Исповедь дилетанта

На пионерлагерь это совсем не было похоже. Никаких линеек, концертов и дурацких кавээнов. Утром мы тренировались на небольшом стадиончике, потом обедали, спали и все вечера напролёт играли в волейбол.

Место было комариное, так что волейбол был единственным спасением от стай кусачих дармоедов.

В Москву я вернулся довольным и крепко влюблённым в лёгкую атлетику.

Но придя в сентябре на занятия в секцию, услышал от Виктора Михайловича следующее:

– Серёжа, для спринта ты слабоват. Я познакомлю тебя с Эдуардом Васильевичем. Будешь средневиком. Так для тебя лучше.

Я знал, что спринт – это дистанции в 60, 100, 200 и иногда 400 метров. А средневик бежит 800 и 1500 метров. Мне этого не хотелось. Но я был послушным мальчиком и согласился.

– Отлично! – спокойно сказал Виктор Михайлович и отвёл меня в легкоатлетический манеж того же стадиона завода АЗЛК.

Манеж сразил меня наповал! Такое великолепие вообразить себе было трудно!

Поднявшись из раздевалки по широкой бетонной лестнице, мы оказались на специальном стадионе для бегунов. Что там было? Тёмно-коричневое тартановое покрытие всего ядра стадиона, белые линии четырёх круговых дорожек, высокие наклонные виражи в торцевых частях и синтетический, липко-возбуждающий запах всего огромного помещения.

Звуки отдавались под высоченным потолком и заставляли с ходу поверить, что ты попал в малодоступный и самый лучший мир.

Дневной свет падал на беговые дорожки из толстенных стеклянных боковых стен.

Прежде легкоатлетического манежа я не видел. Тренировок в нём себе не представлял. Но понял, что, очевидно, поднялся на ступеньку выше по спортивной лестнице.

Тренеры пожали друг другу руки, покивали на меня и вообще в пространство, похлопали дружески по плечам и расстались.

Я остался один на один с Эдуардом Васильевичем.

Полагаю, ему было лет тридцать. Светлые волосы, коричневый спортивный костюм и загорелое лицо с жёсткими, всегда прищуренными глазами.

Голос был уверенный и чуть как бы с трещинкой.

– Ну что, начнём?

– Угу.

– Давай десять кругов для разминки и каждый раз после очередного третьего круга дважды ускорения на прямых. Посмотрю, на что ты способен. Виктор Михайлович говорил, ты выносливый. Это правда?

– Угу.

– Тогда вперёд! После разминки сразу ко мне. Проверю дыхалку и пульс. Усёк?

– Угу.

И я побежал десять кругов с ускорениями. Мне было нетрудно, я действительно выносливый.

Потом подошёл к тренеру. Он послушал, как я дышу, а затем вдруг обхватил мне шею под подбородком, прижимая большой и указательный пальцы возле ушей. Как я понял, там были артерии и Эдуард Васильевич таким образом контролировал мой пульс.

Он полминуты смотрел на циферблат наручных часов.

– Нормально! – и отпустил мою шею. – Теперь снимай бриджи, надевай шипы и начнём тренировку.

Больше вспоминать о моей карьере средневика нечего. Всю осень и зиму я, как белка, крутил круги по пять-шесть километров в день и пробегал по заданию тренера от 600 до 1500 метров на время.

Никаких особых тонкостей не было. Ни гибкостью, ни физикой я не занимался. Я мотал круги и тяжело дышал. Эдуард Васильевич хватал меня за шею и щупал пульс. Я как-то привык к этому и даже скучал по нудным, в целом, тренировкам.

Кстати, других воспитанников своего тренера я никогда не видел. Как и Виктора Михайловича с бывшей моей группой спринтеров. Или сейчас просто не помню. Соревнований тоже никаких не было. Два раза в неделю манеж и только бег, бег, бег до упаду.

Так продолжалось до весны. То есть скоро – открытый стадион и битумные дорожки. Или кроссы по каким-нибудь паркам и перелескам. И 800 и 1500 метров на время. А то и больше. И прощай любимый манеж до следующей зимы!

Родители меня ни о чём не спрашивали, и я им ничего не рассказывал. Картина была странная. Я куда-то бежал, а они отставали от меня всё больше и больше. И всё как бы с обоюдного молчаливого согласия.

Только однажды, когда я буквально приполз с тренировки на четвереньках, отец встал в коридоре напротив меня, пытавшегося аккуратно снять куртку и ботинки, и по-своему резко спросил:

– Ну и как?

