Мягкая Сказка

– Так чего мы сидим? – не понял Банан. Что тот перед ними, элементарно, хвастается.

– В смысле, чего сидим? – не понял Эртибиз. Который только начал распускать перед ними свой павлиний хвост.

– Всё и так понятно. Поехали!

– Ну, – смутился он. – Ты хотя бы трусы возьми.

– Какие трусы? – не понял Банан. – Я и так в трусах!

Ведь они не могли понять того, что Банан, как и любой литературный герой, всегда стоял изначально выше всех этих бытовых мелочей.

Тем более что из-за того что Банан не ел мясо, его тело не воняло, как у остальных зомби, а потому и не требовало того чтобы его чуть ли не каждый день мыли в бесполезной попытке хоть как-то избавиться от запаха разложения. Который от других зомби постоянно исходил.

– Ну, а паспорт моряка, права на вождение? – продолжал не понимать Эртибиз.

– Да, документы взять надо. Я быстро!

– Ты хоть поешь там. Путь-то не близкий, – посоветовал Эртибиз, как более умный друг.

Стремительно зайдя на кухню, что-то заглотил на ходу, нашел пакет, прошел в комнату и задумчиво сунул в него чистые трусы. Понимая, что никогда до этого так не делал. И добавил туда носки. Постоял перед шкафом, раздумывая над тем, сунуть ли туда ещё и футболку, но лишь махнул рукой. «Ты ещё палатку и спальный мешок возьми, – усмехнулся он. – И провизии на две недели. Вдруг – война?» По заграничной привычке хранить документы и деньги в зоне видимости, положил их в нагрудный карман, вышел на улицу и сел в машину.

– Погнали!

– Первый раз вижу такого реактивного зомби! – признался Эртибиз Силену.

– Да, он всегда такой, – с улыбкой отмахнулся тот.

– Ну, чего тупить? – усмехнулся Банан. – Дело есть дело. А думать потом будем.

– Так надо же вначале всё серьезно обсудить. Дело-то не шуточное. Вдруг ты с чем-то не согласен. Потом в отказ пойдешь. А мы уже всё распланировали.

– Да я всегда на всё согласен, – усмехнулся Банан. – Спроси у Силена.

– Что, правда что ли? – не поверил Эртибиз.

– Да, – подтвердил Силен, заводя машину. – Ему вообще фиолетово, чем заниматься.

И они поехали в Трою. По дороге ещё и ещё раз перепрожевывая одно и то же. Чтобы до них самих наконец-то дошло то, чего они хотели от этой жизни.

Не понимая того, что жизнь настолько полна импровизации, что ни одному из их планов не суждено будет сбыться. Как говориться, хочешь насмешить Бога, понастрой на песке планов. Чтобы их тут же смыло волной времени. Ведь логика намерений никогда не совпадает с логикой обстоятельств. Как подтвердил это сам Бог: «Сё творю всё вечно новое». А раз ты там о чём-то вчера подумал, то это значит, что на следующий день это уже вторично. Поэтому надо срочно спешить с реализацией. И Силен жал на газ!

Когда разговор выдохся, как наутро – недопитое с вечера вино в стакане, каждый из них стал клевать носом и невольно задумался о своём.

На въезде в Трою они оставили Эртибиза в предместье, а сами направились на «Зеленый луг» прицениться и решить, что брать.

Силен укатил обратно в Пимплею, а Ганеша остался в Трои у своей тётушки Ганги.

Наутро он заказал в турфирме три места под машины на через неделю на ближайшее же судно. Попутно заехал к Силену в Пимплею, сжато обрисовал ему ситуацию, взял у него денег на три машины и во второй половине дня был уже в Изумрудном городе.

Глава 22

Из поездки он отправился прямиком в литературнэ.

И теперь, сидя в кресле, жадно поглощал данный ему Ганимедом в нагрузку текст:

«Лицо его являло смутную озабоченность разведчика. Он не верил ни восходящеру солнцу, ни своей привычке делать детей, которых он ставил на кон, ударяя их головёшками об заклад.

– Внимание – это как жажда! Его испытываешь, пока идёшь по пустыне. А когда находишь ведро воды, то нет чтобы, как истинный джентльмен, помыть ноги! Ты веселишься, как латиноамериканский ссыкун, воображая, что всю эту воду тебе дадут выпить. Ан-нет, тебе этим ведром так морду расколотят зыбучие духи, что вся твоя морда пойдёт насмарку. Так что сморкаться придётся наотмашь! – величественно поучал профессор Громов. – Воздушный шар – это не зря. И мы не зря на нём летим. Хоть и зависимы от ветреной погоды, дабы движение ловить.

