Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет

– Значит, это мне от страха кажется? – обмякла Лапочка и немного упокоилась. – Ну конечно, от страха и не такое напридумывается. Страх, он ведь все увеличивает, как очки у соседской бабуши Круль. Ну, той, у которой самыми первыми в саду цветут дивоцветы. Ты еще просил у нее ростки, чтобы вырастить такие же редкие розовые дивоцветы.

– А, да-да, вспомнил, – оживился Хомиш, отвернувшись от куста, что выпялился на трусливого муфля каждым сиреневым цветком. – Ее дивоцветы прижились. Нужно будет обязательно отнести ей мамушиных оладушек. Мамуша сказала, что пышнее кустов дивоцвета она во всем Многомирье не встречала.

– О, оладушкам бабуша Круль обрадуется. Но вот ее дивоцветы пожрали скоропрыги. Развелись они за белоземье. Ну я же не об этом тебе рассказывала. Конечно, а о чем? А-а-а, об очках бабуши Круль. Ты видел ее очки? Не видел? Она слеповатая, как отживший каняка, и ее очки увеличивают все в звездаллион раз. А если подумать, что через ее очки посмотреть на страх, так какого он будет размера? Как раз страх будет размером с великантершу. И жить вовсе не схочется. О, Хомиш! Это хорошо, что мне кажется, а то такую шляпку я второй раз не смогу повторить. Я разболталась? Ну конечно, это, Хомиш, тоже от страха. Кстати, такого зверя раньше я не видела. Может, это за белоземье кто-то из мира людышей к нам пробрался? Что-то какое-то неудачное было белоземье. Убереги нас всех Хранитель.

– Кто ж знает, – пожал плечами Хомиш, продолжая стричь воздух ушами. – Главное, чтобы мамуша не узнала, иначе она меня совсем перестанет отпускать ходить пешком.

– Глупышец! – легко стукнула лапкой по лбу Хомиша муфлишка. – Все все уже знают, видел же, норны с пчелоптицами выпорхнули. Точно уже норны разнесли новость другим норнам. А уж ежели новость попадет на язычок к норне, ну ты знаешь. Что за день, одни неприятности! – Лапочка снова заволновалась. – Как же быть мне без зонтика теперь? Как думаешь? Этот зверь его съест? Не будет же он ходить под ним?

– Благодаря твоему зонтику мы, может, и остались живыми, – проговорил, озираясь, Хомиш.

– Он украл мой зонтик! Этот немытый, невоспитанный зверь еще и воришка! Хомиш, ну что за день?! Все, все, все! – воскликнула Лапочка и вскочила с валуна в полный рост, потянув муфля за лапку вслед за собой. – Хомиш, я не хочу смотреть на страх через увеличительные очки старой Круль. А когда вспоминаешь про страх, это все то же, что увеличиваешь его еще и еще в разы. Ох, ладно. Жаль, конечно, мой зонтик, как я теперь без него?

– Я попрошу Фрима, он тебе сделает новый. Он ведь изобретатель, – предложил Хомиш и осторожно соскользнул с камня, не переставая осматривать окрестности.

– Фрим? – иронично переспросила Лапочка. – Этот твой братиша, который недоизобрел самополивательницу для полей радостецветов? Который перепутал формулу и вместо порошка для быстрого разжигания печей сделал порошок, взрывающий печи? Который…

– Лапочка, – настала очередь перебить ее муфлю, – не будь такой злючной. Тот самый братиша мой. Ну, другого-то у меня нет. Откуда?

– Хомиш, – наклонилась к нему Лапочка, лицо ее сделалось и смешным, и серьезным одновременно, она эмоционально замахала лапками, – глупышец, я хочу прятаться от неприятностей под зонтиком, а не чтобы неприятности под зонтиком меня замучили до глубокого бомборока. Нам, муфлишкам, бомбороки и неприятности крайне вредны. От первого болит голова, от второго появляются глубокие морщинки. Сама снова сделаю, – сказала как отрезала Лапочка и резко дернула Хомиша за рукав: – Пошли. Разумно будет тебе проводить меня.

