История свидетеля. Книга 1. Бог не желает

Кулаки замерли. Голос ее изменился, внезапно став бесстрастным.

– Уходи. Сегодня. Прямо сейчас. Если не уйдешь – я убью себя.

– Я заплачу! Вот увидишь!

Мама вдруг закричала, и лестница, на которой она стояла, резко скрипнула. Рэнт еще сильнее сжался в комок:

– Я заплачу, обещаю.

– Всем всегда мало, Рэнт. Если останешься, то же самое случится и с тобой. А я не хочу. Не хочу. Что ж, лежи дальше. Знай, что я люблю тебя всем сердцем. И именно потому я сейчас перережу себе горло.

Возможно, Рэнт тогда зарыдал, хотя звучало это совсем по-другому, так что наверняка он бы сказать не смог, но внезапно тело его пришло в движение: он метнулся мимо матери, увлекая за собой одеяло, и соскользнул с края чердака. Ростом он превосходил высоту лестницы, по которой она только что взобралась.

– Не надо! – крикнул Рэнт, бросаясь к двери и не осмеливаясь обернуться. – Не надо!

Потом он побежал по главной улице, прямо к полоске каменистого пляжа – и там увидел каких-то выходящих из воды зверей, похожих на крошечных лошадей, но с рогами. Их было множество. Они метнулись прочь, когда Рэнт нырнул в самую гущу животных, вдыхая запах мокрых шкур, видя пар от их дыхания в холодном утреннем воздухе, ощущая исходящее от их спин тепло.

Оступившись, Рэнт поскользнулся в грязи, упав им под копыта.

Мир потонул в море слез. Мать перерезала себе горло. Потому что любила его. Потому что он не смог заплатить.

Стук копыт затих, и Рэнт поднял взгляд. Звери уходили. Перекатившись на бок в каменистом иле в сторону от берега, он взглянул на неспокойное озеро.

Когда найдут ее тело, мужчины возьмут луки и копья и отправятся его искать.

Он продолжал смотреть вперед, на далекую черную линию леса на другом берегу. Там жили гигантские звери. И теблоры.

Поднявшись на ноги, Рэнт обнаружил, что все еще сжимает в руках одеяло, из которого давно вырос. Скомкав его в левой руке, он шагнул с берега в ледяную воду.

И поплыл.

На близлежащих фермах все еще лаяли собаки, когда последняя сотня карибу покинула вытоптанные поля, продолжая свой путь на юг к остаткам леса, что еще сохранились возле поселка. Глядя на этих оленей, охотник подумал о том, какая судьба их ждет. Он опасался, что вскоре, как только разойдутся слухи, начнется резня.

В его силки попали пять зайцев, в том числе самка с нерожденными детенышами, о чем он искренне сожалел. Зима нынче выдалась суровой, и мяса на зверьках было немного. Территория Диких земель постоянно уменьшалась. Одно селение за другим пускали корни, все больше появлялось вокруг людей с топорами и горящих кустов, и становилось ясно, что в охотниках вскоре отпадет нужда.

Будь он на пару десятков лет моложе, он бы возмутился, готовясь в гневе бежать прочь от наступающей цивилизации. Мир казался весьма обширным, но его порой преследовала мысль, что рано или поздно настанет день, когда исчезнут последние дикие места и старые охотники вроде него будут сидеть в тавернах, накачиваясь элем и рыдая от ностальгии, или бессмысленно блуждать по вонючим переулкам, став очередными жертвами прогресса.

Но все эти мысли возникали лишь мельком. Единственным, что действительно имело значение, была его собственная повседневная жизнь. Остальное охотника не интересовало. Он был не из тех, кто способен довести себя до белого каления, пытаясь дотянуться слишком далеко вперед, подобно костлявой руке из могилы, или назад, в жалкой попытке вернуть все, как было раньше.

И все же, когда звери уходят, на их место должно прийти нечто ужасное.