– А куда мы летим, профессор? – выкрикивая на каждом шагу, спросил Лагутенко. Болтаясь на веревке, привязанной к его лодыжке.

В таком неловком положении он болтался уже второй месяц. Его полосатая пижама уже заметно поистрепалась на ветрах стратосферы. Ждал. Так сильно ждал, что опешил. Но взяв себя в руки, второй рукой взял плеть и хлестанул себя мужеством по заднице.

– Куда? А почем я знаю? – задумчиво произнес профессор. – Ты что, дурашка, не понял, что мы не вольны выбирать себе путь? Куда дунет, туда и полетим. Понятно, ротозевс?

Лагутенко приуныл, раскачиваясь на ветру, как спартаковский вымпел.

В эту странную экспедицию Лагутенко попал каким-то чудом.

Как-то утром, стоя на балконе своей квартиры в одном из районов Лондона, он заботливо поливал из гигантской лейки свои фуксии и традесканции. Он был так зачарован своим занятием, что и не заметил, как из-за угла небоскреба показался воздушный шар малинового цвета с двухъярусной кабиной управления.

Шар хищно приближался.

И в это мгновение на мостике появился сам профессор Громов с рюкзаком и при шпаге:

– Какая удача! – растянулся в улыбке Громов. – А вот и золотое руно! Я, пожалуй, сдеру с него шкуру. А его нежнейшее мясо…»

Но тут в дверь неожиданно позвонили три раза. Парвати открыла дверь, и Мегера с грохотом обрушила на него всю мишуру своего сияния.

– Мы только что были у Алекто! Вчера у неё были схватки, и её забрали в роддом.

– Уже? – удивился Ганеша, невольно прервав чтение. Несмотря на то, что ему уже была безынтересна судьба Алекто, он удивился. – Но ведь нет ещё и восьми месяцев! Неужели она так плохо подогнала время? – добавил он в сторону.

– Не знаю, – отстранённо ответила Мегера. На его немой вопрос. – Не знаю, что ты ей там такого наговорил, но она хочет отказаться от ребёнка! – И из глаз её хлынули слёзы.

Но что он мог сделать? Он, конечно же, понимал, что для Мегеры, которая после неудачной операции в тюремной клинике уже не могла иметь детей, ребёнок её лучшей подруги становился ей особенно дорог. Но к участи самой подруги со всеми её детьми и неудачами, он был уже абсолютно ровнодышен.

Но не мог смотреть на её слёзы!

Но они так к ней шли, что не мог и отвести глаз!

Ну, куда бы они ещё шли? Ведь красота – это их родина. Естественно, что они упирались руками и ногами. Но, под напором новых, срывались с кручи её ресниц.

– Алекто сказала нам, чтобы мы ни в коем случае тебе ничего не говорили. Но я, Ехидна и Эвриала решили всё-всё тебе рассказать!

И замолчала. Вероятно думая, что он должен спохватиться и, как истинный джентльмен, омыв в полном от её слёз ведре свои лотосные стопы, не чуя под собой земли броситься доигрывать роль отца. Сметая их на своём пути, как расставленные в коридоре кегли.

Но её пламенная речь не вызвала в нём ни какой реакции. Ожидаемой нудно и напрасно.

Он опустил глаза и вернулся к чтению:

«Громов сладострастно тянул время за ухо. Но неминуемая участь жертвы была предрешена. Оставалось утрясти пару технических вопросов. Вначале профессор колебался, как тетива лука, в выборе оружия, или, так сказать, в прикладной науке…»

– Ну, чего ты сидишь?! – не выдержала Мегера.

Всё это жутко походило на фарс! Но чего ещё требовать простодушному зрителю, загнанному в угол от нехватки информации, способной разрешить внутренние конфликты Алекто? Хэппи-энд! Хэппи-энд! Всё требовали хэппи-энда, и это порождало в них жажду активного действия.

Кроме Ганеши, который не испытывал к этому действу ничего, кроме равнодушия.

– А что я должен делать? – наконец-то понял он, что от него не отстанут. И со вздохом отложил текст.

– Поехали с нами! – оживилась Мегера. – Может быть для тебя и лучше, чтобы Алекто отказалась от ребёнка, но подумай о самом ребёнке. Каково ему будет расти в приюте, зная о живых мамке и папке?