– Нормально.

– Ну и долго ещё?

Я уклончиво пожал плечами.

– По-моему, Серёжа, тебе пора заняться чем-нибудь другим.

– Чем?

Отец потёр переносицу, что означало, что решение им уже принято.

– Ладно. Что-нибудь придумаем.

И он придумал. И сделал меня счастливым на всю жизнь.

Чего я, само собой, никогда не забуду и за что буду ему всегда благодарен.

5

Если быть точным, тот счастливый случай выбрал для меня май 1974 года. Мне было 13 лет. Я родился в декабре 1960-го, за двенадцать дней до Нового года, поэтому почти на год отставал от сверстников.

И я до сих пор путаю года событий и свой точный возраст в тот момент, когда события случались.

Теперь к делу.

Итак, мой отец в молодости увлекался лёгкой атлетикой. Он точно знал, где в Москве лучшие спецы в этой спортивной дисциплине. Хорошим майским днём он приказал мне одеться по форме, положить в сумку майку, трусы, носки, костюм, кеды, шиповки и ехать с ним в Сокольники. Там, недалеко от станции метро, на Русаковской улице находился легкоатлетический стадион. Официально – Школа олимпийского резерва имени братьев Знаменских.

Отец всё заранее выведал и привёз меня строго, что называется, по делу. На тот момент это была одна из лучших легкоатлетических школ в столице.

Та небольшая арена сразу мне приглянулась. Она была отделена от Русаковки тротуаром и газоном с молоденькими ясенями. Всего десятью метрами, не больше. Само ядро стадиона лежало ниже уровня улицы метров на пять. С тротуара открывался парапланный вид на арену за невысоким металлическим заборчиком-балюстрадой, а снизу со стадиона были видны фигуры прохожих и верхние этажи московской массивной сталинки на заднем плане.

Позже, став старше, я узнал, что так разом, лавиной и обухом, чаще всего приходит и бьёт наповал любовь.

Страшного ничего, но одурь стопроцентная. Шок на долгие годы.

Я переоделся прямо здесь, на невысокой трибунке, и спустился на беговые дорожки. Они были выложены квадратными упругими плитами из рекортана цветом под сурик. Шли тренировки. Казалось, что вся арена шевелится. Сотни полторы молодых парней и девушек работали. Одни неслись по кругу, другие терпеливо накручивали километры, третьи трусили, разминаясь или «заминаясь». Звенели падающие барьеры у ребят и девчат барьеристов. Дробно топотали ноги в шиповках и кроссовках. Кто-то иногда вопил: «Дорожку!» – требуя свободного пути. Многие зайцами кидались в стороны. Таково правило – беспрекословно уступать дорожку бегущему. Свистели, командовали, подбадривали, осаживали, восторгались, хлопали в ладоши и покрикивали тренеры.

В свете закатного майского солнышка мелькало разноцветье мира атлетов – будущих олимпийцев.

Мне уже хотелось остаться здесь во что бы то ни стало навсегда!

– Разомнись хорошенько! – скомандовал отец. – А я пока договорюсь с тренером.

Я побежал разминочной трусцой по узкой круговой дорожке, выложенной слоями войлока. Потом тянул мышцы, разминал пах, пару раз коротко ускорился. Отец продолжал беседу с мускулистым, коротко стриженным мужчиной. Как с давним приятелем или со своим хорошим знакомым.

Увидев, что отец машет мне рукой, я подошёл к ним.

– Значит, готов? – мускулистый мужчина посмотрел на меня очень внимательно.

– Готов.

– Я вижу. Как тебя зовут?

– Серёжа.

– Отлично. Побежишь триста метров. А после я решу.

Но мне показалось, что они уже всё с отцом решили. А эти триста метров – простая формальность.

Я стянул тренировочный костюм и перешёл на противоположную прямую. Встал на белую полосу, отмечающую начало дистанции. Поднял руку – готов. Тренер взял в руку секундомер и показал – он тоже готов. Я приготовился, выдохнул, согнулся, замер и рванул что есть мочи с высокого старта.

Какой же это был кайф – бег здесь, среди настоящих легкоатлетов, на время. Понимаете? Здесь для меня, тринадцатилетнего пацана, всё было по-настоящему. И я был – настоящим. Каким никогда прежде не был!

На вираже я крикнул кому-то: «Дорожку!» – и две девушки порхнули в сторону. У меня давно не было такого азарта и лёгкости. Наверное, я мог бы пробежать в два или три раза больше, потому что здесь не бежать было просто нельзя.

