Цветущая вечность. Структура распада

Темирлан Муслимов

Цветущая вечность. Структура распада

Эхо потери

Александр резким движением вонзил маленькую лопатку в горшок с почвой, поднес образец к глазам и медленно растер комок между пальцами. Текстура рассыпалась, оставляя на коже темный след и легкий запах минералов. В оранжерее университетского ботанического сада висел плотный, почти осязаемый аромат влажной земли и химических подкормок, создавая иллюзию изолированного от мира пространства.

"Странно, – подумал он, наблюдая, как чернозем крошится между пальцами, – эта почва такая живая. Совсем не похожа на ту тяжелую глину, которую две недели назад бросали на гробы моих родителей."

Он замер, машинально вытирая руки о лабораторное полотенце. И сразу отметил: ни учащенного сердцебиения, ни комка в горле, ничего. Как будто вспомнил о чужих похоронах, а не о своей семье.

"Почему я ничего не чувствую? – спросил он себя. – Где та самая скорбь, о которой все говорят? Почему вместо горя только холодное любопытство, словно наблюдаю за химической реакцией?"

Поверхность металлического стола была усыпана чернозёмом, словно фрагмент звёздного неба в негативе. Александр рассеянно провел по ней пальцем, чертя созвездие, не существующее ни на одной астрономической карте.

"Даже сейчас ваш сын занимается экспериментами? Яблоко от яблони…"

Шёпот был едва различим, но Александр обладал превосходным слухом. Голос доносился из-за высокой стеллажной конструкции с орхидеями – видимо, кто-то из других студентов, задержавшихся допоздна. Он замер, ожидая продолжения.

"Тише ты! Это же тот самый – сын Левиных. Тех, что разработали тот препарат…"

"А что там на самом деле произошло? В газетах писали расплывчато – 'трагическая ошибка в исследовании', 'непредвиденная реакция испытуемых'…"

"Ходят слухи, что препарат вызвал массовые галлюцинации у испытуемых. Группа добровольцев, кажется, десять человек? Половина покончила с собой, половина до сих пор в психиатрической больнице. А его родители…"

"Господи, какой кошмар…"

Александр стиснул зубы. Странно – физическая реакция есть, но эмоция не идентифицируется. Гнев? Стыд? Защитное отрицание? Он мог бы проанализировать ответ своего организма, если бы кто-то в этот момент провел МРТ его мозга.

Скрип резиновых подошв о плиточный пол. Звуки шагов удалялись. Шептавшиеся решили уйти, не продолжая осмотр вечерней оранжереи. Александр выдохнул.

"Шприц превращается… превращается… в кошмар наяву."

Мелкий осколок детского воспоминания – фокусник на его пятый день рождения, делающий трюк с букетом цветов, который появляется из пустого рукава. В памяти всплыло лицо матери – она улыбалась, но глаза оставались тревожными. Через неделю после этого праздника родители впервые принесли домой образцы нового препарата. Того самого, который семь лет спустя разрушит их репутацию, а ещё через девять лет – оборвет их жизни.

Александр бессознательно потер большим пальцем ладонь, словно стирая воображаемую грязь. За спиной раздалось тихое покашливание.

Он обернулся, готовый встретиться с очередным любопытным зевакой, но увидел молодую женщину – скорее девушку – в лабораторном халате, застегнутом до последней пуговицы, несмотря на влажную тропическую духоту оранжереи. Медно-рыжие волосы были собраны в небрежный пучок, несколько прядей выбились и прилипли к шее. В руках она держала глиняный горшок и пакетик с семенами.

– Прошу прощения, – её голос звучал глубже, чем можно было предположить по хрупкому телосложению. – Я не знала, что здесь кто-то есть.

Александр заметил, что она старательно смотрит ему в лицо, не опуская взгляд, словно приняла сознательное решение не показывать смущения или жалости. Интересная стратегия социального взаимодействия.

– Я уже собирался уходить, – солгал он. На самом деле он планировал остаться до закрытия, чтобы избежать возвращения в пустую квартиру, где эхо родительских голосов, казалось, застряло в стенах.

– Не нужно, – она поставила горшок на дальний край стола. – Мне просто нужно посадить это, и я уйду. Не хочу мешать.

