Девушки тяжёлого поведения

Сейчас её мозг занимало описание любви, ошеломившее девочку силой чувства: героиня признавалась возлюбленному, что завидует черепахам, которые могут совокупляться на песке пляжа сутками напролёт.

Мара слабо представляла механику процесса (вернее, никак), волновало другое: мысль о слитности двух существ – мужчины и женщины, о невозможности им быть отдельно. Это и есть библейское – станут двое единой плотью? То, ради чего затевался этот мир, ради чего рыбы когда-то вышли на сушу?

Тело самой Мары ещё молчало. Не принимать же за его рвущийся голос учащённое биение сердца при виде понравившегося мальчика.

Мара была так захвачена открывавшимися ей глубинами Космоса, что поделилась размышлениями со своими попутчиками. Два парня уже несколько дней появлялись на её пути к дому в тот момент, когда девушка выходила с работы. Маре не исполнилось восемнадцати лет, поэтому её рабочий день был коротким.

Их лица уже примелькались девчонке – одно рыжее, сплошь усеянное веснушками, костистый нос, второй был смазливый татарин, – и неожиданные спутники казались Маре добрыми знакомыми.

Она даже не обратила внимания, как парни переглянулись, когда странная девочка по дороге рассказала им о только что прочитанном романе. Не уловила опасности. Мир представлялся ей дружелюбным. Стоял солнечный день начала июня. Стены панелек казались белыми в слепящих лучах.

Жарко.

– Попить дашь? – спросил кто-то из них.

– Ну, пойдёмте. Кажется, в холодильнике квас есть, – приветливо ответила Мара, не подозревая, что в эту самую минуту пускает свою жизнь, свои мечты под откос.

Она ничего не заподозрила, поворачивая ключ в замочной скважине. Пошла в кухню, но Мару резко взяли за шиворот и втолкнули в комнату.

Следующие полчаса она помнит в деталях. Да, через столько лет.

– Мне давно не больно. Мне никак, – говорила себе впоследствии Мара – Я даже могу подарить кому-нибудь этот сюжет для рассказа.

Но тогда, лёжа в бабушкиной ванне, Мара боялась об этом вспоминать. Однако подробности всё лезли и лезли в глаза, как едкая мыльная пена. И, наконец, Мара смогла поплакать. Впервые с того дня.

Парень с рыжим лицом рассмеялся, когда увидел, как прошла под голой кожей её живота острая судорога. Ощущение было девушке не знакомо. Ей вообще ничего из этого не было знакомо. Анатомию мужского тела Мара знала исключительно по фото античных статуй. Голые торсы и опушённые в самом верху, у границы плавок, мужские ноги девочке, выросшей на пляже, ничего не говорили об опасности наготы.

Напоследок они выпили квасу, по-хозяйски открыв дверцу холодильника. Мара долго перемывала с содой и мылом – горячую воду, по обыкновению, уже отключили – эти две кружки. До самого прихода родителей.

Как только от нажима не сломалась керамика и не порезала ей пальцы!

Маре ещё нужно было тайком от мамы застирать простыню.

ЗАСТУПИТЬСЯ НЕКОМУ

Мара мыла полы в комнате брата. Приходилось перекатывать гири в половину её тогдашнего веса.

Брат был качок, вымахал потом под 190 – в мамину сибирскую родню, только вошёл в подростковой возраст. Мара его ненавидела. Чувство было взаимным. Он больно толкал сестру о дверной косяк, Мара боялась, что сломает руку. Когда он совсем уже расходился, запиралась в ванной и держала дверь обеими руками. Соседи жаловались. Доставалось же от родителей Маре – как старшей.

Теперь к дракам прибавились ещё злые насмешки по поводу её неудавшейся попытки поступить. Семья восприняла провал как преступление. Отличница не имела права вернуться домой ни с чем. «Со щитом, или на щите» – в детстве мама часто читала Маре про царя Леонида. Триста спартанцев жили в их комнатах, деля кров с пламенным Данко и отважным Гаврошем.

Мара вернулась без щита. Уронив честь семьи.

Это было невыносимо, и последующие несколько лет она делала с собой всё, чтобы однажды её принесли на щите и мама поплакала. Не от разочарования или неловкости перед знакомыми. От жалости.

Пожалеть Мару было совершенно некому.

Брат опять замахнулся на неё. Отец, как всегда, в тресте допоздна. Начался новый учебный год, и мама тоже пропадала на работе.

