Древний Свиток: Война за Бездну

Герман Молотов

Древний Свиток: Война за Бездну

Внимание! Данное произведение полотно хранит отблески судьбы, коснувшиеся страниц "Древнего Свитка. Подражателя". Если чарующая история еще не коснулась вашего разума, советую сперва вкусить ее плоды. "Война за Бездну" разворачивается за четверть века до событий, описанных в "Подражателе", словно эхо далекого прошлого, отзвуки которого доносятся до нас сквозь пелену времени. Желаю вам приятного погружения в этот мир, полный тайн и опасностей.

Нет света в будущем дальнем, и погасла свеча прошлых темных дней. Вновь вступил на извилистую дорожку лиходейки судьбы и в мутных, подобно луже на глиняной тропе, мыслях и надеждах верю, что свет, увиденный меж ветвистых деревьев страха, не оказался красивой уловкой, ведущей к погибели ожиданой.

Часть I

Се́лиот, приятного вида мужчина сив тридцати от роду и крепкий будто сталь, наблюдал за розовым, перекаляющимся в красный огонь солнечным диском, опасливо выплывающий широким сальным блюдцем с алой каемкой из-за высоких и снежных, даже в самый жаркий день, вершин Великого Хребта. Он всегда вставал с первой зарей, поправлял кровать и приводил свою сиятельную персону в порядок. Видано ли дело, чтобы сын графа Вернеделья́ра де Ла-Фео, ярла Аэстельской провинции, был похож на деревенщину из болотных сел, которых сотни разбросано у Сумеречного леса, набухшего зеленой и вонючей гнилью на Западных Землях великого и могучего острова Бездны. То и дело, что не видано! Серебряным гребнем с золотой росписью, любуясь восходящим светилом, расчесывал темные волосы и короткостриженую бороду, умывался и брал книгу с самой верхней полки, ожидая полного рассвета. Изредка поглядывал на крестьян, что еще по сумеркам, сгорбившись, работали в полях и убивали и не без того хлипкое от долгих трудовых сив здоровье, но то их вечная доля. Без ума только и остается, что пахать и сеять; будет ум, то будут руководить всеми делами сами, правда, откуда ему взяться, если и графу книгу достать отнюдь не легко.

Мия смирено посапывала в кровати, ворочаясь и забавно щурясь на солнце – невольная улыбка засияла на лице Селиота при виде этой милой и радостной для души картины. Ох! Как жаль, что нельзя вот так в одно мгновение запечатлеть ее, а как проснется, показать. «Смотри, дорогая, ты прямо вылитый поросенок!» Он усмехнулся, но сразу же скривился: сравнение с дьявольской скотиной покоробило. Мия его единственная и прекрасная, а тут поросенок! Вот дурак.

Тем временем солнце поднималось все выше и выше из-за горных, далеких вершин и стало неслабо припекать. Селиот приподнялся и раскрыл окно – свежий воздух, пропитавшийся запахом утренней росы и сена, ударил в грудь и оживил отходящее от крепкого сна сердце, кровь кротко забурлила в жилах. Романтическая нотка разжигала симфонию счастья! Настрой наступившей сивы придавал силу, надежду и любовь. Селиот на цыпочках вернулся в кровать и, боясь разбудить Мию, осторожно приобнял ее. Она фыркнула и заворочалась, по-кошачьи нежась, вытягивая над головой длинные и гибкие руки и сладко постанывая от удовольствия. «Богиня!» – подумал Селиот и поцеловал жену в румяную щеку. Мия проснулась окончательно, села, опершись спиной в стену, и откидывая пшеничного цвета спутанные волосы с лица. Теперь она стала похожа на себя обыкновенную. В прошлом простая и неуклюжая крестьянка, а сейчас пышная и красивая графиня.