Дорога, что вела в поселок, была грязной, с вывороченными камнями и со множеством выбоин. Возможно, вскоре появятся рабочие, чтобы привести ее в порядок. Наверняка они станут ругаться и проклинать все на свете, а если день будет жарким и в воздухе повиснет тяжелый запах навоза и травы, мало кто даже заметит, что наступила весна.

Посмотрев налево, он окинул взглядом озеро, замечая в воде у берега туманные облачка ила. То тут, то там на поверхности плавали мертвые туши. Вода была холодной.

Внезапно охотник остановился, прищурившись. Что-то все еще билось в воде. Вглядевшись, он убедился, что видит голую руку, которая поднималась и опускалась. Он поискал взглядом перевернутую лодку, но человек, похоже, был там один.

И он был обречен.

Охотник, однако, не сомневался, что, если он не попытается помочь, призрак утопающего будет потом преследовать его всю оставшуюся жизнь. Равнодушие всегда имело свою цену, и он устал ее платить. Ускоряя шаг, охотник направился через мост над Вонючим ручьем в сторону берега, где лежали вытащенные на сушу рыбацкие ялики. В это время года рыба и угри еще дремали на глубине, и до выхода угрей на отмели и в протоки оставался месяц. В общем, сейчас не сезон для рыбалки. Большинство лодок не двигались с места с прошлой осени.

На берегу в эту раннюю пору никого не было. Охотник, однако, увидел старый ялик Капора, который лежал на песке рядом с новым. Разбитый и протекающий, ялик этот простоял без дела все прошлое лето, но охотник выбрал именно его, решив, что Капор вряд ли станет особо злиться из-за того, что он воспользовался лодкой, которую все равно оставили гнить.

Добравшись до ялика, он бросил связку зайцев на землю и перевернул лодку. Швырнув в нее добычу, он начал толкать ее к воде. Незадачливый пловец все еще был там, хотя руки его двигались уже медленнее.

Несколько мгновений спустя, столкнув ялик на воду, охотник забрался внутрь. Мачту он поднимать не стал, поскольку ветра все равно не было, и, достав весла, вставил их в уключины в потрепанных гнутых бортах.

Гребля была для него непривычным занятием, и вскоре он вспотел. Взглянув в сторону берега, охотник увидел темные силуэты первых местных жителей, пересекавших Центральную улицу. Потом появился одинокий рыбак, неся ведро к своему ялику. Не Капор – скорее всего, кривоногий Вихун, судя по походке. Увидев на озере охотника, рыбак остановился, но тут же двинулся дальше. Вихуну не хватало воображения, и он редко о чем-то задумывался надолго.

Охотник повернулся, ища взглядом утопающего, но тщетно – руки больше не мелькали над водой. Положив весла, он осторожно встал, широко расставив ноги, и увидел его. Пловец все еще был там… или нет. Он плавал в воде, но не двигался.

«Вероятно, это всего лишь звериная туша. Все впустую».

И туша эта была слишком далеко, чтобы кто-то мог туда доплыть. Но все же… она казалась достаточно большой, да и цвет у нее…

– Вот ведь дерьмо.

Охотник снова сел, взял весла и продолжил грести.

Зрение у него было уже не столь острым, как когда-то. Но он не сомневался, что это человек, вцепившийся в раздутую тушу карибу. Чувствуя, как болят плечи, охотник яростно навалился на старые весла.

Рэнту снилось, будто он стал совсем маленьким. Сперва исчезли ноги, потом руки, а теперь и большая часть тела. Остались только плечи, шея и голова, лежащие на вонючей промокшей шерсти удивительного животного, которое плавало будто свежесрубленное бревно. Но Рэнт чувствовал, как шерсть скользит по щеке, и понимал, что на этом странном островке он пробудет недолго. Скоро исчезнут даже плечи.