Мара метнулась к телефону. Куда ей было звонить? Подруги разъехались на учёбу. Набрала номер одного из своих мучителей.

Почему-то ей казалось, что он должен заступиться за свою женщину, пусть и добытую таким мерзким путём. Но Бернаром Мопра тот не стал. Наверное, не читал про такого героя.

На что Мара рассчитывала? Что он отметелит её обидчика? Или пригрозит ему? Он даже не вошёл в квартиру. Сказал: собирайся.

Пуговицы пальто она перепутала, одна пола оказалась ниже другой, в лифте Мара перестёгивала.

Две вещи она осознала отчётливо. Защиты не будет. Не пойти сейчас с ним невозможно. Мара боялась разоблачения, умело скрывая свою стыдную тайну, и расправы с семьёй. Она уже знала, кто эти парни. Потомственные сидельцы. Сесть в их среде было доблестью. Но не по той статье, по которой их могла обвинить малолетка. Ей пригрозили ещё тогда, сразу. И Мара молчала.

У них был знак, по которому они узнавали друг друга издалека – горловое щёлканье, Мара не знала, как они это делали. В своём районе она после того происшествия старалась не ходить, даже в магазин, и когда слышала этот окликающий звук, ощущала его как удар хлыста промеж лопаток.

И вот теперь сама шла в руки своего палача.

Что подумают родители, увидев ведро с тряпкой посреди недомытой комнаты и не застав Мару, девушку волновало меньше всего.

Пришла она утром и с порога поняла, что история с ночёвкой у одноклассницы не прокатит: они обзвонили всех.

В тот же день Мара по-тихому собрала чемодан и ускользнула до прихода родителей к Петельке.

НЕОЖИДАННЫЙ ЗАЩИТНИК

Надолго остаться Мара не могла – подруге пора было в Пермь, на учёбу.

Всё же на несколько дней она могла рассчитывать.

Петелька в общих чертах была в курсе приключившегося. Не знала только, кто участники.

Надвигались выходные, мозолить глаза её родителям не хотелось. Марин чемодан запинали подальше под кровать.

Девчонки пили чай с какой-то домашней выпечкой – Петелька, в отличие от Мары, была хозяйственной.

– Тут ко мне парень должен прийти. Интересно, что о нём скажешь. По-моему, красавчик.

Минут через десять в дверь действительно позвонили.

Марино сердце почему-то гулко заухало. Знаете, иногда так бывает: угадываешь, что произойдёт. Например, кого увидишь, повернув сейчас за угол, или за секунду до звонка почему-то замрёшь у телефона.

В кухню втиснулся Макс. Этого парня Мара видела прошедшей ночью, в той квартире. Он был поприличней своих приятелей. Кажется, закончил техникум.

Девушка не знала, что ей делать. Выскочить на улицу? И оставить ситуацию без контроля? Хотя – что она вообще могла контролировать? Ничто не помешало бы ему рассказать. Ни слёзы, ни мольбы.

Но он не рассказал. И Мара, дурья книжная голова, тут же приписала ему несуществующее благородство. Она не могла дольше существовать в контексте непроходимого мрака, девушке нужно было хоть кого-то очеловечить.

Макс рассчитывал провести с отбывающей в другой город надолго Петелькой выходные. Для этого он взял ключи от сада – в тех краях на участках стояли не щитовые скворечники, а добротные рубленые дома, в которые наезжали и зимой: на Новый год, дни рожденья…

– Так с собой возьмём, – услышала Мара голос Макса, когда парочка вышла в коридор для объяснений.

Он позвонил своему кузену. Кузен оказался ещё приличней: учился аж в институте. То есть стоял на ступеньку выше Мары на социальной лестнице. Ему тоже нужно было в воскресенье уезжать вечерним поездом.

На даче протопили печь. Макс с Рафаэлем закинули одеял на печную лежанку. Высокий Макс наполнял рюмки и не вставая подавал их на «верхнюю полку». Парни пили, кажется, самогон. Девушкам взяли чего-то сладкого, вроде Тамянки.

Мара как бы заключила негласный пакт с Максом о взаимном ненападении.

Всё похоронили под покровом прошлой ночи, и их спутники, оставаясь в неведении, не испытывали какой-либо неловкости. За лето Мара выучилась врать.

Рафаэль оказался ласковым, не наглым. Сказал много приятных слов. Мара даже смеялась над какими-то шутками. Оставил свой свердловский адрес.

