Мой телохранитель – дьявол

«Она же теперь двери запирать специально не станет. Чтобы, если я решу навестить её и отомстить, было понятно, как она меня не боится. Дура. Возомнившая о себе сверх всякой меры самка».

– Чего же ты не пьёшь? Вот уже и завтрак подоспел, извини, чего-то я сегодня замешкалась, с этими багетами. Яйца свежайшие, Рэдрик, ты же любишь такую глазунью. И хлеб будет горячий.

Обжигаясь, не чувствуя вкуса, Рэд бросил в себя заветный завтрак, как мусор в бак, и ушёл, забрав телефон. Динамики продолжали мурлыкать, но мелодия до него уже не доходила.

***

– Псих!

Виктория не вошла, влетела в комнату. Не будь дверь сработана лучшими мастерами Италии, она бы обязательно хлопнула, или хотя бы скрипнула, обозначив искреннюю солидарность с молодой хозяйкой. Увы. В этом особняке всё было самым лучшим. Идеальным. Совершенным. От подгонки полового покрытия к унитазам в ванных комнатах прислуги, до последней переливчатой хрустальной бусины, свисавшей с люстры в рабочем кабинете молодого Дона. Виктория рухнула на кровать. Она кричала в зажатую в онемевших от усилия руках подушку, физически чувствуя, как и дом, и вся обстановка, и даже память о маме, призрачная, изгнанная из жизни Бертолдо, осуждают её.

Она, наследница, женщина, которой в будущем должны будут подчиняться собственная прислуга, прислуга в доме мужа, а так же, скорее всего, и его ближайшие советники и партнёры – последнее маловероятно, хотя, конечно, хотелось бы – не может поставить на место телохранителя. Он ведёт себя с ней так, будто даже её менструальный цикл его собственность. Она же ведёт себя с ним, как дитя с не в меру расшалившимся аниматором в костюме клоуна, нанятого развлекать гостей, а вместо этого повадившегося таскать куски именинного пирога. Сколько это будет длиться?

Ви перевернулась на спину, раскинула руки и уставилась пустыми глазами в потолок. Утро поглотило узорчатые тени сада на лепнине. Скоро прозвенит будильник. Она послушно поднимется и направится в душ, потом на тренировку, и снова мир закружится вокруг расписания и того, что она делать совершенно не хочет.

Но чего же она хочет?

Она хочет доказать, незнакомому, непредсказуемому, агрессивно настроенному мужчине, что она стоит уважения.

Неужели всё настолько плохо? У неё так давно не было ухажёра, что она впала в то плачевное состояние, в котором подруги Лауры устраивали истерики садовникам? Водителям, официантам, чистильщикам бассейнов. Без разницы, кем он будет, лишь бы имелось в брюках хоть что-то? Не важно, что он подумает о ней, ведь если мужчина дорожит головой и местом, он смолчит. Женщины её положения, если верить слухам и сплетням, умели обстряпывать такие делишки на раз-два. Вот только Виктория в годы, в которые следовало хихикать с подружками и постигать тонкую науку обольщения, получала образование. Серьёзное, глубокое. В одном из старейших университетов Великобритании. И как заставить мужчину интересоваться собой малейшего представления не имела.

Она зажмурилась, крепко, до зуда за переносицей, позволила колким радужным искрам поплыть перед глазами. Этот мрачный, озлобленный на весь свет верзила действительно нравится ей? Или ей просто одиноко и безысходно среди бессмысленности и заискивающих улыбок седых кавалеров, ненавязчиво, но регулярно предлагаемых ей Берни? Ей всего двадцать пять, в Италии никто не осудит женщину, не пожелавшую вступить в брак до тридцати. Обычную женщину. Она же Карретто. Прекрасно понимает, что то, что брат не настаивает – лишь отсрочка, уступка её капризу. Возможная лишь от того, что выгодной партии Дон и его сын пока не видят и придерживают козырь крови при себе. В тот час, когда финансовые аналитики подгонят им нужные цифры, она будет примерять свадебное платье до завтрака, а имя будущего супруга узнает, храни её Господь, к ужину. И сейчас, в розовой полутьме собственной спальни, представляя, как собирается на завтрак внизу прислуга, она спрашивала себя – неужели ей нравится Рэд?