И муфли засеменили рядом вниз по поляне к деревне Сочных Лугов.

Хомиша страх еще не совсем оставил, но ему так хотелось загладить вину перед красивой муфлишкой, что он охотно согласился. Рядом с ней ему казалось, что он выше ростом и осанистей. Его муфликовое сердечко билось рядом с ней не от страха, а от другого чувства. От этого муфель периодически придерживал то самое место на груди: уж не выскочит ли?

– Что все трогаешь? Сердце от страха дрожит, как подбородок у морщинистой бабуши Круль? – засмеялась беззлобноЛапочка, но тут же осеклась. – Хомиш, а ты бы меня спас, если бы это страшилище… ой, вспоминаю, и опять меня дрожь бьет. Ты бы спас меня, если бы оно меня захотело… ну не знаю… съесть?

– Я бы очень хотел тебя спасти, – сказал Хомиш и внутри залился густой краской стыда за то, что на самом деле струсил и его муфликовая душа ушла в его пушистые острые муфликовые пяточки.

– Ладно, – фыркнула и задрала нос Лапочка, – будем считать, что спас бы. Мне так интереснее и приятнее считать. А я всегда предпочитаю выбирать считать так, как мне приятнее. Это мой рецепт красоты. Поэтому я не буду тебе говорить, что я все поняла: ты в очередной раз струсил.

– Но как же ты не будешь говорить? – попытался уточнить Хомиш и осекся. – Ты об этом уже сказала.

– Ах, вслух сказала? – взмахнула лапками муфлишка и подперла щечки. – Надо же! Ну что ж. Теперь ты об этом знаешь. Нет, ну а что, лучше уж тебе знать о том, что ты трусишка. Так ты будешь знать про себя правду и не наделаешь глупостей. И не нужно так переживать. Подумаешь. Одни любят кушать, иные любят носить красивые шляпки, а ты любишь всего бояться. У каждого свои слабости. Я вот красивая. Хотя, хм. Это же не моя слабость, это же моя сила. Ну, какая разница. Я красивая, и поставим на этом точку.

– Лапочка, – пролепетал Хомиш виновато, – прости, а? Мне до икоты стыдно.

– Мог бы об этом и не говорить. Видно же. Твоя шкурка поменяла цвет на ягодно-красный. Это цвет стыда.

«Или другого чувства», – подумал про себя Хомиш, но решил промолчать. В этом случае Лапочка была права. Он залился краской стыда.

Быть муфлем, скажу я тебе, мой дорогой читатель, не очень удобно. Точнее, совсем неудобно. Видите ли, шкурка муфля имеет свойство менять свою окраску в зависимости от того, что он чувствует. И это «карашмар» – по выражению самих муфлей и норн – как неудобно.

– Ну, пошли прытче, я ведь тебя чудесно знаю от макушки до шпор на пяточках, так что, Хомиш, перестань стыдиться. Не всем же быть смелыми и отважными. Кому-то надо быть просто радостениеводом, как ты. Я не обижаюсь, вот ни капулечки, ни капулюсечки не обижаюсь.

Глава 5. Норны не носят шляпки

Муфли вошли в редкий лес из невысоких деревьев, с зарослями вальтургия да полянками ковынь-травы и дикой солодрянки. Через этот лес проходила натоптанная широкая тропинка, а за ним раскинулась деревня Сочных лугов. Деревня с зелеными крышами, поросшими травой да цветами. Лапочка рассказывала, что на некоторых крышах даже ягоды и грибы собирать можно.

Хомишу было волшебно хорошо снова идти с ней плечом к плечу. За белоземье накопилось столько новостей, и муфлишка болтала и болтала, а он изучал ее, как новый цветок: кожа Лапочки выглядела мягче и приятнее в оттенке, щечки округлели, глаза стали яснее и больше, пушистые опахала ресниц делали их еще прекраснее, чем в прошлое цветолетье.

