Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции

В главе 5 оцениваются успехи приходского духовенства по внедрению взаимопомощи в религиозную жизнь российских приходских общин. Эта пастырская работа осуществлялась в контексте крайне политизированных дебатов по поводу приходской реформы и противоречивых попыток привлечь православный приход к реализации различных идеологических программ. В этой главе показано, что усилия духовенства по организации церковной внутриприходской благотворительности были, несмотря на политические препятствия, гораздо более успешными, чем утверждает большинство исследователей «приходского вопроса». Далее в главе рассматривается последняя крупная церковная кампания по оказанию гуманитарной помощи жертвам Первой мировой войны. Приходскому духовенству в Москве и Твери удалось обеспечить беспрецедентное участие многих общин в усилиях по оказанию в тылу гуманитарной помощи жертвам войны. Тем не менее поддержка церковью военных действий создала напряженность в ее отношениях со сторонниками-мирянами, и в деле оказания помощи возникло раздвоение между усилиями духовенства по обеспечению ухода за ранеными солдатами и более ориентированной на местную ситуацию работой прихожан-мирян. Эта напряженность сделала церковь уязвимой в ситуации революционного кризиса 1917 года.

Глава 6 посвящена политическим последствиям пастырского движения. В ней рассматривается история исключения приходского духовенства из светской политики до начала XX века. Приходскому духовенству было разрешено участвовать в демократическом эксперименте Российской империи по созданию национального парламента – Государственной думы. Хотя цензура церковных публикаций чрезвычайно затрудняет общую оценку политических симпатий приходских священников, в этой главе утверждается, что пастырское движение подготовило приходское духовенство к политическому объединению с сельскими и рабочими избирателями, сотрудничества с которыми они уже искали для социальной миссии церкви. Таким образом, депутаты-священники первых двух Дум с 1906 по 1907 год были выраженно левыми, несмотря на сильное давление со стороны монашеской иерархии с требованием воздерживаться от диссидентской политики. В ответ режим изменил законы о выборах, чтобы ограничить избирателей-клириков отдельной курией, в которой их политическая деятельность могла отслеживаться и контролироваться Синодом. В то же время духовенство стали обхаживать правые монархические группы, стремившиеся его мобилизовать против демократических реформ. Подавление политической активности духовенства поставило его в невыгодное положение в условиях конкуренции с антирелигиозными радикалами и представителями других конфессий. Однако в духовном сословии так и не возникла ни одна «клерикальная партия», которая поддерживала бы реакционную, шовинистическую программу монархических групп.

В седьмой, и последней, главе этой книги речь идет о всеобщем восстании против церковной власти, охватившем церковь летом 1917 года. В ней рассматриваются епархиальные съезды в Твери и Москве, изгнавшие своих епископов, и последовавший за этим диалог со Святейшим синодом. Церковь пережила это восстание и с сентября 1917 по август 1918 года проводила Всероссийский церковный собор, который восстановил патриаршество и обсуждал реформу структуры церковной власти. Успех процесса реформ зависел от способности различных церковных общин найти компромисс в разгар политической и церковной революции. Пастырское движение сыграло решающую роль в формировании этого компромисса – и той формы, которую в результате приняла православная церковь.

Глава 1

Новый тип пастыря

В июне 1852 года в селе Лисицы Тверской губернии стояли приходской священник и землемер, осматривая сельскохозяйственные угодья общины государственных крепостных. Четыре года назад, когда Лисицы стали селом, крестьяне согласились содержать своего священника посредством фиксированной оплаты. Когда же они вдруг отказались продолжать выплату, священник, о. Драницын92, пожаловался в местную палату государственных имуществ, что его прихожане нарушают договор, и потребовал взамен четыре десятины из общих владений93. Землемер позволил священнику выбрать место самому. «Где прикажете, батюшка, отрезать Вам? Которая земля вам больше нравится?»94 Отец Драницын выбрал самую плодородную землю – в пойме Волги. Крестьяне стояли в ужасе. «Коли так поп с нами делает, так мы ж его достанем. Не давай, ребята, попу за молебен больше 3‑х коп. серебр[ом], за свадьбу 25 к. сереб[ром]. Мы его проучим»95. Священник уступил и выбрал другой участок – возле леса. Хотя о. Драницын на первый взгляд может показаться в этом сюжете эксплуататором и угнетателем, крестьяне одержали верх, и они это знали.