После финиша я вернулся к отцу и тренеру.

– Ничего, – мускулистый одобрительно хмыкнул. – Почти по первому юношескому разряду.

И крикнул кому-то в сторону:

– Боря!

К нам подошёл мужчина низкого роста, со смуглым южным лицом, умными глазами, горбатым, но скромным носом и жестковолосой короткой причёской. Из-под лёгкой фланелевой куртки выглядывал синий спортивный костюм на молнии и висящий на груди секундомер.

Значит, тоже тренер.

Мужчины разговорились. Я услышал своё имя и фамилию, число и время. Итак, меня приняли в школу имени братьев Знаменских и назначили тренировку в группе того самого невысокого горбоносого тренера.

Он пожал руку отцу:

– Борис Аркадьевич Шапошник, спринтерская подготовка.

Мускулистый, устроивший мне проверку, как бы сожалея, вздохнул:

– А я бы записал Серёжку к себе в десятиборцы. Просто рановато.

Отец улыбнулся удовлетворённо, словно сам только что успешно пробежал трёхсотку, и переспросил:

– Так что, мы пойдём?

– Да. Занятия в понедельник.

– До свидания!

– Пока!

И мы уехали.

Других подробностей я сейчас не помню, так что врать не буду. Мы с отцом вернулись домой. Всю дорогу он наставлял меня, как лучше добираться до Сокольников и как вести себя на тренировках.

Но я и сам всё уже знал. И путь хорошо запомнил, и опыт легкоатлетический имел, и вообще отца подводить не собирался. Это был мой первый серьёзный шаг в настоящую жизнь. Люблино в тот майский день куда-то исчезло. Ему на смену выкатились Русаковская улица, стадион с рекортановыми дорожками, тёплый весенний воздух и новые заботы в мальчишеской голове.

Отца я не поблагодарил. Видимо, считал, что он сделал именно то, чего я хотел. То есть чуть ли не по моей подсказке. Зачем учить тому, что я и так знаю! Справлюсь без посторонних. Так это и продолжалось потом много лет. То есть иллюзия моей самостоятельности, независимости и безотчётности.

На самом же деле это было не так. И отец, и частично мама мной руководили. Но отец по-своему, молча и как бы ненавязчиво, учил меня быть мужчиной.

Для этого и привёз меня тогда в школу общества «Спартак».

Откуда, собственно, родом вся моя теперешняя жизнь, если хорошенько разобраться.

6

В школе имени братьев Знаменских я тренировался до марта 1977 года. То есть почти до выпускных экзаменов в 10-м классе. И теперь вспомнил то время благодаря воспоминаниям о моём отце.

Случились три события, запомнившиеся мне подростковым и отцовским унисоном.

События, конечно, разрозненные, но сплетённые в один крепкий узел. Сейчас я могу назвать узел призраком семейственности. Дело в том, что спортивные занятия не сблизили меня, подростка, с отцом. Мы с ним словно не замечали друг друга. И это стало обычностью.

Но именно те события всплыли в памяти, как поплавки, сигнализирующие о долгожданном улове.

Видимо, был-таки клёв. Но улов я обнаружил только теперь, выбирая толстых рыбин из прошлого. Хорошую добычу для своей Исповеди.

Помню тёплый летний вечер, ничем не занятый и располагающий к радости. Кажется, субботний или воскресный, потому что отец тоже был дома.

Я что-то читал, сидя в своей комнате, когда отец, войдя, как всегда, без стука (у нас вообще это было обычным делом), сказал:

– Пойдём на наш стадион. Пробежишь четыреста метров, а я засеку время. Посмотрим на результат. Обмозгуем. Собирайся!

И мы пошли на заводской стадион «Локомотив» в десяти минутах ходьбы от дома.

Помню свою всегдашнюю готовность к подобной ерунде. Я любил бегать и проделывал это с удовольствием. Отец когда-то был чемпионом республиканского первенства на дистанции 400 метров и даже рекордсменом СССР. Видимо, в этот вечер его кольнуло воспоминание о юношеском прошлом. Он решил предаться ему, занявшись проверкой сына-легкоатлета.

Слово «обмозгуем» вообще сближало меня с отцом по-настоящему, нешуточно и по-мужски.

Мой отец всегда был замкнутым, закрытым человеком. Редко откровенничал и в чём-то сознавался, особенно в неудачах, проблемах или, скажем, в непрошеной слабости.

