездить к ней домой.

– Когда? – спросила я.

– Сегодня, пока не зашло солнце, – ответила она.

Я не была уверена, что успею, даже если сразу на такси поеду до аэропорта и сяду на первый же самолёт до Чеджудо. «Может, она шутит?» Но нет, взгляд её говорил об обратном.

– Если не успеешь, он умрёт.

– Кто?

– Попугай.

Вместо того чтобы переспросить и удостовериться, я вспомнила про маленьких попугайчиков, которых я увидела у неё, когда приезжала прошлой осенью. Один из них даже поздоровался со мной: «Привет!» И меня это застало врасплох, потому что интонация очень напоминала Инсон. Раньше я не знала, что попугаи, помимо произношения, могут повторять и людские интонации. Что потом ещё больше меня поразило, так это то, что он использовал такие короткие выражения, как «Да» или «Нет», «Не знаю» и так далее, постоянно перемешивая их между собой, якобы отвечая на вопросы Инсон, и они идеально подходили! «Люди зря говорят: “Повторяешь, как попугай”», – подметила в тот день Инсон. «Ты только посмотри, как они между собой общаются!» – со смехом убеждала она сомневающуюся меня. «Попробуй сама, подними руку». Я колебалась, но улыбка Инсон придала мне храбрости – я открыла дверцу клетки и просунула туда указательный палец. «Садись ко мне на пальчик». Попугайчик сразу же ответил: «Нет». Сначала я смутилась, думая, что он отказался, но потом он своими маленькими сухими лапками перебрался на мой палец – словно весил всего пару граммов – и что-то дрогнуло у меня внутри.

– Ами умер пару месяцев назад, так что теперь остался только Ама.

Если мне не изменяет память, то разговаривал Ами, и Инсон говорила, что он проживёт ещё лет десять. Почему он так внезапно умер? Ами был белым попугайчиком с переливающимся жёлтым оттенком, который был даже нежнее желтизны лимона.

– Проверь, жив ли ещё Ама. Если да, то дай ему воды.

В отличие от Ами, Ама был полностью белым, поэтому выглядел незаурядно. Несмотря на то, что Ама не мог говорить, он прекрасно имитировал то, как Инсон напевает. Почти сразу, как Ами подлетел и сел на мой палец, Ама тоже взлетел и присел на моё правое плечо – и ровно так же как Ами, был очень лёгким и с сухими лапками, которые я почувствовала даже сквозь шерсть своего свитера. Я хотела было посмотреть на него, но стоило мне чуть-чуть шевельнуться, как он сразу же повернул клюв ко мне, склонил головку и задумчиво на меня уставился.

– Хорошо, – кивнув, ответила я Инсон, осознавая, что она не шутила. – Я тогда поеду домой, соберусь и завтра с утра полечу первым же рейсом…

– Нет.

Обычно Инсон никогда не прерывает людей, пока те говорят.

– Так будет уже слишком поздно. Пальцы я себе порезала уже позавчера – в тот же день ночью мне сделали операцию, и до вчерашнего дня я была не в себе. А сегодня немного пришла в себя и сразу же связалась с тобой.

– А на острове нет никого, кого бы ты могла попросить об этом?

– Нет.

В это трудно было поверить.

– Ни в городе Чеджу[21], ни в Согвипхо[22]? А что насчёт той бабушки, которая тебя нашла?

– У меня нет её номера.

Тон её голоса показался мне необычно отчаянным.

– Кёнха, мне не на кого положиться, кроме тебя. Присмотри за Ама, пока я не вернусь.

Я удивилась и хотела спросить, серьёзно ли она хочет, чтобы я ещё присматривала какое-то время за ним, но Инсон, не дав мне возможности, добавила:

– К счастью, позавчера утром я наполнила его миску водой и оставила кучу проса, сухофруктов и гранулы, потому что собиралась работать допоздна. Так что, возможно, он протянул эти два дня, но на три дня этого всего не хватит, завтра он точно умрёт, а сегодня его ещё можно спасти.

– Хорошо, я поняла, – попыталась я утешить Инсон, на деле при этом ничего не понимая. – Только я вряд ли смогу жить в твоём доме, пока ты не вернёшься. Поэтому, может, я лучше привезу его тебе в клетке? И тебе самой поспокойнее будет, если его увидишь.

– Нет, – твёрдо ответила Инсон.

– Ама вряд ли справится с такой резкой сменой обстановки.

Я была в замешательстве. За двадцать лет нашего общения Инсон никогда не просила у меня о чём-то настолько трудном. В сообщении она попросила меня взять с собой удостоверение личности, поэтому я подумала, что ей нужно было срочно подписать какие-то документы для операции, и даже не зашла домой, сразу сев на такси. Может, у неё немного помутнел рассудок от сильной боли и шока? Или она пытается навязать мне чувство вины? Неужели ей и правда некого больше просить, кроме меня? Ни одного человека, который смог бы прожить там месяц, присматривая за птичкой, и у которого не было бы ни семьи, ни работы, ни смысла в повседневном существовании? Какая бы у неё ни была причина выбирать меня, отказать я ей не смогла.