Виктория села. Резко, будто услышав крик. Она его и услышала, где-то глубоко, непостижимо глубоко внутри себя. И мгновенно приняла решение к нему не прислушиваться. Потянулась за собственным мобильным, сощурила глаза ощутив болезненную резь от света монитора. Отключила будильник, сегодня она не доставит ему удовольствия ворваться в её грёзы. Раскрыла почту. Удалила спам. В состоянии воинственной решительности изучила своё расписание на сегодня и удалила из списка мероприятий посещение океанариума. Этот шедевр Ренцо Пиано можно оценить и позже. Не в настроении она смотреть на рыб. Выдохнув, максимально привычно, стараясь не фиксироваться на этом действии, переслала документ синьору Булсара. Перед глазами встала картина, как он стоит посреди своей комнаты, уже в форменных брюках, сорочке навыпуск. Молчаливо и свирепо сражается с пуговицами на манжетах. Они ведь живут, находятся прямо сейчас, под одной крышей. Она бы могла помочь ему. Подошла бы невесомо, как призрак, застегнула вредные маленькие пуговички, не коснувшись тяжёлых мужских запястий. Что-то шептало ей, что нельзя прикасаться. Пока он не разрешит. Пока он не разрешит, даже смотреть на него нельзя, если не хочешь разозлить. Так пленённые людьми хищники видят угрозу во всех и всём. В этом нет их вины, просто общаться с тигром и котом следует по-разному. Они похожи, но гнев кота её лишь повеселит, в то время как гнев тигра…

Виктория Карретто тряхнула головой. Отбросила телефон и направилась в душ. Упругие, упрямые струи, чередуя жар и холод, помогли привести мысли в порядок. Идея отказаться сегодня от завтрака в обществе Франчески, чтобы не обсуждать произошедшее, показалась ей малодушной. Она порадует старушку, почему нет. Ничего ведь и не случилось. С чего бы ей избегать разговора.

После тренировки, на которой её похвалили за усердие и результаты, размышления снова вернулись к ней. Музыка, под которую Ви обычно расслаблялась после растяжки и силовой тренировки сегодня почему-то звучать не пожелала, и вместо неё зал наполнил одинокий, крайне самодостаточный дудук. У Виктории дрожали руки и ноги, дрожали мышцы, о существовании которых она и вспоминала то лишь на занятиях спортом. Грудой отработанной породы, она лежала на матах, стараясь привести дыхание в норму. Тренер, утончённый француз Патрик Бова, ходил вокруг и едва слышно говорил о том, что ей нужно расслабиться и постараться очистить своё сознание, дабы сбросить напряжение и подготовиться к полному побед и свершений дню. Она привычно не слушала его, но от дудука, заменившего сегодня арфу, отмахнуться было сложнее. Самобытный и этничный, он казался ей сочным стейком в окружении целой Сахары из мюсли с цукатами.

Почему Рэд не может, не должен ей нравится? Он высок. Не только для неё, что не сложно, но и в сравнении с Бернардо. Может быть, одного роста с Бертолдо, но судить было сложно, отца вне системы поддержки жизнеобеспечения она помнила плохо. Они и разговаривать о чём-то, кроме как о делах, начали лишь после того, как немощь приковала его к постели. Нос у Рэда с небольшой горбинкой. Серьёзные глаза и тёмные волосы, которые, отрастая, начинали виться. Напряжённый рот, казалось совершенно не умеющий улыбаться. Виктория глубоко вздохнула и провела пальцами по животу, в котором, вот странно, снова появилось это ощущение. Жажда. Необходимость, требование правды. Почему он не хочет улыбнуться ей? Почему не позволяет отрасти волосам? Франческа от кудрей оказалась бы просто в восторге, а он явно симпатизирует Франческе. Что такого в том, что она услышала крохотную часть, ноль целых, ноль одну сотую от того, что звучит в его наушниках? Не такая у них и разница в возрасте, чтобы он не мог позволить себе и ей быть немного более… человечными? Это бы здорово украсило её повседневность. А он пообещал превратить в Ад её жизнь всего лишь за попытку узнать его лучше. Подумать только, такой взрослый, а такая недотрога. За что он так с ней?

Почему в этих размышлениях так активно участвует её живот?

Приняв решение вести себя снисходительно лояльно и дать им обоим забыть об утренней неловкой ситуации, Ви сочла инцидент исчерпанным. Если синьор Булсара не желает общаться с позиции взрослого человека, это сделает она. Девушка позавтракала. Тщательнее обычного отнеслась к туалету и укладке. Она была хороша и осознавала это как никогда. В полной боевой готовности спустилась минута в минуту, и благодарно улыбнулась телохранителю, когда он закрывал за ней дверцу авто. Сегодня будет прекрасный день, и она никому не позволит его испортить.