Хотя был сентиментальным и неуёмно болтливым в своих компаниях. Однажды я видел, как он расплакался за столом во время праздничной вечеринки. Говорили тогда то ли о детстве, то ли о Великой Отечественной войне. Отец сидел с красными набухшими глазами и что-то хрипел сквозь зубы. Он был беззащитным и совсем ребёнком.

Так что скорее всего тот забег и его в нём соучастие был всплывшей в нём юностью пополам с отцовской мужественностью и заботой о своём сыне.

На стадионе я хорошенько размялся и, сменив полукеды на шиповки, вышел на гаревую дорожку.

Отец стоял рядом со мной в начале виража. На руке у него были обычные часы. Я понял, что стартую сам, принял беговую стойку, выждал пару секунд и рванул.

Бежать по пустому стадиону – дело нетрудное. Ни с кем не соревнуешься, кроме как с собой. Отсутствуют другие ощущения, кроме чувства удовольствия от самого себя.

Финишировав, я немного постоял, согнувшись в поясе, отдышался, выпрямился, встряхнул ногами, сбрасывая с них мышечный спазм после бега, и подошёл к отцу.

Он как раз надевал часы на руку.

– Ну что? – спросил я, имея в виду результат.

– Неплохо, – отец ко мне пригляделся. – Как сам? Ничего?

Я поразился его как бы незаинтересованности в том, что произошло. Тем не менее спокойно сказал:

– Ничего.

– Тогда пошли домой. На сегодня хватит.

Результат он мне так и не сказал и о чём думал тогда – тоже. Этот забег и поведение отца так и остались для меня навсегда загадкой.

Буквально через месяц отец отвёз меня на подмосковную станцию «Москворечье». Там проводился кросс для сотрудников ЛЛМЗ. Это было обычным делом для профсоюзной организации в СССР. Таким образом они отчитывались о своей работе с народными массами. Зимой – лыжные гонки и русский хоккей, летом – всякие игры с мячом и состязания в беге.

На электричке мы доехали до железнодорожной станции. Недолго шли по негустому смешанному лесу, добрались до поляны, где толклись брюхатые мужики в трениках и кедах, строгие судьи и разморенные бездельем милиционеры.

Регистрируясь в стартовом протоколе, отец, конечно, выдал меня за себя. Мне ещё не исполнилось 15 лет, но заводскому профсоюзу это было до фени.

Между двумя берёзами был натянут кумачовый плакат «Летний кросс здоровья! Привет смельчакам и богатырям!».

Сами смельчаки и богатыри выглядели хиловато. Один километр дистанции был для них суровым испытанием.

Я сказал отцу:

– Как бы они не окочурились к финишу. «Неотложка» тут есть, надеюсь?

Отец поиграл желваками, что значило, что ему не нравятся мои слова.

– Ты пробеги сам достойно, – сказал он жёстко. – А мужиков не трогай. Ты спортсмен, а они физкультурники.

– Понял. Ну и с кем же тут соревноваться?

– С собой. Выбежишь из трёх минут, зауважаю.

Ясно! Отец был бойцом и меня приучал всегда и везде бороться. Ну а я был юн и мне это нравилось – бороться и побеждать.

В общем, я толково размялся, как меня учили в школе Знаменских, разделся до майки со спартаковской эмблемой и белых беговых трусов, надел полукеды, поправил короткие белоснежные носочки (пижон пижоном!) и подбежал к старту.

Там уже топтались шесть дядек, моих соперников. По-моему, им хотелось не бежать, а хлопнуть винца и покурить где-нибудь в теньке под деревом.

Но я всё-таки сосредоточился, дабы не подвести отца. Привычно выбрал среди соперников того, кто наиболее соответствовал беговым характеристикам. Это был высокий худощавый парень лет 25, более других похожий на кроссмена. У него были тренированные шея, руки и ноги. То есть он умел бегать и, вероятно, даже неплохо.

Я взял его на заметку и заранее решил не давать ему возможности разбежаться со старта. Блокировать его сразу, сбить с толку своей наглостью, а как только он скиснет, набрать максимальную скорость и катить к финишу, не сбавляя темпа и ускоряясь.

Краем глаза я видел отца. Он переживал. Его выдавали прищуренные глаза свинцового цвета и побелевшие кисти рук.

У меня тоже всегда сужались зрачки и бледнели пальцы перед стартом.