Селиот встретил ее холин так восемь назад. Был он тогда со сводным братом Лео проездом в Мидстейме. Захотел, значит, молодой Селио водицу набрать в местных ручейках, пока брат лошадей кормил и поил. Вдруг услышал, как плещется кто-то. Испугался сначала: непонятно же, кому по двадцатому дню средней ветали вздумалось искупнуться в студеном ручейке, мог и на русалку страстную наткнуться или на другое речное чудище, а тут диво! Моется в ледяной воде широкобедрая, слегка смуглая девица сив от силы пятнадцати. Стыдно, но по-мужски интересно стало ему – спрятался за молодой ивой, ухватившись за сук, чтобы в воду не плюхнуться, и принялся наблюдать, а в горле образовалась пустыня от страшного смущения и страстного возбуждения. Девушка, не боясь ледяной воды, мылась и не подозревала, что за ней подсматривают. Длинные до самого пояса светлые волосы прилипли к влажной коже, прикрывая бесстыдно оголенные ягодицы. Острая и упругая грудь с затвердевшими красными сосками от студеной воды заманчиво колыхалась при каждом легком движении, и сама она была легка, подобно перышку на могучем ветру. Надломился сук, и с криком, похожим на вой убитой собаки, Селиот повалился в ледяной ручей – девица пискнула и за один прыжок оказалась на берегу, поспешно натягивая застиранное платье. Собиралась уже бежать, но замерла и рассмеялась, а смех ее был сравним со звоном колокольчиков в чистом цветочном поле. Зеленые глаза ее оставались внимательными и зоркими. Понял Селиот, что влюбился страсть как сильно, тогда и решил, что в жены ее возьмет. Так и случилось.

– Утро доброе, милый! – сказала Мия. Луговые глаза сияли в отблесках красного солнца. За эти глаза готов и жизнь отдать. Душу Вейву продать, чтобы они смотрели на него, не отрываясь. За это и любил ее. Никакое золото, никакие камни драгоценные не стоили этого пронизывающего до дрожи взгляда.

– Доброе.

Он медленно и плавно склонился над ее бледным и чистым лицом, осторожно коснулся сухеньких, пухлых губ. Провел рукой по нежной коже, которая еще помнила давние времена тяжкого труда. Рельефные, небрежные швы шрамов и твердая, шершавая корочка ожогов не давали забыть о крестьянском прошлом, но Мию они только украшали, предавали сил и необыкновенную женственность.

– Может, нам пора о детях подумать, Селио? – вопрос загнал его в тупик. – Долгих восемь сив мы вместе и женаты, а детей своих так и не имеем.

Селиот промолчал, задумчиво отпрянул от Мии и свесил ноги с кровати. Он и сам об этом частенько задумывался. Хотел, чтобы сын был, по хозяйству ему помогающий, и дочь, за домом и очагом приглядывающая. Правда, ни хозяйства, ни дома своего, у Селиота пока не имелось. Все в отчем поместье шевыряется, да в его полку командует, деньги копит. Много звонких золотых монет уже в мешочках в сундуке разложенных, но Селиоту хотелось сразу и мельницу, и конюшню, и прочие нужные по хозяйству постройки поставить, а сруб для дома непременно из ели сумеречной, чтоб каждый знал, какой из себя хозяин знатный и богатый. Потом и свой полк, а может и целый легион собрать, чтобы Бездне верой и правдой служить или оголтелой ватагой пожечь все деревни магов и прочей нечисти. Там уж и детей растить не стыдно будет.

– Мия, – начал он, отойдя от глубоких, как море, раздумий. – Как только скопим еще тысячи три золотыми и имением обзаведемся, так о детях думать можно.

Мия надула и не без того пухлые, малиновые губки и фыркнула, как обиженный еж. Селиот засмеялся и полез обниматься, но тут же получил по лицу гусиной подушкой. Схватил Мию за талию, потянул на себя и изо всех сил прижал к крепкой груди – она завизжала, забрыкалась, но быстро сдалась: впилась ему в губы и, сбросив ночное платьице, повалила на кровать.

