Исповедь дилетанта

Я много курил. Как-то нашёл на столе свою сигарету с аккуратной надписью синей шариковой ручкой: «Серёжа, бросай курить». Я понял, что девчонка в моих сетях.

Дальше дело было за мной.

Но до самого конца практики я ничего такого себе не позволял. Так, разговорчики, шуточки, загорание вдвоём на речке, короткие взгляды на её стройные босые ножки, студенческие байки московского хмыря для провинциалочки, песенки под гитару – да и всё.

Прощаясь, сказали друг другу коротко:

– Пока, Марина!

– Пока. Я буду скучать.

– Значит, рано или поздно увидимся.

– Наверное…

Вежливая необязательность желаемого обоими свидания.

И уже в августе мы с Мариной снова встретились. Расставаясь с ней, я записал адрес: Павловский Посад, улица Кирова, дом 73 – и однажды без предупреждения приехал.

Во дворе пятиэтажки я окликнул восьмилетнюю девочку:

– Знаешь Марину Федяеву?

– Из двадцатой квартиры? Знаю.

Я снял с руки часы на металлическом браслете.

– Отнеси, пожалуйста, и отдай ей лично в руки, – и предупредил: – Только обо мне ни слова!

Я жил в игре, как всякий самоуверенный ловелас.

Через две минуты Марина выскочила на улицу.

Я улыбался.

– Привет!

– Привет!

– Куда пойдём?

– Не знаю. В парк, наверное. Не против?

Я улыбался.

Мы пошли по улице Кирова в парк, который был совсем рядом. Марина шла, стараясь не волноваться.

Встречные девочки-подростки смотрели на нас словно на инопланетян. Скорее всего, это были одноклассницы Марины из её школы. Ну и ладно, думал я чуть заносчиво и высокомерно, теперь пойдут слушки и завистливые разговорчики и шушуканья во всех павловопосадских девчачьих уголках. Забавно!

Марина – красивая. Я тоже ничего. К тому же в кожаном пиджаке и штатовских джинсах. Для этого городка – то, что надо!

– Я не ожидала, что ты приедешь, – вдруг беззащитно призналась Марина.

– Я, в общем-то, тоже.

– Ты серьёзно?

– На все сто.

Марина то краснела, то вздрагивала. Я её явно поразил и почти что раздел без спроса.

Но я уже знал, что девушкам, впервые влюблённым и целомудренным, это нравится. Только ни в коем случае не надо ни на чём настаивать. Надо быть вежливым и немного скучающим. Помнить прапорщика Григория Александровича Печорина и княжну Мери. Классика – надёжный триггер. Куда лучше музыки, вина и обещаний, данных с клятвами и возбуждённым шёпотом.

Ранний сентябрь был ненастным. Я приезжал в Павловский Посад почти каждый день, почти влюбившись.

Помню дождливый день, окно коридорного пролёта между четвёртым и пятым этажом, покрасневший носик моей девушки, свой зад на подоконнике и вокзальный упрямый повтор песни из чьей-то квартиры:

…Три-и ме-е-ся-а-ца-а зи-маИ ве-е-ечная весна-а-а!..

Мы с Мариной не обнимались, не целовались и ни о чём не говорили. Мы слушали песню и как бы чего-то ждали. Особенно вздрагивающая от волнения и холода Марина.

А я был невозмутим. Точнее, равнодушен.

Сейчас из всех утюгов нам говорят, что более всего мы хотим жертвовать собой. Видимо, уже тогда я был тем, кого имели в виду утюги. Сейчас мне кажется именно так. Я стоял с девушкой в подъезде между этажами и готовил себя ей в жертву. Зачем? Ради чего? Какого рожна? Неизвестно. Это странно, но рассматривая мутное окно и искоса девушку, слушая дурацкую песню и немного скучая, я уже был готов к тому, что называют семейным счастьем. Мне было лень включить мозги и всё-таки понять, каким будет это счастье. Я со странным восторгом готовился принести себя в жертву.