Стало ясно, что, если все предыдущие годы он рос, то теперь процесс пошел в обратную сторону, и он все сильнее уменьшался. Будучи столь высоким, Рэнт мог видеть слишком многое в этом мире, пугавшем его и сбивавшем с толку, полном причинявших жестокую боль слов и камней. И теперь он снова терял в росте, возвращаясь к прежнему состоянию, а солнце грело ему щеку, и вода, в которой он плыл, уже не была холодной, и ему казалось вполне разумным, что он снова становится маленьким и никто никогда его больше не увидит.

Но потом его что-то толкнуло. Рэнту не хватало сил, чтобы открыть глаза, но он слышал плеск, кряхтение, скрип дерева. На щеку шлепнулся моток веревки, а затем ему плавным движением повернули голову. Что-то вроде узла коснулось плеча, давя все сильнее. Рэнт почувствовал, как его тянут за плечи, под которыми безвольно болтались какие-то длинные придатки. Щека больше не касалась шерсти, и он застонал, оплакивая потерю.

– Все-таки живой, – услышал Рэнт слабый далекий голос. – Боюсь, парень, когда ты начнешь оттаивать, будет больно. Очень больно. Так что извини.

Рэнт снова ощутил движение, длившееся целую вечность, пока его затылок не оцарапало приставшим к древесине песком. В ноздри ему ударил запах рыбьей чешуи, а солнце перескочило на другую сторону неба, высушив щеку, которую до этого грела шерсть, и все вокруг начало ритмично покачиваться в такт чьему-то хриплому ворчанию.

Перестав уменьшаться, Рэнт снова начал расти, чувствуя, как внутри его пылает подобный солнцу огонь.

– Говорят, будто у вас, полукровок, два сердца. Будь ты одним из тех бедолаг, у кого сердце только одно, ты бы так долго не прожил. Полукровки хиреют, будучи всего нескольких лет от роду, когда их тела становятся чересчур велики для одного сердца. И сегодня второе сердце тебе понадобилось, парень. Чтоб мне провалиться, ты переплыл озеро больше чем наполовину. В такое трудно поверить!

Рэнт сосредоточился на голосе – не потому, что понимал, о чем ему говорят, но потому, что это отвлекало от боли, которую причиняло пылавшее внутри его пламя.

– Пусть солнце поможет тебе оттаять, и тогда станет легче. Можешь разжать левую руку? Зачем тебе это мокрое одеяло? Могу поспорить, сейчас оно похоже на ледяной комок.

Теперь Рэнт чувствовал плескавшуюся вокруг него воду – прохладную, но не ледяную. И ее становилось все больше.

– Боюсь, больше я не могу говорить. Не хватает дыхания. Мы тонем, парень. Нужно добраться до северного берега, или нам конец. Еще один нырок ты не переживешь, да и тут везде сплошная ледяная каша. Вижу целые глыбы льда.

Рэнт поднял одну руку, затем другую. Ему удалось отпустить одеяло, а затем он открыл глаза и сел.

Сидевший на веслах мужчина удивленно взглянул на него:

– Боги милостивые, так быстро оклемался? Да у тебя не два сердца, парень, а наверняка десяток с лишним.

Рэнт узнал одного из охотников, которые обычно выслеживали беглых рабов и сопровождали отряды работорговцев вглубь теблорских земель. Когда-то он был солдатом. Собственно, именно этот человек убил серого медведя, чей череп украшал зал «Трехлапого пса».

– Ты меня выследил, – невнятно проговорил Рэнт, привалившись к корме. – Говорят, ты самый лучший из охотников. Теперь ты доставишь меня назад, и меня убьют.

– Убьют? За что?

– Из-за меня мать перерезала себе горло. Потому что я не смог заплатить ей за работу.

– Тебя вроде бы зовут Рэнт?

Рэнт кивнул.

Охотник навалился на весла, но лодка почти не двигалась с места. Вода уже заполнила ее до половины, захлестывая деревянную банку.

– Похоже, до берега нам не добраться.

Рэнт показал на весла:

– Дай мне.

