Лесниковы байки. «Горошкино зеркальце»

– Так значит, это я сплю, – с огорчением проговорил мальчик, да что, и в самом деле всё похоже на сон, вот и рубаха у него была сухая, когда на самом деле он промок до нитки, – Матушка, побудь тогда побольше! Устал я, шибко устал, и этого боюсь, который в балахоне. Как мне выбраться отсюда? Эти камни меня защитили, да он грозу призвал, страшную, от которой нет защиты.

– Это не камни тебя защитили, а сам ты себе стену незримую от него выстроил, – сказала матушка, приглаживая Васяткины волосы, – Силу ты взял такую, какой никто в роду нашем не имал! Сила великая, да сам ты покуда мал, да есть рядом с тобою ангелы, научат тебя, как добро защитить и силу эту во благо пользовать. Ты их слушай! А что зло тебя страшится, так потому оно и пришло сюда, где корень заповедный растёт, надеясь сгубить тебя. Да не выйдет ничего, не бойся. Корень во благо пойдёт, как я тебя научила, а скоро и сам ты изведаешь, сам всё увидишь, где сила твоя нужна.

– Матушка, а ты приходи ко мне чаще, – попросил Васятка, на глаза навернулись слёзы, – Шибко я скучаю, душа так болит, что наружу просится.

– Как позовёшь меня по надобности, так и приду. Да только ты о мне не тоскуй, а то и мне тут тяжко, тоска твоя камнем на сердце ложится. Как пойдёшь обратно, зеркальце моё с собой прихвати, в него всё тебе будет видать – и добро покажется, и зло.

– Какое зеркальце? – только и успел спросить Васятка, а тут же залилась вершина гряды светом, словно рекой солнечной затопило, и пропало тут же всё виденье Васяткино, от которого душа согрелась.

Васятка огляделся. Гроза сгинула, рассыпались по небу чёрные тучи, мокрая после дождя трава меж валунов блестела от капель воды. Тут и там на траве и земле, на камнях видел Васятка чёрные опалины от молний, они были глубокие, обугленные, словно раны. Тот, в балахоне, лежал по-за камнями, опрокинувшись навзничь.

Васятка вскочил на ноги, подобрал свой мешок и подивился – и его рубаха, и старый отцов мешок, всё было сухим, тёплым. А рядом, прямо на том месте, где только что лежал сам Васятка, он увидел небольшое зеркальце. Сперва он подумал, что это молния попала в камень и оплавила его, но взяв зеркальце в руки, понял – оно серебряное. Может и оплавился от молнии самородок какой, да только откуда же по краю диковинный узор, веточки да листочки, тонкая работа…

Нет, не оплавок это от молнии, заповедное то зеркальце, как матушка сказала! Подхватился Васятка, зеркальце матушкино обернул тряпицей, в которой бабушка Устинья ему хлеб дала, сунул за пазуху поглубже, мешок на спину поскорее приладил. Спешить надобно, покуда этот, чёрный, не очухался да снова не принялся творить зло!

А тот лежал, словно бездыханный, балахон его намок и покрыл его вовсе, ни лица, ни рук не видать. Васятка припомнил, матушка сказала –сам он себя оградить может, а раз так…

Вскинул руки Васятка, в небо глянул, словно позвал кого, откуда что бралось, он и не ведал, а только слова сами с губ полетели, словно белые птахи:

– Охраните, оберегите, стеной нерушимой меня оградите! До дома родного доведите! Черного зла не знаю, силы чёрной к себе не допускаю!

Огляделся Васятка, поклонился до земли, благодарность воздал всем и вся, кто был здесь и помог ему от зла ухорониться. Без страха шагнул он за валуны, туда, где лежал незнакомец в балахоне.

Васятка ужо до начала тропы дошёл, которая вниз вела, и хотел было начать спускаться с гряды, туда, к подлеску, когда тот, кто хотел его погибели, зашевелился.

Васятка остановился и смотрел, как заметался среди камней мокрый грязный балахон. Этот искал его, шарил руками вокруг камней и не находил. Рычал, плевался и сходил злобными ругательствами, но всё тщетно. Тогда человек выбежал к тропе, и стоя в пяти локтях от мальчика, не мог его углядеть, закричал:

– Где ты?! Покажись! Не бойся, я не обижу! Я тебе золота дам, вот…, – из рваных рукавов балахона посыпались монеты, заскакали по камням, забивались в расщелины.