Она же рассказывала, как в это белоземье ей плохо спалось. Как она однажды проснулась, и ей до щекотания в носу захотелось, чтобы скорее пришло тепло, и они снова чихали от пыльцы радостецветов и визжали, убегая с Хомишем от докучливых норн. И еще, что она особенно любит цветолетье за то, что можно наконец-то надевать все свои цветастые платья и гулять в них по деревне. И после этого ей сразу пришла идея связать платье для самого любимого праздника всех муфлей – праздника Большой Радости и воцарения вечного мира. Она вязала, а ветер выл так громко, что ей стало тоскливо, и она снова уснула.

– Обожди, – спохватился Хомиш и остановился. – У тебя есть платье, а я как раз нес тебе приглашение на праздник Большой Радости в нашей деревне. – Муфель рылся в сумке, внутри что-то брянькало, шуршало, звякало, тыцкало…

– О радость, радость! – захлопала в лапки муфлишка и невысоко подпрыгнула. – Разумно и правильно будет пригласить в ответ тебя на наш. Когда же у вас праздник? Ах, до икоты люблю праздники. Опять на храмовой площади? Как в прошлое цветолетье?

Хомиш выпрямился, кивнул.

– Он совсем скоро, через тридцать дней. На храмовой площади, где ж еще вместить всех званых муфликовых гостей Многомирья.

– О, Хомиш, – отошла на пять шагов и осмотрела его с головы до ступней муфлишка, словно увидела в первый раз, – я и не заметила от страха. Что за славные стали твои уши. И, – она вернулась и прислонилась к его плечу, – ты ведь стал много выше. – Лапочка искренне восхитилась: – О, Хомиш!

– Вот на столько выше! – вскинул вверх лапки Хомиш и потревожил ветки дерева. Дерево зашуршало и осыпало муфлей, мило беседующих под его кроной, листьями.

– Что за невоспитанное дерево, – возмутилась Лапочка, скидывая со шляпки листву и мелкие ветки, – почему оно сбрасывает листья на нас, даже не спрашивая нашего разрешения?! Хомиш, а ты можешь вывести такой вид деревьев, чтобы они никогда не сбрасывали листья?

Хомиш замер в недоумении, но тут же нашелся. Он укоризненно глянул на дерево и извинился за него. Дерево подобрало ветви вверх.

– Лапочка, мне не под силу это. Но к чему? Любое дерево должно будет сбросить листья когда-нибудь. Иначе оно не родит новое, а погибнет под грузом увядшего. – Хомиш глянул на дерево и добавил: – Видала, оно обиделось на твои слова.

– Может, ты прав, – благоразумно согласилась муфлишка. – Но я не буду извиняться перед этим деревом. Оно-то тоже не торопится извиняться.

– Это дерево арбор, – погладил ствол муфель, и дерево словно откликнулось, покачивая ветками. – Под ним любят прятаться лалани, оно спасает от жары, и еще, если ты ему понравишься, оно может спрятать тебя от любой неприятности.

– А-а-а, привет, дерево арбор! – присоединилась к муфлю Лапочка и тоже погладила древесный ствол. – Это из твоих листьев был сделан мой зонтик? Мой потерянный зонтик. Но теперь я сделаю новый. Хорошее дерево.

Хомиш не отпускал лапку от коры и трепетно трогал сучки и шершавые выпуклости. Дерево шуршало.

– А если сидеть под ним долго-долго, то можно стать его частью. Оно будет защищать тебя, присыпать острыми листьями. Юрливые насекомые начнут на тебя без испуга присаживаться и мыть мохнатыми лапками мордочки размером с крошку печенья. Ветер будет обдувать мягко шерстку, но насекомые не испугаются, а пчелоптицы станут искать на тебе цветы, чтобы собрать мед с нового диковинного растения. Со временем можно врасти в землю и тоже стать деревом арбор.

– Не уразумею, зачем, Хомиш? – недоуменно спросила Лапочка и махнула лапкой, предлагая продолжить путь.

– Чтобы так же защищать тех, кто тебе нравится.

– Странно и сложновато. Чтобы защищать тех, кто тебе нравится, совсем не обязательно становиться деревом, – рассуждала муфлишка.

Они приближались к деревне Сочных лугов и не могли наговориться. Попробуйте не увидеться со своим другом целое белоземье, и у вас накопится звездаллион новостей и вопросов.