– Тебе? Зачем?

– Чтобы я не думал о разном.

– О чем разном?

– Об огне. О матери.

Поколебавшись, охотник отпустил весла и, перебравшись на нос, где к медной петле в планшире был привязан деревянный черпак, начал вычерпывать воду.

Забравшись на банку, Рэнт развернулся кругом, взял весла, опустил их в воду и навалился что было сил.

Лодка устремилась вперед. Охотник, ругаясь, упал на колени в ледяную воду, но тут же продолжил черпать, а когда Рэнт снова взмахнул веслами, на него словно бы снизошло вдохновение, и он начал вычерпывать воду без остановки.

Как ни странно, гребля облегчила боль в теле Рэнта. Дыхание его стало глубже, и сейчас огнем пылали лишь погруженные в воду босые ноги. А охотник, похоже, тем временем успешно состязался с течью, выходя победителем.

Только теперь Рэнт заметил опоясывавшую его ребра веревку, ощутив прикосновение двух узлов к лопаткам и большое бронзовое кольцо на груди. Рабские путы. Он уже видел их раньше.

– Эти веревки… – начал он.

– Я всегда держу при себе веревки, – пояснил охотник. – Медные кольца, кожаные ремни. И огниво, которое нам понадобится, когда мы высадимся на северном берегу. И еще у меня есть мясо, хотя теперь оно слегка просолилось от той соли, что накопилась в лодке у Капора.

– Эти путы…

Последовала короткая пауза, затем ответ:

– Угу. Но это уже в прошлом.

– Тебе дадут награду, – произнес Рэнт.

– Ты видел, как твоя мать перерезала себе горло?

– Я сбежал раньше, – ответил Рэнт. – Но она пообещала, что сделает это…

– От слов может похолодеть кровь, однако пролить ее они не могут. Готов поспорить, она так и не привела свою угрозу в исполнение – да, знаю, твоя мамаша сумасшедшая, но не настолько, чтобы полоснуть себя по глотке, зная о проклятии кровавого масла. Ею всего лишь овладело безумие в порыве страсти. Ей хотелось, чтобы ты убрался из Серебряного Озера. Собственно, неплохой повод. И все-таки до чего же чудовищный способ вынудить тебя бежать.

– Мое имя проклято? – спросил Рэнт, не готовый поверить тому, что говорил охотник о его матери. По крайней мере, пока.

– С чего ты взял?!

– Кровавое Масло – это наше родовое имя. Ты сказал, что оно проклято.

Вопрос, похоже, чем-то обидел охотника, поскольку Рэнт так и не дождался никаких объяснений. Деревянный черпак скрежетал о дно, вычерпывая лишь небольшое количество грязной воды. Щиколотки Рэнта, которые тоже уже не были в воде, покалывало, будто от укусов полчищ муравьев. Он продолжал грести, не осмеливаясь спрашивать что-либо еще.

– Помедленнее, Рэнт. Развернись. Видишь ту впадину, возле упавшего дерева? Правь туда.

Они почти достигли берега. Но Рэнту казалось, что всего лишь несколько мгновений назад они были невероятно далеко, в старой лодке, плывущей в никуда. Он с трудом мог поверить в истинность мира. Он вырос лишь для того, чтобы потом начать снова уменьшаться в росте, а затем вырасти опять. Но на этот раз он вырос по-другому, не так, как в первый раз. Мир теперь не был для него слишком мал, за исключением некоторых его отдельных частей.

Нос лодки заскрежетал по острым подводным камням и с хрустом вошел в нависшие над водой густые кусты. Охотник набросил на ветки веревочную петлю, выравнивая лодку.

– Ладно, вылезай, парень. Забери эту связку зайцев и мою сумку. Да, и одеяло тоже. Оно нам еще пригодится.

Когда Рэнт шагнул за борт лодки, там оказалось неглубоко, лишь ему по колено, но вода яростно обжигала. Парень поспешно выбрался на берег. Охотник последовал за ним, держа в одной руке веревку, а в другой лук и колчан. Он собрался было привязать лодку, но передумал.

