Неуловимая подача

Сняв бейсболку, я даю себе передышку между подачами, проводя большим пальцем по маленькой фотографии Макса, которую храню под внутренней лентой.

Трэвис требует слоубол[17], но я от него отмахиваюсь. Мне повезло, что этот парень не видел мои последние слоуболы. Я не собираюсь снова рисковать.

Два аута, и до третьего осталось две подачи. В седьмом иннинге[18] мы проигрываем «Майами» со счетом 3:1. Эта серия вывела меня из себя. Я потерял концентрацию и сделал подачу прямо в лузу отбивающего[19], где игрок «Майами» со второй базы послал мяч в полет на трибуны за правой стороной поля.

К счастью, на базах не было других игроков, но это последний раз, когда я думаю о Миллер, мать ее, Монтгомери, пока я на поле.

Это ее первый вечер с Максом, и, судя по нашей с ней встрече сегодня утром, он же будет и последним. Она обязательно облажается.

Трэвис, мой кетчер[20], меняет подачу, давая мне то, что я хочу, – четырехшовный фастбол[21]. Мне нужно закончить этот иннинг. Никаких лишних игроков на базах, никакого дополнительного времени на прохождение последовательности подачи. Только вверх и вниз. Три выхода на биту[22]. Три аута[23].

Кивнув ему, я выпрямляюсь и кладу пальцы в перчатке на шнуровку мяча. Делаю глубокий вдох и использую всю сноровку, посылая фастбол вверх. Достаточно высоко и далеко, чтобы отбивающий замахнулся и промахнулся, заработав мне второй удар.

Он зол на себя, и мне это нравится. Я вижу его разочарование даже с питчерской горки[24]. Трэвис дает мне следующую подачу, и я знаю, что он будет по-настоящему зол, когда я нанесу последний удар по слайдеру[25].

Это похоже на мой крученый удар, но мой слайдер смертельно опасен. Трэвис всего второй сезон работает моим кетчером, но он знает, что я люблю заканчивать иннинг именно так. Это эффективно, а прямо сейчас мне нужна эффективность, чтобы я мог вернуться в дагаут[26] и проверить, как там мой сын.

Мяч летит по нисходящей кривой, и отбивающий замахивается с точностью часового механизма.

Три страйка[27]. Три аута. Иннинг окончен.

Трэвис встречает меня на полпути между домашней базой[28] и питчерской горкой, ударяя своей кетчерской перчаткой по моей.

– Черт, Эйс. С такой скоростью у меня на ладони синяки останутся. Как рука?

Пожимаю плечами.

– Пока нормально.

Я бы добавил, что у меня в запасе как минимум еще один иннинг, но не осмеливаюсь произнести это вслух. Суеверия и все такое.

– Вот это мне нравится слышать!

– Идем, большой бро! – Исайя подбегает со своей позиции между второй и третьей базой и шлепает меня перчаткой по пятой точке. – Что на тебя нашло сегодня?

Размеренной трусцой я бегу вместе с ними к скамейке запасных.

– Просто хочу, чтобы эта игра поскорее закончилась. Чем быстрее, тем лучше.

– Черт возьми, – смеется он. – Это из-за горячей няни?

– Что, черт возьми, ты сказал, Родез? – кричит Монти, когда мы проходим мимо него, поднимаясь по лестнице в раздевалку, где меня встречают шлепками по заднице, по плечу и бесконечными похвалами за сегодняшнюю подачу.

– Ничего. Не думаю, что я что-то говорил, – оглядывается брат.

– Нет, я тоже ничего не слышал.

– Вот и славно. Ты нравишься мне гораздо больше, когда молчишь. – Монти треплет меня по затылку. – Отличная подача, Эйс.

Кивнув, я нахожу первого незанятого сотрудника.

– Сандерсон, – окликаю я одного из наших тренеров, усаживаясь на спинку скамейки, достаточно высоко, чтобы видеть поле. – У тебя телефон с собой?

Он нервно смотрит на меня, вероятно, потому, что ему хорошо известно: лучше не разговаривать с питчером между подачами. На самом деле обычно я вообще не разговариваю, и мои товарищи по команде знают, что меня нельзя отвлекать, когда я сажусь на скамейку запасных, но сегодняшний вечер – исключение.

После семи иннингов это седьмое сообщение, которое я отправил Миллер. Только я не могу быть тем, кто это сделает, потому что в дагауте на меня нацелено слишком много камер.

