В этом аду – ты мой рай

Tera Veldrin

В этом аду – ты мой рай

Всё. Больше никогда. Ни с кем.

Они всегда говорят: “Если мужчина любит тебя – он защитит твои границы.”

Никто не предупреждает, что некоторые мужчины входят в твою жизнь без спроса, как в казино, и начинают делать ставки.

На тебя.

Я стояла посреди своей квартиры. В футболке, которую давно пора выкинуть, и с руками, дрожащими от ярости, но ещё больше – от боли.

Передо мной – он. Мужчина, которого я любила. Мужчина, который только что проиграл в казино мою машину. Мои сбережения. И часы моей матери. Единственное, что осталось от неё, после того, как её тело упаковали в серый мешок и закрыли молнию.

– Это… это была ошибка, Кейт, – выдавил он. – Я… я просто…

– Ты заложил мою мать, Джейк.

Молчание. Такое, в котором даже стены понимают: дальше будет не крик. Дальше – разрушение.

– Я думал, я всё верну. Я почти выиграл.

– Ты почти выиграл? – я рассмеялась. Не голосом. Грудной клеткой. —Ты не почти выиграл. Ты полностью проиграл.

Он сделал шаг ко мне. А я отступила.

На шаг.

На два. На всю нашу любовь назад.

– Мне нужно немного времени…

– Нет, тебе нужно немного мозга, но поздно.

Я достала коробку. Ту самую. С замшевым покрытием. В ней раньше лежали золотые часы. Те, что мама носила на запястье, всегда закатывая рукав, когда нервничала.

– Они больше не тикают. И не потому, что время остановилось. А потому что ты продал его за фишки.

Он плакал.

Я тоже. Только я – внутри.

– Кейт, я тебя люблю…

– Не смей, – прошептала я. – Не марай это слово. Оно мне ещё пригодится. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Кто не поставит меня на красное и не скажет: «Повезёт – отыграюсь.»

Я подошла к нему. Взяла ключи от его машины. Бросила.

– Вот твоя жизнь. А вот моя – заканчивается здесь.

Он стоял.

Пустой.

А я – наконец полная…Гнева. Решимости. Свободы.

И вот тогда я поняла: он был не потерей. Он был квитанцией. За мою новую жизнь.

Он не хлопнул дверью.

Он даже не посмотрел назад.

Он просто исчез. С той лёгкостью, с какой исчезают вещи, которые ты держала слишком близко к сердцу, надеясь, что если ты дашь достаточно тепла, если ты любишь сильно, искренне, даже с болью, всё-таки можно будет кого-то спасти.

Но люди – это не проекты.

Люди – это не трещины, которые можно зашпаклевать по выходным, а потом вместе пить вино и делать вид, что всё хорошо.

Люди – это выбор, он выбрал не меня.

И вот я стою в этой кухне. С каплями на полу, которые, кажется, уже не от чая. С дрожью в пальцах, которую я не могу остановить.

С чувством, будто меня вывернули наизнанку, вытряхнули всё, что во мне было тёплого, любящего, наивного и оставили только стены, воздух и коробку.

Эту коробку. С бархатной обивкой. С теми самыми часами, что мама носила всю свою жизнь. С теми самыми стрелками, что тикали у неё на запястье, пока она держала меня за руку, пока мы вместе пекли блины в воскресенье, пока я говорила: «мам, не умирай, я ещё не выросла».

Он заложил её время.

Он поставил на удачу мои воспоминания.

Он проиграл мою мать. И, что самое страшное, он даже не понял, что сделал. Он назвал это ошибкой. Маленькой, невинной, «я просто хотел вернуть», как будто любви можно прикрепить бонусную карту, как будто чувства – это фишки, а я – чертов жетон, который можно кинуть в автомат, надеясь, что вылетит джекпот.