– Какой смысл? Она все равно потонет. Видишь те новые щели? Это все из-за тебя, Рэнт: могу поспорить, ты весишь больше, чем самый крупный осетр в этом озере. – Охотник забрал веревку, вытащив ее конец из медной петли на носу. – А теперь пошли, парень. Найдем какое-нибудь ровное место и разведем костер. Уверен, мы оба нагуляли аппетит.

– Ты поднимешь над костром дым? – спросил Рэнт. – Чтобы нас увидели и пришли за нами?

Охотник бесстрастно взглянул на него:

– Ничего подобного, парень. Я отведу тебя к теблорам.

Его ответ вновь привел Рэнта в замешательство.

– Зачем?

Охотник пожал плечами:

– Полукровки пребывают взаперти между двумя мирами. Но возможно, мир теблоров отнесется к тебе лучше, чем наш. Стоит попытаться.

– Но зачем?

– Твое родовое имя, Рэнт, вовсе не Кровавое Масло, а Орлонг.

В этом новом мире имелось слишком много истин, в которые он просто не мог поверить.

– Тогда… что такое кровавое масло?

– Это слишком сложно. Может, потом объясню.

– Я забыл, как тебя звать, но это ведь ты убил серого медведя?

– Последнего серого медведя по эту сторону Божьего Шага, – поморщился охотник. – Людям этого не понять. Я убил его из жалости. Меня зовут Дамиск.

Рэнт слышал это имя от рабов.

– Теблоры тебя ненавидят, – заметил он.

– И на это у них есть причины. Я приведу тебя как можно ближе к любому теблорскому селению или лагерю, что нам попадется. Дальше – сам. А я помчусь со всех ног обратно на юг.

Рэнт кивнул. По крайней мере, это имело смысл. Он поднял связку промокших зайцев:

– Я есть хочу, Дамиск.

– Угу. На полное брюхо и день светлее.

– Ты спас мне жизнь.

Дамиск пожал плечами:

– Не стоит говорить о спасении жизни, Рэнт. Лучше сказать, что мне удалось ее продлить. Ладно, зайцы уже выпотрошены, но нужно их ободрать…

– Я умею, – промолвил Рэнт.

– Вот и хорошо. Тогда займись этим, а я разведу костер.

У Рэнта все еще оставался при себе нож, единственный подарок, который он когда-либо получал: от малазанского солдата из проходившего через Серебряное Озеро отряда, когда ему было лет пять или шесть. Он достал нож. Клинок был холоден как лед.

– Дамиск, ты видел тех рогатых лошадей в озере?

– Угу, видел.

– Что это было?

– Думаю, мы это выясним. А может, и нет. Так или иначе, пусть им сопутствует Госпожа Удача.

Он повел Рэнта вверх по склону, в лес, собирая на ходу ветки, сучья и мох с деревьев. Солнце, как оказалось, грело на северном берегу не хуже, чем на южном. Мир велик, напомнил себе Рэнт. Но одновременно и мал.

Глава 4

По прибытии в Натилог Тридцать первый легион едва ли насчитывал две трети личного состава, ибо путешествие через осаждаемый бурями (вообще-то, нехарактерными для этого времени года) океан оказалось настоящей катастрофой. Но, как будто измученным солдатам этого было мало, распространились слухи о том, что среди них есть больные пустынной чумой. Сие вынудило начальника порта поместить флотилию на карантин в заливе, под охраной нагруженных взрывчаткой кораблей. Задержка с высадкой стала лишь первой ошибкой в череде многих, последовавших за ней. Почему я придаю этому особое значение? Да вы только представьте, в каком настроении тогда пребывали солдаты.