Наверное, тогда это казалось мне необходимым и естественным.

Я выдумывал себе будущее, совсем не оценивая настоящее. Надо признать, что мы оба его не оценивали. Мне было девятнадцать лет, ей пятнадцать, для нас всё было приключением, но никак не шагом туда, где лежат наготове капканы, колючая проволока и настоящие мины.

И самое странное, что ни мои, ни её родители не одёрнули нас и не дали обычных подзатыльников.

Мы с Мариной были в невесомости, без гравитации и связи с Землёй.

Я не сваливаю вину на других. Я лишь поражаюсь, как охотно мы сами бежали в сторону придуманного и долгого наказания.

Музыка затихла. Стал слышен полусонный шум дождя.

Марина посмотрела на меня, как на учителя у школьной доски, и спросила:

– Я тебе не надоела?

– Перестань, – опомнился я. И вдруг сказал: – Поехали в Москву?

– Нет.

– Почему?

– Это невозможно. Нельзя. И очень глупо.

– Ну и что?

Она улыбнулась, повернулась, поднялась по лестнице к квартире и скрылась за дверью, не попрощавшись. А я поехал домой. Помню, что очень хотел есть и мечтал о горячем душе.

Такие у нас были свидания, ничего не значащие и ничем не кончавшиеся.

Прошли осень, зима, наступила весна. Всё как в песне. Я репетировал в молодёжном театре-студии и учился в техникуме. По ночам писал рассказы и сочинял песенки. Пел их на дружеских вечеринках под гитару. Просто так. Но во мне всё требовательнее заявляло о себе авторское я.

Однажды, встречаясь с Мариной, я сказал:

– Есть мысль. Дать концерт в твоей школе. Часа на полтора. Ты за?

– За деньги?

– Бесплатно. Откуда у вас деньги?

– А как это организовать?

– А ты спроси у вашего школьного начальства. Директора или завуча. Аппаратуру мы привезём с собой. Нам нужен только зал и человек сто зрителей. Давай сбацаем замес! Идея нехилая!

Марина взволновалась.

– Точно! – щёчки у неё вспыхнули. – Я поговорю с Верой, нашей пионервожатой. Она активная. Думаю, что согласится. Всё-таки – ребята из Москвы! У нас это редкость.

Итак, дело пошло! В театре я сагитировал нашего радиста Жеку и подбил своего дружка, студента топо-системы Макса. Жека обещал три микрофона, две колонки и усилитель. Макс – читать в зале за столом с микрофоном подготовленные мной тексты ведения концерта.

Я решил, что между песнями нужны остроумные несложные связки-прокладки. Макс обожал советскую рок-эстраду. Тут я надеялся на его фанатизм и вкус. И грамотное чтиво. А павловопосадские старшеклассники (особенно старшеклассницы) должны были стать на короткое время нашим небольшим и преданным клабом!

Да, мне ещё по просьбе Марины пришлось встретиться с Верой-пионервожатой.

– Мы с удовольствием придём на ваш концерт, Сергей. Всей старшей школой, – полноватая курносая девушка лет 25 смотрела на меня почти с любовью. Видимо, я был для неё редкостью. Московским заповедным зверем. Мои длинные волосы, интеллигентное лицо и мятые джинсы брали её голыми руками. – Только один вопрос. Не будет скандала, как недавно с «Машиной времени»?

Месяц назад «машинисты» дали концерт в местном ДК. Был транспортный коллапс на электричках, аншлаг в городе, перевёрнутые урны, сломанные скамейки и деревья, хамские надписи на стенах и разбитые стёкла в магазинах.

Я как бы неуверенно пожал плечами:

– Гарантий, конечно, никаких. Но своих фанов я возьму в ежовые рукавицы, – и положил руку Вере на горячее плечо. – Не волнуйтесь! Я сам не люблю дураков. Поэтому и еду к вам, как к умным людям. Порядок обещаю и жду того же от вас.