***

День прокатился по Виктории, как асфальтовый каток по пакету с котятами, которых жестокая рука выбросила на трассу из окна Ferrari. Однако, возвращаясь домой, испуганная и притихшая, она не позволила себе ни жалобы, ни упрёка. Во-первых, потому, что ещё до конца не верила в то, что Рэд, непроницаемый, как кусок свинца, имеет отношение к её неприятностям. Во-вторых, если он решился на это, если этот ублюдок из-за глупой шутки пошёл на подлость, то радости от вида её побеждённой, она ему не доставит.

Утро началось с посещения дома престарелых, и предположить какие-то сложности Виктория просто не могла. Подобные мероприятия всегда оставляли в ней глубокий след. Она чувствовала, твёрдо знала, что может и обязана делать для этих людей больше. Для города, для каждого, кто нуждался в ней, иначе, зачем Бог дал ей так много, а им так мало? Сегодня, среди стариков, оставленных своими близкими здесь умирать, под взглядами мутных, почти слепых, красных от сосудов глаз, как под огнём софитов, она остро чувствовала дороговизну каждого стежка на её скромном брючном костюме, туфельках ручной работы, в тон. Продажа её сумочки могла бы подарить этим людям стереосистему в комнате отдыха. Десятая часть заработной платы Рэда могла бы повернуть их жизнь к лучшему. Хотя он, самовлюблённый павлин, об этом, конечно, не задумается. Ви была раздражена, и даже зла на него сегодня. Потому что именно в доме престарелых он почему-то увидел угрозу для хозяйки, и своей бдительностью вывел её из себя. Занудствовал о времени, оттаскивал от неё беззащитных колясочников. Не позволил ей, уже облачившейся в халат и перчатки, принять участие в обходе постояльцев. Очевидно, на зло, называл всех вокруг пациентами, хотя это было бесчувственно и жестоко. Не позволил ей напиться из общего кулера. На кулере терпение Виктории показало край. Почувствовав, что не сумеет сохранять требуемое расположение духа, она не сделала телохранителю замечание, не отчитала. Просто отправила в машину, сказав, что справится сама. Что может случиться с нею в окружении дедушек и бабушек, которые имени своего вспомнить не могут?

И она действительно справилась. Однако на выходе, приближаясь по широкому коридору в окружении медицинских сестёр к широким прозрачным дверям, увидела толпу и не сразу поняла, что они делают там, почему их не пускают внутрь? Медсёстры, минуту назад казавшиеся подругами и соратницами, расступились, оставив её одну под вспышками десятков камер. Двери медленно распахнулись перед уходящей гостьей, и на девушку, как град на кружевной зонтик от солнца, посыпались вопросы:

– Кто он? Назови имя, красотка?

– Синьорина Карретто, пару слов для еженедельника!

– Улыбнись, Виктория! Живота пока не видно, кто счастливчик?!

– …ИМЯ!!!

Пробираясь через толпу папарацци, беспощадных, как пираньи, она едва не упала на лестнице. И тут же десяток чужих рук подхватил её, поставил на ноги, облапав, в качестве бонуса. Скоро она поняла, что все эти люди почему-то считают, что она беременна. Но если остановиться для учтивого разговора с ними, она просто никуда не успеет. Да и учтивостью от их манер не пахло.

– Имя, Виктория! Кто он?

– Кто обрюхатил самую завидную невесту Италии?

– Улыбнись!

– Имя??!

От вспышек рябило в глазах, она поздно поняла, что почти не продвигается в сторону спасительного автомобиля, толпа захватила её. Самообладание спасовало, когда кто-то протянул руку, чтобы взять её за подбородок, как уличную девку, и развернуть лицом к объективу. Прокладывая себе дорогу плечом и локтями, она поняла, что единственное имя, которое сейчас в состоянии назвать, это «Рэд». Разве не его работа предотвращать подобное, разве не он столько раз и так умело спасал её из подобных передряг. Хотя, если хорошо вспомнить, подобного за четыре месяца работы Булсара не случалось вовсе. Он не пресекал беспредел папарацци, будто волшебством исключив их встречи. Виктория ускорила шаг, а вырвавшись из толпы, побежала.

