Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон

– В чем дело? – спросил Ога. – Неужели ваши истории всегда остаются неизменными? Они ведь живые, как и мы, и, разумеется, меняются с каждым пересказом. Все мои истории растут и развиваются, как и я сам.

Гозтан закрыла глаза, подумав об истории ее собственной жизни. О своем детстве, когда агоны поработили всех льуку и часть любой добычи приходилось отдавать ненавистным угнетателям. Она вспомнила, как отец помогал ей рисовать на лопатке муфлона – первого, которого она добыла сама – девушку с булавой, богиню Диасу. Мяса Гозтан тогда не досталось – пришлось отдать дочери тана агонов в знак повиновения. Работа с едким соком кактуса была ей в новинку, и она обожгла руку, оборачивая кость несколькими слоями пропитанного мха. Шрамы на ладони были видны до сих пор.

– Было бы неплохо, если бы ты показала мне какие-нибудь ваши обычаи, – примирительно произнес Ога. – Меня всегда интересовало, как вы разбиваете палатки.

Гозтан подумала о суровых зимах и засушливом лете, когда Пять племен Рога спорили друг с другом за единственное небольшое пастбище у подножия гор Края Света. Она помнила, как в одну зимнюю ночь ее бабушка ушла в бурю, чтобы клану не пришлось кормить лишний рот, а скудные запасы в закромах достались Гозтан и ее родне. Она помнила, как завывал тогда ветер, хлопая шкурой, завешивавшей вход в шатер, и как мать уговаривала ее перестать плакать, чтобы не опозорить любовь и жертву бабушки.

– Среди нас не все согласны с адмиралом Критой и с капитаном Датамой, – сказал Ога. – Некоторые капитаны и большинство бывших крестьян против того, чтобы поступать с вами так.

Гозтан вспомнила о дерзком восстании пэкьу Тенрьо против агонов и о тех недолгих годах радости, что последовали за победой. Подумала о бедствиях, обрушившихся на ее народ с прибытием городов-кораблей, и об ужасах, которые им до сих пор приходилось терпеть от чужаков. Подумала о безрассудстве высокомерных властителей Дара и увещеваниях пэкьу Тенрьо, внушавшего соплеменникам, что нужно терпеть. Она вспомнила, с какой болью и тоской смотрела, как ее товарищи и ближайшие родственники гибнут в бою, но также вспомнила, что Все-Отец и Пра-Матерь создали льуку для войны: против суровой изменчивой природы, против смертоносных чудовищ и коварных богов, против ложных надежд и отчаяния, против поработителей, убийц и насильников, а также тех, кто приправляет ложью священные легенды.

– Если нам не суждено вернуться домой, – продолжал Ога, – мы хотели бы жить с вами в мире и научить льуку всему, чему вам захочется, чтобы улучшить вашу жизнь. Не знаю, существует ли на самом деле рай, но мы можем попытаться вместе его построить.

И тут Гозтан поняла, почему Ога так ее разъярил. Дело было не в том, что он сочинил историю, похожую на миф. Пускай за это его судят боги. То, с какой легкостью этот человек признался в обмане, лишь подтверждало, сколь мало эта история для него значит. Он вплел в свой рассказ все, что знал о льуку: резьбу по панцирю и кости, искусство строить жилища из костей и шкур, великую честь проявить себя в битве.

Это были фрагменты ее привычного уклада жизни, столь же неотделимого от нее, как кровеносные сосуды и жилы. Вместе они складывались в самую священную легенду: легенду о том, кем были льуку.

Но Ога все это украл; тайком, точно так же, как он подглядывал за ее сородичами, чтобы выучить их язык и скопировать искусство гравировки кактусовыми иглами. Он вложил эти фрагменты в свою историю, как будто они были какими-то декорациями, безделушками для развлечения детей. Словно они были трофеями, как все сокровища, которыми властители Дара украсили свои каюты, чтобы придать им «дикарский» вид.

Ога украл их, но совершенно ничего не понял. Даже лопочущий младенец лучше осознаёт, какая это честь – быть потомком Кикисаво, знает цену благородству народа льуку и чтит святость степного уклада жизни. А этот чужак превратил все в какие-то нелепые бессмысленные карикатуры – в «щепотку приправы», как он сам выразился, – и столько о себе возомнил, что самонадеянно решил, будто слушательнице это понравится.