Но джекпота не было. Были только я. Голая, раненая, сильная, такая же уставшая, как мои мамины золотые стрелки, что навсегда остановились на 19:43 – ровно в то время, когда он признался, что отдал их за один вечер в аду, в который я не приглашала его заходить с моим именем на устах.

Я медленно сползла по стене.

Кафель холодный.

Подушка, на которой он спал, – вмятая.

Запах кофе, который я когда-то варила ему в пять утра, – ещё в воздухе. И я дышала им, как будто пыталась выдохнуть этого мужчину из груди, выкашлять его, выцарапать из себя, вырвать с криком. Но вместо крика – тишина. Та самая, когда ты уже не плачешь. Когда ты не рыдаешь в голос. Когда ты просто сидишь и понимаешь: всё.

Больше никогда. Ни с кем. Никак…

В дверь постучали.

Один раз…

Потом ещё…

Я не ответила.

Ключ повернулся.

Энн. Моя подруга. Моя кость. Та, которая чувствует мой надлом даже через бетон. Она вошла, ничего не говоря, присела рядом, и просто обняла меня – ту самую, в которой всё давно выгорело. И я не сдержалась. Я сжалась в ней, как девочка. Расплакалась. По-настоящему. Без фильтров.

А она прошептала:

– Знаешь, Кейти… Жизнь – она та сука, которая иногда встаёт раком. Не потому что хочет, а потому что так удобнее срать на нас сверху. Но, блядь, Кейт, если ты не поднимешься с этой плитки, если ты не наденешь каблуки, не накрашешь губы, не выйдешь вон из этой квартиры, она так и будет трахать тебя без спроса. А ты – не та, кого можно трахать. Ты та, кто рвёт простыни. Кто убивает взглядом. Кто молчит так, что мужчины учат твои паузы, как стихи. Так что поднимайся. Сбрось этого неудачника с себя. И иди за вином. Или за жизнью. Потому что сейчас – ты не в аду. Ты в начале.

Я сидела. Слушала. И вдруг поняла – я не одна.

Я с собой.

Я снова с собой. И, возможно, это – лучшее, что могло случиться.

Не для тебя

Солнце садилось в том особом углу неба, где даже грусть перестаёт быть важной.

Воздух пах морем, мятой и золотыми телами, разложенными по шезлонгам, как грехи на исповеди.

Мы были на побережье, в гостинице, где полотенца пахли цитрусом, а завтраки приходили в номер раньше тебя.

И я, Кейт, – была здесь. Без него. С собой.

Мы с Энн только что поднялись в номер. Она скинула сандалии, раскинула волосы, глотнула ледяного сока и закричала из ванной:

– Я должна встретиться с Нико! Он не работает сегодня, и у нас, как бы это сказать…

(голос снижается до коварного шёпота) – Незапланированный ужин с поцелуями.

Я усмехнулась.

Энн. Мой ветер. Если бы душа могла смеяться – она звучала бы как Энн. Слишком громкая, слишком яркая, слишком настоящая, чтобы быть случайной.

– Ты со мной? – крикнула она, выскакивая в полотенце и глядя в зеркало, как будто там могла быть реальность, где у неё прыщ.

– Нет, – сказала я. – У меня свидание с одиночеством.

– Кейт, ты серьёзно?

– Абсолютно. Закажу в номер. Или просто прилягу.

– Нет.– Она уже в белье, ищет платье с яростью супергероя. – Я не позволю тебе провести вечер в отеле, когда там, за стеклянными дверями, – вино, мужчины, и лёгкий ветер, который трогает кожу лучше, чем твой бывший.

Я промолчала.

Она подошла ко мне. Села на край кровати. Взяла мои руки.