Таким образом скандальная «Машина» и мне сделала рекламу. Школьный актовый зал был набит до отказа. Отдельный ряд занимали педагоги и начальство. Мне запомнился невысокий мужчина в галстуке и с очень жёсткими глазами глубокого нефтяного цвета.

Это был директор. Самым вальяжным и напряжённым зрителем. Вера сидела рядом с ним, чересчур много улыбалась и всё время нервничала.

Мы приехали в школу часов в одиннадцать. Расставили аппаратуру, проверили звук, я подстроил гитару, размял голос и дыхание.

Жека и Макс волновались. Я же был профессионально спокоен и уверен. Прибежала Вера:

– Можно пускать в зал? Там народу человек двести! Настоящий дурдом!

– Через минуту, – я был спокоен, как маршал Жуков. – Макс, Жека, готовы?

– Йес!

– Тогда я на сцену! Ни пуха, ни пера! Вера, запускай!..

Через пять минут концерт начался. Зал слушал, не шевелясь. Макс прочитал первую приветственную фразу, пожелал всем удачи и хорошего путешествия, я подошёл к микрофону, надел на плечо ремень своей «Кремоны» и запел:

Дорога нас ведёт туда,Где счастья светится звезда.Где в тишине лесов и рек,Лесов и рек,Счастливым станешь ты навек!..

Эту короткую фигню, розовый анонс, я сочинил именно к концерту. Я уже понимал, что короткими восемью строчками надо собрать внимание зала, как бы приучить его ко мне и спокойно добивать в остальные полтора часа.

Школьники послушно поддались моему голосу и гитаре и ничего против не имели. Внимание было стойким и дружелюбным.

Марину я не видел. Я знал, что она в зале, но даже не искал глазами. Я был весь в концерте и на мелочёвку не тратился.

Всё шло как по маслу. Только через час во время исполнения баллады «Красная кирпичная стена» произошло маленькое ассаже. Как только прозвучали строки: «Если только на пути не встретится / Красная кирпичная стена!» – директор поднялся и вышел из зала. За ним побежали Вера и несколько педагогов. Я видел это. Но не сбился, продолжал петь, только в подсознании мелькнуло: «Козлы!..»

Был лёгкий ветерок опаски и одновременно гордости.

«Красная кирпичная стена» не была ни антисоветской, ни диссидентской. Но, видимо, слова про эту стену из красного кирпича вызвали какие-то странные мысли и аллюзии. Если честно, я этого не ожидал. Но, стоя на сцене в павловопосадской школе, вдруг почувствовал себя заодно с «Машиной», «Воскресением», БГ и чуть ли не со всем затраханным тупыми ублюдками миром.

После концерта Марина поехала в Москву с нами. Она чувствовала, что попала в иной мир, где весело, необычно, умно и свободно.

Мы сидели у меня на кухне, ели пельмени, пили токайское, курили, травили анекдоты обо всём и в общем и целом посылали бытие на три заветные буквы.

Марина то и дело краснела, но от этого была ещё красивее и соблазнительнее. Я обнимал её за тонкую трепещущую талию и съезжал понемногу мозгами.

Особенно меня донимал большой пальчик её голой ноги с аккуратненьким перламутровым ноготочком под кухонным столом. Я ждал, когда Жека и Макс отвалят, мы с Мариной останемся одни и тогда…

Наконец друзья ушли. Захлопнулась входная дверь в коридоре. Кухня была полна сигаретного дыма и немытой посуды.

Мы сидели с Мариной в кухне и о чём-то болтали. Наверное, о моём концерте и о восторге её подружек.

Стемнело. Часы с металлическим браслетом показывали начало десятого.

Марина заторопилась.