Девушка грозно уставилась на собеседника. Ее лицо покраснело, но дыхание было нарочито ровным. Да, Ога заступился за носильщиков, но сделал это ради собственной выгоды. Он использовал искусство льуку, чтобы выгравировать карту Дара и сочинить историю, принадлежащую ему и его народу, а не Гозтан и ее соплеменникам. Он изъявил желание учить ее, подарить ей и ее сородичам лучшую жизнь, как будто был богом, а не оборванным беглецом, обратившимся против хозяев. Будучи простым крестьянином-дара, Ога все равно считал себя выше Гозтан, дочери тана, могучей воительницы.

В душе он мало чем отличался от Датамы.

А ведь Гозтан почти повелась на его сладкие речи и хитроумие. Почти сочла его другом, братом. Властители Дара были косматыми волками, но и Ога тоже был волком, пусть и трусливо пресмыкался перед Датамой.

Они никогда не станут вотан-са-тааса с этим человеком. Он был дара, а она – льуку. Он был врагом, а между их мирами лежала такая бездна, через которую не перекинуть мост.

– Прощай, – сказала Гозтан и пошла прочь от ошеломленного Оги Кидосу. – Ты мне не ру-вотан.

– Постой! – окликнул он девушку. – Прости… я не думал, что говорю…

Однако Гозтан не остановилась и не обернулась. Она тоже была заброшена бурей вдаль от дома, в общество чужих людей, и не собиралась сдерживать свою природу, пока та не расцветет смертоносными цветами.

Глава 5

Право первенства

Укьу-Гондэ, год прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Праведной Силы, когда император Эриши взошел на трон после смерти императора Мапидэрэ)

Несколько дней Гозтан переживала, что Ога донесет о своих подозрениях капитану Датаме и сообщит, что она замышляет бунт. Когда стало очевидно, что доноса не последует, девушка понемногу расслабилась. Она винила себя за то, что едва не поставила под угрозу грандиозный план пэкьу, и поклялась впредь более не терять бдительности в общении с хитроумными варварами-дара, будь то крестьяне или вельможи.

С того дня она ни разу не видела Огу. Возможно, в благодарность за находку «знамения» Датама действительно даровал ему высокое звание и теперь Оге не приходилось больше чистить рыбу и бегать за носилками капитана. А может, новый любимчик адмирала Криты счел, что Огу лучше сослать на другой корабль, чтобы лишний раз не вспоминать о том, кому Датама был обязан своим внезапным счастьем.

Иногда Гозтан задумывалась, не ошиблась ли она в Оге. Вспоминала, с какой искренней радостью он учил слова ее языка, с какой грустью рассказывал о семье, как смеялся над сравнением Датамы с косматым волком, как внимателен был, когда они совместными усилиями спасали носильщиков от наказания. А вдруг Ога Кидосу действительно не был таким, как остальные дара? Может, она была с ним слишком сурова, слишком поспешно повесила на него все грехи его народа и опрометчиво подозревала в коварстве? Впрочем, чего стоили намерения одного человека, когда два народа вели между собой ожесточенную борьбу за выживание?

Так или иначе, у Гозтан не было времени на подобные размышления. Начали появляться другие знамения: песчаные замки, якобы созданные волнами и ветрами по образу и подобию дворцов и захватывающих дух башен Пана, Безупречного города; овечья печень, которая под определенным углом напоминала профиль адмирала Криты. Одна служанка обварилась кипятком, и оставшийся на спине большой шрам также имел сходство с сидящим на троне адмиралом, а шрамы помельче можно было принять за преклонивших колени подданных. Адмирал Крита довольно потирал бороду и закатывал один пир за другим. Никто не указывал ему на подозрительные следы вокруг песчаных замков, и никто не обращал внимания на двоих слуг, утверждавших, что накануне «несчастного случая» они слышали, как обварившаяся служанка полдня истошно кричала в запертой комнате.

Некий капитан, изрядно набравшись на пиру, хвастался, что может вырезать из печени портрет любого вельможи дара: «Да я уже… уже… уже это делал!»

Услышав подобное заявление, другие капитаны бросились врассыпную, словно бы его вырвало и они не хотели испачкаться в блевотине. Адмирал Крита бесстрастно прошел мимо, как будто ничего не заметил.