Брас из Бесполезной Болванки. Истории о том о сем. Великая библиотека Нового Морна

В прошлом Дамиска имелось мало поводов для гордости, и мир по большей части ему не нравился – по крайней мере, когда речь шла о мире людей. Слишком много среди них было дураков. Им не хватало умения ясно мыслить, чтобы спасти собственную жизнь. Но что хуже всего, они не знали о собственной глупости. Каждой неудаче находилось оправдание, в любой потере непременно винили кого-то другого. У глупцов всегда имелся повод для злости, однако эти люди не могли понять, что злятся из-за того, что постоянно недовольны, а недовольны они были, поскольку испытывали разочарование, причиной которого была их собственная дурость.

Но глупцов можно было оправдать за то, что они делали и говорили. В конце концов, такова уж их природа, чего еще от них ожидать. А вот для умных оправданий не находилось. Хотя и таковые тоже проявляли порой удивительную тупость, даже если демонстрировали ум в остальном. По опыту Дамиска, многие часто бывали умны в отношении окружающих, но глупы, когда дело касалось непосредственно их самих.

Существовала ли вообще в мировой истории хоть одна цивилизация, где честность не была бы редкостью? Если точнее – честность, работавшая в обе стороны: применительно и к себе, и к другим.

Так или иначе, Дамиск пытался в первую очередь понять себя самого. Он был не особо умен, но и отнюдь не глуп. И когда он в очередной раз приходил к выводу, что не слишком любит людей, то всегда включал в их число и себя тоже.

– Речь идет не о добре и зле, парень, – сказал он Рэнту, сидевшему вместе с ним у небольшого костра, который уже превратился в почти не дававшие дыма угли. – Да, кстати, мне следовало еще раньше предупредить тебя: охотник немало времени проводит в одиночестве. Собственно, даже слишком много времени. Так что, когда охотник находит себе компанию, он тут же становится болтливым. Ты не против послушать мои разглагольствования?

Рослый полукровка покачал головой. Подбородок его был все еще измазан жиром от съеденного мяса. Парень был босиком, но подошвы его ног успели огрубеть. Он снял свою кожаную рубаху, чтобы стряхнуть с нее воду, но потом снова ее надел, чтобы она не пересохла и не стала хрупкой. Эта рубаха была одеждой раба, вероятно единственной, которая подходила по размерам Рэнту. Дамиск помог ему снять путы и убрал их назад в сумку, с глаз подальше. Охотник пока еще не решил, глуп Рэнт или умен, особенно если учесть свойственную теблорам медлительность – не физическую, но умственную.

– Добро и зло, Рэнт. О них постоянно говорят и пишут мудрецы. Об этом толкуют жрецы в храмах. Ученые и чиновники. Причем люди говорят о добре и зле так, будто кто-то уже все за них решил, может некий бог, или боги, или даже сама вселенная. Но таковых нет, а если и есть, то они молчат. И потому смертные – все эти мудрецы, жрецы, ученые – встают в полный рост и сурово заявляют, что именно им доверено решать подобные вопросы. И эти свои заявления они подтверждают привычным образом. Священные тексты, имперские законы, городская стража, солдаты – как всегда, за сладкими разговорами таится нависший в тени меч.

Дамиск замолчал. Трудно было понять, доходит ли смысл его слов до Рэнта и вообще слушает ли тот его. Глупцы могли изображать сосредоточенное внимание, но то была лишь маска тоньше бумаги, и за ней терялось в тумане нечто малозначительное.