Улучшение материального положения приходского духовенства было главной заботой церковного руководства на протяжении всего XIX века. Одна из стратегий обеспечения их средствами к существованию состояла в предоставлении земли по требованию государства. В 1829 году в рамках «Положения о способах к улучшению состояния духовенства» православные миряне были обязаны отделять своему приходу часть сельскохозяйственных угодий, размер которых зависел от местных условий96. Эта практика имела место с меньшей формальностью на протяжении предыдущих столетий, будучи традиционным средством поддержки православных священников, диаконов, причетников и их семей. Вместо земли прихожане могли договориться со своим священником о регулярной выплате денег и предоставлении сельскохозяйственной продукции, что именовалось ругой. Если прихожанин отказывался от такой выплаты, духовенство могло претендовать на бо́льшую долю земли, но этот процесс не всегда был таким простым, как в случае о. Драницына. Например, в 1859 году в Волоколамском уезде Московской губернии помещик отказался выплатить полную ругу своему приходскому духовенству, и их попытки получить компенсацию затянулись на десятилетия97. Более того, государственные крепостные, такие как жители Лисиц, будут освобождены в 1866 году, получат личную свободу и коллективную собственность на свои сельскохозяйственные угодья, которые больше не будут подлежать конфискации палатой государственных имуществ. Даже получив земельный надел, приходские священники не могли его должным образом обрабатывать. К XIX веку пастырские обязанности священников стали слишком серьезными, чтобы позволить им сосредоточиться на сельском хозяйстве, в то время как их сыновья были заняты обучением в семинарии и не могли служить рабочей силой. Поэтому некоторые священники просто сдавали землю в аренду своим прихожанам. Однако и этот вариант не всегда обеспечивал гарантированный доход, о чем свидетельствует письмо сельского священника московскому епископу в 1905 году, в котором тот жаловался на то, что его прихожане в течение многих лет не платили ему полную арендную плату и что его последнее обращение в суд настолько испортило отношения с ними, что он вынужден просить о переводе в другой приход98. Способ сделать духовенство материально независимым от мирян так и не был найден. Даже крепостные – прихожане о. Драницына прекрасно знали, что он рассчитывает на их добрую волю.

На протяжении всей истории имперской православной церкви большинство приходских священнослужителей получали бо́льшую часть своего дохода за счет добровольных пожертвований своих прихожан. Обычно они принимали форму небольших денежных или натуральных платежей в обмен на религиозные услуги. Рассказы о приходской жизни в сельской России изобилуют анекдотами, от забавных до ужасающих, о священниках, пытающихся выжать ресурсы из своих прихожан, которые, в свою очередь, пытались недодать своим священникам. В своей автобиографии митрополит Евлогий (Георгиевский) описал такие сцены из своего детства в семье духовенства под Гродно в 1870‑е годы: один из крестьян – прихожан его дяди подал ему в темноте вместо курицы мертвую ворону99. В своем дневнике 1852 года тверской священник В. Ф. Владиславлев рассказал о том, как его сослуживец психологически манипулировал купеческой вдовой после совершения заупокойной службы над телом ее мужа: «Вы присылали мне на сорокоуст. Я, признаюсь вам, поусомнился принять, думаю себе: Дарья, ваша работница, умерла, вы прислали 3 руб. сер[ебром], и муж ваш умер, вы и по нём прислали 3 руб. сереб[ром]. Ведь он вам полмиллиона оставил, посовестились [бы]»100. Другой священник из той же Твери, И. С. Беллюстин, первым публично раскритиковал зависимость пастырей от мирян, когда писал о коррупции и тирании в церковном руководстве; его сочинение было опубликовано в Париже, а затем попало в Россию в 1858 году. Беллюстин утверждал, что необходимость постоянного обращения к мирянам за поддержкой унизила приходское духовенство и разрушила его религиозный авторитет: «Даже приобщив его [прихожанина] Святых Тайн, он не отвращается с ужасом от денег… Какое нравственное влияние может иметь он на прихожан, когда они хорошо понимают главную цель всех его действий? А без нравственного влияния, что же он за пастырь?»101 Беллюстин выразил мнение большинства православных священников середины XIX века, когда утверждал, что единственный способ восстановить религиозный авторитет пастырей – это обеспечить со стороны государства достаточное жалованье всем приходским священнослужителям102. Однако этого не произошло.