Рэд, надёжный, как бастион, так привычно, так ненавязчиво внимательный к её нуждам, состоянию и даже настроению ещё вчера, стоял у машины почти в ста метрах от парадного входа, распахнув для неё дверь. Не делая ни малейшей попытки повлиять на ситуацию. Оказавшись в спасительной прохладе салона, она даже открыла рот, чтобы поблагодарить его. И смолчала.

Это могло быть случайностью. У Рэда в багажной сумке её мягкие тапочки, на случай если от каблуков заболят ноги, и несколько банок неизменно холодного кофе. В его аптечке не было только наркотиков, но почему-то Ви ни разу не усомнилась в том, что он найдёт их, если появится нужда. Рэд был не просто профессионалом, все эти месяцы он заботился о ней, и она принимала это как должное. Потому что о ней, как о хрустальной вазе, заботились все.

Она сама сказала ему, что справится, сама отослала прочь. Не может такой мужчина из мелочной мстительности предать.

В тот вечер, не чувствуя ничего кроме усталости, Виктория Карретто со страхом подумала о том, мог ли Рэдрик Булсара продать журналистам план её маршрута.

К концу недели выяснилось, что на продажу был выставлен не только ежедневный путь и расписание мероприятий, но даже имя её гинеколога. Она была вынуждена сменить тренера – журналисты осаждали его квартиру и, не выдержав, парень пошёл на сделку. Необременительная беседа о работе и её физической форме немедленно разлетелась на цитаты и собралась обратно в текст, от которого у Виктории волосы встали дыбом. Жёлтые газетёнки, не имеющие привычки прислушиваться к требованиям опровержений, смаковали детали её «случайно» всплывшего романа с прислугой и беременности. Доктор Гильдеман был вынужден уйти в неоплачиваемый отпуск. Женщины на званых вечерах шептались у неё за спиной. Мужчины улыбались и позволяли себе сальные намёки.

Рэд не улыбался. Давил на клаксон, разгоняя толпу перед машиной, прикрывал её пиджаком от камер. Безропотно принимал все изменения, которые она вносила в расписание, и даже предлагал ей отсидеться дома, пока «шумиха не утихнет». Он делал всё, что должен, и ничего сверх. Разговаривая с ним, Виктория выпрямляла спину и изо всех сил сжимала челюсти, чтобы не заплакать. А плакать хотелось. Потому что это было подло, гадко. Но всё вокруг выстраивалось так, будто она виновата сама.

К середине второй недели её посетил Бернард. Был ласков, но озабоченности не скрывал. Во время семейного разговора, полного участия, Ви почувствовала первые признаки паники. Она не может рассказать брату всего. Не может. Потому что сама во всём виновата. Рэд не просил её откровенничать с Патриком. Да, она была его клиенткой. Но то, что она настолько не во вкусе француза подкупило её, они часто по-приятельски болтали, и Виктория позволила себе быть откровенной. За что и расплачивается сейчас. Берни смотрел на то, как она прячет глаза и ни в чём её не винил. Он любил сестру и знал наверняка, что к светской жизни она и равнодушна и не приспособлена. То, что для многих бы стало забавой, для её безупречной репутации явилось чувствительным ударом. Когда кофе и печенье подошли к концу, брат открыл ей, что проверка контактов Джессики, её секретаря, выявила связь с представителями прессы. Поддерживать связь с прессой её обязанность, однако в переписке нашлись сообщения, которые Джессика объяснить не сумела. Не первое и не последнее предательство со стороны персонала. Нет, наказана Джесс не будет, жадность грех не большой, да и кроме нервных клеток семья ничего не потеряла. Её просто уволят.

На прощание брат обнял Викторию и тоном спасителя произнёс:

– Всё наладится, сестрёнка. Новый секретарь, новый тренер. И всё снова будет как раньше, со временем об этом скандале забудут. Надеюсь, ты не против, я позвонил доктору Гильдеману. Глупости, конечно, ты не беременна. Знаю, что честь семьи всегда была и будет для тебя на первом месте. Знаю, что тебе одиноко, Ви… Твоё замужество всё изменит. Я имею в виду, когда оно случится. Быть богатой не так и плохо, верно? На фотографиях этих писак твой телохранитель бросается грудью на твою защиту. Такая верность похвальна. У обычных девушек есть свидания и подруги, зато у тебя есть брат и телохранитель, которые не дадут тебя в обиду. Всё почти закончилось, малышка.