– Лапочка, – делился Хомиш, – еще я вывел новый сорт радостецветов. Они взошли и столько пыльцы выбрасывают! Все светится. Я тебе обязательно покажу на празднике. Ты придешь, верно?

– Ты же меня чудесно знаешь, о Хомиш, разве кто-то больше меня любит праздники? Никто. Никто так не любит вертеть юбочкой в праздничных танцах. Никто так не любит петь громче всех на площади. Надо будет придумать новую шляпку для моего вязаного платья.

Лес остался позади, они шли сквозь поляны радостецветов, и впереди уже виднелись зеленые травянистые крыши. Все их разговоры теперь только и были о будущих праздниках, новом платье и испорченной шляпке Лапочки.

– Этот зверь, Хомиш! Кстати, ты заметил, что имя его такое же, как у помощника Хранителя? Шэм!

Хомиш пожал плечами.

– Что с того? Вот и книга есть про какого-то Шэма. Хорошее имя, – успокоил и себя, и муфлишку Хомиш.

– Имя хорошее, зверь престрашный,– отметила Лапочка. – И все-таки, как ты мыслишь, откуда он? В вашу деревню норны не приносили никаких таких новостей?

– Нет, – почесал затылок муфель. – Ни мамуша, ни Афи ничего такого не рассказывали.

– Афи? – скукожила носик Лапочка. – А, это такая юркая норна? Она миленькая.

– Да, и она такая же смелая, как и ты, Лапочка.

Хомиш снова покраснел, в этот раз не от стыда, а от смущения, но Лапочка даже не обратила внимания на то, что шерстка муфля сменила цвет.

– А по нашей деревне норны разносили, но не верила я. Совсем не верила. Пока сегодня ее не увидела.

– Что разносили? – остановился Хомиш, но Лапочка потянула его, и муфель послушно пошел дальше рядом с ней.

– Про эту великантершу. Норны ее видели у жилища Хранителя. Хомиш, как ты думаешь, великантерша ведь никогда не сможет прийти в наши деревни?

– Лапочка, зачем ей к нам приходить? Думаю, что нет.

– О, Хомиш, – продолжала тревожный для Хомиша разговор муфлишка, – кто ж их знает, этих великантерш. Не бывало их никогда в наших краях, и вот откуда-то взялась. Поселилась где-то и живет там с какими-нибудь страшными мыслями, не иначе.

– С какими? – снова остановился Хомиш.

– Вдруг она охотится за Хранителем? – теперь остановилась и Лапочка и внимательно посмотрела на муфля. Хомиш подумал, прислушался к себе и к тому, что вокруг, но решил не показывать больше Лапочке свою трусость.

– Зачем ей Хранитель, – решительно заявил он Лапочке, – сама посуди?

– Откуда мне знать? – призадумалась она. – Может, чтобы его съесть?

– Да что ты заладила, съесть да съесть! – не сдержался Хомиш. – Неужели она может быть настолько опасной?

– Конечно, – кивнула муфлишка, – все, кто одиноки – очень опасны.

– Ну, это не от злости. Это от отчаяния. Знаешь, когда я бываю одинок, мне тоже хочется кого-нибудь съесть.

Лапочка засмеялась.

Им было так уютно вместе, что они даже не заметили, как воздух возле них пошел кругами и из ниоткуда выскочила Афи. Норна сморщила хоботок и, поводив им туда-сюда, подлетела сзади сначала к Хомишу и глубоко вдохнула, потом подобралась к Лапочке, втянула воздух и громко чихнула.

– Кто тут? – ойкнул Хомиш, прижав уши, и Лапочка сделала то же самое.

– Чует Афи, тут пахнет чем-то липучим!

– Афи, – заругал ее перетрусивший муфель, – ты что, хочешь, чтобы я вспуганный стал совсем?!

– Афи и не думала пугать. Афи примчалась спасать! Норны прилетели, наговорили про вас всяких ка… а-а-апчхи, ка… а-а-апчхи!