– Отправь сообщение, – кричу я, прежде чем продиктовать номер Миллер, который запомнил сегодня днем.

– Что написать?

– Проверка связи. Спроси ее, как Макс, и напомни, что она может принести его сюда, если у нее с ним возникнут проблемы. Ты ведь можешь забрать его у нее, верно?

– Эйс! – кричит Монти. – Перестань писать сообщения моей дочери и сосредоточься на чертовой игре.

– Эй, это у тебя на руках джокер, и это ты нанял ее присматривать за моим сыном. Сам виноват.

На его губах появляется легкая улыбка.

Сандерсон прочищает горло.

– Она ответила. – Он читает со своего телефона абсолютно бесстрастным голосом. – Она говорит: «Передай Каю, что если он не оставит меня в покое, я накормлю его ребенка всем сахаром, который только смогу найти в этом отеле, и посажу его перед экраном, чтобы ему промыли мозги этим чертовым Кокомелоном[29], а потом оставлю его ворчливую задницу разбираться с Максом всю ночь».

– Не смешно. – Я подхожу, чтобы забрать у него телефон.

– Эйс, – говорит Монти, прикрываясь ладонью, чтобы посторонние не могли прочитать по губам. – Камеры.

Смиренно вздохнув, я говорю:

– Напиши ей в ответ, что она уволена.

Монти посмеивается себе под нос.

Сандерсон поднимает телефон, чтобы я мог прочитать поступающие сообщения.

Миллер: Меня уже уволили в третьем и шестом иннингах! Это, должно быть, новый рекорд.

Миллер: Передай ему, что за тот слоубол его следует уволить. Это было некрасиво.

Миллер: О, и скажи ему, что ему с его задницей совершенно не идут бейсбольные штаны.

Миллер: Вообще-то вру. Хотя насчет слоубола – это не ложь. В самом деле уродливо вышло.

– Господи, – выдыхаю я, качая головой. – Просто спроси ее, жив ли мой ребенок.

Телефон Сандерсона звякает.

– Жив.

У меня отлегло от сердца. Семь иннингов позади, осталось два.

– Жду не дождусь, когда с ней познакомлюсь, – слышу я, как Трэвис присоединяется к разговору с моими товарищами по команде со скамейки запасных.

– Самое время, чтобы у Макса появилась горячая няня, – говорит мой брат.

– Самое время, чтобы у нас появилась горячая няня. Мы это заслужили, – добавляет Коди, наш первый бейсмен[30]. – Ребятам это гораздо интереснее, чем Максику.

Монти поворачивается, явно собираясь всыпать моим товарищам по команде по первое число, но я его опережаю.

– Осторожнее, – говорю я со своего места. Когда я встаю, куртка падает с моих плеч, и я говорю достаточно громко, чтобы меня услышали на другом конце дагаута. – Два раза повторять не буду, так что слушайте внимательно. Пусть никто даже не думает о ней. Мне плевать, если вы считаете, что она дар божий для этой команды, она здесь не для вас. Так что пусть это будет единственным предупреждением. Если вы попытаетесь приставать к ней так, что она почувствует себя некомфортно, будете иметь дело со мной. Думаете, Монти промолчит, когда дело касается его ребенка? – Я снисходительно усмехаюсь. – И вам не захочется знать, что с вами будет, если вы заденете моего ребенка, а задевать Миллер или любого, кто присматривает за моим сыном, – это то же самое, что задевать Макса, так что даже, мать вашу, не пытайтесь.

Я опускаюсь обратно на край скамейки и снова натягиваю на плечи куртку, чтобы сохранить тепло.

В дагауте воцаряется жуткая тишина, вероятно, потому, что мои товарищи по команде шокированы тем, что я вообще открыл рот. Негласные правила и суеверия бейсбола – это не игрушки, с ними не шутят, но убедиться, что с Максом все в порядке, для меня важнее любых суеверий.

– Да! – кричит мой брат, нарушая неловкое молчание. – Только Эйс может заставить ее почувствовать себя некомфортно, правда, тренер?

– Исайя, перестань быть таким подлизой и выходи на разминку. Ты следующий отбивающий.

– Есть, сэр!

Он меняет кепку на бейсбольный шлем и выбегает из дагаута в разминочный круг[31], а я сижу и жду, когда эта проклятая игра наконец закончится.