Из-за стен поместья ярла Вернедельяра де Ла-Фео, или же попросту Ве́рнела, доносилась оживленная и озорная игра не в меру пьяных музыкантов. Отовсюду лилось пиво, вино и диковинная водка, привезенная графом на галере в глиняных чарках числом больше сотни из ледяного царства Ра́хмия! Играли звонкие гитары, свистели флейты и пищали скрипки – весь люд плясал во всю пьяную прыть и хлестал алкоголь, карты летели по столу, аки вороны, озорные окрики и песни заполняли пустую округу. Один из хардагов из того царства выплясывал вприсядку и орал что-то на своем наречии. Бабы хохотали, потрясывая перед лицами аппетитными, круглыми и налитыми молоком грудями, ненавязчиво предлагая уединиться в конюшне всякому в меру привлекательному или сильно уж пьяному мужику с толстым кошелем. Один из конных рыцарей (звали его вроде как Хэ́рсинг) вскочил на стол, скинул пояс с мечом, кинжалом и прочими прелестями для войны и принялся отстукивать каблуками латных сапог какой-то забористый ритм – летела посуда и еда, проливалось пиво и вино на голову, поднимая хай и смех; руки вскидывались к верху, ударялись в кирасу и по новой! Все его движения походили на брыкания пьяного и безного паука. Тот, что из Рахмии, поскользнулся на луже от пролитой водки и с непонятным криком, похожим на блеяние прижатого валуном козла, приложился головой о землю, налету сорвав платье с рядом стоящей бабы – огромная, с кочан капусты, грудь бесстыдно вывалилась на свободу, и нет, чтобы убежать, как бы сделала нормальная женщина, эта деваха, необремененная честью и чувством собственного достоинства, подняла упавшего и заплясала вместе с ним совершенно голая, лупя титьками ему по горящим щекам. Те жены, что осмелились прийти с мужьями на сей праздник погорели от стыда за чужое распутство, а глаза избраннику закрыть смелости не хватит, ведь пьяный мужик хуже дьявола будет, возьмет и нос расквасит кружкой увесистой.

Все это скромное празднование в честь своего дня рождения устроил Вернел.

Каждому музыканту в глотки залили по штофу водки, и сразу живее заиграли гитары и флейты, а скрипачи уже похрапывали с лошадями и свиньями в загонах. Тот, что вроде Хэрсинг, выплясывающий на столе, взял две кружки пива, залпом осушил обе, довольный крякнул и плюхнулся со стола куда-то в темноту двора, потом встал, и огибая стол с перелетом в двадцать ярдов, брякнулся в солому вместе с сытыми кошками и собаками. Мужик из Рахмии словно и не пил вовсе! Вылил за шиворот еще пол ведра водки и, прорычав так, что стены двухэтажного особняка задрожали, схватил бабу за толстые груди, нырнул в них, да так и выплясывал!

Сам Вернел сидел по центру огромного дубового стола, а по левую руку сидел самый почетный гость и самый главный пьяница, Его Величество король Бездны Кай.

– Ай! Как хорошо у вас, мессе́н Ла-Фео! – выкрикивал он всякий раз, когда подливали ему водки или подбегала к нему одна из распутных девах, показывая свои прелести на пробу.

– А как может быть иначе, Ваше Величество! – отвечал ему Вернел.

Вдруг в середину широкого двора выбежал низкорослый мужичок с бубном и в то ли ослиной, то ли кошачьей маске, да загорланил во весь пропитый сив сорок назад голос:

– Ай! Хорош наш правитель, и веселый будет он! Налейте, братцы, больше пива, иначе убьет нас он!

Кай засмеялся, ударив ладонью по краю стола. Мужики вскрыли бочонок ядреного хмеля, опрокинули голову королю и вылили все содержимое прямо на него, надеясь, что хоть что-то зальется в горло. Благо он, зная, куда идет, надел не слишком дорогой наряд. Люд заржал подобно коням в стойбище. Король протер глаза и крикнул:

– Давай, чудак, еще! Зажигай!