– Да чего ты расчихалась? – спросила изменившаяся в лице Лапочка, явно недовольная тем, что им помешали болтать с Хомишем.

– А чего ты так пахнешь, а? Карашмар!

– Я пахну? – выпучила и без того огромные глазищи Лапочка и пошла на попятившегося муфля. – Я все же пахну, Хомиш?! Ты мне сказал неправду?

– Не обманул, отчего бы, – перестал пятиться и остановился Хомиш, – я промолчал, ведь расстроить тебя – это было бы очень-очень неправильно.

– Жутчее не придумать! И что теперь? – скуксилась муфлишка. – В моей деревне все пахнут цветами. Представляешь, если я зайду и буду вонять? Меня все засмеют. Даже хуже. Все, все перестанут говорить, что я самая красивая.

– Лапочка, не расстраивайся. Хочешь, Афи принесет тебе новую шляпку?

– Норны не носят шляпки, – сразу решила внести ясность Афи, и ее шарообразное тельце стало чуть больше. – Норны носят новости, слухи и пыльцу радости. Но не шляпки! Нет, не шляпки!

– Афи, ты можешь принести новую шляпку Лапочке? – Афи надулась еще больше и отрицательно цокнула. Хомиш сложил лапки у груди домиком: – Афи, это важно очень. Тебе под силу. Прошу! – взмолился он, и Афи сдалась.

– Так и быть, – выставила вперед лапку норна и уточнила: – А она не тяжелая?

– Нет, нет, – подхватила Лапочка и затараторила: – Прошу тебя, Афи! Не уразумею, что может быть хуже и неприятнее, чем ужасно пахнущая муфлишка. Любую мою шляпку, самую легкую, главное, чтобы она не воняла.

– Не буду я нюхать твои шляпки, – снова цокнула Афи, и Лапочка опять скуксилась.

– Это она от расстройства так говорит, – вступился Хомиш. – Афи, просто принеси любую шляпку, какую сможешь унести. Я тебя за это награжу двумя… тремя порциями меда!

– Хорошо, – любезно согласилась норна, – тремя.

– Уговор! – подтвердил Хомиш.

– Кьююю! При таком случае Афи готова носить вам шляпки хоть каждый день. Я туда и обратно, – заторопилась норна. Воздух пошел кругами, и толстенькое округленькое тельце растворилось, войдя в воздушную воронку. Хомиш хотел было предложить Лапочке мамушиного чая, но не успел. Шустрая помощница уже вынырнула из пустоты. Точнее, вынырнула шляпка.

Лапочка ловко поймала левитирующую шляпку и гордо водрузила на голову, прижав ею острые ушки.

– Ну как?

– Очень мило! – поторопился обрадовать Лапочку Хомиш.

Лапочка залилась серебристым смехом. Афи же, не упуская возможности, начала порхать и кружиться вокруг нее, кувыркаясь и подставляя смеху счастливой муфлишки то одну, то вторую сторону круглого, как снежок, тельца. Каждая ворсинка на нем стала переливаться и напитываться звенящей пыльцой радости. Той пыльцой, которую любая норна ищет во всех мирах, находит, собирает и бережно переносит на поля, чтобы стряхнуть ее в раскрытый в ожидании бутон радостецвета.

– Кьююю, – затарахтела Афи, – норна все сделала, норна понесла пыльцу, – и исчезла в воздушных завихрениях.

– Как невоспитанно. А попрощаться? – скривила милый ротик Лапочка, но норны и след простыл. – Неугомонная она.

– Ага, – кивнул Хомиш. – Есть немного, зато она славится тем, что самая шустрая и сметливая.

– Хм, – снова скривила рот Лапочка, но учтиво промолчала, решив, что можно простить норне Хомиша ее невоспитанность за то, что она спасла репутацию Лапочки. А репутация у муфлей – это все.

Глава 6. Мамушины чаи творят чудеса

Обратно в деревню Больших пней Хомиш шел уже без остановки.

«У Лапочки зонтик, под которым безопасно. Что ж у меня? Лишь вострые ушки да быстрые лапы со шпорами. Да сердце, что трусится, как сердце скоропрыга».