5

Миллер

– Макс, это твой папа. – Я показываю на экран телевизора в другом конце комнаты.

Он визжит и хлопает в ладоши, его глаза широко раскрыты от возбуждения.

– Твой папа – лучший бейсболист на свете?

Льдисто-голубые глазенки вспыхивают, так что буду считать, что Макс отвечает «да».

– Интересно, кто же сообщит эту новость Бейбу Руту и Вилли Мэйсу[32]?

Он хихикает, хотя я знаю, что он понятия не имеет, о чем я спрашиваю.

За последние несколько проведенных с ним часов я поняла, что я самый забавный человек на свете, и если он будет продолжать смеяться над всем, что я скажу, то к концу лета моя самооценка взлетит до небес.

Когда отец предложил мне поработать няней у сынишки его питчера, я заколебалась. Я никогда раньше по-настоящему не проводила время с детьми, и, конечно, у меня были некоторые серьезные опасения, что я не справлюсь с этой ролью. Но эта работа отличается от всех остальных тем, что, независимо от того, лучшая я или нет, я помогаю непосредственно своему отцу. Другие цели, к которым я стремлюсь, – произвести на него впечатление, убедить его, что я что-то делаю со своей жизнью после того, как он отказался от своей. Но сейчас у меня есть возможность облегчить ему жизнь.

Макс продолжает смотреть на своего отца по телевизору, стоя на каком-то приспособлении, которое удерживает его в вертикальном положении на одном уровне с кухонной стойкой, чтобы он мог общаться со мной, пока я готовлю ему ужин. Он тянется за своим стаканчиком с водой и залпом выпивает его, пока я нарезаю кусочек авокадо, поджариваю тост и кладу его на подставку для еды, чтобы он мог есть и наводить беспорядок, как ему захочется.

Я не знаю, то ли я внезапно научилась работать с детьми, то ли Макс – самый простой в обращении пятнадцатимесячный ребенок на свете, но он действительно укрепляет мою уверенность в себе. Он по-своему отвечает на мои вопросы, если требуется сказать «да» или «нет». Он ест еду, которую я кладу перед ним, и с удовольствием рассматривает замок из деревянных блоков, который я построила ранее.

Даже если бы я и не была убеждена, что проблема в Кае, а не в самих няньках, проведенный день с Максом доказывает мою точку зрения. К услугам его молодой семьи целая организация ГЛБ, но мне начинает казаться, что, возможно, сам Кай не очень-то стремится наладить ситуацию.

Мое внимание снова приковано к телевизору. Начало восьмого иннинга, и у «Воинов» уже есть два аута. Номер двадцать на высоте, он выглядит потрясающе в своей ярко-синей форме. У него острый подбородок, идеально очерченные губы и густые брови. Сейчас он, должно быть, носит контактные линзы, но его обычные очки только усиливают ту «напряженную, но привлекательную» ауру, которую он излучает. Очевидно, так действуют на меня двойники Кларка Кента[33].

Кай отклоняет вызов, затем еще один, прежде чем принять третий вариант, который предлагает ему кетчер.

Я закатываю глаза. Рада узнать, что я не единственная, с кем Кай любит не соглашаться.

Разворачиваясь, это высокое худощавое тело вытягивается, делая бросок по дуге, скорость которого на удивление высока для такого типа подачи, но он так стремительно перемещается по базе, что невозможно отрицать, что это крученый мяч. И это еще и неприятный удар.

Третий удар. Третий из оставшихся.

– Макс, почему ты не сказал мне, что твой отец настолько хорош?

Он облизывает кусочек авокадо и улыбается мне, обнажая зеленые молочные зубки.

– Папа. – Он снова указывает измазанным авокадо пальчиком на экран, и камера показывает, как Кай убегает с поля. Этот парень на вид раздражающе прост. Его кепка низко надвинута на лоб, но даже так ее синий цвет подчеркивает пронзительное сияние глаз.

– У Кая Родеза чертовски удачный сезон, – говорит на заднем плане один из комментаторов. – В свои тридцать два он куда лучше, чем в двадцать два.

Я предполагаю, что они говорят о его таланте, но нельзя отрицать, что Кай Родез в свои тридцать два чертовски хорошо выглядит.

Вмешивается другой голос.