Васятка покачал головой и порадовался, правду матушка сказала – не видит его этот, кто бы он ни был. Не слушая криков этого в балахоне, мальчик стал осторожно спускаться по скользкой мокрой тропе, стараясь не обваливать камни и не шуметь. Словно помогая ему зашумел ветер, засвистал меж камней странными звуками, загудел. Заговорили с ветром и вершины елей, там, в лесу, заскрипели стволы, и под эти звуки Васятка добрался до подлеска.

Вот тот валун большой, возле которого он и встретил этого незнакомца, но в этот раз на счастье мальчика там никого не было. Кинулся Васятка бежать по тропе, и дивился, что здесь сухо всё было – лес стоял в ожидании осенних ливней, мягко шурша облетала листва с берёз, редких среди елей, и с багрового осинового подлеска. Не было здесь никакой грозы, не метались страшные молнии, не плавили всё, что попало им на пути…

Бежал Васятка, ног под собой не чуя, мешок болтался на спине, а рукой он бережно придерживался за грудь, там за пазухой, в тряпице, таилось заветное зеркальце.

Вечер ложился на село, нагоняя серое небо от горизонта, холодом тянуло от каменной гряды, и Васятка зябко поёжился. Вон уже видны оконца в домах, мерцающие тусклыми огоньками.

Вот и родная Васяткина изба, которая стояла у самой околицы, на крюке над крыльцом висел масляный фонарь, видать бабушка Устинья повесила, ждала парнишку. Васятка шибче припустил с пригорка, припозднился он, раньше обещался вернуться, а уж стемнело.

– Бабушка, – позвал Васятка, взбежав на крыльцо и отворив дверь, – Это я, я дома!

Устинья стояла на коленях перед образами и истово молилась. Тусклый огонёк лампадки мерцал в сумерках, тени прыгали по стенам, и казалось, что лики святых оживают, смотрят на людей.

– Василёк! – Устинья кинулась к мальчику, обняла, стала глядеть в лицо, – Ты цел? Ох, внучек, а я уж и сама помирать собралась тут без тебя! Ведь третьёго дня ты на гряду ушёл! Я уж и сама ходила, да ноги старые не идут, только до ручья дошла! Гордеева просила, он с мужиками ходил, искали тебя, да не нашли! Ох, Василёчек, солнышко ты моё…

– Бабушка, что ты! Как третьёго дня, когда я утром только и ушёл, – Васятка скинул мешок на лавку и обнял бабушку, – Ты не плачь, вернулся я, и корень чудный добыл! Теперь здоровье тебе поправим!

Немногим позже умытый Васятка в чистой рубахе сидел за столом, ел наваристую затируху и рассказывал бабушке про то, как матушка во сне его надоумила, и как нашёл он чудный корень там, где она ему указала.

Сами же три корешка, похожие на фигурки маленьких человечков, лежали теперь на чистой тряпице, отмытые от земли. Устинья поглядывала на них и на Васятку, качая головой.

– Антип тебя тоже искать ходил, когда Гордеев мужиков ко гряде-то повёл. Да только не отыскали тебя, Гордеев запереживал очень, а вот Антип ко мне пришёл, улыбается, да и говорит: «Не тужи, матушка, вернётся наш Василёк». Будто знал, что жив ты и невредим! А только ты как знаешь, но теперь я тебя одного никуда не отпущу, только под приглядом, так и знай!

– Что же, бабушка, и рыбалить не пустишь? – наевшись, Васятка прилёг на лавку, глаза слипались от усталости, – Поди ж не пропаду, большой уж я! Лучше ты из корня настой готовь, а я покуда посплю…

Только и поспел договорить, как тут же и заснул парнишка, кулачок под щёку сунул. Укрыла его Устинья рогожкой, поверх шаль свою шерстяную устлала, потеплее ему, пусть согреется. Тяжела ей доля досталась, да вот только мальчишке и того тяжелее…

Глава 8.

Вышел Васятка во двор с широкой лопатой, снегу нонче выпало вели́ко, старое гумно за околицей чуть не по самую крышу завалило. Соломенная кровля гумна оделась пышной шапкой, и словно большая гора возвышалась посреди поля, только чуть виделось брёвен, потемневшие от времени стены ещё не целиком утонули в снегу.