Однако на следующий день появились свидетельства того, что любитель печенки якобы замышлял бунт против адмирала в сговоре со слугами-льуку. Ему безотлагательно вспороли живот, вынули печень и заключили, что по форме она напоминает логограмму «виновный».

Пожалуйста, вот вам еще одно знамение.

Ложь порождает ложь, и в конце концов стало непонятно, кто кого дурит.

И вот настал наконец день, когда пэкьу Тенрьо отдал долгожданный приказ. Все дара были измотаны подготовкой к коронации адмирала Криты в качестве императора Нового Дара. Даже часовые, приставленные следить за слугами-дикарями, напились и громко храпели. Льуку на городах-кораблях без труда захватили оружейные, мостики и офицерские каюты.

Гозтан доставило немалое удовольствие, когда Датама растянулся перед ней после точного удара под колени. Прижимая его шею к полу одной ногой, она легко зарубила охрану собственным мечом капитана.

За одну ночь льуку завладели всеми городами-кораблями. В виляющих хвостами щеночках проявилась волчья природа. Пэкьу Тенрьо забрал у властителей Дара свою долю оружия, книг и приспособлений для мореплавания, а остальные сокровища пленников приказал сложить на поле и разделить между танами, предоставив право первыми выбирать трофеи тем женщинам, которые внесли наибольший вклад в победу над захватчиками.

Пока другие таны дрались за рулоны шелка, сундуки золота и цветные кораллы, Гозтан разыскивала среди сокровищ реликвии льуку, чтобы все изготовленные из китовой кости вехи предков, все начертанные на коровьих желудках духовные портреты, все голосовые картины и даже все игрушки арукуро токуа, украшенные гравировкой, вернулись семьям, у которых их отняли.

Она также взяла «чудесный» черепаховый панцирь, с которого все началось, и уставилась на портрет семьи, изображенный на спинной пластине. Гозтан не знала, где теперь искать дара, который когда-то спас молодых носильщиков-льуку от плетки, однако наряду с этим превратил фрагменты ее быта в декоративные бусины своих историй. Тот человек хотел назвать ее са-тааса, как будто берега бездны между ними можно было соединить простым рукопожатием между девушкой-рабыней и мужчиной из числа поработителей. Ога Кидосу был глупцом, но отнюдь не негодяем. Он был похож на других дара, однако в то же время отличался от них.

Панцирь в руке показался ей удивительно тяжелым. Гозтан решила оставить его себе.

Тогда она уже несколько месяцев была беременна. Ей не удалось заставить Датаму надевать чехол из бараньей кожи. Растущая внутри новая жизнь причиняла молодой женщине несказанные неудобства. Постоянно напоминала об унижениях и надругательствах, которые она терпела от Датамы. Но для Гозтан это была первая возможность стать матерью, принести в мир новый голос.

Ребенок пошевелился в чреве, и Гозтан почувствовала, как он пинается.

Другие воительницы льуку, оказавшись в ее положении, давно бы уже приняли горькое снадобье, позволявшее нежеланному плоду выйти из утробы. В степи от детей, зачатых без согласия, обычно избавлялись, как только беременная женщина освобождалась из плена, и шаманки на случай, если необходимо было сохранить жизнь матери или подготовить племя к войне, владели разнообразными средствами, способными изгнать плод.

Но Гозтан медлила. Почему? Она и сама этого не знала. Ей становилось тошно от одной лишь мысли о Датаме, но она никак не могла заставить себя прервать беременность. Должен ли ребенок отвечать за грехи отца? Ведь этот ребенок также и ее собственные плоть и кровь.

Они словно пустые страницы, где их слабые чувства понемногу выписывают истину, подобно детям, которые кактусовыми иглами выцарапывают пророчества на костях.

Но как-то утром Гозтан проснулась от страшной боли в пояснице. Между ног кровило так, что подстилка из овечьей шкуры, на которой она спала, пропиталась насквозь. Внутри у Гозтан больше ничего не шевелилось.

Женщина поняла, что у нее случился выкидыш, и пошла к шаманкам Третьего племени Рога. Те дали ей снадобье, которое вычистило остатки мертвого плода.

Неужели боги вмешались, заметив ее нерешительность? Неужели таков божий промысел?