– Надо домой, – сказала она чуть хмельным и чуть не слушающимся голосом. – Завтра городская контрольная. Папа с мамой будут волноваться. Проводишь меня?

Господи, как она мне нравилась! Вся! С длинной курчавой льняной причёской, сиреневым тонким платьем, небольшой детской грудью, перламутровым ноготочком на босой ноге, неуверенным голосом и почти откровенными карими глазами!

– Может, останешься? – с лёгким нажимом на «останешься» спросил я.

– В другой раз.

– Какой такой другой?

– Какой-нибудь.

Зазвонил телефон. «Кто-нибудь из студии, – подумал я. – Не спится оглоедам!»

Марина была уже в прихожей. Она причесалась гребешком из своей сумочки с латунным сердечком на ремешке с замочком, надела туфли, оправила платье – и стала ещё красивее. Тем более что лампа в коридоре была неяркая, да ещё прикрытая лукавым абажуром песчаного цвета с нарисованной на нём алогубой улыбкой.

Надо было ждать у моря погоды. Как полагается.

– В другой раз, так в другой раз, – согласился я.

И поехал провожать Марину в уже ставший немного родным Павловский Посад.

2

Один современный популярный писатель сказал, что сейчас все пишут о прошлом. Настоящее, мол, им неподвластно. Тем более будущее. Потому они и копаются в окаменелостях прошлого.

В этот момент я как раз писал главу о моей первой жене Марине. И задумался. Не обиделся, а, наоборот, возбудился.

Время сейчас страшное. Две страны втянуты в войну. Гибнут города, люди и всё живое вокруг. Это там и у нас. И никто пока не знает, чем закончится этот кошмар.

Так ведь и писатели тоже не знают. У них есть опыт жизни, а не смерти. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Василий Тредиаковский, XVIII век. Писал он о том, как царь будет расплачиваться в аду за свои злодеяния.

Сидел поэт за столом с пером и листом бумаги, всё знал и строчил свою поэму.

А Радищев потом этим императрице Екатерине – по сусалам!

Но сейчас, видимо, не тот масштаб. Мелочь пузатая. Так что лучше о Марине, чем о светлом будущем.

А кому надо, смотрите телевизор.

Всё, поехали дальше.

В мае 1981 года я окончил топо-систему, получил диплом, распределение в Мосгоргеотрест и поехал в Полоцк на военные сборы. За долгожданными звёздочками младшего лейтенанта запаса.

Служба была не бей лежачего. Если не считать гонки учебных теодолитных ходов вокруг нашей части и химатак в палатке. В земле было полным-полно ржавого железа, стреляных гильз, разряженных гранат и настоящих мин, оставшихся после Великой Отечественной. Много пили наши московские офицеры. Местные смотрели на это как на цирк. Комвзвода капитан Петухов, задумчивый белорус, называл нашу службу «садук», то есть детским садом.

Однажды одного молодого солдатика за какую-то провинность отправили на недельную гаупвахту в соседнюю часть. За ним приехали два жлоба в синих беретах. Это были те самые десантники, которые в 1979-м брали Кабул. Я впервые лицезрел убийц.

«Есть такая профессия, Родину защищать!»

Ну и так далее.

Солдатик вернулся с фингалами под глазами и с синяками на руках. Он сидел в курилке, опустив голову, ничего не рассказывал и вздрагивал каждый раз, когда слышал громкий крик или внезапный хлопок двери.

Очевидно, он на неделю оказался тем, от кого защищали Родину эти синие береты, и очень жестоко.

По-русски он почти ничего не понимал и вообще был похож на недобитого зайца. Кажется, он был таджик или киргиз. Чучмек, как его любовно называл наш прапорщик Воронько.

Вечерами в Ленинской комнате я строчил письма родителям и Марине. Девушку я не забывал. По ночам в казарме видел как наяву её лицо, ключицу под голой шеей, спелые икры в паутине колготок и ещё черт-те что, чего на самом деле вживую не видел.