Виктория залилась горячей краской от ключиц до самых корней волос от одной только мысли, что старший брат обсуждал с доктором Гильдеманом, есть ли у неё любовник. Прижималась щекой к его рубашке и смотрела в сад. Голос Бернарда звучал так уверенно. Доводы логично. Ещё немного и она сама бы поверила, что информацию журналистам продала Джессика. Ви почти хотела в это верить. Но было нечто, заставлявшее её сомневаться, и это нечто она не сумела бы объяснить брату, потому что едва могла облечь в слова даже для себя самой. Разговор на кухне ни о чём не свидетельствовал, даже если Франческа что-то и слышала. Но было то, чему не было и не могло быть свидетелей. До того как она взяла в руки телефон Рэда, он заботился о ней. Он был холоден и даже груб на словах, однако все дороги будто сами стелились Виктории под ноги, в мягких домашних тапочках. Её любимые кафетерии всегда открыты. Температура воздуха в салоне всегда комфортная. Теперь же Рэду стало всё равно.

Даже когда на днях она упала, прямо на застеленном белым тентом помосте для торжественных речей, перед стойками микрофонов, прямо перед журналистами – он позволил ей упасть. Раньше бы подхватил и, ставя на ноги, обязательно бы прошипел что-нибудь не лестное. Рэд позволил ей упасть. И смолчал. Но молчание телохранителя не доказательство. Так же, как и её неуклюжесть, несамостоятельность, только её вина.

Не подпилил же он тот каблук, в самом деле.

Глава 5

Хлеб, действительно, был горячим до пара на изломе и одним своим ароматом мог снести любую крышу. А яйца, действительно, свежими. Он не рассказывал Франческе, какую яичницу любит и, если честно, сам об этом не задумывался. О его пристрастиях кухарка узнала, ставя над ним эксперименты, по утрам, когда все, кто мог бы смутить замкнутого мужчину, ещё спали, а сам он, спросонок, надеть броню ещё не успел. Бекон с одинаковым удовольствием проваливался, не задерживаясь, в Рэда абсолютно любой. Почти так же дело обстояло с кашами. Однако, сладкие, на молоке, он ел дольше. И под них охотнее вступал в разговор. За кашу с фруктами или цукатами мог оттаять на столько, что рассказывал, как чувствует себя, и как прошла ночь. Череда же разнообразных способов приготовить яйца потрясла его вкусовые рецепторы до самых корней. Франческа поняла, что победила, когда Рэд поднялся со своего места и стоял с ней рядом, сосредоточенно наблюдая, как является в этот мир из небытия яйцо пашот. Но лишь на глазунье с жидким желтком он устраивал в тарелке настоящую оргию с хлебом и всеми соусами и специями, что имелись. Мудрая женщина не афишировала своих выводов и не задавала вопросов. Однако в то утро, когда её суровый мальчик вышел из-за стола, едва прошептав «спасибо», она поняла, что что-то пошло не так.

Рэдрик Булсара поднялся в свою комнату после завтрака так же, как и всегда. Намеренно неспешно, аккуратно впечатывая ноги в каждую ступеньку лестницы и, по привычке, выравнивая дыхание: десять секунд на долгий вдох, десять секунд на выдох. Он любил эту комнату. И старался не омрачать радость встречи с ней.

Горничная Магда, провожая новенького сюда в первый раз, была явно разочарована тем, что он остался равнодушным к её роскошному полному имени «Магдалена». Поскучнев, показала Рэду что к чему, извинилась за то, что шумно, и удалилась. О большем тот не смел и мечтать.

В миг, когда за Магдой закрылась дверь, Рэд замер, как внесённый в новый дом кот. Прислуга считала комнату – просторную, с большим окном на восток – самой неудобной из всех отведённых персоналу. Потому что подниматься в неё приходилось по лестнице, потом идти через долгий, не особенно широкий коридор. Самым главным же её недостатком было то, что располагалась она непосредственно над гаражом. С утра до вечера неотступные шум и воркотня нарушали её покой и делали отдых в ней, по мнению аборигенов, попросту невозможным.