От таких мыслей шаг Хомиша прибавлялся и пружинил.

И вот-вот уже выглянут приветливые остроконечные «шляпы» муфликовых жилищ и серые древесные стены, и вот-вот станет слышно, как крокочут глифы на задних дворах да фырчат на полях радостецветов каняки. И вот-вот Хомиш поймает знакомый далекий голос деревенского бригадира Фио Габинса.

Но, к великому ужасу, ушки Хомиша уловили совем другой звук – неясный шорох.

«Что за день?! Зонтик потеряла Лапочка, а неприятности по пятам за мной, хоть бы Афи прилетела, все не так сердце бы трусилось. Но Афи, как назло мне, умчалась по каким-то своим норным делам. И какие могут быть дела у норны, кроме как собирать радость и сплетни?» – Хомиш остановился, чуть пригнул голову, и его уши стали стричь воздух.

Снова рядом зашуршало, потом зашипело, и Хомиш почувствовал, как на спину что-то навалилось. Сердечко стремительно улетело в пяточные шпоры, лапы подкосились.

– Ага-а-а! – ликовал Лифон. – Ой, не могу! Ускакало сердечко Хомиша, как скоропрыг! Ой, не могу! – он смеялся и катался по траве рядом с осевшим от страха другом.

Хомиш подскочил, одернул кафтан и, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться самому, устроил другу выговор:

– Лифон! – смотрел уже Хомиш сверху на икающего и заливающегося смехом муфля. – Вражина ты такая! Я чуть от страха не врос в землю.

Но Лифон не слышал. Он бил себя лапами по животу, смеялся и оставлял примятые следы на молодой траве.

– Ты бы видал, – наконец смог выговорить Лифон, – ой, не могу! Ты бы видал свою мордаху! Скоропрыг, как есть скоропрыг.

– Только б путать да пугать, – уже обиженно ответил Хомиш и демонстративно отвернулся.

Лифон наконец просмеялся, собрался, встал и сбил с себя лапами листья и ветки.

– Ну нипочем не обидно ж, сдуй щеки, – примирительным тоном обратился он к другу. – Ты всегда такой уморительный, когда застращен.

– Обижусь навсегда, и знай тогда, – небольно толкнул муфля кулачком в плечо Хомиш. – Кто с тобой тогда дружить будет? Кто? С тобой и так никто не дружит. Значит, никто! И даже больше, чем никто!

– Теперь ты меня застращал, – ответил несильным тычком Лифон и дунул на нависающуюу на глаз челку. – Один-один! Все, не стану больше на тебя наводить страх.

– Вот так и все?

– И не все! – Хомиш посмотрел удивленно: поди знай, когда этот Лифон опять учудит. – Ну, если ты так сильно обиделся, – тон Лифона стал мягким и извиняющимся, словно он действительно понял, что в очередной раз зло пошутил, – ну хочешь, я тебе покажу, чтобы ты не обижался, что я нашел?

– И что же? – заинтересовался Хомиш.

Я говорил, мой дорогой читатель, что роднит муфлей и их домашних мурчал? Ах да, в прошлый раз я открыл тебе о тепле. Но есть еще одно качество, которое их роднит – это любопытство. И те, и другие жуть какие любопытки. А это качество, каждый знает – чаще недобрую службу служит.

– Ага! Смотри, какой камешек, ладно, что и крохотулечный, зато глянь, видишь в нем радугу? – раскрыл ладонь Лифон прямо перед носом Хомиша. – Ай да Лифон, да? Ай да ценный камешек нашел!

– Верно, радужный. Что это за камешек? – повертел Хомиш находку в лапках.

– Не знаю. Может, с Радужной горы поднебесной, а может… больно надо думать-то. Отнесу твоему братцу, и дело. Он все камни собирает. Неси, говорит, Лифон, мне камни, коли найдешь редкие. А если радугу в камне углядишь, неси, говорит, шибче. Вот и этот отнесу и выменяю на него золотые монеты.

Муфли двинулись вперед. Дорога расстилалась прямой ровной широкой лентой, ведущей в самую большую и крепкую деревню во всем Многомирье.