И чудак зажег. Ударил в бубен – музыканты поддали жару.

– Глядьте! Не пьянеет он! Так ж налейте ему не кружкою – ведром!

Кай побагровел, когда те же мужики принесли ему ведро водки, но чего же он не король что ли? Одним махом плеснул всю огненную воду в рот и, как учил хардаг из Рахмии, отломил кусок хлеба, занюхнул и запихнул в рот, сладко посапывая.

– Еще!

– Потеха, братцы!

Чудак бросил бубен и под неистово играющую музыку заплясал на руках, кувыркнулся в воздухе, шмякнулся о солому, разбудив охреневших спросонья кошек и собак (Хэрсинг и бровью не повел, настолько он пьян был), и пошел в непонятных плясках трехногой бешеной кобылы.

– Предо мной милая встала голой! Говорит: «Все, что хочешь, получай!» Я выпил водки, хлеба слопал – и прощай!

Кай рассмеялся еще сильнее, схватившись за вздувшееся пузо. Вернел же сидел смирно, чего-то ожидая. Напившийся до состояния драугра чудак стянул с себя панталоны, и болтая своей срамотой, заорал:

– Мы драли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило острое-кривое, а гвозди вообще драть нельзя!

От толпы пьяниц и озорных гуляк отделились двое, ряженые в броню. Личная гвардия Его Величества короля. Хирде́ры скрутили чудака и отвели за конюшню – послышались глухие удары в бока шута.

– За что его так?! – вспылил Кай.

– Нечего срамоту показывать Вашему Величеству, – шепотом пояснил один из рядом сидящих полковников.

Король быстро позабылся, когда Вернел поднялся со своего места – толпа замолчала, устремив взгляд на графа.

– Хочу, чтобы вам, мессены и месса́ны, пришедшие с ними, налили по чарке хорошего и доброго эля из моих малых запасов. Мне сегодня уж как полсотни сив пробило вровень, и ни раз я не жалел, что бурную и свободную жизнь провел такую. Со мною всегда рядом находились товарищи и братья по оружию! Много сив мы бок в бок, плечом к плечу куражились и бились с нечистыми и бунтарями! Так вот, что бы со мной не случилось в закатные сивы, хочу чтоб помнился я вам молодой и озорной! А теперь! Играйте музыканты живей и бодрей прежнего! Наливайте, бабы, пива, водки и вина всем воинам, графам и пахарям! Гуляй, добрый человек! Пусть нам пиво будет слаще с каждым глотком!

Музыканты ударили по уставшим и растянутым струнам вновь, флейтисты засвистели с новой силой и упали в землю пьяными лицами! Вернел, вспомнив себя сив так тридцать назад, сбросил шубу и рубаху, перепрыгнул одним махом стол и пошел в дикий и распутный пляс с голой девахой. В это время Селиот вышел с Мией за ручку на усыпанное пустыми бутылками и бочонками крыльцо. Она закрыла свободной ладошкой разинутый рот, а он легонько усмехнулся.

– И-ех! Я так по молодости не плясал, как по годам умертвия скорого! Играйте! Играйте, братья музыки! Играйте так, будто свадьба у меня, аль сын родился! – выкрикивал Вернел, кружась в диком, полном разврата и похоти танце.