Несколько дней Гозтан провела в постели, страдая не только физически, но и морально. Она чувствовала себя опустошенной, однако не очистившейся до конца. (Годы спустя женщина продолжала гадать, не эти ли переживания заставили ее медлить со следующей беременностью. Шрамы на душе невидимы со стороны, но от этого они не менее болезненны и опасны.)

Но в конце концов наступил момент, когда Гозтан почувствовала, что готова вернуться к прежней жизни.

Тенлек Рьото, ее мать и вождь племени, ни разу не навестившая Гозтан, пока она приходила в себя, вдруг появилась перед дочерью, когда та прогуливалась вокруг лагеря. С каменным выражением лица тан объяснила, что старейшины и шаманки единогласно решили: Гозтан не может быть ее наследницей.

– Почему? – хрипло выдавила молодая женщина.

Мать объяснила, что беременность осквернила ее. Поскольку она позволила семени дара войти в себя и не очистилась при первой же возможности, то старейшины не верят, что Гозтан в дальнейшем будет действовать в интересах племени и льуку. Она продемонстрировала слабость духа.

Обвинение это больно ранило Гозтан. Ее собственные сомнения как будто получили огласку. Да, ей действительно хотелось сохранить ребенка. Она почти подружилась с варваром. Она находила некую прелесть и даже мудрость в отдельных сказаниях дара.

Но даже будучи потрясенной до глубины души, Гозтан сохранила ясность мысли. Логика ее матери выглядела нелепо. «Позволила семени дара…»

– Ты думаешь, что я… слаба? Из-за моей беременности?

– Ты слишком много времени провела среди захватчиков.

И тут Гозтан догадалась, какой была истинная причина, которую мать не назвала вслух. Она добровольно отказалась от своей доли золота, шелков, кораллов и прочих безделушек, захваченных на городах-кораблях. Она предпочла бы, чтобы эти чужие вещи, эти варварские реликвии, были сожжены огнем гаринафинов или утоплены на дне морском. Какая от них польза в степи? Гозтан даже не могла понять, зачем пэкьу Тенрьо пожелал сохранить приспособления для мореплавания и книги. Никто из льуку все равно ведь не мог расшифровать восковые логограммы на шелковых свитках, так какой же смысл их оставлять?

– Они содержат магические тайны захватчиков, – ответил пэкьу, когда она спросила его об этом.

– Нам не нужна их магия, – заявила Гозтан.

– На войне мы невольно уподобляемся своим врагам, – возразил Тенрьо.

Гозтан не хотелось в это верить, но его предсказание сбылось. Безделушки с городов-кораблей стали в степи самыми желанными сокровищами, и племена устраивали за них войны. Несмотря на то, что шелк хуже шкур и меха защищал от стихии, пару локтей шелка порой обменивали на пять шерстистых коров. Люди как будто обезумели, гоняясь за этими артефактами дара лишь потому, что они были редкостями.

Гозтан замечала, как ворчат старейшины, обвиняя ее в бедности Третьего племени Рога. Она надеялась заставить их понять, что боролась за нечто более ценное, желая сохранить самобытность своего народа.

– Это ты слаба, а не я, – сказала Гозтан матери, хотя сердце ее сжималось от боли. – Ты не можешь даже сказать мне правду в глаза, придумывая отговорки про беременность.

– Так решили старейшины. – Мать так и не осмелилась посмотреть дочери в глаза.

Тенлек объяснила, что у Гозтан был выбор: отправиться в изгнание в степь, полагаясь лишь на помощь богов, либо остаться в племени, но публично отказаться от права первенства и сменить имя, порвав все связи с кланом Рьото. Отныне ее будут называть просто Гозтан, как кулеков или низкородных наро. У нее не будет своих коров, своих овец, и даже родня перестанет ее признавать.

Девушка остолбенела, не понимая, как после всего, что она вытерпела, родная мать и старейшины племени могли проявить столь чудовищную неблагодарность.

– О своем решении сообщишь до заката, – приказала Тенлек.

Она повернулась и ушла, не удостоив Гозтан даже прощального взгляда.

Вдруг какая-то хромая фигура преградила путь матери Гозтан и опустилась перед нею на колени. Гозтан узнала своего отца, Дайу Рьото.

– Гозтан не виновата, – произнес он. – Она истинная дочь льуку, и все ее поступки были продиктованы любовью к своему племени и народу. Если нужно кого-нибудь наказать, накажи меня. Я знаю, что тебе противна моя слабость. Забери мое имя и прогони меня вместо нее.