«Но при чем тут я?» – хотел уже спросить Ганеша. И непроизвольно вновь потянул руку к священному для себя тексту.

Но Мегера опять заплакала.

Ганеша устал трогать свою душу её слезами. И решив, что его душа и так уже вся залапана, тут же согласился.

Мегера давно уже заметила, что сострадание – его «слабое место». Агапе. Как и у любого ангела во плоти. И давила на эту «кнопку» собаки Павлова, не жалея слёз.

По приезду к роддому он вызвал Алекто в окно по чисто идиотской традиции. И, соответственно, чувствовал себя полным идиотом. И из-за плохо скрываемого комизма ситуации, и из-за того, что уже успел подзабыть роль отца и теперь не мог вспомнить слова, которые он сейчас, по сценарию, должен был ей говорить. Поэтому Ганеша чувствовал себя очень неловко. Хотя особой ловкости тут и не требовалось.

А если бы он не чувствовал, получалось бы ещё ловчее!

Он был нелеп – ни к Алекто, ни к ситуации. И единственное, чего он хотел, так это провалиться прямо сейчас сквозь землю. И вынырнуть у себя дома в кресле. Навсегда забыв этот глупый сериал. И вернуться к более актуальному для себя чтиву.

Стоял и ждал, «так сильно ждал, что опешил», вспоминая уже более актуальный для себя текст. И точно также «сладострастно тянул время за ухо…»

Алекто задыхалась каким-то вопросом, но вместо этого спросила:

– Зачем ты приехал?

И он честно ответил:

– Не знаю.

Она не нашла его ответ странным, а покорно отнесла его в «Отдел Странностей», который сформировался у неё уже давно, узорная кирпичная кладка которого легла в основу их знакомства.

Она часто любила вспоминать, как пришла домой от Пандоры, и мать спросила, что у ней с ногтями? Ганеша раскрасил их в приступе нежности разными лаками в разные цвета. «Ты помнишь?» «При желании можно вспомнить всё, что угодно!» – отвечал он тогда. – «А я замучилась тогда оттирать ногти!»

Молчать можно было о чём угодно. И сколько угодно.

Он сказал ей:

– До завтра!

И уступил сцену Мегере, Ехидне и Эвриале. И отошел, чтобы не мешать их душеизлияниям.

В конце «свиданки» все дружно сделали ей ручкой.

– Пока-а-а!…

И когда они уже возвращали его домой, Мегера спросила:

– Почему ты ничего не сказал ей про ребёнка?

На что он на полном серьёзе ей ответил:

– Потому что считаю её абсолютно непригодной к материнству. Если честно, она всегда больше напоминала мне грубого мужлана, чем женщину. А когда я впервые попросил её сыграть мне на флейте, Алекто честно ответила, что ей «впадлу». Представляешь? Она так и не смогла проникнуться исконным значением слова «поклонение». Понимая для себя его происхождение от слова «поклон», а не от слова «покладистость». Всегда ища в нём за предоставляемые мне услуги то какую-то подкладку, то поклажу. Не понимая, что за клад я в ней самой искал. И ещё непонятно, что хуже, жизнь в детдоме или с такой вот нескладной в истинный уклад матерью. Эту чудесную шкатулку, подаренную нам самим Богом руками своего вездесущего Мефистофеля. Которую она так и не научилась для себя открывать. Ведь именно из-за отсутствия даже опалов сострадания и лазуритов сочувствия в сокровищнице своего сердца Алекто и пытается избавится от ребёнка. Не говоря уже о сапфирах духа, рубинах истинной любви, изумрудах миропонимания и аквамаринах милосердия. Ведь ребенок ещё не в силах побудить сиять драгоценным светом души столь чёрствое сердце матери своей нежностью и любовью. Силою своего духа и красотой души заставив её точно так же, как и я, о себе заботится. Не говоря уже о любви. Для пробуждения которой в этом гомункулусе мне приходилось затрачивать просто титанические усилия! Но она оживала лишь совсем ненадолго. Дрянной материал! – вздохнул он. Подражая Страннику. – Ведь по отношению к ребёнку её любовь должна пробудится в ней навсегда. А этого нельзя сделать извне. Даже если она и заберёт его к себе, то это будет точно такая же картина, как и у меня с моей матерью, которая постоянно посылала меня к такой-то бабушке. В которой краски если и были, то только тогда, когда она мне их наконец-то купила. И обучила рисовать. Для того чтобы я окунулся в этот более цветной и волшебный мир. Или – читая книги. Начиная с книжки с ярко-желтыми картинками о приключениях пешки, которая должна была дойти до края доски и стать ферзём! Которую мне в пять лет впервые прочитали вслух. И я заставлял их читать мне её снова и снова. Пока окончательно не убедился в том, что эта книжка написана именно про меня! Ферзём, которым я так никогда и не смогу стать из обычной для вас пешки, если навсегда останусь с этой деревянной лошадью. И её троянским подарком!