Теперь, когда первое впечатление сгладилось, он заметил тёмные круги под её глазами, неестественную бледность лица и напряжённую линию плеч. Классические признаки недосыпания и хронического стресса. Его взгляд скользнул к её рукам – костяшки покраснели, словно от частого мытья, ногти коротко острижены.

– Ты на биологическом? – спросил он, наблюдая, как она методично наполняет горшок землей.

– Ботаника, второй курс, – она кивнула. Потом, словно решив, что ответ был слишком кратким, добавила: – Пишу работу о лекарственных растениях Средиземноморья. Это для личного проекта, впрочем.

– Что именно ты сажаешь?

– Лаванду, – она показала пакетик с мелкими семенами. – Lavandula angustifolia. Узколистная, самый распространённый вид. Используется…

– …от бессонницы, тревожности и панических атак, – закончил он.

Её пальцы на секунду замерли над горшком, но она быстро вернулась к работе.

– Ты с медицинского?

– Нейробиология, третий курс. Александр Левин.

Он намеренно назвал фамилию, наблюдая за реакцией. Её лицо дрогнуло, но она быстро вернула нейтральное выражение. Так и не подняв глаз от горшка, она произнесла:

– Роза Ветрова.

– Роза? Как…

– Да, как цветок, – она слабо улыбнулась. – А второй вопрос, который обычно следует: да, выбрала ботанику именно поэтому. Клише, но что поделать.

Она говорила легко, но её взгляд быстро скользнул к выходу, словно оценивая расстояние. Александр заметил, как её ладонь на мгновение сжалась в кулак, потом расслабилась. Она втянула воздух через нос – резко, словно подавляя зевок. Или попытку гипервентиляции?

– Я знаю, кто ты, – неожиданно сказала она. – Точнее, кто твои родители. Прочла статью о препарате «Мнемос-7» ещё до… того, что случилось потом. Основы были блестящими. Потенциальный прорыв в лечении деменции.

На этот раз его пальцы инстинктивно сжались. Не ожидал прямого упоминания. Она заметила его реакцию и вздохнула:

– Прости. Я не слишком хорошо читаю социальные сигналы. И говорю вещи, о которых лучше умолчать. Обычно после этого люди отходят от меня на безопасное расстояние.

– Так заведи себе табличку с предупреждением, – сказал он, и уголок его рта дрогнул в намёке на улыбку.

Она подняла на него взгляд – ясный, тёмно-зелёный, с золотистыми крапинками вокруг зрачка. Её глаза расширились от удивления.

– Ты шутишь? Про мою социальную неуклюжесть?

– Пытаюсь. Не слишком успешно, признаю.

Она отвернулась, но он успел заметить, как её губы изогнулись в сдержанной улыбке.

– Что ж, в таком случае я могу продолжить быть бестактной? – сказала она, разравнивая поверхность земли в горшке. – Тебе не обязательно отвечать, но мне любопытно: как ты справляешься? После всего…

Александр посмотрел на свои руки. Чёрная почва въелась под ногти. Отметка от кольца на правой руке – университетское, с символикой факультета, которое он снял на похоронах и так и не надел снова.

– А ты как справляешься? – вместо ответа спросил он.

Роза нахмурилась:

– С чем?

– С тем, что заставляет тебя принимать успокоительное. Я предполагаю, что лаванда – не единственное, что ты используешь против тревоги.

Её руки снова замерли. Взгляд метнулся к рукаву халата, словно она проверяла, не выглядывает ли что-то из кармана.

– У тебя расширенные зрачки, но сейчас здесь хорошее освещение, – продолжил он. – Ты постоянно проверяешь выходы. Держишь идеальную дистанцию, даже рукой не задеваешь мой край стола. И та реакция, когда я упомянул панические атаки… Что случилось с тобой, Роза-как-цветок?

– Слишком прямо? – спросил он после долгой паузы.

– Нет, – она покачала головой. – Просто… не ожидала. Обычно люди не замечают. Или делают вид, что не замечают, что ещё хуже.

Она посмотрела на него более внимательно, словно что-то оценивая.

– Автомобильная авария, – наконец сказала она. – Три года назад. Я была пассажиром. Водитель погиб на месте. Меня вырезали из искорёженного металла два часа.

Она произнесла это тем же тоном, каким ранее рассказывала о лаванде – методично, отстранённо. Лишь лёгкая дрожь в последних слогах выдавала усилие, которое потребовалось, чтобы сохранить эту отстранённость.