– Это я дала тебе имя Рьото, когда ты стал членом моей семьи. Благодаря этому ты возвысился, – холодно парировала Тенлек. – Это имя не принадлежит тебе. И зачем только отец согласился выдать меня за калеку, не способного даже забраться на спину гаринафина? Что толку от умения общаться с богами, когда твои мольбы не помогли нашей дочери остаться незапятнанной варварским семенем?

– Я знаю, что ты хочешь сделать наследником сына твоего младшего мужа, – сказал Дайу. – Но никто не сможет вести наш народ так, как Гозтан. Ты совершаешь страшную ошибку.

– Не тебе учить меня, кто должен быть моим наследником.

Тенлек попыталась обойти супруга, но тот крепко вцепился в ее ноги.

– Я не отпущу тебя до тех пор, пока ты не согласишься принять нашу дочь обратно и вернуть ей право первенства.

Возмущенная таким неповиновением, мать Гозтан начала вырываться. Наконец она освободилась от хватки мужа и пнула его в лицо. Он упал, с тошнотворным звуком ударившись затылком о камень, и остался лежать без движения.

Тенлек молча склонилась у головы Дайу. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась и ушла, не оглядываясь.

Гозтан подбежала к телу отца и взвыла.

Ей вдруг вспомнились слова Оги Кидосу: «Глаза Датамы настроены видеть только течения власти; ко всему остальному он слеп…»

Гозтан ушла в степь еще до заката.

Она создала свое собственное племя.

Оказавшись одна в степи, Гозтан могла оставить всякую надежду и присоединиться к танто-льу-наро, бродячим изгнанникам, отринувшим войну, чтобы жить на подачки и молиться слабому, бесполезному богу по имени Торьояна Целительные Руки – одному из воплощений бога врачевания. Она могла упросить другое племя принять ее, стать кулеком без рода и гордости, занимающим положение едва выше рабов-агонов.

Но Гозтан не покорилась судьбе. Благодаря своему воинскому мастерству она постепенно собрала вокруг себя других изгнанников из Пяти племен Рога. Среди них были младшие дети, которых отправили прочь из дома, чтобы старшим достались более жирные куски наследства; наро и кулеки, нарушившие племенные законы или очернившие репутацию могущественных кланов; простые воины, которым пришлись не по душе обязанности, возлагаемые на них старшими по рангу. Под предводительством Гозтан все они занимались разбоем и кражами, совершали налеты на стада и одинокие караваны.

Когда ее войско стало достаточно сильным, Гозтан посетила других танов Пяти племен, чтобы договориться о заключении браков и союзов, тем самым подкрепив свои притязания на звание тана Третьего племени. Она научилась видеть течения власти и ловко манипулировать ими: могла здесь пообещать старейшине лучшее пастбище, а там поддержать сына вождя в праве наследования, предложить услугу в обмен на услугу, устроить заговор, одного умаслить, другого обмануть, третьего заставить силой.

Когда пришло время бросить вызов матери, большинство шаманов получили достаточно тольусы и желудочных оболочек гаринафинов, чтобы поддержать Гозтан нужными пророчествами. Многочисленные стада, отары, золотые слитки и рулоны шелка перешли из рук в руки в обмен на обещание племенных старейшин соблюдать нейтралитет. Гозтан приземлилась в лагере Тенлек во главе целой армии гаринафинов, собранной при помощи четырех ее женихов. Мать была готова добровольно уйти в изгнание, но Гозтан это не устраивало. От Тенлек ей нужно было только одно.

Поэтому, когда шаманы закончили снимать духовный портрет Тенлек, Гозтан пронзила сердце матери костяным кинжалом и приняла ее последний вздох так, как будто они не были кровными родственниками. Она намеренно проделала все на улице, чтобы солнце – Око Кудьуфин – увидело эту позорную смерть, ведь почетной считалась только гибель в битве.

А затем Гозтан отправилась в Татен к пэкьу Тенрьо, чтобы тот подтвердил ее право быть таном.

– Сообщи мне свою родословную, – приказал пэкьу.

– Я Гозтан Рьото, дочь Дайу Рьото, сына Пэфира Вагапэ. Я хочу служить тебе, будучи таном Пяти племен Рога.