Мегера по дороге то пыталась убедить его разумными доводами, на которые Аполлону было, честно говоря, уже давно наплевать. То – взывая к его состраданию, которое Ганеша, честно говоря, уже не мог с ней разделить.

Банан мог разделить с ней только ложе. И отнюдь не в театре. Которому он давно уже предпочитал домашний, где можно было заграбастать себе все лавры, бисы и кис-кисы. Но не хотел на неё давить, так как падение девушки должно быть свободным. Ибо её любовь зависит и от степени её восхищения вами и от степени её увлечённости общественными институтами, если вы вписываетесь в роль социально значимого фетиша. Например, её будущего мужа. Или, на худой конец, любовника. Так различают межиндивидуальные взаимоотношения, основанные на восхищении культурной базой субъекта поведения на волне общения и его умением её преподнести. И социальные взаимодействия, основанные на поклонении благам цивилизации. Проявляющиеся в изменении своего поведения в пользу общезначимой модели поведения. Через присвоение себе ценностей твоего социального типажа для выполнения своей социальной функции.

Глава 23

Поэтому Ганеша даже не обратил особенного внимания на круги, которые произвело её падение. Ведь согласно созданной им Заповеди Любви: «Не пытайся добиться взаимности. У каждого свои причины и способы любить. Просто, люби».

И он, отнюдь, не держал Мегеру за платиновое исключение из этого золотого правила, когда через пару дней Алекто родила, и они решили устроить по этому поводу небольшой праздник.

Где Эвриала, приодевшись, накрасившись, расхорохорившись веселым нравом и изрядно захмелев, как соседка Алекто, снова начала по-соседски к нему приставать. Желая включить Ганешу в свой гарем и перепрыгнув со своей «пальмы первенства» к нему на шею.

Ганеша же, более чем за год общения с Эвриалой уже привыкший к подобного рода домогательствам, вёл себя, что называется, индифферентно. Тем более что у Эвриалы был нормальный муж, морской, который не вылезал с морей из-за её долгов, как раб на галере её красоты, и почти что взрослый ребенок. И Ганеша в общении с ней не понимал, какого рожна ей ещё и от него надо?

Ладно бы Ехидна. Ведь она все эти дни переживала со своим по-настоящему крутым парнем Тифоном тяжелые времена. И постоянно с ним ссорилась, то и дело прямо по коридору вставая в позу за позой. Демонстрируя в этих высоких трагедиях всем желающим свою божественную фигуру. Надеясь лишь на то, что её вначале пожалеют, а затем и не менее страстно пожелают. Помочь, бедняжке, разумеется! Реализовать давно возникшее желание к соседу. И к настоящему моменту уже искала замену Тифону. Чтобы было кому оплачивать её регулярные тренировки становления богиней. Начав уже не просто строить Ганеше глазки, но и – настоящие соборы страсти на песке его иллюзий. Видя, как неудачно тот с Алекто кончил. Отношения, разумеется, но не говоря об этом вслух! Не вдаваясь в подробности того, в чьи ворота Алекто от этого залетела. Давно уже понимая, в отличии от Ганешеньки, что в женских играх с мужчинами есть только одно правило: Никаких правил!

Или Мегера. Которая уже давно плыла в неведомые дали на ладье лада от одного его прожигавшего её душу взгляда. Скрипя зубами и вёслами!

И ни то между ними возник призрак спортивного азарта, ни то ещё кто, чья магия гораздо сильнее, но когда они вышли покурить, Ганеша, как заправский бросальщик, остался совершенно один. И как только его в три голоса громко окликнули:

– Три-четыре… Га-не-ша!!!

Спокойно бросился в поисках этих чудесных сирен на совершенно тёмную кухню с тремя бродячими огоньками. И попал по полной программе в организованный для него конкурс главным и единственным арбитром.