В ужин мы пили из кружек горячий чай с бромом. Так что молодому парню в одинокой постели можно было и не такое увидеть!

Да, чуть не забыл. В январе того же года, то есть ещё во время моей топо-учёбы, ко мне в Москву неожиданно приехала Марина. Обычно румяное и юное её лицо было серым и словно постаревшим.

– Что случилось? – взволновался я.

– Мама!.. – она боролась со слезами. – Я больше не могу там жить!

– Что мама? Заболела?

– Она вообще больная. Я тебе раньше не говорила. У неё психическое заболевание. То истерики, то хохот, то депрессия. Я сама почти сумасшедшая. Она там нас всех угробит.

Мне некуда было деваться, мужик всё же и так далее, и я сказал:

– Ну и поживи у меня. Всё устаканится.

А через два дня в техникуме появился Юрий Иванович.

– Где Марина? – спросил он. – У тебя? Когда она вернётся домой?

– На днях. Она хочет отдохнуть. Я не против.

– Это не очень хорошо. Но я тебе верю. Ты парень с головой. Объясни Марине, что мы по ней скучаем.

Юрий Иванович был похож не на главного инженера, а на того самого забитого солдатика, которого я увидел через год на военных сборах.

То зимнее приключение имело хороший исход. Мы с Мариной сдружились по-настоящему. Была близость не физическая, к которой мы пока и не стремились, а узнавание друг друга, соединение без вспышек и высоковольтных разрядов, постепенное смешивание жидкостей в сосуде с чистыми стенками.

Со сборов я вернулся в июле и сразу поехал в Павловский Посад. Марина, которая закончила школу прошлой весной, теперь, в 17 лет, стала обалденной, совершенно самостоятельной девушкой. Мы много гуляли по Москве, много болтали, много где бывали и много чего уже хотели.

Макс через своего отца, приехавшего из Элисты по своим газетно-партийным делам, достал нам комплект билетов на очередной МКФ. Мы ездили по утрам в кинотеатр «Зарядье» и вволю отрывались.

Я видел, как Марина постепенно забывает Посад, и чувствовал, что нам с ней пора взрослеть по-серьёзному.

Та самая ночь, первая и опасная, прошла в девственной сентябрьской тишине.

Марина почти не плакала. А я её почти не уговаривал. Мы просто целовались, ласкали друг друга, чуть стеснялись и чуть пытались помочь друг другу сделать то, чего так давно хотели.

У меня всё получалось, а у неё всё было для меня готово.

Ну а дальше мы просто стали жить вместе в моей квартире в московском районе Люблино. Я работал в Мосгоргеотресте на Белорусской, а Марина устроилась в почтовое отделение на Тимирязевке. Тогда подмосковной девчонке устроиться на работу в Москве без прописки было нельзя. Но мне помогли мои театральные друзья. Мама одной нашей актрисы была начальницей почтового отделения на Астраханской улице и всё устроила.

Марина перевезла ко мне свои вещи и, собственно, стала моей гражданской женой.

– А твои родители не будут против? – если честно, я всё ещё не верил своему незаслуженному счастью.

– А я с ними уже поговорила.

– Ну и как они?

– Мама не поняла. А папа сказал, что он тебе доверяет.

Я сделал серьёзное лицо:

– Мне – понятно? А тебе?

Но Марина была смелее меня. Он просто скинула платье, легла в постель и протянула мне изящные голые руки:

– Знаешь, что у меня есть для тебя?..

Сами понимаете, что двадцатилетнему юноше аргументов против семнадцатилетней нахалки тут не подобрать.

Вечерами я пропадал в своём театре-студии. Марина иногда ходила к нам на репетиции и всякие вечеринки. Нам это нравилось. А многие в студии уже принимали Марину за свою.

У неё рос живот.

Как-то моя мама меня спросила:

– Ну и что дальше? По-моему, тебе пора что-то решить.