Она не назвала Тенрьо имя матери, тем самым свершив самую сладкую месть.

Пэкьу кивнул – и на этом все, вопрос был решен.

Глава 6

Такова моя природа

Укьу-Гондэ, бухта Победы, пятый месяц двенадцатого года после прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Четырех Безмятежных Морей)

Узнав сказителя у костра, Гозтан не сразу пришла в себя. Опомнившись, она вкратце пересказала Вадьу историю о том, как стала таном Пяти племен Рога.

Гозтан умолчала о многом. Она даже не упомянула о встрече с Огой. Не описала того, какую ярость и печаль чувствовала, когда на ее глазах погиб отец. Не стала заострять внимание на алчности тех, кто стремится к власти, и проводить параллели между своей историей и прошлым пэкьу Тенрьо. Она поведала девочке только о самом главном.

Вадьу ошеломленно вытаращилась на нее.

Гозтан повернулась к Оге.

Раб между тем продолжал свой рассказ:

– …Три новых акулы принялись кружить вокруг стаи, хищно ухмыляясь. Повинуясь мерным свисткам матриарха, дельфины сбились в тесный кружок, бдительно глядя наружу. После первой кровавой схватки обе стороны перешли к напряженному наблюдению.

Если бы хоть один дельфин высунулся из круга, его ждала бы та же печальная участь, как и тех двух, что погибли в острых, словно кинжалы, зубах. Но и акулам нельзя было опрометчиво бросаться на юрких дельфинов; любая такая попытка встретила бы грозный отпор и могла закончиться смертью…

Гозтан заметила, что за прошедшую дюжину лет лицо Оги покрылось новыми морщинами и шрамами. Его клочковатая борода отросла и стала седой. На шее был надет ошейник из бычьих ребер, привязанный длинной веревкой из жил к колышку в двадцати футах поодаль. Свобода Оги была ограничена этим расстоянием.

Льуку были полностью поглощены историей сказителя. Они потягивали кьоффир и в особо захватывающие моменты хлопали в ладоши. Никто не обращал внимания на пэкьу-тааса и ее пленницу.

Вадьу наконец опомнилась:

– Твоя мать утверждала, что ты добровольно приняла семя дара? Но ты же выполняла приказ пэкьу, и благодаря этому льуку одержали победу!

Гозтан шумно выдохнула. Она редко делилась с кем-либо вышеупомянутыми подробностями своей жизни, но оказалось, что это гораздо легче объяснить маленькой девочке, твердо убежденной, что все приказы ее отца были справедливы.

– Мать полагала, что беременность стала следствием моей слабости, унаследованной от отца, которого она презирала. Быть может, таким образом она также выражала неодобрение тому способу, которым пэкьу добился победы над властителями Дара. Считала это ниже своих идеалов.

А ведь Ога Кидосу в свое время говорил Гозтан, что истории должны меняться в зависимости от рассказчика и слушателей. Спустя годы она неохотно признала мудрость этого суждения.

– Ни ты, ни мой отец вовсе не проявили слабости, – горячо возразила Вадьу. – Отец говорит, что лишь истинно сильные способны использовать собственные слабости в качестве оружия.

– Ох… – простонала Гозтан. – Моя голова… – Уж кто-кто, а она не гнушалась этим приемом. – Теперь ты знаешь мою историю. Может, отпустишь меня? – Женщина с мольбой посмотрела на пэкьу-тааса, которая закусила нижнюю губу, обдумывая решение.

– Наверное, вам интересно, что же делала акула, считающая себя дельфином?

Она беспокойно кружила внутри тесного кольца дельфинов, с восхищением поглядывая на своих настоящих сородичей.

«Думаешь, она впервые увидела других акул?» – спросил меня мой друг Пама.

Он был старым морским волком, повидавшим больше моего, хотя дары моря кормили меня всю мою жизнь. Поговаривали, что Пама загарпунил более пятидесяти видов акул, включая ледяных, что живут сотни лет и плавают медленно, как дрейфующие айсберги.

Я покачал головой, не зная ответа…

Тан буквально видела, какая борьба происходит в голове у девочки. Можно ли верить незнакомке? Вадьу гордилась тем, что вычислила в Гозтан шпионку. И что же, теперь придется отказаться от этого достижения? Никому не понравится получить опровержение собственной сообразительности.