– С тех пор не сажусь в машину, – закончила она. – Даже в такси. Хожу пешком или на метро, где много людей вокруг. Но иногда накрывает и там. Поэтому… – она кивнула на горшок с землёй. – Личный проект.

– Лаванда помогает?

– Отчасти. Сам процесс больше, чем результат. Сажать, ухаживать, наблюдать рост. Заземляет.

Он кивнул, понимая двойной смысл этого слова.

– А ты? – спросила она снова. – Как справляешься?

– Также отстранённо, как и ты сейчас, – ответил он. – Только мне не нужно притворяться. Я действительно не чувствую… ничего. Анализирую, что произошло. Принимаю факт потери. Но эмоции словно заблокированы.

– Тебе поставили диагноз? – спросила она без обиняков. – Это похоже на диссоциативное расстройство.

– Предпочитаю не обращаться к психиатрам, – сухо ответил он. – Профессиональная деформация. Когда растёшь с родителями-нейрофармакологами, перестаёшь верить в стандартные методы лечения.

– Они экспериментировали на тебе? – спросила она, и её глаза расширились от ужаса. – Прости, это было…

– Нет, не экспериментировали, – перебил он. – По крайней мере, не в том смысле, который ты вкладываешь. Но я был рядом, видел результаты их работы. Знаю, как эти препараты действуют.

Он замялся, потом добавил:

– «Мнемос-7» был их шансом изменить мир. Лекарство от деменции, от Альцгеймера. Они верили, что смогут спасти миллионы людей от распада личности. Но сами не заметили, как перешли черту…

– Черту между восстановлением утраченных воспоминаний и созданием новых, – подхватила Роза. – Я читала теоретическую основу их работы. Они предполагали, что можно реконструировать нейронные связи, которые угасли. Но оказалось, что препарат формирует абсолютно новые связи?

– Они не просто восстанавливали повреждённые нейроны, – пробормотал Александр, не замечая, что перешёл на настоящее время, словно исследование всё ещё продолжалось. – Они пытались создать более эффективные синапсы – как квантовое улучшение, а не простая реставрация. Это должно было не только восстановить память, но и улучшить её, сделать сильнее, яснее, полнее…

Звук рассыпающихся семян прервал его. Роза, открывая пакетик, случайно просыпала часть содержимого на стол. Она чертыхнулась, начала собирать крошечные семена трясущимися пальцами.

– Я должна идти, – сказала она поспешно. – Уже поздно, а мне ещё готовиться к завтрашнему тесту.

– Давай помогу, – он протянул руку, чтобы собрать просыпанные семена, но она отодвинулась.

– Нет, я сама. Спасибо, что… – она замялась. – Что не смотришь на меня, как на сломанную игрушку.

– Взаимно, – отозвался он.

Она кивнула, закончила посадку и вытерла руки о халат. Прежде чем уйти, она бросила на него ещё один взгляд – оценивающий, но не осуждающий.

– До свидания, Александр Левин.

– До свидания, Роза-как-цветок.

Следующая встреча произошла через три дня, в большой лекционной аудитории на факультете нейробиологии. Профессор Вайнштейн – тучный мужчина с редеющими волосами и манерой говорить, словно каждое его слово записывает сам Гиппократ – вёл лекцию о функциональных нарушениях мозга. Александр сидел на последнем ряду, привычно наблюдая не столько за презентацией, сколько за реакциями других студентов.

Среди рядов он заметил знакомую медно-рыжую макушку. Роза сидела в центральном секторе, сгорбившись над конспектом. Странно. Эта дисциплина не входила в программу ботаников. Она тоже заметила его и слегка кивнула, прежде чем вернуться к записям.

Вайнштейн щёлкнул пультом, и на экране появилась серия снимков МРТ.

– Сегодня мы рассмотрим исключительно важный случай из практики, – его баритон разнёсся по аудитории. – Пациент М., 34 года, поступил в отделение неврологии после тяжёлой автомобильной аварии. Потеря сознания на месте происшествия, множественные травмы головы…

Александр перестал слушать профессора. Его внимание сосредоточилось на Розе. Её поза изменилась – спина напряглась, плечи поднялись, словно в ожидании удара. Рука с ручкой застыла над тетрадью.