Кай, наверное уже не понимающий, что происходит последние минут десять, с тупым выражением заплывшего лица звонко хлопал, ни разу не попав в бешенный ритм оголтело пьяных музыкантов. Через стул от него, где сидел отец, Селиот заметил своего сводного брата Лео – зубы непроизвольно стиснулись в белый, чуть желтоватый частокол, ладони сжались в каменные кулаки. Вот, паскуда, сив так сто тебя еще не видать. Ссора между ними вспыхнула в тот же день, когда Селиот привел Мию в отчий дом просить разрешение свадебку играть. Лео сразу же выложил всю подноготную о ее крестьянском происхождении. Отец на это никак не отреагировал, видно вспоминая, как сам блудил с кем попало и как заразился срамной болезнью от одной из портовых путан, после чего долго и больно лечился у одного мага из деревни Куштай. Однако лица браться разукрасили друг другу знатно, а все после того, как Селиот открыто высказался, что ни отец, ни Лео, матери последнего и в жизни не видели, а если и видели, то и лица не помнят. Лео сломал Селиоту нос, а тот в отместку ему восемь ребер и руку. С тех пор не виделись толком, разве что на праздниках и то по разные стороны стола, и вот опять.

– Здравствуй, брат! – шутливо отсалютовал Лео, позабыв об обидах и ссорах, конечно, столько выпил, как только не забыл, что брат перед ним стоит, а не прислуга.

– И ты здоров будь, – хмуро ответил Селиот, осмелившись сесть рядом.

Мия еле слышно поздоровалась и заняла свое место. Взор всех был устремлен на горячо отплясывающего Вернела, вспомнившего минувшую молодость. Он танцевал с двумя распутными девахами, тискал их и был таков.

– Наливайте, братцы, гостям добрым и славным, нечего им с сухими глотками сидеть да угрюмством своим людям озорным праздник портить! – выкрикивал старый граф, одной рукой сжимающий упругую ягодицу молодой, стройной девушки сив шестнадцати, другой хлещущий из огромной осиновой кружки то ли пиво, то ли водку, а может и все вместе.

Вдруг с ворот донесся окрик недремлющей стражи: «Тревога!» Музыканты в ту же секунду прекратили играть и горланить песни, люд замолк и опасливо уставился на распахнутые высокие ворота. Селиот приметил, что они сейчас похожи на пасть неизвестного и страшного существа. Меж двух воротных столбов мелькнул отдаленный белый силуэт, напоминающий длинную и кривую тварь, вылезшую из глубины древних болот. Откуда ни возьмись появилась гвардия и окружила пьяного короля, двое спрятались у столбов и принялись выжидать, сами не зная, чего. Спустя мгновение влетел во двор поднимающий темные облака пыли всадник – гвардеец, что стоял по левую от него сторону, среагировал молниеносно, ударив древком копья по ногам скачущей во всю удалю прыть лошади. Скотина, страшно взвизгнув, шлепнулась мордой в землю, сбросив скакуна со спины. Налетчика солдаты вмиг окружили и уставили хорошо заточенные жала десятка копий.

– Стойте! Свой я! – кричал всадник.

Только сейчас хирде́ры заметили, что парнишка весь в крови и изодранной одежке. Кай взмахнул жирной рукой и придерживаемый двумя слугами вперевалочку зашагал на тяжелых, похожих на глиняные вазы, ногах.

– Кто ты? Как твое имя, сынок? – просипел сытый король.

Парень поднялся на колени, подполз к его ногам и затараторил:

– С бедой я, Ваше Величество! Капитан Грилз Айтав я, шестой пехотный полк под начальство мессена полковника графа Ульфрика Тимро! Майтаун… маги… сожгли…

Толпа людей едино ахнула, вмиг протрезвела и зашепталась между собой. Кай покачнулся, потупив взгляд о темную пустоту за воротами, где вдали виднелись еле заметные красные угольки и всполохи могучего синего пламени. Вернел натянул шубу на голые плечи и уже мелькал хмельным, опухшим лицом из-за плеч то короля, то гвардейцев, опустивших копья. Селиот, Мия и Лео не поднимались со своего места, побоявшись быть задавленными интересующейся толпой, молча и с долей недопонимания наблюдали за разворачивающейся картиной. Солдат, назвавшийся Грилзом, полоскал горло вином, откашливаясь и отфыркиваясь. Один из гвардейцев, похоже лекарь, осматривал спекшуюся на затылке кровь, подсвечивая спутанные и слипшиеся черные волосы бедолаги шипящим на теплом ветру факелом.