Поправив рукавицы, Васятка взялся за лопату и принялся расчищать двор, негромко напевая себе под нос. Между делом он раздумывал о всяком. Как пришла зима, нежданно и разом, снегопад не прекращается уже почти неделю, как-то даже не верится, что так мало времени прошло с его возвращения с гряды… Тот человек в балахоне не выходил из головы, Васятка всё раздумывал, кто же он таков, и зачем ему Царь-корень занадобился? Уж не для благого дела, это понятно!

Сперва Васятка шибко опасался того, что тот позарится на его корешки, которые он для бабушки Устиньи добыл, и заявится к ним на двор. Ему даже снилось это, будто выходит он на крыльцо утром, а там – этот стоит, трясёт рваными рукавами, и сыплются оттуда вовсе не золотые монеты, как на гряде было, а какие-то гнилые ошмётки.

Вскрикивал Васятка во сне, просыпался, пугал Устинью, которая тут же к нему кидалась, успокоить, приголубить мальчишку. Но никто к ним на двор не явился, а когда бабушка Устинья мешок вытрясать стала, с которым Васятка на гряду ходил, выпали оттуда три небольших золотых самородка, и один, чуть побольше, серебряный. Старый Васяткин кафтан, порядком измазанный и порванный об камни, когда парнишка поспешно спускался с гряды по скользкой тропе, тоже оказался с подарками.

Когда стала Устинья его чинить да вычищать, выпали из прорех камушки самоцветные, синие да зелёные, с переливами. Подивилась Устинья, камушки собрала – малая горсточка набралась, да только уж шибко красиво сверкают – видать немалых денег стоят. Показала Устинья это добро Васятке, а тот и обрадовался, и загрустил, сказал только:

– Видать, это нам от матушки подарок. Эх, кабы вот нам эдакое богатство раньше кто дал, когда матушка жива была… так поди и её бы вылечили тогда от хвори-то.

Устинья собралась в город поехать, эдакое богатство в избе держать – только на беду себе. Быстро прознается, а там и лихих людей приманит. А какие из них с Васяткой-то охранники! Ну вот, уговорилась с урядником Гордеевым, когда тот собрался в управу ехать, чтобы с ним и отправится.

– Продам, к чему нам это хранить, – говорила Устинья Васятке, – Деньги на доход положу, тебе на жизнь останется. А на доход летом избу поправим, забор новый, баню срубим, что по белому топить. Одёжи тебе справим, вон, со всего уж вырос, да и отцовы одёжки ветхие, тепла не держат. Хозяйство ведь держать надобно, как вырастешь, будет куда молодую хозяйку привести.

Настой из чудного корня, Васяткой добытого, Устинье помог, да и порошки, что городской доктор велел принимать, Антип ей привёз. К Рождеству она уж и позабыла про хворь свою, делов было полно – Васятке рубаху пошить, шерсти напрясть, да мало ли у хозяйки заботы.

А Васятка стал в ученье ходить, Антип самолично следил, чтоб никто парнишку не забижал, и блаженным не дразнил. Про Антипа на селе сказывали, что приходится он сродником артельщику Спиридонову, потому Каллистрат его к своим делам и приставил. Да и на селе Антипа уважали, даром что молод он, а сила в нём чуялась.

Даже строптивый и крикливый Савва Паршаков, который ни у кого в работах долго не держался, зато на селе слыл первым драчуном и забиякой, при виде Антипа тих делался, что та мышь.

Вот и опекал теперь Антип Васятку, книги ему разные привозил из города, про камни, откудова они берутся и по каким приметам их можно отыскать, да прочие всякие науки ему показывал. Полюбилось Васятке ученье, так, что теперь даже унылые и монотонные занятия по Закону Божию, которому отец Евстафий ребятню учил, казались ему не такими скучными.

Зажили справнее бабушка Устинья да Васятка, в избе подправили полы да печку, на амбар новый сруб сладили, народ тут и зашептался, дескать, откуда деньги-то взялись. Ну, посудачили, кому покоя от этого не было, да и решили, что это артельщик Спиридонов сироту призрел, помогает, а больше и неоткуда взяться.