Шагая за Магдой, Рэд привёл в порядок дыхание, но этого оказалось недостаточно. Неверие и радость поднимались в нём волнами. У него будет своя комната? Своя постель? С момента, когда колыбель стала ему не по росту, он спал с Изой и не помнил иного. Потом наступила череда приютских коек, узких и жёстких. Право на которые было нужно сперва отбить, иначе ты со своими вещами оказывался у самого входа в общую спальню. После, даже когда ему приходилось спать на земле, рядом неизменно кто-то ворочался, лез с вопросами или рассказами, не умея быстро уснуть, стонал от кошмаров или боли. Судьба умеет расставлять понятные ей одной ловушки: лишь работа на злейшего врага дала Рэду свою комнату. Отдельный туалет, душевую кабину, маленькую стиральную машину и сушилку на одного. Так что в общую прачечную он спускался лишь для того, чтобы на уже чистые вещи навели лоск утюгом и паром. Он видел, как по вечерам девушки шутили в постирочной. И то, что он мог бы стоять вместе с ними, и искать своим носкам место среди тонкого нижнего белья и кружевных передников… приводило его в замешательство. У него мог бы быть даже холодильник. Но увидев, как он таскает еду наверх, будто бурундук, Франческа распорядилась этой привилегии его лишить.

Комната была квадратной, после давнего, но добротного ремонта. Оглядывая пустые белые стены, новый постоялец медленно выдохнул. Минимум визуального шума. Кажется, ему здесь понравится. Первое, что видел входящий, была кровать. Щедрая полуторка с простым распятьем над изголовьем. Если бы Рэду приспичило привести в комнату гостью, расположились бы они под этим распятьем с комфортом. Слева от кровати стояла тумбочка с небольшим зеркалом, справа находилась дверь в туалетную комнату. Окно показалось Рэду больше, чем он видел в жилых помещениях в своей жизни. Широкий деревянный подоконник будто просил горшка с комнатным растением или вазы с цветами. Под окном располагался стол со стулом, тёмного дерева. Ножки стола были прямыми и прямоугольными, стул же имел мягкое сидение, обитое выцветшим ситцем, такую же подушку на спинке на уровне лопаток. И весь состоял из завитков, балясин и шаров, будто неведомому мастеру, изготовившему его, оказалось совершенно нечем себя занять. Далее стояла сушилка. Напротив вместительный шкаф и зеркало в рост. В нём впервые за очень долгое время Рэд увидел себя полностью и понял, что на горячие багеты со сливочным маслом стоит налегать поменьше, а уделять время тренировкам побольше. Но даже это радовало его. Даже идеально чистый и пахнущий кондиционером, явно ручной работы, старый престарый коврик дорожка, тянущийся от кровати к порогу.

Далеко не сразу Рэд распаковал вещи, ещё больше времени ушло на то, чтобы перестать, уходя, убирать со стола ноутбук и мелочи, вроде стикеров с записками на память, упаковку носовых платков или очков от солнца. Даже мятая салфетка делала эту комнату его домом.

Однажды, когда Виктории взбрело в голову потолкаться на блошином рынке среди простых смертных, Рэд купил рамку для фото. Громоздкую, зелёную, с яркими цветами и парой жеребят по углам. У него не осталось фотографий. Но если поставить рамку расшатанной ножкой в комнату, можно было представить, что фотография там есть. И мама с Изой вместе с ним встречают каждый, потрясающий рассвет, заливающий комнату медовым, огненным, золотым. Кто-то понимающий, снабдил его окно прозрачным как паутина, новым тюлем и тяжёлыми шторами на подкладке, какие обычно вешают в гостиницах. Даже эта мелочь восхитила его. Комната будто знала, что ему может понадобиться полная тьма. Тишина тоже, но, должны же были в ней отыскаться недостатки.

В то утро ни дыхательная гимнастика, ни очарование личного пространства не помогли. Рэд бы бежал к себе, снося косяки, если бы не знал, что каждый его шаг отдаётся в спальнях внизу. Особенно этот коридор, похожий на кишку, чтоб его, разносил звуки, как барабан. Франческа сказала, что с огромной любовью, но яйца ему открутит, если услышит, что ночью к нему или от него крадётся горничная или прачка. Лисы не охотятся у норы, и Рэд с лёгкостью дал обет домашнего целибата. Сегодня же ему хотелось топать так, чтобы услышал Бертолдо Карретто в своей VIP палате в госпитале, в который переехал перед началом его, Рэда, службы. Чтобы раскрыв дверь он обнаружил там трёх стонущих шлюх, не потому что ему особенно нужно, а просто всем на зло.