– Как маги? – вспыхнул Вернел. – Как они прошли заставы и сожгли целый город? – продолжал он, вытаскивая из ножен меч. – Не бывать тому! Чтоб я сидел сложа руки и смотрел, как жгут мой город! Не бывать! Сейчас же…

– Цыц, – отрезал король. – Успокойтесь, мессен. Ты, Грилз, отдыхай, а по завтрашнему дню нам все и расскажешь, а, точнее, мессену де Ла-Фео. Я, – поворачиваясь к Вернелу, проговорил он. – Прямо сейчас выступаю в Аэнель, завтра же вечером жду тебя с полком. Устроим облаву на окружные деревни магов. Грилза накормить, напоить и приодеть, и возьмешь к себе его в попечительство!

И они ушли. Чуть больше полусотни солдат, обступив карету, звенели латными доспехами. Копья, устремленные в темно-синее небо, готовились в любую секунду отразить любую атаку, хоть магов, хоть богов.

***

Воняло мерзостно. В воздухе ветали запахи тяжелой и едкой гари, гнили и дерьма. Могучие, обугленные и расколотые на части деревья свисали сверху, пустив свои плетенные, узловатые толстые корни куда-то в черное, вспыхивающее красными отблесками далеких пожарищ, небо, просыпая серый пепел.

Крим расправил затекшие от долго сна крылья, потянулся и, зевнув во всю широкую клыкастую пасть, глотнул противной сажи, от чего чихнул так, что чуть рога не оторвались. Проспал он по земным меркам сив так без малого пятьдесят! Вроде спал как убиенный, крепко да сладко, а один черт не выспался и уже устал, что аж обратно спать клонит. Под ногами бренчали пустые бутыли вина, спирта и какой-то еще бурды, по запаху напоминавшую то ли мочу, то ли чистую серу – знатно давеча почудили, ничего не скажешь. На ноги поставили все верхние слои преисподней, пока Онд нагоняев от всей своей грешной души не всыпал. Неподалеку кривыми крыльями вверх храпел вусмерть пьяный Уот, да так храпел, что кости дрожали под ногами. Постойте, чьи же это кости? Ах, да! Той шалопутной шлюшки. Жалко ее конечно, но как говорится: грустно, но вкусно! Крим мельком вспоминал, что они по дурости пьяной вытворяли. Гоняли мелких демонов, пугая их своей срамотой и грозясь снасилить; куражились с грешницами, среди которых были как и проститутки, так и детоубийцы. Крим облизнул обгоревшие губы. Ох… как сладко покутили! Эх… так бы вот всегда, но и работать же нужно. Как там говорили мудрецы? Делу час – потехе жизнь? Как же хорошо, когда ты и умереть не можешь! Была бы эта жизнь еще не такой мрачной и унылой!

Воздух колыхнулся черной рябью, и перед ним из смольного облака возник высокий демон. За спиной мерзко скользили и извивались глазастые щупальца, на узком лице горели белым ослепительным светом десятки глаз. Тварь склонилась, чавкнув и брызнув бурым гноем, скопившимся в суставах, и сказала утробным, хрипящим басом:

– Крим, Уот, повелитель желает видеть вас.

***

– Возьмешь здесь все в свою власть, слышишь, Эйрик? – Вернел, облаченный в позолоченные доспехи и покрытую серебром кольчугу, повернулся к своему помощнику и невесело улыбнулся.

– Как прикажете, мессен, – отозвался Эйрик, поклонился в ноги хозяину и ушел куда-то к амбарам, насвистывая незамысловатую мелодию.