А кроме ученья и книг, которые ему Антип привозил, любил Васятка принесённое с гряды зеркальце. Заповедное оно, берёг его Васятка пуще всего другого, обернул в шитый матушкой рушник узорный и в малый сундучок упрятал, там у него прочие сокровища лежали. Отцова шапка, почти новая, матушка сказывала, что её купил он на ярмарке, когда Васятка только народился, да вот носить не поспел. И матушкины бусы, венок её девичий, она хранила сама, а теперь вот Васятка хранит – синий, красивый… Вот там и зеркальце теперь лежало, а когда шибко становилось тоскливо Васятке, когда душа просила поплакать, погоревать о доле сиротской, так и доставал он зеркальце. Ничего диковинного зеркальце то ему не показывало, сам себя и видел, да вот узорную кайму по краешку всё разглядывал, уж очень чу́ден был узор.

Не только листочки да цветочки там были, глубже уходила картинка, ежели к зеркальцу глаза приблизить. Там, за листочками, деревенька с домами, по-над крышами струйки дыма вверх плывут, к месяцу, тонким серпом висевшему над острыми верхушками елей. И колокольню видать, и гряду каменную вдалеке.

Как матушка сказала? «В моё зеркальце всё тебе будет видать – и добро покажется, и зло» … Это Васятка хорошо запомнил, да вот только как же глядеть, как это видеть? Васятка не знал, а потому и глядел на узор вокруг зеркальца, и тем душа радовалась. Придумал себе, что в тех избах, что он видит на узоре, все живут, кого нет на этом свете с ним. Вон в той, справной и большой, матушка с отцом живут, хорошо им, покойно… А после, когда и сам Васятка путь свой земной окончит, там и окажется, с ними. Натешившись, прятал он зеркальце обратно в сундук, отдохнувши душой то. Да вот уж после довелось ему узнать, что за зеркальце он хранит.

– Василёк, вон Антип приехал к нам, – глянув в окно, сказала бабушка Устинья, и отложив веретено пошла встречать гостя.

День выдался морозный, Васятка с самого утра все дела справил по дому и теперь сидел на лежанке у печи, разложив на коленях недавно привезённую Антипом книгу. Услышав, что он сам приехал, Васятка тут же соскочил и кинулся встречать.

– Ох и холодно, стужа какая, – похлопывая по бокам озябшими руками, Антип вошёл в избу, за ним клубился морозный пар, – А у вас как хорошо, тепло!

– Садись, Антипушка, за стол, я нонче пирогов напекла, – позвала бабушка Устинья.

– Благодарствуй, матушка, – поклонился Антип, – Недосуг пока чаёвничать, Каллистрат Демьяныч меня с поручением послал к вам. Василий, ты не шибко занят? Каллистрат Демьянович тебя просит приехать к нему, поговорить. Я тебя отвезу, и обратно доставлю.

– Хорошо, сейчас соберусь, – кивнул Васятка и пошёл одеваться, достал новую рубаху, кафтан, который бабушка Устинья с городской ярмарки привезла.

Постоял в раздумье и добыл из сундучка своего зеркальце заветное. Бабушка Устинья сшила ему мешочек плотного сукна, Васятка её просил, завязки приладила, вот этот мешочек и положил он теперь за пазуху.

– Антипушка, а по какой же надобности Каллистрат Васятку зовёт? – с беспокойством говорила меж тем гостю Устинья, – Али приключилось что?

– Да вот не сказывал он мне, зачем ему Васятка наш занадобился, – покачал головой Антип, – Сам я думаю, может хочет парня к делу какому приставить, ведь учёба ему легко даётся.

– Ну, коли так, то это хорошо, – успокоилась Устинья, – Так и мне покойнее будет, ведь сколь мне Бог веку отмерил, кто знает.

Уселись Антип с Васяткой в бричку, Зыпка перебирала копытами, видать и ей студёно было стоять, хоть и накрыл её Антип рогожей. Васятка погладил её, сухарик дал, Зыпка замотала гривой, благодарно в плечо парнишку ткнулась. Потом уж и тронулись, ехать через всё село, но уж вскорости и дом Спиридонова показался.