СВЕРДЛОВСК

У Мары совершенно не оставалось времени, чтобы решить куда податься. Петелькин чемодан уже стоял у порога (передышка после «трудового семестра», проще говоря, колхоза, перед занятиями закончилась). Марин чемодан тоже был извлечён из-под Петелькиной кровати. Билет на юг в день отъезда все ещё было не купить: хоть и не за сорок пять дней, как в сезон, но до октября нечего и думать.

Мара решилась на Свердловск. Пермь она никогда не любила, да и не хотелось светиться перед девчонками: половина её одноклассниц перешли уже на второй курс в местных вузах, а у Мары всё ещё не было студенческого.

У неё ещё оставались деньги на плохонькую гостиницу, вроде «Спортивной» с номерами на десять коек, а если повезёт, можно было переночевать у Янки и Катюхи на Большакова. Старшекурсница, с которой они заселились, часто не ночевала по месту прописки, и койка пустовала.

И ещё был Рафаэль. Правда, проникнуть в мужскую комнату и, главное, остаться в ней, было затруднительно. Сложнее даже, чем просквозить мимо бдительной большаковской «бабы Юли». Но это уже была не её забота.

Начать Мара всё же решила с девчонок. Выяснилось, что у них физра, и пришлось ехать в другой корпус. С ней увязался Крюк, на которого беглянка наткнулась в Универе. Они были шапочно знакомы.

Вначале Мара сидела на низкой скамеечке в просторном спортзале, где девочки выполняли всякие упражнения по свистку сухонькой старушки с зычным голосом. Физкультурнице было лет сто. Ну, к семидесяти точно. По крайней мере, за шестьдесят Мара бы поручилась.

Она ненавидела физкультуру всеми фибрами души: из-за тройки по этому никчёмному предмету чуть-чуть не дотянула до проходного балла. Если бы не школьная физра, Мара бы не торчала в начале июня в своём городе, и ничего этого не произошло бы с ней.

Физкультура олицетворяла для девушки верх насилия над человеческой природой, и смотреть на эту солдафонскую муштру она не могла. Поэтому вышла в скверик, где на лавочке её дожидался упорный Крюк.

Маре нужно было продержаться до того, как выйдут девчонки, чтобы ехать в главный корпус, и отразить все липкие паучьи атаки непрошенного провожатого.

Переночевала Мара у своих. Оперевшись спиной о подоконник в общей кухне – здесь можно было покурить, – она здоровалась с хозяйками кастрюль и сковородок, входившими и выходившими одна за другой. Провалившаяся абитуриентка знала почти всех.

Не все были доброжелательны к поздней визитёрше. Главное было разминуться с Танькой Швыдкой, но та, на правах старшекурсницы (а это как деды в армии) у плиты не дежурила. Танька рассвирепела из-за брата: он увивался за Марой на абитуре, харизматичный мальчик с гитарой. Линзы очков увеличивали его синие (именно синие, не голубые) глаза в пшеничных колосьях ресниц и делали немного беззащитным взгляд. Видно, слабость зрения не позволила ему разглядеть демоническую (как она тогда себя убедила, так ей было легче, это были её доспехи и оружие) сущность Мары. Он был влюблён. Но когда абитура всей толпой после какого-то экзамена хлынула в парк Маяковского, Маре нарвал там луговых цветов другой, Толик; она приняла букетик и потом не знала, что с ним делать, с облегчением выбросив в кусты быстро привядшие цветы.

Они все были дети литературы, и тут же кто-то возмущённо бросил парочке в спины: «Променяла князя Андрея на дурака Анатоля».

Но они не были парой. Толику не светило. Как и Андрею. Первый быстро смирился, а второй, Танькин брат, долго орал на четвёртом этаже (это был этаж журфака) и разбил костяшки кулаков о стену. Сочувствовавшие ему девочки (понятно, не жаловавшие Мару) замыли кровь.

Теперь нужно было где-то прописаться. Это значило вначале найти работу.

Мара съездила в какое-то профучилище на отшибе, уже и не вспомнит, какая там была вакансия, вымерзла в ожидании автобуса – в тот день всё запорошило, но быстро стаяло, когда позднее сентябрьское солнце вошло в зенит.

Где-то в центре, недалеко от площади, была гимназия (или школа? Советы, вроде, чурались исторических названий?), с большим полем стадиона, огороженная кованным забором. Зарплату предложили стандартную для неквалифицированного труда – восемьдесят, или девяносто, но здесь не давали общежития.