– Ты должен сам из нас выбрать! – усмехнулась Эвриала со своего престола. – Самую достойную, по твоему мнению, канди-датку. Реально оценив наши неоспоримые достоинства! – гордо выгнула она грудь. – Прямо здесь и сейчас!

– А то мы, вдруг, прямо сегодня поняли, что мы все тебя хотим! – смущённо добавила Ехидна и едко хмыкнула, осознавая комизм ситуации.

Ведь у каждой из них были свои причины его любить. Он это понимал. Причём, давно.

– А троих ты просто не потянешь! – усмехнулась над ним Мегера.

– Но как мне выбрать? – растерялся он. Невольно вспомнив соревнование, устроенное Пенфеем из Кассандры и Поликсены. Но уже – из трёх кандидаток. Как говорится, ставки выросли!

– Руками! – усмехнулась Эвриала, выпятив грудь.

Закончив смеяться, Ганеша серьёзно и вдумчиво обследовал «яблоки раздора» у Эвриалы. Затем – у Ехидны, на мгновение остановившись на особо интригующих хвостиках. И обнаружив их у Мегеры в полном соку, торжественно вручил Прекраснейшей «переходящее знамя» самого пламенного из своих поцелуев.

Не стоит забывать, что конкурс ему понравился!

Тем более что Мегера добавила:

– Ганеша, я так хочу тебя!

– Что-что? – не поверил он своим ушам, которые уже всерьёз подумывал сменить на уши Христа. Считая, что его собственные ему постоянно лгут.

– Я хочу тебя! – повторила Мегера, видя, что он завис от счастья!

И Ганеша наивно решил, что его уши не такие уж и плохие.

Снова приняв Былину за подлинную Сказку.

– Помнишь тот вечер, когда мы впервые познакомились и катались с Алекто по ночному городу? – очнулась Мегера после серии обжигающих её лицо и душу победных вымпелов. – Да и потом. До этой весны мне вообще почему-то казалось, что я тебе совсем не нравлюсь.

– Естественно! – улыбнулся он, неохотно отрываясь от церемонии вручения наград. – Ведь тогда ты была явно не в себе.

– И где же я была?

– В своей естественной среде, – ещё более неохотно ответил Ганеша, буквально заставляя себя думать. – И я никак не мог различить тебя от других её творений. Подозревая в тебе такую же тварь! Но слава богу, что, как говорил Гераклит: «Нельзя дважды войти в одну и ту же…» девушку.

– Это кто, твой знакомый?

– Да. Я познакомился с ним через Платона.

– Тогда передай ему, что он пошляк!

– Хорошо. Как только подымусь до их уровня.

– До уровня этих ловеласов? И хватит уже оценивать мои наливные яблоки! – добавила она строже.

– Я думал, что ты только для этого меня позвала! – ответил он, неохотно отнимая руки от яблок, доверчиво протянутых ему этой «Евой». – Чтобы я вручил тебе титул «Прекраснейшей!»

– Только – для этого? – коварно улыбнулась она. – Ну, если только этого тебе достаточно…

– Ты хочешь сказать, Прекраснейшая, что способна на большее?

– И не только на это! – усмехнулась Мегера, откровенно намекая своей внезапно таинственной улыбкой на самые грязные его фантазии.

И Ганеша почувствовал, как сущее в нём ожило и задвигалось чуть ниже пупка подобно течению горной реки, попавшей в вихрь. Снова разбудив в нём Банана.

Но Мегера не захотела, чтобы Банан вручил ей официальный титул «Прекраснейшей» здесь, где всё дышало Алекто.

Она захотела, чтобы он доставил титул ей на дом, как какую-нибудь пиццу. Чтоб никто не дышал ей в затылок, угрызая совестью.

Господи, Банан так безумно хотел вручить ей титул, что когда они наконец-то пришли к ней домой, у него, от перевозбуждения, даже не встал… вопрос на повестке дня. И он, задумчиво рассмотрев данный знак вопроса, решил отшутиться:

– Да, видно, не дано мне идти по стопам моего отца Шивы, который опредметил всех подружек моей мамочки.

– Всё! Я не хочу тебя! – отвернулась Мегера, которую унизила проведённая по ней аналогия.

– Но – почему? Я же пошутил! – улыбнулся Ганеша, лёг с ней рядом и вставил глаза в арабеску из трещин на потолке. – Нет, народ не готов к юмору!