Антип усадил Васятку в небольшой комнате, а сам пошёл сказать Каллистрату Демьянычу, что гость его прибыл. Мимо Василька то и дело пробегали люди, суета царила в доме по причине скорого Рождества. Детей у артельщика было четверо, вот для них и готовили Ёлку в большой зале дома. Васятка понял это из разговоров и ему жуть как захотелось поглядеть – какая она, Ёлка в богатом-то доме. Когда он был совсем маленьким, бегали они с соседскими ребятами посмотреть на праздник к дому хозяина здешнего прииска, Гаврилова, в окна глядели, как гости водят хоровод, срывают с нарядной ёлки сладости.

В доме Гороховых к Рождеству Ёлку не справляли, матушка пекла сдобы, а отец всегда привозил с ярмарки леденцы и постилу. И вот теперь не стерпел Васятка, встал со стула и вышел в коридор, подошёл ко входу в большую залу и стал глядеть, как истопник Куприян прилаживает рожки со свечами на ветки большой пышной ели.

– Куприян, ты почто свечи витые взял, надо другие ставить сюда! – раздался позади Васятки сердитый грубый голос, и мальчик, вздрогнув, отпрянул от двери.

Позади него стоял управляющий, тот самый Пахом Кондратьич. Он сердито хмурился, глядя на истопника, но вот Васятку, который стоял в трёх шагах от него, словно и не видел.

Глава 9.

Попятился Васятка, а управляющий и головы не повернул, ступил в залу, продолжая кричать на Куприяна, который со страху уронил на пол пачку свечей. Мальчик снова подошел к двери и стал открыто заглядывать в залу, истопник его увидел и незаметно махнул рукой, мол, уходи, малец. А Васятка понял, управляющей по всей видимости его не примечает… Или, может намеренно делает вид, может, Каллистрат Демьяныч его отругал за прошлый раз?

Сзади кто-то тронул Васятку за плечо и тот вздрогнул от неожиданности. Позади него стоял сам Каллистрат Спиридонов и улыбался:

– Что, Василий, ёлкой любуешься? Ну, приходи и ты к нам на Рождество, думаю, ребята мои рады будут такому гостю.

– Здравствуйте, Каллистрат Демьянович, – негромко проговорил Васятка, – Благодарствуйте, я бы хотел поглядеть, как свечи на ёлке зажигают…

– Ну, вот и приходи. Петруша то мой чуть тебя помоложе будет, думаю, сдружитесь вы. Идём в кабинет ко мне, потолкуем покуда.

– А ты как тут взялся? – из залы вышел управляющий и с недобрым удивлением глядел на Василька, – Я шёл мимо, тебя не видал!

Глаза управляющего так и сверлили мальчика, шарили недобро, а руки сжались в кулаки. Оставшийся в зале Куприян судорожно прибирал возле ёлки, лицо его покраснело, пот тёк по лбу и впалым щекам истопника.

– Ну, ну, чего ты раздухарился, Пахом, на пустом месте, – Спиридонов устало потёр лоб, – Али заняться тебе больше нечем? Иди за мной, Василий.

Кабинет Спиридонова был вовсе не большим против того, как Васятка ожидал. Простой стол с пером и пузатой чернильницей, бумаги стопкой и бронзовый подсвечник в виде льва. Сам Спиридонов не сел в этот раз в кресло, он указал мальчику на мягкий стул возле стола, а сам сел напротив его на такой же.

– Василий… ты вот что мне скажи, – начал Каллистрат, и Васятка понял, что непросто артельщику этот разговор даётся, – Уж не подумай, будто я головой повредился, а только до того момента, как ты в прошлый раз в нашем доме появился, я как во сне ходил. Всё мне казалось плохим, неправильным, да и голова болела так, что спать не мог. А ты… приметил я, да и не мог не приметить, что ты эдак как-то глянул на меня в прошлый раз, и у меня как будто камень с плеч сняли. Дышать стало легче, думы в голове появились, да и дела пошли! Скажи мне, не таись, как ты это сделал? Что это было? Ты не страшись, никому я ничего не скажу, и тебя обижать не дозволю!

– Кабы я сам знал, дяденька Каллистрат Демьяныч, – ответил Васятка, – А только хочешь верь, ничего я и не делал эдакого. Просто сидел в прошлый раз да в зеркало глядел, которое у вас висит, как в дом войдёшь.