Усилия имперского государства по использованию православной церкви в качестве инструмента управления были затруднены из‑за неспособности предоставить адекватную финансовую поддержку десяткам тысяч приходов, разбросанных по всей империи103. Со времен правления Павла I государство обеспечивало жалованье для части приходского духовенства и периодически увеличивало финансирование в течение XIX века104. Более высокие выплаты предоставлялись безземельным городским священникам и священнослужителям в стратегически важных регионах, таких как западные провинции, где доминировали католические землевладельцы105. Но для большинства приходского духовенства эти зарплаты оставались небольшими и недостаточными для удовлетворения даже минимальных потребностей приходского священнослужителя и его, как правило, большой семьи. В 1911 году III Дума ассигновала на содержание приходского духовенства 14 млн рублей, что означало весьма скромную норму – от 100 до 300 рублей в год. Такое жалованье было скорее подспорьем в борьбе с бедностью, чем реальной поддержкой106. В то же время государство требовало от приходского духовенства исполнения все более разнообразных внелитургических функций, чтобы помочь своей довольно рассредоточенной бюрократии в удовлетворении потребностей растущего и индустриализирующегося населения. Эта работа требовала обучения и ресурсов, которые государство могло субсидировать, но не полностью поддерживать. Вместо этого приходскому духовенству предоставлялась все более широкая свобода объединений, чтобы облегчить организацию обществ взаимопомощи, благотворительных учреждений и сетей профессиональной поддержки. Эта свобода объединений для коллективной поддержки пастырской работы наделила приходское духовенство властью над организацией религиозной жизни, отличной от того авторитета, который Беллюстин и другие надеялись получить как следствие финансовой независимости от мирян.

В настоящей главе прослеживается развитие ассоциаций клириков от их первоначального формирования как организаций социальной поддержки для борьбы с бедностью в среде духовного сословия до их расширения в пастырские сети для оказания гуманитарной помощи населению во время голода 1891–1892 годов. Хотя пастырские сети развивались в диалоге с учетом приоритетов как имперского государства, так и православных мирян, они также достигли значительной степени местной автономии. Принятие приходским духовенством ответственности за объединение собственных ресурсов ради финансирования и организации пастырской работы давало ему некоторый контроль над тем, как интерпретировать и выполнять поставленные государством задачи. Более того, его постоянная зависимость от мирян в плане материальной поддержки способствовала сосредоточению пастырской миссии ассоциаций приходского духовенства на том, чтобы реагировать на социальные проблемы, которые угрожали подорвать эту поддержку.

Синодальная система

Синодальная церковь XIX века стала значительно более сложной с момента ее учреждения в 1721 году. И монашеская иерархия, и приходское духовенство были гораздо более образованными, чем их предшественники в XVIII веке. Им было поручено управлять более сложной системой религиозных школ, вести учет браков, рождений и смертей для увеличивающегося и более подвижного населения, а также контролировать растущее духовное сословие. Мирянская бюрократия размножилась как для выполнения этих обширных административных обязанностей, так и для поддержки вертикальной структуры церковной власти. Однако эта жесткая иерархия оказалась не вполне годной для управления социальными реалиями церкви XIX века, а синодальная система стала все больше делегировать ответственность за пастырские функции церкви приходскому духовенству на местном уровне.

Духовный регламент усилил религиозный авторитет монашеской иерархии в интересах государства. Синодальный штат 1819 года предусматривал присутствие в Святейшем правительствующем синоде, как вершине церковной иерархии, семи священнослужителей (четыре епископа, два архимандрита и только один представитель белого духовенства, протоиерей)107. Этот состав менялся с течением времени, но в нем всегда доминировал епископат, и его традиционно возглавлял митрополит Санкт-Петербургский108. Грегори Фриз решительно опровергает устоявшееся представление о том, что церковная власть была полностью подчинена власти светского государства109. Он указывает на то, что реформа Петра определила духовную сферу («духовную команду») под надзор Синода, что делало власть этого органа сравнимой с властью Правительствующего сената над отдельной и параллельной светской сферой («светской командой»). В рамках первой синодалы разработали особые системы налогообложения и правосудия, что давало им больший контроль над штатом и бюджетом церкви, чем когда-либо имел Московский патриархат110. Фриз также указывает, что синодальная церковь осуществляла больший контроль над некоторыми сферами общественной жизни, особенно в отношении брака, чем любая другая европейская церковь111. Тем не менее модернизация полуавтономных институтов является общей чертой «косвенного правления» имперских правительств над подвластным населением, и Российское государство использовало православную церковь как проводника своей собственной власти в народе112. Как сказано в статье 65 Свода законов, официального сборника законов Российской империи, «в управлении Церковном Самодержавная Власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного»113. Синодальная система была разработана для того, чтобы не допустить конфликта власти церковной иерархии с самодержавием.