Всё шло к тому, что в Свердловске Маре ловить нечего.

И она поехала к Рафаэлю в его инженерно-педагогический. Добралась к началу пары и долго ждала перемены. А оказалось, что его в этот день нет, где-то на стройке. (У них какие-то «полевые» занятия, что ли, полагались.) Пока девушка расспрашивала, выискался его знакомый, предложил поехать и подождать в общаге.

Рафаэль не сказать, что обрадовался – какие-то его одолевали свои проблемы. Повёл кормить в пельмешку. Пару ночей ему удавалось провести Мару мимо вахтёра. А потом случилась какая-то проверка.

Да и болтаться целыми днями по городу, забегая погреться в Пассаж (можно было в музеи, и входной билет стоил копейки, но Мара уже отчаянно экономила) становилось холодно.

Она погоревала, выпила чаю в вокзальном буфете и рванула в Пермь.

ПЕРМЬ

– Ты спи, мы в школу, – Таха поправила одеяло, подтянула его к лицу Мары, колючие ворсинки немедленно впились в её голую шею.

В общаге ещё не топили. За окнами лужи уже затягивало к утру слюдой, плевки вмерзали в выщерблины асфальта крошечными айсбергами. Унылый пермский пейзаж успел растерять золото листвы. Голые, седые от холода, ветви на фоне фасадов и их хаотичные тени смотрелись цепями входивших в моду металлистов. Но с шестого этажа гризайль поворачивавшего на зиму октября не был различим. И если нужно было понять, что за кипиш во дворе общаги, пришлось бы встать коленями на подоконник и вжаться в стекло.

Мара не могла: от высоты её мутило, а ещё страшно хотелось спать. Она приехала ранним утром из Свердловска на каком-то проходящем поезде дальнего следования, городской транспорт ещё не ходил, но до общаги было рукой подать – пересечь трамвайное кольцо, вынырнуть из скверика. Вещей было не много: полупустой коричневый чемоданчик. Тёплые, по сезону, оставались дома, куда она ни за что не хотела возвращаться. В курточке из плащёвки было зябко, поэтому под свитер она против обыкновения надела майку, а под майку даже бельё. Сомнительно, действительно ли это сохраняло тепло, но психологически давало ощущение одетости. Таха одолжит ей подбитый «чебурашкой» плащ.

Одеяло не очень-то спасало, Мара ёжилась и прислушивалась, не зашипит ли в трубах отопления. Потом заснула. Разбудили её Таха с новыми подругами (второй курс) – у математиков отменили последнюю пару. Девочки включили свет, и сиреневый сумрак комнаты уполз в угол за шкафом и под длинный стол, перегородивший комнату вдоль. Белое свечение ртутных ламп, двумя льдистыми бороздами пролёгших по потолку, было холодным, как воздух за окном. Из-под стола вытащили укрываемый от коменды хромированный чайник, лохматый шнур воткнули в разъём на чайнике и в розетку, защёлку на двери повернули от неприятных гостей и стали накрывать к ужину. Высокая девочка с рыжим хвостом пластала кругляш дарницкого хлеба, Мара пока не запомнила имён Тахиных соседок.

Она потянулась к пачке «Опала» – в коричневой в мелкую клетку «шали».

– Ты что? В комнате не курят, надо в кухню идти! – замахала Таха.

Мара сунула ноги в чьи-то тапки, и подруги вышли.

Таха была одноклассницей, они жили в соседних домах, но познакомились после восьмого, когда их отправили в трудовой лагерь, слив хорошистов и отличников из всей параллели в один класс.

Таха тогда дружила с высокоскулой девочкой, похожей на светленькую вокалистку из АББА. Но в течение года компании и девичьи пары перегруппировались, и к выпуску они с Тахой уже делились такими секретами, которых не раскроешь маме. Впрочем, ТАКИХ у Мары тогда не было.

А теперь есть.

За предыдущий год Мара написала Тахе пару поздравительных открыток, и те с опозданием: никогда не была аккуратной в переписке. Родня обижалась. Обиделась и Таха. Но о чём Маре было писать – как она провалилась на экзаменах? Девочка, не получившая золотую медаль только из-за этой долбаной физры?

И вот она свалилась на Таху со всеми накопившимися новостями, которые нельзя было доверить письмам.