Вернел глубоко и тяжело вздохнул, смотря как горячо прощаются Мия и Селиот. Ох! Какой добрый и статный сын его Селиот! Всякому бы такого сына, тогда бы и зажили мы лучше и богаче. Такому воину не в тяготу с орком или драконом схлестнутся в бою ратном и кровавом! Широкоплечий, высокий, просто красавец, и жена его красавица! Светловласая, пышная и рукастая! Хозяюшка одним словом. Будь у него такая же, может и не стал бы таким богатым и знатным, но счастлив был бы сполна. Лео же, душа свободная, сидел рядом на стоге сена, затачивая дивный загнутый клинок, который пользуют в основном гадкие катьяры из пустыни Карагош, и ведь толк в оружии, падлюки блохастые знают! Мечи их легки и быстры. Короткими и резкими ударами рубят плоть до кости.

– Чего делаешь, ирод? – озверел Вернел. – Корова, скотина тупая и поганая, потом будет это сено с металлической стружкой жрать!

Лео закатил глаза, обречено вздохнул и спрыгнул со стога. Солдаты подводили лошадей к воротам. Все веселые и с хорошим боевым настроем, выряженные в кирасы из добротной стали и дубленой кожи. В полку Вернела насчитывалось двести восемьдесят, может, меньше или больше, бравых воинов, выходцев из армии короля, покинувшие ее по причине ранения или малого довольствия, и обычные наемники, что из бедноты, а кто-то из чужих дальних земель. У всякого ярла в Бездне имеется личный полк, у кого-то даже легион и, даже, не один! У некоторых, например у Кригсте́ймского ярла Яна Тарро́, у которого под начальством чуть меньше сотни самураев – славных воинов далеких краев, солдаты вооружены и одеты лучше королевских хирдеров. У графа де Ла-Фео, конечно, не самураи, но ватага его может одолеть личную гвардию Кая, но это только в теории.

Сотни пик уставлены в чистое голубое небо, подобно шипам невиданного животного. Кони тяжело шагают по пыльной дороге, тягая за собой громоздкие возы с нужным добром для славной битвы. Солдаты идут под палящим солнцем, отплевываясь от пыли и мух, шутят и болтают. Барабаны отстукивают походный монотонный марш. Знамена покачиваются на обжигающем ветру, толкая друг друга. Всадники, скачущие рядом в полях, подминают копытами удалых коней траву, пшеницу и рожь. Селиот шел в самом конце, подскакивая на спине черного жеребца при каждом шаге. Думал о бравом деле и о предстоящих кровавых боях, где восславится его имя, если не сложит там свою бедовую голову. Поверх наползали жирной змеей мысли о Мие, оставленной в отчем доме. Вдруг нападут трижды проклятые Богами маги и сожгут двор отца, погубят жену? А в Майтауне ведь стоял целый легион, и тот выдержать наплыва нечистых не смог! Может, спали, конечно. С боку появился Лео, и он то же в думах тонул, правда, совершенно иных, где бы пропить и прогулять награбленное. Всадники подняли в полях огромную стаю куропаток и с одури принялись стрелять с арбалетов и луков по бедным птицам – попадали же! Добрые стрелки! Добрые…

– Как, думаешь, проклятущие в Майтаун зашли? Неужто подкупили кого на воротах? – решил прервать тишину дум и обид Лео.

– Может, того смазливого Грилза? Больно мне его морда нахальная не нравится. На тебя похож он! – Селиот засмеялся, а потом призадумался. – А как же он сбежал?

– Надо будет спросить у него, но сейчас главное для нас: объединиться с армией короля и сжечь деревни магов на западной части острова! Абсолютно все! Затем, отдохнув, и на Великих Равнинах очищение провести земли нашей святой, а там уже и пир закатим, чтобы вино и водка лились рекой! И слава разойдется о нас как об освободителях от темного ига!

– Сжигать все не стоит, среди даже магов есть умные и спокойные существа, но это неглавное. Главное, что если убьем всех магов, то других нечистых станет больше. Возьмем тех же эльфов. Колдуны их страсть как ненавидят и желают истребить всеми возможными и невозможными способами по своим, одному Вейву видано, каким причинам. Если магов не станет, то число эльфов вырастет в разы.