– Вот и я про что? Красивый. И, верно, точно полезный. Все красивое не может быть бесполезным и дешевым. Так что Фриму твоевойному придется раскрыть свою монетницу. Ну а если Фрим не возьмет, на ярмарку отнесу в квартал торговцев. Там, верь мне, охотники на такую блестяху точно найдутся.

Лифон спрятал поглубже в бездонную торбу находку, похлопал для надежности. И только они увидели крыши жилищ с поднимающимися над ними тонкими струйками дыма, как в небо взметнулось и издало крокочущий звук огромное крылатое серое туловище с тремя головами. Лифон и Хомиш встали, как вкопанные деревья.

– Видал это, Лифон, видал?! Это большой глиф! – воскликнул Хомиш и ткнул пальцем в небо. – Три головы у большого глифа Хранителя, больше ни у одного. У всех остальных одна.

– Что ль я слепой? Нет, – подтвердил, вглядываясь в удаляющееся пятно, Лифон. – Это Хранитель!

– Да, Хранитель на Радужную гору полетел. Верно, опять к мамуше за чаем прибывал.

– Хм, зачастил к нам чего-то, – настороженно хмыкнул Лифон, – только и слышно белоземные сплетни: Хранитель прилетал то, Хранитель прилетал се. Повидать б его. Разговор у меня к нему есть.

– Мамуша сказала, Хранителю не до разговоров, – произнес, провожая взглядом улетающего, Хомиш. – Хмурый стал и неразговорчивый, оттого надобится ему больше настоев да чаев. – Муфель призадумался, внутри него что-то зашевелилось гнусливое, неприятное, как древесные бузявочки под корой. – Что-то все ж случилось за белоземье, – продолжил делиться он волнением с другом, – тревожно мне. Да и мамуша повторяет, что сердце ее за Хранителя трепещет.

– Скажешь то ж. Чего за него переживать? – фыркнул Лифон. – Он же Хранитель. Он всеведущий, он бесстрашный. И, может, даже вечный.

– Нет вечного, – помотал головой и поник Хомиш. – И я не вечный. И ты не вечный. И мамуша не вечная. Даже Хранитель не вечный.

– Скажешь то ж. Как это не вечный? Разве ты помнишь Многомирье без Хранителя? Вот! – присвистнул от собственной правоты Лифон. – Никто не припомнит таких времен.

– Но он глубокий старец. Не мог же он народиться стариком, а значит, когда-то он был таким же, как мы – полнокровным. Он старится, а все, что старится, когда-то вымирает.

Лифон демонстративно зевнул.

– Скукота стала с тобой. Я думал, ты проснешься взрослым, а ты проснулся нудным. Пошли, узнаем, чего он прилетал.

На кухне Габинсов пахло как обычно – выпечкой. Круглое окно было нараспашку, и яркие ставенки издавали едва слышный мягкий скрип, покачиваясь от легкого ветра. На подоконнике, кивая, со всем соглашался нераскрывшийся бутон радостецвета в глиняном горшочке, вторя ему, покачивались расшитые занавески. Афи выныривала из ниоткуда и снова заныривала в никуда. Проворная норна не могла упустить возможность полакомиться крошками сдобы, которая уже распространяла ароматы на все комнаты в жилище Габинсов. А там, где сдоба, там и мед. А уж больше сахарной сдобы норны любят только сладкую медовую патоку.

– А вкусняк еще нет? – уточняла Афи и каждый раз исчезала, как только мамуша строгим взглядом и головой в чепчике давала ей отрицательный ответ.

– Чего ты спрашивал, малуня? Ах, ну да, про Хранителя, – теперь мамуша решила ответить младшему. Хомиш давно устроился рядом с печкой в кресле и вытянул вперед уставшие от долгого похода лапы. Пальцы словно жили отдельной жизнью, то скручивались, то распрямлялись. – Хранитель прилетал за чаями. И про праздник справлялся. Расспрашивал, как готовимся. Что и как в деревне. Не болеет ли кто. Забот и беспокойства у нашего Хранителя столько, что в голове не укладывается.