Она не знала с чего начать. Подруги приоткрыли балконную дверь в просторной кухне, на плитах кипели какие-то холостые супчики, магазинные пельмени, на паре сковородок поджаривалась картошка на сале, от запахов свело желудок. Мара в долгую и с удовольствием затянулась. Табачный дым унял первую волну голода, это было проверенное средство. Сигареты – заботливый друг бездомных девочек.

– Монеток дать? Маме звонить будешь? – участливо спросила Таха. – В фойе междугородный автомат.

Сердце ныло, но звонить она не будет. Наверное, маме легче смириться с тем, что у неё больше нет дочери, чем иметь ТАКУЮ дочь. Сделав за маму это невозможный, но как ей казалось, справедливый и всех устраивающий выбор, Мара ненадолго усмирила бунтовавшую совесть.

В кухню заглянули девчонки:

– Вы есть-то будете?

Этажом ниже уже громыхало: дискотека. Ели медленно, чтобы успеть ощутить сытость скудного ужина. Вяло переговаривались: идти-не идти. Вылезать из гетр, свитеров и фланелевых тёплых халатов никому не хотелось. Девочка с рыжим хвостом потянулась за зеркальцем и начала красить губы. Значит, пойдут.

Началось шумное весёлое переодевание, всегдашняя девичья толкотня.

Когда они спустились в рекреацию с прыгающими световыми пятнами цветомузыки, играл медляк. Парочки в дрожащем свете держались на разном расстоянии: кто на пионерском, кто на таком, что можно было схлопотать от студсовета.

Мару тут же кто-то дёрнул за рукав. Она обернулась: высокий, лохматый, с открытой улыбкой, кадык выпирает сквозь тонкую синтетику водолазки.

– Я не танцую, – резко сказала она.

– А зачем пришла? – удивился незнакомец.

– Стену подпирать. Говорят, у вас давно ремонта не было. Как бы не рухнула. – Маре хотелось сказать что-нибудь ещё столь же нелепое, но парень расхохотался.

На них оглядывались. Одна девочка, как показалось Маре, зыркнула зло. Наверное, считала своим этого долговязого.

– Ладно, пойдём, – она закинула ему руки за шею и сцепила замком. Маре отчаянно хотелось скандала.

ДИСКОТЕКА

Мару всё время швыряло к высоким. Даже у рыжего парня прозвище на районе было не Рыжий, а Длинный – эта характеристика была ярче, превосходила очевидную первую. Мара полыхала ненавистью, когда вспоминала о своём первом опыте. Перемежающиеся кровавые красные, бледно-зелёные – как то, что он выплюнул тогда на простыню, и ей пришлось лечиться, – синие и жёлтые яростные вспышки в дискотечном зале исходили, кажется, от неё, а не от фонарей на диджейском пульте.

Мара вспомнила – и горло высушил гнев. Они переминались с ноги на ногу под какую-то плаксивую мелодию, студент что-то шептал ей в ухо, она не могла ответить. Его плоть ожидаемо бруском вдавилась в её живот. Как же она ненавидела эти в секунду выраставшие бугорки под разъезжавшимся зиппером джинсов! Мара оттолкнула наглеца и резко пошла к выходу по прямой, задевая танцующих плечами и локтями, смещая парочки с орбит; ей вслед возмущённо шипели.

В коридоре у торцевого окна дымили. Она показала жестом слитых нижними фалангами и расходившихся на средних указательного и среднего пальцев: закурить. Ей тут же протянули сигарету. Кто-то щёлкнул зипповской зажигалкой. Из-за спины, с подоконника, вытянули тёмного стекла ополовиненную бутылку. Мара отхлебнула, но спазм ещё не отпустил её гортани. Красноватая сладкая струйка сбежала на подбородок. Кто-то – она различала только силуэты – потянулся слизать.

– Ты чё, мать! – услышала Мара. – Всё закрыто уже, тратишь драгоценное.

Ей освободили место на подоконнике, она села, ощутила спиной ледяное оконное стекло. Если надавить сильнее, рама выломается или нет? Интересно, осколки стекла застрянут в свитере или достанут кожу? Это очень больно?

Она тут же ощутила чью-то твёрдую ладонь на позвонках.

– Осторожно, или у тебя крылышки отросли? Дай-ка проверю, – ладонь скользнула под свитер, к худым лопаткам.

Мара высвободилась, повернула лицо на этот голос.

– Я трезва и труслива. Если хотите соскребать меня с асфальта, придётся сильно напоить, – отчётливо выговорила она. – Но всё ведь уже закрыто, верно?