Структура Синода была такова, что лояльность иерархов императору могла быть обеспечена без прямого нарушения автономии духовной сферы. Чиновник-мирянин, обер-прокурор Святейшего синода, представлял императора на каждом заседании. Его официальной обязанностью было служить «оком императора», следя за законностью и порядком синодальных производств. Влияние и престиж этого чиновника существенно выросли в течение XIX века вместе с расширением синодальной бюрократии. В 1839 году при Синоде были учреждены хозяйственное управление и канцелярия обер-прокурора, позднее – Учебный комитет. Руководители этих и всех синодальных органов подчинялись непосредственно обер-прокурору. Начиная с 1835 года он представлял церковь как в Государственном совете, так и в Совете министров114. Хотя обер-прокурор не имел над Синодом такой же власти, как министры в своих ведомствах, он мог регулировать деятельность его членов. Например, не имея права вето на синодальные постановления, обер-прокурор был единственным членом собрания, имевшим прямой доступ к императору, и, следовательно, мог советовать государю не одобрять решения иерархов115. Постоянными членами Синода были санкт-петербургский, московский, киевский митрополиты и экзарх Грузии, но остальных членов император мог заменять по совету обер-прокурора. Между 1881 и 1894 годами в состав Синода входили и затем из него выходили 36 архиереев116. Более того, никакие формы собраний епископата не допускались за пределами строго контролируемого Синода. Исключение было сделано в 1884 году, когда епископам было разрешено участвовать в Первом Всероссийском миссионерском съезде в Киеве с четким указанием обер-прокурора не поднимать тему церковного управления117. Неудивительно, что православные иерархи, как отмечает М. Е. Грабко, «не могли решительными действиями по примеру Католической церкви пытаться переломить социальное напряжение и антиклерикальные настроения»118. Руководство церкви не смогло санкционировать профсоюзы рабочих, выступать за справедливую заработную плату или сформулировать какую-либо подобную политику в ответ на социальные изменения, потому что синодальная система ограничивала их религиозную власть «духовной сферой».

На епархиальном уровне синодальная система одновременно повышала и ограничивала авторитет церковной иерархии. Епархиальный архиерей осуществлял «апостольскую власть» над религиозной жизнью в пределах своей епископии. Практическая степень этой власти не была четко определена в церковном праве. Синодальные постановления и правительственные указы предоставляли епископу громадную личную власть, особенно над приходским духовенством119. Теоретически епископ разрешал все судебные дела, касающиеся духовенства его епархии, за исключением дел политического характера. К нему шел постоянный поток прошений, начиная от мелких просьб и заканчивая важными финансовыми вопросами, часто изложенных угодливыми словами: «Милостивый Архипастырь и Отец… припадая к стопам вашей Святости, отдаюсь на вашу милость…»120. За всевозможные должностные преступления и неповиновение к клирикам от имени епископа применялись суровые наказания, такие как временное заключение в монастырь или запрещение в священнослужении, в течение которого клирик и его семья оставались без источника дохода121. В выполнении его основных административных обязанностей епископу помогала духовная консистория, которая состояла из пяти–семи клириков, по большей части иереев и протоиереев. Однако к XIX веку делами консистории все чаще управляла епархиальная канцелярия, состоящая из секретаря-мирянина и штата писарей122. Епархиальный секретарь назначался Синодом и подчинялся непосредственно обер-прокурору. Он тщательно изучал каждый документ, поступающий в консисторию и выходящий из нее, что давало ему значительное влияние на дела консистории, включая дисциплинирование низшего духовенства123. Таким образом, секретарь и его сотрудники обеспечивали существенную административную поддержку для личного контроля епископа над своей епархией, одновременно следя за его действиями от имени Синода. Конфликт с обер-прокурором или даже с епархиальным секретарем мог привести к переводу архиерея в другую епархию. В 1892 году, например, произошло тридцать переводов архиереев с одной кафедры на другую124. Таким образом, епархиальные архиереи были привязаны к воле Синода, а их связи с приходским духовенством ослабевали.