– Кейт. – Голос, без шуток. Почти боль. – Я знаю, что ты внутри себя – как после пожара. Но ты не мёртвая. Ты просто стоишь на обломках. А море – оно для того, чтобы их смыло. Я не буду уговаривать. Но знай: Я не брошу тебя. Но ты должна сама выйти. Пусть даже в одиночестве. Пусть даже без макияжа. Пусть даже просто в чёрном платье и с нулевыми ожиданиями. Потому что жизнь ждёт. А ты – всё ещё красива, мать твою. Даже с этим взглядом “я пережила смерть и кофе без сахара”.

Я выдохнула. Посмотрела на свои ноги. На тонкие лямки чёрного платья. На своё отражение в зеркале: кожа чуть загорела, волосы ещё не высохли, и глаза, в которых всё ещё живёт женщина, просто временно спрятавшаяся.

– Хорошо, – сказала я. – Я выйду.

Энн просияла, как только она может. Как будто я не согласилась на прогулку, а подписала контракт с жизнью.

– Я обожаю тебя, – сказала она. – Но в номер – ничего не заказывай. Это отпуск, а не похороны.

Она ушла. Шлёпанцы шлёпали по коридору, как аплодисменты новой главе.

Я осталась. С телом, которое ещё помнило объятия, и сердцем, которое было готово забывать.

И я встала. Оделась. Провела пальцем по шее, будто закрывала молнию прошлому.

Потому что сегодня я не хотела любви. Я хотела себя. И немного вина. И улицу, по которой я могла идти не к кому-то – а от самой себя.

Я вошла в бар, как входят в чужую жизнь: без предупреждения, без разрешения, без плана остаться.

Я не хотела есть.

Я не хотела говорить.

Я просто хотела сесть, и почувствовать, как холод стекла в пальцах напомнит мне, что я ещё чувствую.

На мне было чёрное платье – то самое, которое мягко скользило по телу и обтекало бедра, как будто знало, что я не нуждаюсь в украшениях, потому что моя усталость и была моим лучшим макияжем.

Волосы распущены. Чёрные. Тяжёлые. С запахом моря, и солью, впитавшейся в кончики, как напоминание: даже свобода требует жертв.

Я выбрала высокий стул у барной стойки. Никаких окон. Только отражения. Зеркала за спиной бармена – чистые, холодные, как память.

Я видела в них себя.

Профиль. Шею. Взгляд, в котором всё ещё плавал остаточный пожар.

Бармен посмотрел на меня, не улыбался. Он просто смотрел. Так, как смотрят на ожог: не трогая, но не отводя глаз.

И я знала – он видел женщин. Тысячи. Но сейчас он видел меня.

– Что будете?

– Красное. Не кислое. Тёплое.

Он кивнул.

Пальцы почувствовали прохладу стекла, и я сжала его чуть сильнее, чем надо. Будто вино могло стать якорем. Будто можно было уйти от себя на глоток дальше. На вкус оно было насыщенным. С оттенком вишни, чуть металлическим послевкусием, как будто кто-то положил в бутылку золотую серёжку – чужую, забытую, с историей. Оно обожгло язык. И я поняла – я снова жива.

В углу сидела женщина. Корсет, короткое платье, туфли как острые замечания. Она пила игристое, смеялась, будто репетирует, смотрела по сторонам. Искала мужчину. Не конкретного. Просто – мужчину.

Я сделала второй глоток.

И третий. Аромат пронёсся по груди, как дыхание кого-то, кого я никогда не знала, но однажды любила.

Запах барной стойки – дерево и чистый спирт.

Свет – приглушённый, золотой, как час до шторма.

Люди вокруг – голоса, движение, смех, фоновая реальность, в которую я не вписывалась, но и не пыталась быть частью. Я просто сидела. Плечи расслаблены. Колени чуть приоткрыты. Губы, обведённые вином.

И бармен снова посмотрел.

– Всё в порядке?

– Именно поэтому я здесь, – ответила я. – Чтобы было не в порядке. Хоть немного.

Он не понял.

Это была не фраза. Это была форма дыхания.

Я была не женщиной в баре.