– Я бы сказал, что фанатам в Чикаго ужасно повезло. В прошлом сезоне он подписал контракт с «Воинами», чтобы в последний раз поиграть со своим братом, прежде чем в ближайшие несколько лет уйти из спорта, но, учитывая то, как он играет в последнее время, о завершении карьеры никто не думает. И я бы предположил, что это даже не входит в планы Кая.

Сидящий рядом со мной маленький мальчик с темно-каштановыми волосами и задумчивыми голубыми глазами с благоговением смотрит на экране, как его отец проскальзывает в раздевалку. Кай не только выглядит как супергерой, я думаю, для своего сына он действительно может им быть.

Это заметно по тому, как Макс смотрит на отца. По тому, как Кай смотрит на него. Готова поспорить, что Кай каждый божий день думает о выходе на пенсию.

– Макс, – говорю я, возвращая его внимание к себе и еде на его коврике. – Я кое-что для тебя приготовила.

Я достаточно сведуща, чтобы понимать, что большинству детей не нравятся корочки, поэтому, обрезая их, я сделала процесс более увлекательным, превратив квадратик белого хлеба в тост в форме собачки.

Только посмотрите, как я в первый же день работы использую свои кулинарные навыки!

Кому, черт возьми, нужны формочки для печенья?

– Аф! Аф! – лает Макс, указывая на хлеб.

– Тебе нравятся собачки?

Он возбужденно похлопывает по тосту, отрывает лапку и отправляет хлеб в рот.

Приятно осознавать, что я все еще в долгу перед кондитерской школой, раз смогла добиться такой реакции, нарезав купленный в магазине хлеб в форме лабрадора.

Я опираюсь локтями на столешницу, чтобы оказаться на одном уровне с ним.

– Макс, как ты думаешь, что со мной не так?

Черт побери. Сложноватый вопрос для пятнадцатимесячного ребенка. Кажется, я действительно теряю самообладание.

Он не отвечает, продолжая жевать хлеб с авокадо. Макс и не подозревает, что в некоторых частях света есть люди, готовые платить двадцать пять долларов или даже больше за тост с авокадо, а он размазывает его по тарелке задолго до того, как оно попадет ему в рот.

Я перефразирую свой вопрос.

– Как думаешь, я смогу наладить свою жизнь к концу лета?

Ребенок смотрит на меня блестящими глазами.

– Как считаешь, я перестану косячить на кухне?

Он хихикает. Мои глаза сужаются.

– Что, считаешь, я не разберусь с этими рецептами?

Он причмокивает губами, пережевывая, а потом одаривает меня своей самой широкой улыбкой.

– Вау. – Я выпрямляюсь. – Общение с тобой отлично укрепляет мою уверенность в себе. Ты об этом знаешь?

Макс взвизгивает, а я посмеиваюсь, убирая волосы с его глаз.

– Хорошо, малыш. Я постараюсь формулировать свои вопросы так, чтобы мне нравились твои ответы.

На столе звякает телефон. Восьмой раз за восемь иннингов.

Неизвестный: Это Сандерсон… снова. Эйс хочет знать, как дела у Макса.

Я не могу удержаться, чтобы не закатить глаза при виде неизвестного номера, с которого задан вопрос, – точная копия тех, что я получила в течение всех семи предыдущих иннингов. Кай просто смешон, втягивая этих бедных сотрудников в свое безумие гиперопеки.

Я: Отлично. Он очень хорошо спит после виски, которое я подлила в его бутылочку.

Неизвестный: О, ладно. Ну, эм… Эйс хочет, чтобы я сказал тебе, что ты уволена.

Я: Странно. За сегодняшний вечер меня уволили уже трижды, но я все еще сижу в отеле с его сыном.

Неизвестный: Я уверен, что он снова свяжется с вами в девятом иннинге.

Я: Уверена, что так и будет.

Когда я соглашалась на эту работу, то не была до конца уверена, что готова провести лето, заботясь о ком-то, кроме себя, но я согласилась, потому что моему отцу практически невозможно отказать. Как бы то ни было, Макс убедил меня в том, что с ним легко, но чрезмерно заботливый стиль воспитания его папаши заставляет меня усомниться в своем решении.

Мое внимание возвращается к маленькому мальчугану, который весь измазан авокадо.

– Макс, твой папа – самый властный родитель на свете?

Он визжит, и я моментально воспринимаю это как категорическое «да».

– Так я и думала.

6

Кай

Даже не сняв форму, я бегу трусцой по коридору в свой гостиничный номер. Стараясь ступать как можно тише, захожу в затемненное помещение, генератор белого шума[34] заглушает все звуки, которые я издаю, когда спешу к кроватке Макса.