Он так и не понял, что должен был быть полной антитезой своего отца. Но разве его учитель литературы была виновата в том, что он в свое время так и не внял глубинного смысла произведения «Отцы и дети»? Хотя и прочитал его от нечего делать, пока валялся в больнице с желтухой. После того как из-за тайфуна Джуди, именем которого Аякс назвал в память об этом событии свою огромную собаку, река так сильно разлилась, что выше по течению от того места, где они вчетвером разбили палатку, размыла часть кладбища. Переболев желтухой один за другим. И после этого навсегда завязав с походами.

И Ганеше вдруг вспомнилось, как весной, когда он был у бабушки, отец взял его с собой на речку нарезать вербы. Он держал пучок, а Шива срезал ветви и давал ему. Пучок всё рос и рос.

– Папа, – решил заметить Ганеша, – маме уже хватит.

– Но твоя мама ведь не одна! – в свою очередь решил заметить папа.

– Как это? – не понял Ганеша. – Мама всегда одна!

– Потом поймёшь, – обнадёжил его Шива. И блаженно улыбнулся.

Когда они уже были дома, Ганеша заметил в вазе веточек десять и прикинул, сколько таких букетиков можно было сделать из того пучка, что они с отцом в деревне нарезали. Но так как его тогда не научили ещё ни делить, ни умножать, он безнадёжно запутался в пальцах и понял только: «У Отца моего обителей много».

Он вспомнил, как одним ясным утром он пришёл с мамой домой к тёте Церере, и они застали там папу. Шива лежал на кровати в трусах и старался не принимать участия в организованной Парвати борьбе за место под солнцем. Минут через десять, когда утих шум борьбы, и Солнце оделось и умылось, они ушли и очень долго не приезжали к тёте Церере в гости. Хотя ему и нравилось дружить с её дочерью Прозерпиной, такой же живой и симпатичной.

К которой, через несколько дней после расставания с Сирингой, его пытались даже сватать. Тут же получив согласие её родителей. Видя, какой он теперь потерянный и отстранённый. Пытаясь подсластить его жизнь этим знакомым ему с детства лакомством. Наконец-то попробовав её на вкус! Реально ощутив на губах то, сколь много Прозерпина вобрала в себя за всё это время пряности и ароматов. И стала ещё слаще! Соблазняя положить этот леденец на язык и дать ему слегка растаять. Ну или – на любой другой орган. Ощутив не меньшее таянье снегов. Уже готовых сойти к его ногам лавиной. Только и ожидая его крика. Души!

Но памятуя о «подвигах» её матери, ему пришлось отказаться тогда от её кандидатуры на покорение пика Страсти7. Как говорится, родовая карма сыграла с ней злую шутку. Где «две замерзших розы» – её мать Церера и его отец Шива. Навсегда вмерзшие в то утро в его память.

Ещё Ганеше вспомнилось, как однажды очень поздно вечером они пришли к богине Гармонии, хрупкой, удивительно красивой тёте с буквально горящими, прожигающими тебя насквозь серовато-голубыми глазами и ещё более хрупкой дочерью Семелой с невинно хрустальными глазками, которая была на пару лет младше Ганеши. И Парвати закатила там жуткую сцену словесного «избиения младенцев», которая оставила неприятное впечатление на его психике.

Вспомнил, как с мамой он приезжал в автопарк, но папы не было на работе.

Он часто ездил с мамой в автопарк. И иногда Шива, улыбаясь (он почему-то всегда был в хорошем настроении), катал его на «подъемнике» – мощной жуткой машине, которая могла всё и вся подымать двумя широкими стальными клыками, делая водителя всемогущим вепрем.

Хотя сам папа работал на старом дряхлом автобусе и часто оставался после работы его ремонтировать.

И эта мысль заставила его улыбнуться. И многое теперь поняв, как папа и обещал, раствориться в его улыбке.

Банан разбудил Мегеру и осуществил доставку так, что и сам себе удивился. А особенно тем, что удивил Мегеру!

Ох уж это ощущение неполноценности, оно создано чтобы творить чудеса! Заставляя нас исполнять свои представления об идеальных взаимодействиях не щадя живота своего.

Проснувшись часа в два по полудни, они завалялись в представлениях до пяти. И Банан, у которого похмельный синдром всегда вызывал прилив романтического восприятия, ещё раз убедился в том, что нельзя судить о женщине по её внешности. Пока не затащишь её в постель!

Мегера превзошла все его ожидания. Которых он, собственно, до вчерашнего дня от судьбы толком-то и не ожидал. А потому и благодарил за подарок Мегеры иронию судьбы.