– Внимание! – хрипло и важно выкрикнул стартёр. – Запоминайте! Дистанция – один километр! Трасса обозначена красными лентами! За них не выбегать! После финиша сдайте судье свои бумажки с фамилиями! В них запишут ваш результат и место! Ясно?

Мы чего-то гукнули и, потолкавшись, расположились на старте.

Я чуть согнулся в поясе и наклонился вперёд для разбега. То же сделал и худощавый парень.

Значит, я правильно выбрал главного соперника.

Несколько секунд паузы – и сухой треск пистолета. Забег начался.

Я полетел как на крыльях. Все сразу остались далеко у меня за спиной. Тот парень тоже. Через полминуты мне уже казалось, что я вообще бегу один. Был лес, тропинка с притоптанной листвой и хвоей, красные ленты по бокам, светлый проём между деревьями впереди, шлёп шагов, ритмичное дыхание и прохладный ветерок у лба и щёк. Плюс – чертовская энергетика в теле. Видимо, я действительно был хорошо натренирован. Так легко на дистанции мне давно не было.

Короче говоря, я финишировал первым с огромным отрывом. Вот так!

Четырнадцатилетний паренёк оказался быстрее всех тех, кто рядом с ним выглядели настоящими мужиками.

Но они не умели бегать. А я умел. Того парня, назначенного мной в главные соперники, я вообще почти сразу потерял из виду. Он оказался «мылом», как мы называли в своей легкоатлетической школе совсем слабых ребят.

То есть мой юный опыт оказался здесь ни к чёрту. Я понял, что до матёрости мне ещё далеко.

Когда возвращались с отцом в Москву на электричке, он вдруг сказал:

– Честно говоря, я не ожидал, что ты этот кросс выиграешь. А ты победил легко и запросто. Уважаю! Время своё знаешь?

– Две пятьдесят девять. Я видел протокол. Правда, с твоим именем.

– Ну да, ты же бежал вместо меня. Как инженер ЛЛМЗ.

Я промолчал. То есть мне не нравилось быть подсадной уткой, хотя побеждать нравилось.

Отец добавил:

– Тысяча метров быстрее трёх минут – отлично! Скоро выбежишь на четырёхсотке из пятидесяти секунд. Месяц назад на стадионе у тебя была пятьдесят одна. Знаешь, почему я тебе тогда этого не сказал?

– Не поверил? Да?

– Не поверил. А теперь верю. Растёшь. Только не задавайся. Спорт не любит выскочек. Их ждёт глубокая лужа.

Тот отцовский совет я запомнил. Я чувствовал, что мы с ним заодно. Как сыну мне это было чертовски важно.

Ну а третий памятный мне эпизод – зимнее первенство Москвы для юношей-спринтеров в декабре того же 1975 года.

Мой тренер Шапошник записал меня в состав второй команды «Спартака» эстафеты 4х400 метров. За мной был первый этап. Других ребят той эстафеты уже не помню. Помню только, что в забеге с нами участвовала команда общества «Октябрь», которая, как правило, всегда побеждала на четырёхсотметровке на московских соревнованиях. И мы заранее знали, что проиграем им эстафету. Опыт укрепляет знание. Мы были уже на том уровне, когда заранее знаешь первого и стремишься быть на финише как минимум вторым, показав свой лучший результат.

Дело происходило в легкоатлетическом манеже Стадиона юных пионеров (СЮП) у станции метро «Динамо». Я хорошо знал этот манеж, когда-то в нём тренировался ещё с первым тренером Виктором Михайловичем.

Сейчас того манежа нет. Его снесли вместе с летним стадионом СЮП в 2015 году. Теперь на этом месте высотные дома и автомобильная парковка.

То есть советский юный спорт вместе с юными пионерами почили в бозе.

Ладно. Неважно.

Было воскресенье, и отец поехал на СЮП со мной. Я волновался. Мне предстояло показать отцу, на что я способен после года занятий в школе Знаменских.

Отец поднялся на зрительский балкон. Я переоделся в раздевалке, размялся и вышел на арену.

Здесь было многолюдно и шумно. Состязания были в разгаре. А мы, спринтеры-эстафетчики, как водится, завершали день.

Рефери расставил четыре команды из нашего забега за внутренним краем беговых дорожек. Я вместе с остальными тремя участниками первого этапа занял позицию в стартовых колодках. Двухсотметровый круг манежа состоит из четырёх беговых дорожек. Бежать надо стараться по первым двум. Слабакам достаётся третья, самая фиговая, потому что она длиннее. На ней к четырем сотням метров за два круга дистанции набираешь лишних метров пять-шесть. А это лишнее время и, в общем, жопа!