Я была напоминанием, что из боли может вырасти что-то опасное. И что иногда вино – это не напиток, а способ не разбить бокал об пол, а просто держать его – и держать себя.

Он вошёл, и не просто как мужчина, а как ответ на вопрос, который никто не осмеливался задать вслух.

И нет – я не говорю о банальной красоте, это был не «просто красивый» мужчина. Это был мужчина, после которого даже боги идут пить.

Чёрная рубашка. Рукава чуть закатаны, как будто он решал дела, а потом решил зайти в твой вечер, и сделать его своим.

Челюсть, что могла бы вести за собой войны.

Губы – те самые, которые не должны просить, чтобы их хотели.

Глаза – синие, но не небом. Синие, как лед, под которым утонуло слишком много женщин.

Я видела, как она встала. Та, в коротком, будто из чужого шкафа. Слишком стройная, чтобы быть живой, слишком весёлая, чтобы быть свободной. Она не подошла – она влетела, как будто кто-то отпустил пружину, которую сжимали годами. И он поймал её. Не просто руками – собой. Обнял за талию, но не остановился, медленно, уверенно, опустил руку ниже. Она захихикала. Как девочка, которую не учили, что смех может быть валютой.

Он что-то сказал ей на ухо, я увидела, как её зрачки расширились, как если бы он пообещал ей вечер, за который стоит отказаться от всех своих правил.

Моя мысль? Такая женщина – как салфетка на барной стойке: используют, стирают и уходят. Она думает, что нашла его. На самом деле – сегодня он её выбрал. А завтра забудет.

Он отпустил её. Она взяла сумочку, бросила взгляд, в котором было всё: от облегчения до предвкушения, и вышла с тем счастьем на лице, которое бывает у женщин, уверенных, что они – финал, а не просто эпизод.

Он остался. Повернулся к барной стойке, подошёл.

Всё его тело говорило: я не спрашиваю. Я вхожу.

Рубашка чёрная. Расстёгнута на одну пуговицу слишком вальяжно.

Запах дорогой.

Поза – уверенность в мускулах.

– У тебя такой вид, будто ты ешь мужчин на завтрак, – сказал он. Голос – медовый с виски.

Я посмотрела.

Оценила. Не торопясь. Снизу вверх. Как будто выбирала: срезать ли ему достоинство, или дать ещё фразу.

– Только если они не жуют, – ответила я. – А ты, похоже, привык проглатывать всё слишком быстро.

Он усмехнулся. Мужчина, который привык, что женщины кокетничают. Или краснеют. Я – нет.

– Уверен, мы могли бы быть… интересны друг другу.

– Мы?

– Да.

– Малыш, мы даже в одном жанре не пишемся. Я – острая проза. Ты – неудачный сценарий с хорошим саундтреком.

Он подошёл ближе.

Сел рядом.

Рука скользнула по стойке. Он смотрел на мои губы, как будто думал, как они звучат на его коже.

– А если я попрошу красиво?

– Тогда ты не понял главного. Я не красивая просьба. Я – чёткое “нет” в платье от Chanel.

Он засмеялся. И впервые – честно. Как будто его никогда не клали лицом в стол словами.

– Ты опасная.

– Я не опасная. Я – конечная.

Он молчал…Смотрел… Ждал, как привык – к финалу с телом.

– Ты не скажешь, как тебя зовут?

Я отпила вино.

Улыбнулась.

Наклонилась к его уху.

– Меня зовут «Не для тебя». Но ты можешь звать меня мысленно. Каждый раз, когда кто-то другая покажется тебе слишком лёгкой.

Он остался сидеть.

Сильный.

Красивый.

Сбитый.

А я ушла. На каблуках, как выстрелы. В платье, которое не обещало секса – но обещало боль тем, кто попытается получить его без разрешения.

Я всегда думал, что знаю, как выглядит желание. Оно пахло духами, звучало каблуками по мрамору и улыбалось, глядя из-под ресниц.