– Да, конечно, – маму я с детства побаивался. Она всю жизнь работала педагогом в средней школе и умела с ходу обуздать даже самого лохастого шпанёнка. – Мы обязательно распишемся. Только ей ещё семнадцать…

– Так вот, сходи в загс и узнай, как это делается. Марина в положении. Возраст тут препятствием не будет. Даже сможете расписаться вне очереди. Шевельнись, будущий папа!

Папа и мама Марины вообще пропали. Или мы сами про них забыли. Жизнь захватила нас полностью и хотела общаться только с нами, словно кокнула ради себя и нас всё остальное человечество.

Тем не менее я делал много нужного. Мы подали заявление в загс, сшили Марине хорошее свадебное платье свободного кроя и нежного оливкового цвета, купили ей золотое обручальное кольцо (на второе моих денег не хватило!), заказали такси, ресторан, пригласили гостей и т. д. и т. п. «со всеми остановками».

Само празднество состоялось 20 февраля. Шёл хороший лёгкий снег, на улицах было светло и морозно. Денёк удался во всех отношениях.

Сейчас я его почти не помню. Кстати, некоторые мои друзья тоже. Есть фотографии с церемонии бракосочетания. Их тоже заказывал я. На тех чёрно-белых снимках мы немного на себя не похожи. Очень молодые, красивые, важные и смешные.

Странное дело, но прошлое почему-то чаще всего кажется забавным. Наверное, это пролог любого будущего. Чтобы настоящее не очень привередничало, не лезло всюду со своими линейками, транспортирами и микроскопами. Тогда и прошлое с будущим как-то притираются и не торчат поперёк друг друга.

Как говорится, знать бы будущее, может быть, остался в прошлом.

Ха-ха три раза. Театральная ремарка.

Итак, 20 февраля с утра мы съездили в наш люблинский загс и расписались, днём устроили маленький банкет в квартире моих родителей, чуть закусили, чуть выпили и чуть сбросили лишнее напряжение.

Приехал Юрий Иванович, сел за стол, закусил, выпил и как-то еле слышно нас с Мариной поздравил. Словно был в чём-то виноват. Помню его худое, скуластое лицо и зыбкие глаза.

По-моему, Юрий Иванович всю жизнь чувствовал себя виноватым. То ли из-за болезни жены, то ли из-за странной смелости дочери, то ли ещё из-за чего-то. Не знаю.

Мой отец, хороший физиономист и психолог, в какой-то момент поднялся из-за стола и громко сказал:

– Юра, давай выйдем. Ты покуришь, а я расскажу тебе про моего дурака-сына.

– По-моему, Сергей ничего, не глупый, – смутился Юрий Иванович. – Впрочем, я его не очень хорошо знаю.

– Скоро узнаешь! Пошли. Покажу тебе пару беспроигрышных отцовских приёмчиков.

– Зачем, Владимир Степанович?

– Пригодятся. И давай по именам, Вова, Юра. Мы же теперь родственники. Свёкор с тестем. По рукам?

И они вышли в коридор. А Марина занервничала. А я стал её целовать и зацеловал при всех до красных пятен на лице и почти до обморока.

Думаю, Юрий Иванович там, в коридоре, передал моему отцу деньги на нашу свадьбу. Он был очень справедливый. Это уж точно.

А потом мы вызвали два такси и вшестером уехали догуливать праздник в ресторан «Загородный», где мои друзья заказали стол.

Там мы и гуляли допоздна: Димка, Оля, Макс, Лара и мы с Мариной. Третьего моего друга Геши почему-то с нами в тот день не было.

Тот ещё хмырь! Он всё время находил причину вывернуться. Хотя дружил со мной и Димой искренно, с самого детства. Просто Геша всегда относился ко мне больше шутливо, чем товарищески.

Наверное, это такой вид эгоизма. Похожего на странную принадлежность одновременно всем и никому в частности.