Вайнштейн продолжал, демонстрируя всё новые слайды и рассказывая о последствиях травматического повреждения мозга при высокоскоростных столкновениях.

– Интересно отметить, – гудел профессор, – что при скорости удара около 90 километров в час энергия деформации металла автомобиля…

Роза выронила ручку. Она попыталась наклониться, чтобы поднять её, но замерла в неудобной позе, словно тело отказывалось подчиняться. Александр видел, как она пытается сделать глубокий вдох, но воздух не проходит дальше верхней части груди. Её пальцы, вцепившиеся в край стола, побелели от напряжения.

В три широких шага он оказался рядом с ней. Студенты на соседних местах обернулись с раздражением, но он проигнорировал их.

– Роза, – позвал он тихо, садясь рядом. – Смотри на меня.

Она подняла глаза – расширенные, паника плескалась в них, как тёмная вода. Он взял её ледяную руку, отметив учащённый, неровный пульс.

– Это паническая атака, – сказал он ровным, спокойным голосом. – Неприятно, но не опасно. Твой мозг реагирует на воспоминания, включая режим "бей или беги". Мы сейчас вернём его в настоящее.

Он положил её руку на поверхность стола.

– Чувствуешь дерево? – спросил он. – Какое оно?

– Х-холодное, – выдохнула она. – Г-гладкое.

– Хорошо, – кивнул он. – Теперь назови пять вещей, которые ты видишь в аудитории.

Она моргнула, пытаясь сфокусироваться.

– Э-экран, – начала она. – Твоя рука. Моя тетрадь. Проектор. Часы на стене.

– Отлично, – одобрил он. – Теперь четыре вещи, которые ты можешь потрогать.

С каждым шагом техники "заземления" её дыхание становилось ровнее, а пульс – спокойнее. К последнему этапу – "одна вещь, которую можешь почувствовать на вкус" – она уже могла говорить почти нормально.

– Мятная жвачка, – ответила она. – Спасибо. Мне уже лучше.

Вайнштейн, погружённый в свою презентацию, ничего не заметил. Остальные студенты давно потеряли интерес к происходящему в их ряду. Александр продолжал сидеть рядом с Розой, хотя необходимость в этом уже отпала.

– Где ты научился этому приёму? – шёпотом спросила она через некоторое время.

– Нашёл в материалах отца, – так же тихо ответил он. – Личные записи о терапии посттравматического синдрома. Он тестировал «Мнемос-7» в том числе на ветеранах с ПТСР.

– На них тоже… плохо подействовало?

Александр уставился на свои руки.

– Нет, – наконец ответил он. – На них подействовало слишком хорошо. Они не просто вспомнили травматические события – они переживали их заново, с полным погружением. Кто-то не выдержал… реалистичности этих воспоминаний.

Роза вздрогнула.

– Прости, что спросила.

– Всё в порядке, – он пожал плечами. – Я предпочитаю, когда люди просто говорят то, что думают. Без этих… социальных фильтров.

– Тогда мы поладим, – шепнула она, слабо улыбнувшись. – У меня эти фильтры вечно барахлят.

После лекции они вышли вместе в университетский двор. Осенний вечер был прохладным и ясным. Тени от деревьев вытянулись по дорожкам, а воздух пах опавшей листвой и дымом – где-то жгли садовый мусор.

– Ты ходишь на лекции не своего факультета? – спросил Александр. Без малейшего упрёка, просто из любопытства.

– Да, иногда, – она поправила сумку на плече. – Особенно к Вайнштейну. Он специалист по травмам мозга, а я… – она замолчала на мгновение, – …хочу понять, что происходит здесь, – она постучала пальцем по виску. – Почему мой разум застрял в петле того дня. Почему не может отпустить.

Они шли по аллее, и осенние листья шуршали под ногами. Александр заметил, как Роза вздрагивает от резких звуков – пролетающей мимо птицы, хлопнувшей где-то двери.

– А лаванду только для себя выращиваешь? – спросил Александр, переводя разговор.

– Не только, – Роза заметно оживилась. – Для дипломной работы тоже. Изучаю, как растения влияют на психику. И дело не только в запахах, как все думают. Некоторые травы реально меняют химию мозга, если правильно их использовать…

Она оборвала себя и покачала головой:

– Прости. Я увлекаюсь, когда говорю о растениях. Это, наверное, скучно для нейробиолога.