Но тогда, в тот вечер, всё изменилось.

Я увидел женщину, – и желание сменило имя.

Она появилась, как последний глоток свободы перед смертельным приговором. Слишком медленно, чтобы не заметить. Слишком осознанно, чтобы не поверить, что это случайность.

Чёрное платье Chanel. Лаконичное. Безупречное. Оно не обтягивало – оно владело ею, подчёркивая всё, что другим женщинам приходилось создавать руками стилистов и хирургами. Она не строила из себя богиню – она была ею.

И волосы – чёрные, будто сама ночь решила спрятаться у неё на плечах. Каждая прядь жила своей жизнью, и я почти завидовал ветру, который мог их тронуть.

Но глаза…Голубые. Такого ледяного оттенка, что я буквально почувствовал, как они пронзают насквозь. Ироничные. Спокойные. Как будто она уже знала, что я упаду. И уже решила – поднимать ли меня потом.

Она сидела у барной стойки и пила красное вино. Тёплое. Как тело любимой ночью.

Я уже отправил одну блондинку в номер. Пожал плечами, буркнул «приятного вечера» и вычеркнул. Я даже не запомнил её имени. Потому что с первой секунды, как я увидел её, – все остальные стали фоном.

Она провела пальцем по краю бокала. Тонким. Длинным. Маникюр – тёмный, сдержанный.

Она не гналась за вниманием. Она создавала тишину, в которой внимание падало ей к ногам само.

Я не мог не смотреть. Не хотел. И не собирался останавливаться.

Когда её взгляд зацепился за мой – я понял: эта женщина – не случайность. Она сюжет. И если я не открою рот сейчас, то буду ненавидеть себя ещё дольше, чем привык.

ДАНТЕ

Я всегда думал, что знаю, как выглядит желание. Оно пахло духами, звучало каблуками по мрамору и улыбалось, глядя из-под ресниц.

Но тогда, в тот вечер, всё изменилось.

Я увидел женщину, – и желание сменило имя.

Она появилась, как последний глоток свободы перед смертельным приговором. Слишком медленно, чтобы не заметить. Слишком осознанно, чтобы не поверить, что это случайность.

Чёрное платье Chanel. Лаконичное. Безупречное. Оно не обтягивало – оно владело ею, подчёркивая всё, что другим женщинам приходилось создавать руками стилистов и хирургами. Она не строила из себя богиню – она была ею.

И волосы – чёрные, будто сама ночь решила спрятаться у неё на плечах. Каждая прядь жила своей жизнью, и я почти завидовал ветру, который мог их тронуть.

Но глаза…Голубые. Такого ледяного оттенка, что я буквально почувствовал, как они пронзают насквозь. Ироничные. Спокойные. Как будто она уже знала, что я упаду. И уже решила – поднимать ли меня потом.

Она сидела у барной стойки и пила красное вино. Тёплое. Как тело любимой ночью.

Я уже отправил одну блондинку в номер. Пожал плечами, буркнул «приятного вечера» и вычеркнул. Я даже не запомнил её имени. Потому что с первой секунды, как я увидел её, – все остальные стали фоном.

Она провела пальцем по краю бокала. Тонким. Длинным. Маникюр – тёмный, сдержанный.

Она не гналась за вниманием. Она создавала тишину, в которой внимание падало ей к ногам само.

Я не мог не смотреть. Не хотел. И не собирался останавливаться.

Когда её взгляд зацепился за мой – я понял: эта женщина – не случайность. Она сюжет. И если я не открою рот сейчас, то буду ненавидеть себя ещё дольше, чем привык.

…Она ушла… И вместе с её каблуками по полу прошёлся приговор.

Ты не бог, Данте. Ты просто костюм с пулей в сердце, которую никто не выстрелил. Я – просто была рядом. И ты сам нажал курок.

Я остался… Как идиот. Сильный, красивый, вооружённый до зубов идиот – перед пустотой, которая пахла её духами.