В ресторане я в какой-то момент киксанул. Видимо, подвели-таки нервы. Ребята танцевали в полутёмном зале, а мы с Олей сидели за столом, не разговаривая. Помню её трогательные, детские глаза, вопросительные и почти родные.

И у меня выступили еле видимые слёзы.

Прошла молодость! Накрылась свобода! Пропала жизнь!

Гремела музыка, мелькал цветной свет, пахло вином и сигаретным дымом.

Я углублялся в свою тоску. Оля терялась больше и больше. А мне всех и вся было жалко до слёз и до самой печёнки!

Наконец я встал и ушёл танцевать с Мариной. Мы с ней вместе еле держались на ногах.

– Кажется, я сейчас умру, – вдруг сказала Марина.

– Ни фига подобного, – возразил я. – Танцуем до упора. Уплочено!

Разъезжались мы уже далеко за полночь. «Загородный» погас и вежливо гнал гостей в ночную тьму и снежную даль.

Дима с Олей уехали в своё Орехово-Борисово, а мы вчетвером – к нам в Люблино. Девушки в машине дремали, а Макс хохотал и требовал шефа остановиться и заняться делом.

– Макс, заткнись! – в конце концов не выдержал я. – Ты пьян. Каким ещё делом?

– Будем охотиться на белых медведей! – Макс смеялся и пытался открыть дверцу. – Они хорошо идут на свист снежной ночью.

– Уйми идиота! – не выдержал шеф. – Или я его выкину.

– Он не идиот. Он просто в азарте. У меня была свадьба, он был тамадой, устал, ему и нам пора баиньки.

– Вот и поехали баиньки. Куда теперь? На Ставропольскую?

Дома мы заняли парами оба спальных места. Мы с Мариной на раскладном диване «Малютка», а Макс с Ларой на старой софе за платяным шкафом. Квартира была однокомнатной. Двум парам разойтись было некуда. Нам предстояла первая брачная ночь (которая, если помните, не была первой), а им – выполнить традиционный послесвадебный ритуал свидетелей.

– Как твоё самочувствие? – спросил я Марину шёпотом в темноте.

– Утром будет ясно, – укладываясь, пролепетала моя молодая жена.

За шкафом что-то происходило. Возня, мур-муры, ритмичные качи вместе со шкафом. Что делать! Недостаток жилплощади. Молодой огонь. Тайны, невинные пороки, традиции.

– Спи, – сказал я Марине, натягивая ей на голову одеяло, чтобы она ничего не слышала.

– Уже сплю, – ответила она еле слышно и добавила: – Сходи утром в овощной за томатным соком или в продуктовый за минералкой, пожалуйста! А то мы все не поднимемся…

Я уже был личным мужем и к коллективу (то есть ко всем) не относился.

3

В апреле 1982 года у нас с Мариной родилась дочка. Мы дали ей имя Софья. Соня. Я был очень рад, юная семнадцатилетняя мама жутко взволнована. Мои родители как бы вновь стали моими и заодно родителями моей жены.

Тестя и тёщу Федяевых я не видел. Они развелись незадолго до нашей свадьбы. Он обменял трёхкомнатную квартиру на однушку в том же Павловском Посаде, а она уехала к родственникам в Минск.

Восьмилетний брат Марины Ярослав жил с Юрием Ивановичем. Сознаюсь, меня они почти не интересовали. Даже у Марины я про них не спрашивал. Горячая молодая кровь действовала на меня как крепкий наркотик.

Конечно, я был не прав. Хотя бы в отношении Марины. Как мужчина, я вырвал её из родного дома и переселил в дом свой. Напоминая постоянно, что он наш.

Думаю, что в душе у неё произошёл переворот, близкий к ядерной катастрофе. Она унесла всех – и родных, и подруг. Тогда я об этом не думал. Это называется эгоизмом. Но в двадцать два года такой очевидности у меня в мозгах не было.