С ним все в порядке. На самом деле я бы сказал, что с ним все более чем в порядке, он крепко спит в уютной пижамке, сжимая в кулачке свою любимую игрушку, о которой я не говорил даже Миллер.

Не знаю, почему я не рассказал ей о крошечной игрушке в форме лисы, на которой он помешан. Макс не засыпает без этой штуки, но, хотя я рад, что он заснул, я солгу, если скажу, что я в полном восторге от того, что новая няня, похоже, прекрасно справилась и без моих указаний.

Заметив свет, просачивающийся сквозь щель под соседней дверью, я постукиваю костяшками пальцев по перегородке между моей комнатой и комнатой Миллер.

– Войдите, – говорит она достаточно громко, чтобы я мог расслышать.

Открыв дверь, я вижу, что она сидит, скрестив ноги, на матрасе, полностью сосредоточенная на телевизоре. Радионяня Макса стоит на прикроватной тумбочке, чтобы она могла присматривать за ним, пока сама смотрит без звука передачу «Кулинарный канал».

– Для тебя это имеет смысл, если ты ничего не слышишь? – Я указываю на телевизор, но Миллер не смотрит в мою сторону, не отрывая взгляда от экрана.

– С выключенным звуком в этом гораздо больше смысла. Я просто хотела посмотреть, как они готовят фриттату[35]. Мне не нужна предыстория о том, что у их прабабушки была птицеферма и это вдохновило их на приготовление этого блюда для своих детей в их первый школьный день, понимаешь?

– Понятия не имею, о чем ты.

Загипнотизированная женщиной на экране, Миллер едва бросает взгляд в мою сторону, чтобы махнуть на меня рукой, но потом снова смотрит на меня, ее взгляд возвращается к моему телу.

– Ты все еще в форме?

– Пришлось мчаться сюда, чтобы убедиться, что мой ребенок еще дышит.

– Ты писал мне весь вечер. Расслабься хоть немного, папочка-бейсболист. – Она переводит взгляд на экран, но затем ее брови хмурятся, и ее внимание снова приковано ко мне. – Знаешь, из-за твоей навязчивой идеи все контролировать мне очень трудно представить, что я буду присматривать за Максом все лето напролет.

Я скрещиваю руки на груди.

– И это должно меня испугать?

Ее глаза сужаются.

– Для человека, который говорит, что ему очень нравится мой отец, ты изо всех сил стараешься усложнить ему работу, верно? Ты ведешь себя так с любым человеком, который оказывается в радиусе десяти футов от твоего сына, и он увольняется, или ты увольняешь его лишь для того, чтобы мой отец из кожи вон лез, чтобы нанять кого-нибудь снова.

Ну… черт. Это раздражающе проницательно.

И поскольку мне не нравится, что она в первый же день называет вещи своими именами, я парирую:

– Если он так важен для тебя, где ты была? Я играл за него полтора года и считал, что ты еще ребенок, а не взрослая женщина, потому что ты никогда раньше не попадалась мне на глаза.

– Меня нет рядом, потому что он важен для меня.

Я киваю головой, как будто понимаю.

– В этом нет ни малейшего гребаного смысла.

– Эммет Монтгомери отказался бы от своей квартиры, своих мечтаний и карьеры, если бы это означало, что он сможет жить рядом со мной. Я постоянно занята работой, не могу долго оставаться на одном месте, поэтому мы видимся в разъездах несколько раз в год. Впервые за всю мою взрослую жизнь у меня появилось немного свободного времени, и он хочет, чтобы я была рядом. Я перед ним в долгу, так что не мог бы ты перестать усложнять мне задачу вернуть ему долг?

– Что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему должна?

Она отмахивается от меня.

– Может быть, как-нибудь поутру мы с тобой вместе напьемся, и тогда я все тебе объясню. – Миллер хватает с тумбочки свой телефон и показывает его мне. – Посмотри это видео с Максом. Взгляни, какой он счастливый.

На маленьком экране телефона воспроизводится видео, на котором мой непоседливый сынишка сидит на диване и показывает на экран телевизора, где он видит, как я подаю. Он никогда не был ни на одной из моих игр, и, насколько я знаю, это, возможно, первый раз, когда он видит, как я играю. Он наблюдает, как я делаю то, что люблю всю свою жизнь, и постоянное повторение слова «папа» вызывает у меня в груди физическую боль, но весь эффект смазывается в конце видео, когда я вижу, как он прижимается к своей новой няне.