Я пил… Не вино… Себя.

С каждым глотком – не забвение. С каждой каплей – напоминание.

Она не просто сказала “нет”. Она посмотрела на меня так, как будто “да” никогда даже не существовало.

А я?

Я привык, что женщины улыбаются до того, как я подхожу.

Что ноги раздвигаются от одного моего взгляда.

Что шепчут “ещё” раньше, чем я сказал “теперь”.

А она? Она посмотрела, и мне захотелось не трахнуть, а сгореть.

В ней…

О ней…

Из-за неё…

Я пытался стереть…

Выбить…

Выкурить…

Выпить…

Затоптать другим телом…

Но, сука, она не уходит. Я видел, как она держит бокал. Как губы касаются стекла. Как взгляд скользит по комнате, и не находит меня – не потому, что я не заметен. А потому что я неинтересен.

Это было как удар. Но не в лицо. В гордость. В самую грязную, гнилую часть меня, которая привыкла побеждать.

И вдруг я понял: она – не женщина. Она кризис…Буря…Разлом.

И я не хочу её трахать.

Я хочу разрушить её.

Сделать так, чтобы она тоже дрожала.

Чтобы соскальзывала с собственного имени, как я – с её “не для тебя”.

Я хочу быть её голосом, её ошибкой, её ломкой.

Потому что если я не получу её, я не хочу больше никого. Все остальные – слишком дешёвые, чтобы стереть даже тень её взгляда.

Я, Данте Кавалли. Сын мафии… Мужчина, от которого бегут даже черти…

Я хочу её… И если она не придёт – я перепишу мир, так чтобы он сам выбросил её мне в руки.

Я поворачиваюсь к бармену.

Не сразу.

Сначала допиваю. Не торопясь. Как будто за глотком вина могу спрятать желание вцепиться в неё зубами.

Он стоит передо мной,как будто не до конца понял, кто сейчас с ним разговаривает.

– Кто она?

Он моргает. Вроде не тупой. Просто не привык, что я спрашиваю.

Я, не спрашиваю. Обычно – приказываю. Но сейчас голос тихий. Почти спокойный.

Почти…

– Кто она, – повторяю.

Он моргает. Чуть напрягается.

– Не знаю,босс. Она впервые здесь.

– Тогда сделай так, чтобы она была у меня на ладони до завтра.– Имя. Где живёт. С кем живёт. Работает ли. Где работает. Сколько ей лет. На кого смотрит. Сколько тратит. Что пьёт.

Если у неё есть собака – мне нужен её кличка.

Если у неё есть мужчина – мне нужно его горло.

Он открывает рот. Потом закрывает. Правильно. Думает. Думает – живёт.

– Конечно.

– Нет, не «конечно».– Я подаю ему карту. Чёрная. Та, которую видят редко. Та, которую видят перед тем, как начинают бегать по городу, как крысы в ловушке.– Вот теперь – обязательно.

Он кивает.

Я не киваю в ответ. Просто гляжу на него, пока он не отворачивается первым.

Поворачиваюсь обратно.

Бокал пуст.

А внутри – полный ад.

Потому что я, Данте, только что почувствовал вкус отказа. И теперь мне не нужен сахар. Мне нужна она. Целиком. С именем. С адресом. С историей.

Чтобы я знал, как разрушить её стены и поставить свой трон прямо в центре её грудной клетки.

Она ушла. А я остаюсь – впервые не королём. А солдатом, который будет сражаться за женщину, которая даже не помнит, как его зовут.

Но я узнаю, кто она. И она узнает, на что способна одержимость, если её одеть в чёрную рубашку и отправить охотиться.

Завтра – всё будет. Имя. Адрес. Всё.

Потому что когда я хочу, мир становится моим детективом.

И в этот раз – я не проиграю.

Потому она – моя война.