– Суть в том, что твоя мать вовсе не злая, – продолжил Дамиск. – И ты тоже. Позволь рассказать тебе, что открыло мне пребывание на воле, в Диких землях, вдали от цивилизации, опутанной паутиной лжи. – Он раскрыл ладони, ловя последние отблески дневного света. – Нет добра и зла, нет правильного и неправильного. Настоящая мера, которой нас оценивают, намного проще, Рэнт. Представь себе жизнь, не важно, насколько короткую или долгую. Из чего она состоит? Из решений, поступков, обещаний, верований, тайн, страхов и многого другого – собственно, всего, что только можно себе вообразить. Именно из этого и складывается наша жизнь. Хочешь рассматривать ее с точки зрения добра и зла, правильного и неправильного? В Диких землях это не принято, поскольку вышеупомянутые понятия на самом деле относятся к людям, оценивающим других людей, и проблема заключается в том, что истину не найти, если взгляд твой пристрастен. А он пристрастен у всех, как бы мы ни отказывались это признавать. – Дамиск взглянул на свои ладони. – Душа, как бы это лучше выразиться, Рэнт… собирает пометки. Вроде тех, что можно найти в бухгалтерской книге торговца. Некоторые выжжены на поверхности. Некоторые оставлены поцелуем. Забудь о добре и зле, о правильном и неправильном. Рассуждай с точки зрения страдания и благословения. – Дамиск помедлил, глядя на скуластое лицо полукровки. – Это единственное, что имеет значение. Представь себе жизнь, как я уже говорил, и оглянись назад. На все решения, поступки, обещания. Что из этого несет страдания, а что благословение? – Он поднял руки и тут же их уронил. – Каждая смертная душа проживает тысячу жизней, даже больше, но это вовсе не значит, что у каждой из них есть тысяча бухгалтерских книг. Нет, книга лишь одна, та же самая. Душа приносит ее с собой каждый раз, когда оказывается в чьем-то теле, и это тело проживает свою жизнь, добавляя в книгу новые пометки. Страдания. Благословения. И от этого не убежать, этого не скрыть, тут нет места обману. То, что я называю Дикими землями, – лишь дикая природа, сама вселенная, которая ничего не упускает и которую вокруг пальца не обведешь. И душа расплачивается за каждый твой выбор, за каждое решение и обещание, в том числе и такое, которое ты не выполнил.

– А как именно душа расплачивается? – спросил Рэнт.

– Все вложенное тобою возвращается назад. Проживи жизнь, причиняя другим боль и страдания, – и в следующей жизни то же случится с тобой самим. От этого не убежать. Весы, измеряющие справедливость, не взялись из ниоткуда. Это лишь кривое отражение. – Дамиск ткнул себя в грудь. – Они тут. Справедливости в Диких землях не существует. Я всю жизнь искал ее там, но так и не нашел. Нет, справедливость обитает в каждой душе. Так что когда ты обманываешь кого-то и думаешь, что это сошло тебе с рук, то ошибаешься. Когда ты заставляешь кого-то страдать, не только прямо, но и косвенно, из-за собственного безразличия, то в книге, что у тебя внутри, появляется новая запись. Чаша весов опускается, и эти страдания непременно вернутся к тебе, вынудив твою душу познать ту боль, которую ты причинил другим. – Охотник пристально посмотрел на Рэнта и пожал плечами. – Твою мать изнасиловал Карса Орлонг, охваченный проклятием кровавого масла, и в результате родился ты. Оставленное кровавым маслом пятно наполовину свело ее с ума, и бедняжка так и не излечилась, но тем не менее мать сумела вырастить тебя, оберегая так долго, как только могла. Рэнт, она страдала, но не по твоей вине. Собственно, именно ты стал для нее благословением. И именно потому она прогнала тебя прочь – чтобы ее сыну ничто не угрожало.

Если произнесенное слово способно отпечататься на лице слушателя подобно ожогу, то именно это и случилось, когда охотник упомянул про благословение. Дамиск увидел, как расширились глаза Рэнта, как внезапное потрясение все глубже вонзало в его сердце свое жало, пока боль не сменилась теплом, будто в объятиях женщины. Перед ним был мальчишка, который не знал, что его кто-то любит, тем более собственная мать. Дамиск до этого беспокоился, что Рэнт не поспевает за ходом его мыслей, но теперь стало ясно, что он ошибался. Парень еще не успел повзрослеть, отчего казался медлительным неуклюжим дурачком, но на самом деле таковым не был.