Мое сердце уходит в пятки. Он никогда так быстро не чувствовал себя с кем-то так комфортно, в его жизни никогда не было женщины, к которой он захотел бы прижаться.

Это пугает меня до чертиков.

Потому что, как бы сильно Миллер ни вызывала у меня сегодня опасения, больше всего на свете меня вгоняет в дрожь то, как отреагирует Макс через два месяца, когда она уйдет, если она так сильно понравилась ему в первый же день.

Она продолжает показывать фотографию за фотографией, Макс улыбается так широко, как только позволяет его маленький ротик, и когда она заканчивает показывать слайд-шоу, я, не говоря ни слова, направляюсь в свою комнату.

– И это все? – окликает она.

Я возвращаюсь в ее личное пространство.

– Что еще ты хочешь, чтобы я сказал?

– Ну не знаю. Как насчет «Спасибо тебе, Миллер. Я не удивлен, что мой сын уже любит тебя, потому что с тобой очень легко ладить»? Или, может быть, ты мог бы попытаться узнать меня получше. На самом деле все что угодно.

– Я не хочу тебя узнавать.

Какой в этом смысл, если она скоро уедет?

От моих слов она резко вскидывает голову.

– Эти чертовы социальные навыки пришли с отцовством, или ты таким родился?

Я ничего не говорю, продолжая опираться плечом на дверь между нашими комнатами.

– Ты ведь понимаешь, что проблема здесь в тебе, верно? С твоим сыном все просто.

И снова я не отвечаю.

Ей не обязательно мне это говорить. Я достаточно хорошо себя знаю, чтобы понимать, что проблема во мне. Я знаю, что чрезмерно опекаю его. Знаю, что с Максом легко, но также знаю, что он моя единственная семья, не считая моего брата, а я – его. Он все, что у меня есть.

Миллер устало вздыхает, и это звучит так, будто я ей ужасно надоел.

– Просто не собираешься отвечать? Круто. Тебе что-нибудь еще нужно? – Она указывает на мое тело. – Пройти какую-нибудь терапию после игры, прежде чем я уйду?

– Нет, я уже закончил.

Ложь легко слетает с моего языка. Мое тело отомстит мне за то, что в восьмом иннинге я не позаботился о своем плече, локте или запястье. Я должен был отправиться на полуночный заплыв или провести следующий час в тренажерном зале, позволяя тренировать меня на растяжку и подвижность. Вместо этого я сел в первый же автобус, чтобы уехать с арены, даже не вернув экипировщикам свою форму.

Миллер смеется, но в этом нет ничего смешного.

– Боже, наконец-то ты что-то сказал, и это – чушь собачья.

Не стоило врать ей о том, что я делаю после игры. Ее воспитывал тренер по бейсболу.

Она встает с кровати и выключает радионяню в знак того, что на сегодня с нее достаточно.

– Я собиралась этим летом поиграть в чертову Мэри Поппинс, но никак не смогу общаться с тобой в течение двух месяцев. – Она небрежно собирает свои вещи по всей комнате. – Я думала, что смогу это сделать. Макс замечательный, но ты… – Она качает головой. – Ты не такой.

Что она делает? И куда, по ее мнению, направляется? Всю свою игру я ожидал, что она облажается и я смогу ее уволить, но теперь она уходит по собственному желанию.

Сейчас я в состоянии думать только о маленьком мальчике в соседней комнате, который крепко спит, счастливо проведя день с девушкой, которая собирается из-за меня уйти.

Я преграждаю ей путь, встав между ней и дверью.

– Куда ты?

– Так далеко от тебя, как только смогу. Вся эта история с властным отцом-одиночкой поначалу была немного возбуждающей, но теперь это, – Миллер делает пальцами жест вверх-вниз, показывая на мое тело, – утомляет.

Она отступает в сторону, протягивая руку к двери, ведущей в коридор, но я двигаюсь вместе с ней, загораживая выход.

– Пожалуйста, отойди.

– Куда ты пойдешь? – снова спрашиваю я. – Уже поздно.

Она на мгновение откидывает голову назад, чтобы успокоиться.

– У меня арендовано жилье. Мне нужно собрать вещи, чтобы завтра уехать в Чикаго.