– Вовсе нет, – возразил он, и удивился, поняв, что говорит искренне. – Фитотерапия – один из древнейших методов воздействия на нервную систему. Многие современные психотропные препараты имеют растительное происхождение.

– Включая "Мнемос"? – спросила она, а потом тут же добавила: – Прости, я не должна была…

– Частично, – ответил он, не выказывая раздражения. – В первичной формуле использовался экстракт чистотела. Он содержит алкалоиды, влияющие на нейропластичность.

Они дошли до развилки, где их пути расходились. Роза остановилась, переминаясь с ноги на ногу. Очевидно, формулировала в голове следующий вопрос.

– Можно мне… посмотреть на твою лаванду? – неожиданно предложил Александр. – Проверить, как она прижилась?

Роза моргнула от удивления, потом улыбнулась – на этот раз искренне, без тени напряжения.

– Конечно. Я как раз собиралась туда зайти.

Они повернули в сторону ботанического сада. Вечерний ветер усилился, и Роза обхватила себя руками в попытке сохранить тепло.

– Ты замёрзла, – констатировал Александр.

– Немного, – призналась она. – После аварии терморегуляция нарушилась. Врачи говорят, что это может быть психосоматика, но от этого не легче.

Он снял свою куртку и протянул ей. Жест был чисто функциональным, но выражение лица Розы изменилось, словно он сделал что-то необычайно значимое.

– Спасибо, – тихо сказала она, накидывая куртку на плечи.

Стеклянный купол оранжереи сиял в сумерках, словно гигантский фонарь. Внутри царил тот же влажный, пропитанный жизнью воздух, но вечером здесь было тише – почти никого, кроме них и иногда проходящего мимо дежурного садовника.

Они прошли к столу, где три дня назад посадили лаванду. Из почвы уже пробивались тонкие зелёные ростки – хрупкие, но настойчиво тянущиеся вверх.

– Они растут, – тихо сказала Роза, осторожно касаясь края горшка. – Видишь?

Александр наклонился, разглядывая миниатюрные стебельки. Что-то шевельнулось внутри – не совсем эмоция, скорее… интерес? Любопытство? Он не мог точно определить ощущение, но оно было приятным, тёплым.

– Да, – сказал он. – Они растут.

Роза улыбнулась, глядя на ростки, и на её лице отразилось то же чувство, которое он пытался идентифицировать в себе.

– Знаешь, – тихо сказала она, не поднимая глаз, – после аварии я думала, что больше никогда ничего не почувствую, кроме страха. Что навсегда застряну в том моменте – скрежет металла, звон стекла, запах бензина… Но потом я начала сажать. Сначала просто чтобы занять руки. Потом заметила, что когда наблюдаю, как они растут, что-то… оттаивает внутри. Маленькими кусочками, но всё-таки.

Александр смотрел на неё, анализируя собственную реакцию. Странное родство, которого он не чувствовал ни с кем из сокурсников. Словно она говорила на языке, который он понимал без перевода.

– Я хотел бы изучить этот механизм, – сказал он, сам удивляясь своим словам. – Почему наблюдение за растущим организмом влияет на нейрохимические процессы. В этом может быть что-то важное.

Она посмотрела на него с любопытством.

– Ты мог бы прочитать мою работу по фитотерапии, если хочешь, – предложила она. – Там есть раздел о нейрофизиологических эффектах взаимодействия с растениями.

– С удовольствием.

Они стояли рядом, наблюдая за крошечными ростками, каждый погружённый в свои мысли. За стеклянными стенами оранжереи начинался дождь – сначала робкие капли, а потом всё более настойчивый ливень. Но внутри было тепло и сухо – защищённое пространство, в котором хрупкие формы жизни могли расти, не подвергаясь капризам внешнего мира.

В тишине, нарушаемой только шумом дождя и тихим гудением ламп, Александр впервые за две недели почувствовал, что тугой узел в груди, сопровождавший его с момента получения известия о смерти родителей, немного ослаб. Только теперь он осознал, что всё это время не просто не чувствовал горя – он вообще почти ничего не чувствовал, словно в попытке защититься от одной эмоции, заблокировал все остальные.

– Спасибо, – неожиданно для себя сказал он.