Она сделала было шаг, чтобы вернуться в свою – точнее, в Тахину – комнату, но увидела в конце коридора этого парня, в водолазке. На его руке повисла та самая девочка, со злыми глазами.

Парень смотрел в их сторону – компании у окна. Наверное, решал: подойти, или нет. Вадим? Володя? Он представился, но Мара заранее решила, что имени запоминать не станет. Девчонка потянула его за собой. Они скрылись за поворотом, ведущим к лестничной площадке.

Ей тоже нужно было на лестницу. Выждав немного, Мара побрела в комнату. Студентки почти все уже были дома. Собирались гасить верхний свет. Мара успела увидеть неодобрительные взгляды. Одна из них оказалась одногруппницей злой девочки. Видно было, что успели перетряхнуть бельё Тахиной гостьи.

Тахина койка стояла под подоконником. Мара была тощей, они вполне поместились вдвоём, крепко обнявшись, чтобы не околеть под казённым одеялом.

У ВОДЫ

В субботу Таха на пары не пошла. Они с Марой оделись потеплее – Таха её экипировала своими вещами – и поехали в речпорт. Вода всегда успокаивала Мару. Павильоны «Соки-воды» и пирожковые уже закрылись после сезона, навигация заканчивалась. Они купили (Таха купила) одну булочку по дороге и сейчас облокотились на парапет и неторопливо ели. Чайки укрылись где-то под сводами пакгаузов, некому было хватать куски из рук.

Тёмно-коричневая камская вода уже загустела и отяжелела, через каких-нибудь пару недель начнётся ледостав.

За спинами девочек вспарывали холодный плотный воздух гудки поездов – через дорогу каменные терема станции «Пермь Первая». Можно уехать в Питер, где у Мары никого не было, можно вернуться в Свердловск.

Этим летом она там изрядно покуролесила. Исполнила так, что даже проректор запомнил её имя.

Ехала она не поступать – ей уже было, по большому счёту, всё равно, выучится ли она, кем будет работать, где завоюет славу, которую ей с детства пророчили. Маре просто нужна была причина вырваться из города, который преследовал её этими жуткими звуками горлового щёлканья – знак принадлежности к району. Не рассказывать же родителям, что она умирает от страха, выходя на улицу. Её ругали даже за четвёрки в четверти, как бы она обрушила на семью такую неприглядную правду! Что бы они ей сказали? Опять сделали бы виноватой?

В Свердловск они двинули с Яной. Их заселили на Чапайку. В комнате разместились ещё две девочки. Златовласка Катька с густыми щёточками ресниц – с ней они подружатся на всю жизнь – и Эля, миловидная и не запоминающаяся.

Яна была изящная тонкокостная брюнетка с круглым улыбчивым лицом, на котором уютно расположились смешливые светлые глаза, аккуратный, даже крошечный, носик и полные губы. Мара тоже была худой, но угловатой, а Яна – плавной.

Успешный творческий конкурс (первый тур – привезённые публикации, второй – сочинение) они (Мара получила оценку пять с припиской «настоятельно рекомендована», и надо же было просрать удачу на экзаменах!) отметили в общаге.

Бутылка сухого – заявилась ещё пара абитуриенток из соседней комнаты. Ни о чём. Они были веселы просто так, без вина. У Мары был подаренный на окончание школы кассетник. Они с Яной залезли на стол танцевать.

– Джонни, оу, е! – подхлёстывала их Джилла из колонок.

Златовласка Катька смеялась, закрывала лицо руками, строгая Эля сидела в углу с отсутствующим видом.

– Ой, девочки! – вскрикнула Катька, показывая за окно.

Напротив, в доме на балконе второго этажа, вровень с их окном, стояли и семафорили им двое мужчин. Яна с Марой переглянулись, их танцевальные движения стали более вызывающими. Хотелось посмеяться над олдами – по виду, тем было не меньше тридцатника. Бретелька сарафана соскользнула с Мариного загорелого плеча.

– Ушли, – прокомментировала Катька. Девчонки издали победоносный клич. Противник был изгнан.

Композиция, поставленная по второму кругу, ещё не закончилась, как раздался стук в дверь.

Они спрыгнули со стола – вдруг, коменда или побеспокоенные шумом старшекурсники.

На пороге стояли те двое из дома напротив.

– Что-то празднуете? – спросил один и выставил вперёд руки с зажатыми за серебряные горлышки бутылками шампанского. Наверное, держали дома стратегический запас.