– А слыхал ли ты сам, что прабабка твоя, Марфа Тимофеевна, Царствие ей Небесное, – наклонившись к мальчику, тихо проговорил Спиридонов, – Ведала такое, что простому человеку от глаз сокрыто? Матушку мою она во младенчестве лечила, горб у неё рос, да сказывают, что по злому навету это происходило. И ещё многое она умела, людям помогала до самой своей кончины…

– Нет, я про то не знаю, – удивился Васятка, – когда я мал был, матушка про неё мне рассказывала, да я и не запомнил ничего тогда…

Васятке стало вдруг страшно. А что, если его и в самом деле не за просто так блаженным-то прозвали? Может, с ним и в самом деле что-то не так?!

– Ну и ладно, – сказал Каллистрат, видимо, почуяв Васяткин страх и смущение, – Даст Бог, всё тебе откроется, когда время придёт. Да и не за тем я тебя позвал, чтоб о прошлом пытать. Помоги мне, Василёк, прошу тебя Христом Богом!

– Да чем же я могу вам помочь, дяденька? – удивился Васятка, – Ежели что надобно, ты скажи…

– Сынок мой, Петруша, занемог. Я уж и докторов привозил, и городского, и уездного звал. И к знахарке старой возил, травы она давала заваривать, а только нету проку никакого! Тает парнишка на глазах, извелись мы все!

– Дяденька Каллистрат, да нешто я против докторов-то что могу? – тут Васятка ещё больше испугался, – Кабы я знал, чего сделать надобно! Да и в прошлый раз, может это и не я вовсе… когда ты сказываешь, будто ты сам… облегчение почуял.

– Ты, Василёк, ты, – Каллистрат погладил мальчика по голове, – Я видал сам, такое не пропустишь, когда вокруг тебя самого чёрная стена рушится… Да ты не пугайся, Василий, нет так и нет, с тебя никто не спросит. Да уж не откажи хоть в одном – идём к Петруше, просто на него глянь.

– Не откажу, отчего же и не поглядеть. Только ты, дяденька Каллистрат, на меня не серчай, ежели что… не умею я того, что ты ждёшь.

– Что ты, сынок, как же можно. Ты об этом и не думай, я теперь тебе завсегда помогу во всём, чего попросишь. Ну, идём, Петруша лежит, матушка за ним ходит…

Каллистрат встал и поманил Васятку за собой. Они вышли в коридор и отправились в другое крыло дома, и тут уж Васятка почуял… Что-то неуловимое витало в воздухе, от этого незримые тени прятались по углам, сбивались в серы комок, и Васятке казалось, что из углов на него глядят жалобно чьи-то глаза.

В комнате, куда привёл его Спиридонов, шторы были спущены, и у большой кровати сидела заплаканная женщина в тёмном платье. На кровати лежал очень бледный мальчик, он был примерно того возраста, что и сам Васятка, только черты его теперь заострились, тени легли под глазами. Васятка понял, что мальчик умирает…

– Катеринушка, мы пришли, – тихо сказал жене Спиридонов и женщина обернулась, Васятка вздрогнул от её взгляда, в нём сквозило отчаяние, – Это Василий, нашего Петрушу пришёл проведать. Ёлка в зале уже стоит, Петруша ведь так любит Рождество, вот скоро и праздник будет.

– Не до гостей нам, – тихо сказала Каллистрату жена, – А Рождество… будет ли оно у нас…

Васятка подошёл чуть ближе к кровати, что-то его туда тянуло неодолимо, он подошёл совсем близко…

– Зачем он пришёл, – вдруг сказал Петруша слабым голоском, – Уберите его, мне нехорошо… я сейчас умру… мамочка…

– Каллистрат! – воскликнула женщина и взяла Василька за руку, с укором глянув на мужа, – Уведи его, зачем ты привёл, какие гости могут быть! Мальчик, тебе надо уйти!

Но Василёк и с места не двинулся, он сел на краешек кровати и ласково убрал от себя руку женщины, погладив её ладонь. Та замерла о чего-то, как замер и сам Спиридонов посреди комнаты, и только Петрушу вдруг словно подбросило. Он сел на постели и стал вдруг шарить руками по одеялу, глаза его были закрыты.

– Каллистрат! – задыхаясь, крикнула женщина и кинулась к мужу, но муж накрепко сжал её в своих объятьях, не пуская к сыну, – Отпусти! Что он делает?!