Поскольку Синод не мог назначать чиновников-мирян для работы рядом с каждым священником, он вместо этого стремился к тому, чтобы каждый приходской клирик был непосредственно и исключительно подотчетен епархиальному начальству во всей своей пастырской деятельности. В 1797 году право прихожан выбирать своих священников было отменено в пользу прямых назначений епископом. Синод отклонил предложения о восстановлении приходских выборов на том основании, что епископ несет моральную ответственность за каждого священника125. Епископ также назначал священника или протоиерея благочинным каждого округа, объединявшего от десяти до тридцати приходов. К 1907 году в Москве было 14 благочинных, а за ее пределами в Московской губернии – 63126. Эта должность возникла из практики избрания поповских старост как представителей приходского духовенства, но с 1820 года благочинные назначались и были подотчетны только епархиальному архиерею. В указе, которым вводилось это преобразование, благочинные именуются «оком архиереев во всех делах, касающихся церковного надзора»127. Они отвечали за контроль над всей деятельностью духовенства, находившегося в их юрисдикции, включая каждую произнесенную проповедь. В своем отчете о Российской империи, опубликованном в 1877 году, британский журналист сэр Дональд Маккензи Уоллес писал, что был потрясен, услышав от приходского священника: «Если я хочу произнести проповедь – не то чтобы мне часто хотелось это делать, но бывает, что это целесообразно, – от меня ожидают, что я сначала покажу ее Благочинному… Он действует как шпион Консистории, наполненной жадными и бесстыдными чиновниками, глухими ко всякому, кто не приходит с горстью рублей»128. Однако эта динамика власти не могла разобщить приходское духовенство, которое было связано узами родства и взаимопомощи. Приходские священнослужители не были склонны шпионить друг за другом в пользу консистории, о чем свидетельствуют сводные отчеты благочинных Тверской епархии за нестабильный период 1905–1906 годов, не содержащие ни одного доноса за какие-либо правонарушения, за исключением нескольких случаев публичного пьянства, о котором уже сообщили прихожане129. Более того, попытки Синода поставить под контроль пастырское служение приходского духовенства были обречены на провал, потому что священники могли совершать его автономно, как поодиночке, так и в сотрудничестве друг с другом.

Хотя синодальная бюрократия не могла ни финансировать, ни контролировать работу приходского духовенства, она возлагала на него гораздо больше внебогослужебных обязанностей, чем на монашескую иерархию. Вероятно, самой важной из этих обязанностей было участие во взаимопомощи внутри духовного сословия. Последним средством приходского священнослужителя, попавшего в отчаянное положение, было искать убежища «у своих родных духовного звания», по словам московского дьякона, принявшего лишенного сана священника, страдающего «расстройством нервов»130. Священническая взаимопомощь стала эффективным источником поддержки обучения и социального обеспечения пастырей, поскольку приходским священнослужителям было нетрудно воспринимать заботу о престарелых, вдовах, сиротах и семинаристах в пределах своего сословия как часть своего пастырского служения. Другие обязанности, которые, казалось, противоречили этой миссии, были проигнорированы. Например, священники регулярно скрывали от властей старообрядцев, живущих в их приходах, защищая их от более высоких налогов, и почти никогда не сообщали в полицию о преступлениях, раскрытых во время исповеди131. По мере расширения синодальной бюрократии расширялось и разнообразие задач, которые она ставила перед приходским духовенством. Некоторые из них были практически проигнорированы, как, например, требование графа Николая Протасова во время его пребывания на посту обер-прокурора (1836–1855) о том, чтобы священники обучали крестьян агрономии132. Другие обязанности, особенно те, которые приносили непосредственную пользу прихожанам, выполнялись с готовностью. В статье 1914 года тверской священник размышлял о том, как эта деятельность изменила характер пастырской работы приходского духовенства.

Мы уже видим, что современное духовенство, в сравнении с духовенством прежних времен, стало совсем другое. Древний тип пастыря Церкви – молитвенника, ревностного и усердного служителя Богу и Церкви, совершающего свое служение в тишине, на духовном преимущественно поприще, видимой сферой которого является, как известно, Храм Божий… В настоящее время стал нарождаться… новый тип пастырей – общественных деятелей в роде законоучителей в различных школах духовного и гражданского ведомств, в роде представителей в высших законодательных учреждениях, в земствах, городских управлениях, в роде кооператоров, лекторов и писателей на тех или иных поприщах общественного служения и т. под. Одним словом, появился тип пастырей, которые хотя и не состоят на общественной службе, но всецело проникнуты стремлениями практических деятелей на житейской почве. Какими глазами нужно смотреть на этот появившийся тип пастырей и на их общественную деятельность и нет ли в последней (деятельности) чего предосудительного и несогласного с званием пастыря?133

Автор, о. Баженов, пришел к выводу, что на эту социальную работу «никак нельзя смотреть с каким-либо укором или пренебрежением»134. За ней лежат «вполне справедливые требования, предъявляемые в настоящее время к пастырям Церкви со стороны самого светского общества»135. Баженов и другие священники не считали такую работу несовместимой со своим пастырским долгом, поскольку она стала частью их служения. Священнослужители выполняли такую работу не по указанию синодальной бюрократии, а в ответ на нужды «светского общества». «Новый тип пастыря» возник по мере того, как сообщество духовных лиц стало более тесно идентифицировать себя с этим «светским обществом».