Короче, надо сразу занимать первую дорожку, жаться к бровке и к финишу выскочить из группы соперников. А ещё лучше оторваться на несколько метров. То есть дать возможность следующему этапу разглядеть тебя среди других бегунов, занять выгодное место и принять эстафетную палочку, не теряя скорости и позиции.

Такая наука. Не бог знает что, но со своими тонкостями.

Первый этап хорош тем, что второй строится по тебе, а ты просто делаешь своё дело, ну и прёшь быстро, как можешь.

Итак, мы стояли вчетвером на старте. Каждый на своей дорожке и с разрывом по дуге.

Сходятся все на одну дорожку после первого круга. К этому моменту и надо выскочить на первую иди вторую позицию.

Лось из общества «Октябрь» пошёл вперёд сразу со старта! Парень был выше меня на голову и длиннее ногами. Где они таких мослов набирают? Хрен догонишь, хрен поймаешь!

Но я делал всё, что мог. Приклеился к нему следом и не давал слишком оторваться. Других двоих не видел. Только спину первого в тёмно-синей майке с номером «10». У меня был номер «11». Значит, я должен был быть следующим за «10» во чтобы то ни стало! Кровь из носу! Сам в лепёшку! Глаза из орбит!

Не помню как, но я был-таки в забеге вторым. На этой дистанции после 300 метров человек вырубается. Физика знает свой предел. Дохнет дыхалка, темнеет в глазах, цепенеют ноги. Способ держаться – сохранить ритм движения рук. Шапошник советовал:

– После трехсот метров беги руками. Ноги как-нибудь за ними успеют.

Я так и сделал. И удержался вторым. «Октябрь» умотал от меня метра на три вперёд. Я передал эстафету и почти рухнул за бровкой беговой дорожки.

Так мы и пришли в том забеге вторыми.

А в целом заняли тогда третье место в эстафете 4х400 по Москве.

«Октябрь» нас вытащил. Мы даже обыграли первую команду «Спартака». Они были шестыми.

Время нам, конечно, не сказали, но наградили латунными медальками с позолоченными лучами и круглой зелёной серединой с цифрой «3». Медалька висела в моей комнате на стене несколько лет. Я её всем показывал, пока куда-то не затерял во время переездов.

Когда мы с отцом возвращались домой, у метро «Автозаводская» он купил огромный «Киевский» торт.

– Тебя, Сергей, с небольшой победой, – сказал отец и, видя, что я еле держусь на ногах, нёс коробку до дома сам и только следил, чтобы я не шлёпнулся на мостовую.

А дома мы вместе с мамой пили чай и ели орехово-шоколодное бизе «Киевского» гиганта.

А потом меня стошнило, и отец уложил меня в постель. Он по личному опыту знал, каково бывает спринтерам после этой дистанции.

Вот и сейчас я помню люблинский стадион «Локомотив» летним вечером, кросс на станции «Москворечье» с заводскими мужиками, СЮП, зелёную медальку, ненавистный торт и отца, сидящего у моей постели и говорящего:

– Молодец, Сергей. Сегодня ты усёк главное. Победа всегда даётся через блевотину. Так что привыкай быть победителем.

Жёны

Часть первая

1

Её имя Марина. Ей было 15 лет, а мне 19. Знакомство наше было случайным и, как многое в молодости, неизбежным. Летом 1980 года мы увидели друг друга в обстановке советской барочности.

То есть всё было по-русски невинно и значительно. Давно описано Тургеневым, Чеховым и, само собой, Набоковым.

Я работал на производственной практике как техник-топограф, а совсем юная девушка отдыхала на школьных каникулах рядом с папой, главным инженером топографической партии, занятой летними полевыми работами.

Она была беззаботной Лолитой, а я Костей Треплевым, ищущим свою чайку.

Нижегородская область, село Сурадеево, речка Пьяна, изба-пятистенок, солнце, ароматы травы и пыльной деревенской дороги, стада коров, тушёнка с рисом, сортир на улице, по вечерам комары, транзистор с «Голосом Америки», романтичная робость, школьница и студент болтают на крылечке, кокетничают, кадрятся и вот-вот начнут целоваться. Юрий Иванович, папа Марины, нам не мешал. Скорее всего, не принимал всерьёз игрульки дочки-девятиклассницы и студента. Ну а мы увлекались друг другом всё больше и больше.