* * *

Каждый раз, когда ветер разносил облака над морем, на горизонте проблёскивал солнечный свет. Тогда снежинки, напоминающие огромные косяки птиц, возникали словно мираж, слегка касаясь поверхности моря, и столь же резко исчезали. На стекло, к которому я прижалась виском, тоже непрестанно падали крупные снежинки, которые мигом смывались ежесекундно скользящими дворниками.

Подняв голову, запускаю руки в карманы. Открываю пачку жвачки, попавшуюся мне в ладонь. Я купила её ещё в аэропорте Кимпхо в Сеуле, еле успев на посадку. В пачке было двенадцать кругленьких жвачек, обёрнутых в серебряную фольгу, одну из которых я сжевала, когда летела в самолёте. Вытаскиваю вторую, кладу на ладонь и закидываю в рот. От жвачки у меня взбух живот. Это признак надвигающейся мигрени, сродни звуку трескающегося льда где-то вдали. Я не понимаю, по какому принципу возникает мигрень – она может настигнуть в любой момент – и сопровождается спазмом пищевода и резким понижением давления. Поэтому обычно всегда ношу с собой лекарства, но сегодня я вышла из дома ненадолго – по крайней мере так я планировала – так что не взяла их. Когда начнут проявляться симптомы, уже никакая скорая помощь не поможет. Я по опыту знаю, что в таких ситуациях – перед самим приступом – помочь может только жвачка. Плохо будет даже от самой мягкой и нежной каши, потому что после того, как начнётся мигрень, начнёт тошнить.

– Куды едем? – громко спросил водитель с заметным диалектом. Наверное, он подумал, что я местная, раз у меня нет с собой сумки, да и одета я была обычно.

– До уездного города П.

– Ась?

– До уездного города П., – ответила я погромче.

Водитель сидел совсем рядом, но ответа его я не разобрала – его голос заглушал бушующий снаружи ветер. Наверняка он интересовался этим из-за того, что все остановки были пустые, а в автобусе не было пассажиров, кроме меня, чтобы удостовериться, что можно спокойно не снижать скорость.

Однако на следующей же остановке объявился человек. Это был мужчина лет тридцати, смахивавший на туриста. Он тряс рукой, вытянув её к дороге. Войдя в автобус, он сразу же свалился на заднее сиденье, даже не оплатив проезд, – видимо, еле выстоял вьюгу. Он снял свой рюкзак, выглядевший довольно тяжёлым, отложил его на сиденье рядом и тогда уже вытянул из своего джемпера кошелёк.

– Вы же до аэропорта?

– Ой, так те на противоположной стороне садиться нужно. И самолёты щас не летают, – громко ответил водитель сразу после того, как мужчина приложил свою транспортную карту.

– То есть вы не едете в аэропорт? – уже отчаянным голосом спрашивает уставший мужчина.

– У вас же прямо на автобусе написано, что едете в аэропорт.

– До аэропорта-то ты доедешь… Но если б с другой стороны сел, намного быстрее б доехал.

– А я так долго ждал на остановке… Раз уж сел, лучше доеду до аэропорта.

– Чегось? Так нам ж ехать два часа… – цокнув, сказал водитель.

– Дело-то, конечно, твоё, но сегодня ж самолёты всё равно не летают, те зачем туда?

– Я знаю, буду в аэропорту до утра ждать.

Судя по голосу мужчины, он очень старался сдержать себя – наверное, злился потому, что водитель невежливо с ним обращался, когда сам пытался поддерживать уважительный тон.

– До утра? Так они ж до одиннадцати только работают, не?

– Тогда как быть тем, кто сегодня не смог улететь? – удивлённо спросил мужчина.

– Что значит “как”? В отели заселяться! Не повезло людям, конечно, с такой погодкой, ничё не поделаешь даже, – сказал водитель, поглядывая за ошарашенным мужчиной разинутым ртом через боковое зеркало, и покачал головой.

На этом диалог оборвался. Мужчина – словно сдавшись – застегнул ремень и достал телефон. Наверное, ищет, где ночь провести, или пытается связаться со знакомыми. Я обращаю взгляд на окно, наполовину закрытое его рюкзаком. Над нами должен возвышаться потухший вулкан высотой в две тысячи метров, но вокруг совсем ничего не разобрать. Огромные массы туч и снега закрыли всё пространство. На побережье ветер уносит снег в открытое море, словно белую стаю птиц, именно поэтому там его никогда не бывает много, а солнечный свет пробивается сквозь тучи. Но в горах всё иначе – всё сплошь устлано снегом и атмосфера переполнена пасмурной серостью. Когда я приеду в П., я попаду в самую гущу этой вьюги.

* * *

Интересно, а Инсон привыкла к таким снегопадам? Этот вопрос не давал мне покоя. Поразила бы её такая погода или нет? Когда в воздухе всё смешивается и ничего не разобрать – и тучи, и туман, и снег. Смогла бы она различить свой дом, в котором родилась и выросла, в этой снежной мгле? И смогла бы постоянно думать о своём попугае – умер ли он или ещё жив…