– За что? – удивилась Роза.

– За то, что напомнила мне, что значит быть заинтересованным. Это хорошее чувство.

Она кивнула, полностью понимая, о чём он говорит.

– Они растут, – еще раз сказала она, глядя на лаванду. И в этой простой фразе было что-то большее – обещание, возможность, крошечный, но настойчивый голос жизни, пробивающийся сквозь слои онемения и страха.

Вдруг в памяти всплыла странная деталь – незавершённая формула, над которой работали родители перед смертью. Что-то связанное с долгосрочными когнитивными эффектами их препарата. В их заметках было упоминание о побочном действии – усиленная реакция на определённые стимулы окружающей среды, словно органы чувств настраивались на более тонкую работу…

Александр моргнул, отгоняя непрошеное воспоминание. Сейчас не время думать о работе родителей. Не сейчас, когда он впервые за долгое время почувствовал что-то похожее на покой.

За стенами оранжереи дождь усилился, барабаня по стеклянному куполу. Но здесь, внутри, они были защищены – двое людей, объединённых общей травмой и крошечными ростками, пробивающимися к свету.

Корни из пепла

Четыре встречи в оранжерее превратились в негласную традицию. Каждый вечер они приходили, делая вид, что это случайное совпадение, хотя оба знали – ничего случайного в этом нет. Роза заботилась о растущей лаванде, Александр приносил книги по нейробиологии, которые читал, делая пометки карандашом на полях. Иногда они разговаривали – о научных теориях, растениях, редко о себе. Чаще просто молчали, разделяя тишину, которая с каждым днем становилась все более комфортной.

На шестой вечер Александр закрыл книгу раньше обычного. Наблюдал, как Роза осторожно измеряет высоту лавандовых ростков линейкой, занося результаты в маленький блокнот. Её движения были методичны и бережны – тонкие пальцы едва касались хрупких стеблей, но в этих прикосновениях читалась уверенность человека, привыкшего работать с живым материалом.

– Они выросли на восемь миллиметров с прошлого замера, – сообщила она, не поднимая глаз.

Александр наблюдал за её движениями – методичными, точными, почти ритуальными. В том, как она обращалась с растениями, было что-то завораживающее. С каждым днём он всё яснее видел, как эти вечерние встречи меняли их обоих. Роза становилась спокойнее, меньше вздрагивала от случайных звуков. А он… он начинал чувствовать что-то кроме пустоты.

В её блокноте он заметил маленький рисунок – схематичную карту с расположением разных растений. На полях были пометки: «Лаванда – осн. экспозиция», «Шалфей – в тени?», «Розарий – южная сторона». Роза планировала целый сад, не ограничиваясь одним горшком в оранжерее.

Мысль о саде внезапно пробудила образ заброшенного участка вокруг родительского дома. Он не был там почти месяц, с последнего визита за книгами. Забытый дом, забытый сад… что если…

– Хочешь увидеть мой дом? – вопрос прозвучал неожиданно даже для него самого.

Роза подняла голову, её рыжие волосы, растрепанные от влажного воздуха оранжереи, обрамляли лицо медным ореолом.

– Твой дом? Где ты живешь сейчас?

– Нет. Родительский дом. Тот, где я вырос.

Он сам не понимал, почему предложил это. Никого не приглашал туда с момента смерти родителей. Даже сам заходил всего дважды – чтобы забрать некоторые книги и личные вещи.

– Это… далеко? – спросила она, и он заметил мимолетную тень тревоги.

– Сорок минут на метро, потом еще пятнадцать пешком.

Она вздохнула с облегчением.

– Хорошо. Я имею в виду… да, я бы хотела увидеть.

Поездка в метро прошла в комфортном молчании. Роза сидела, прижавшись к стене вагона, изредка встряхивая голову, когда поезд резко тормозил или ускорялся. Александр отметил, как она переводит дыхание каждый раз, когда двери закрываются – короткая последовательность: вдох, задержка, медленный выдох. Маленький ритуал контроля.

Когда они вышли на поверхность, осенний воздух окутал их прохладой. Небо затягивали тяжелые серые облака, обещая дождь. Роза подняла воротник пальто.

– Я всегда любила предгрозовую атмосферу, – призналась она, пока они шли по пригородной улице. – Запах озона, тяжесть воздуха. Это словно… обещание.