Я поднимаюсь в номер. Не спеша. Дверь открыта. Конечно. Она внутри. Уже в белье. Белое. Дорогое. Слишком новое, чтобы быть честным. Сидит на краю кровати, ноги скрещены, одна качается – как маятник: “возьми меня… возьми… возьми…”

– Я ждала, – говорит она.

Голос – пудра. Слишком лёгкий, чтобы остаться в памяти.

Я вхожу.

Молча.

Закрываю дверь.

Она вздрагивает, думает, что она здесь по моей воле. А на самом деле – по моей привычке.

Она начинает двигаться. Плавно. Колени в стороны. Пальцы по бедру. Как кошка, но без когтей…

И это – раздражает.

Всё в ней – правильно.

Всё – идеально.

Но она – не та.

Она слишком хочет, чтобы я хотел. А я хочу – совсем другую.

Я сажусь. Смотрю. Как на витрину. Как на мясо. И только тело реагирует. Не сердце. Не мозг. Просто инерция.

Она подползает. Кладёт руку мне на грудь. Тянется к пуговице. Снимает.

Гладит пальцами.

Смотрит снизу вверх, как будто заслужила что-то, чего не получит.

И я понимаю: Она здесь не потому, что я хочу…

А потому что я не получил ту, которую хочу.

И это – грязно.

И честно.

И неизбежно.

Я хватаю её за волосы. Жёстко. Резко. Только чтобы не чувствовать мягкость, в которой нет огня.

Она стонет. Слишком быстро. Слишком наигранно.

Я отвожу взгляд.

И вижу не её.

Вижу ту…

Ту, что сказала: “Меня зовут не для тебя.”

И я закрываю глаза. Потому что этот секс – не про неё.

Он – про отказ.

Про злость.

Про то, что я – не привык уходить с пустыми руками.

И руки мои – на её теле.

Но мысли мои – не здесь.

Потому что даже, когда я в ком-то, я всё равно – в ней.

Я кончаю…Медленно… Без звука… Без смысла… Не потому, что хотел. А потому что тело отрабатывает то, что разум уже давно выбросил.

Я остался стоять в номере, окружённый тишиной, которую не нарушала даже её тяжёлая, сладкая, искусственная попытка дышать “сексуальностью”.

Она всё ещё лежала на кровати – полураскрытая, недовольная тем, что я не спешу вернуться, что не говорю банальностей, что не глажу по волосам, не смотрю в глаза, не бросаю фразу, от которой она почувствовала бы себя хотя бы чуть-чуть нужной.

Я молча налил себе виски. Выдержка двадцать лет, бутылка за тысячу, и вкус, который больше напоминал злость, чем удовольствие.

Я отпил – медленно, вдумчиво, как будто хотел выжечь из себя остатки этого бессмысленного акта, где не было страсти, только механика, тело к телу, но не человек к человеку.

Я даже не помнил, как её зовут. И, чёрт возьми, она не сделала ничего, чтобы я захотел запомнить.

Когда она приподнялась на локтях и посмотрела на меня – с ожиданием, с этой вечной женской глупостью “а что теперь?” – я не ответил. Я просто вытащил из кармана тонкую пачку денег, метнул её на пол, чётко, точно, намеренно – как будто кидал не купюры, а точку в конце ненужного предложения.

– Тебя ждёт машина, – сказал я, не глядя. – Внизу.

Она не двинулась.

Лежала.

Смотрела.

Глупо надеялась.

Не понимала самого простого: она не здесь.

Она была между.

Между ночью и пустотой.

Между отказом и яростью.

Между мной – и той.

Когда я услышал, как щёлкнула дверь, не почувствовал облегчения. Я просто снова остался один – и только теперь понял, насколько эта женщина была просто фантомом, призраком моего неудовлетворённого желания.

Телефон зазвонил. Я поднял трубку быстро, без эмоций – в голосе не было ни раздражения, ни интереса.