Качели времени. Архимед

Ирина Кореневская

Качели времени. Архимед

Глава первая. Память

Поставив последнюю точку, я закрыл тетрадь и улыбнулся. С домашним заданием на сегодня покончено и очень вовремя: я сейчас понадоблюсь матери в ином качестве, нежели маленький гений и отличник.

– Архимед, солнышко, ты сильно занят? – услышал я голос Дании.

– Иду, мам. – откликнулся я.

Меня зовут Архимед и все вокруг думают, что родители, решив поиздеваться над собственным ребенком, не нашли ничего лучше, кроме как наречь его именем древнегреческого ученого. Однако я носил это имя и до того, как мой тезка вообще появился на свет. И называли меня им и другие родители.

Да, Дания мне не первая мать, а Даниил – не первый отец. Но я не приемный ребенок, а родной, биологический, если нужно уточнить. Просто я все помню: и что было до этой жизни, и что было даже до предыдущей. Каждый из нас уже прожил множество судеб, но знание об этом сохранили не все. Родители не знают, окружающие тоже. Почему я все помню? Предыдущая жизнь длиной в тысячелетия научила меня: ничто не случается просто так. Значит, так надо.

Я заглянул в гостиную, где сидела Дания в компании своей подруги, тети Лены. Вежливо поздоровавшись со второй, я перевел взгляд на колыбель, в которой мирно сопела моя маленькая сестренка Александра.

– Зайчик, мы хотим погулять с тетей Леной, выпить кофе, поболтать. – начала Дания.

– Конечно, мам, я посижу с сестрой. – улыбнулся я в ответ.

Александра появилась у нас недавно и ей всего три месяца. Знакомые удивляются, что, назвав старшего сына Архимедом, для дочки родители выбрали вполне обычное имя, не какая-нибудь Алкмена или Персефона, а Александра, Саша, Сашенька…

– Мне непонятно ваше удивление, господа. – прищуривается в таких случаях Даниил. – Мы с вами люди образованные и знаем, что имя Александра тоже имеет древнегреческие корни. Что же тут странного, раз мы назвали обоих детей именами, которые использовались еще в незапамятные времена?

На этом моменте мне хочется поправить его и заметить, что времена не такие уж и незапамятные. Я прекрасно все помню, ведь для меня это было словно вчера. На моих глазах зародились все колыбели цивилизации современной Земли. Но я молчу и только так же хитро улыбаюсь, как Дан. А он любит иногда поставить слишком уж любопытствующих и бесцеремонных в неловкое положение. Ехидства экс-Хроносу не занимать, а я весь в него. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь в прошлой жизни он был моим далеким предком…

Но об этом я тоже молчу – из чувства самосохранения. Если бы кто-то узнал, что творится в моей голове, то меня быстро бы под белы рученьки отвели к психиатру. Хорошо, что в этой жизни Даниил не телепат! А было время, когда он, не двинув бровью, мог прочитать мысли всей Вселенной. Но оно прошло и, честно говоря, я этому даже рад. Дан и Дания наверняка тоже обрадовались бы, если бы помнили. Но мудрое провидение стерло им память о былом могуществе, о всех тех тысячелетиях, которые мы томились в клетке власти над временем. И это очень хорошо и правильно с его стороны.

Вот только зачем оно оставило воспоминания мне? Впрочем, это риторический вопрос. За свою очень долгую жизнь я уже привык к тому, что просто так ничего не происходит. Может быть, это сделано для того, чтобы я ценил свою нынешнюю жизнь больше. И радовался тому, что наконец проживаю ее, расту и развиваюсь, как и положено человеку, а не застрял в образе одиннадцатилетнего ребенка на тысячелетия.

Что же, я действительно это ценю! Стагнация, в состоянии которой я пребывал весьма долгое время, слишком уж утомительна. Одно и то же тело, никакого роста, ребенок навсегда – это не так уж и здорово. Поэтому я рад тому, что вырвался из этого застоя. Да и вообще Даниил часто повторяет, что надо быть благодарным за все. И все принимать спокойно, потому что если оно происходит – так и должно быть.

– Ты просто мысли мои читаешь. – тем временем обрадовалась Дания.

Я обнял ее, а потом взял люльку с сестренкой и понес в свою комнату. Там устроил ее, а сам снова сел за стол и открыл большой журнал. На чем я вчера остановился?

– Удивительный он у тебя. – сказала тетя Лена в соседней комнате. – Я бы своего Витьку с младшим не оставила, побоялась.

– Архи так мастерски нянчится с Сашкой, что я спокойна. – улыбнулась ей Дания. – Как будто не один десяток младенцев вырастил.

Я усмехнулся. Ну вообще-то у меня самого когда-то была дочь! И руки все еще помнят, как взаимодействовать с малышами.

– И откуда в нем это? – продолжала удивляться гостья, пока мама собиралась. – Не по годам развит, рассуждает здраво, столько всего умеет, ну просто золотой мальчик.

– Хотелось бы верить, что это наше воспитание. Но я думаю, нам просто чертовски повезло с сыном! Он гений. Впрочем, есть в кого, в отца…

Как всегда, при упоминании Даниила, голос Дании потеплел и я улыбнулся. Как же сильно она его любит! Эта пара для меня стала эталоном вечной любви, которая даже за сотни тысячелетий не поблекла, не исчерпала себя. Напротив, стала глубже, крепче. Дания на все готова ради своего мужчины, как и он ради нее. И вот что удивительно: Дан даже теперь, когда его телепатия спит так глубоко, что мужчина и не догадывается о ее наличии, все равно понимает жену без слов, чувствует ее, как никто другой. Это уже совершенно особая связь, редкая и удивительная.

А вот моя телепатия последовала примеру памяти и тоже не заснула. Именно благодаря ей я и знаю, о чем говорят в соседней комнате. Звукоизоляция у нас хорошая, стены толстые и если бы не способность читать мысли, я бы и не подозревал, как сейчас меня расхваливают.

– Архи, мы пошли. – Дания, постучавшись, засунулась в мою комнату. – Скоро папа придет.

– До свидания, Архимед. – попрощалась тетя Лена.

Я помахал им рукой, глянул на Сашку и снова перевел взгляд на свой журнал.

– А что он пишет? – уже в прихожей полюбопытничала наша гостья. – Часто вижу у него этот толстый журнал. Дневник? Или рисует что-то?

– Говорит, что повесть. – откликнулась моя вторая мать уже на лестничной клетке.

– И ты ни разу не смотрела, про что?

– Нет. Зачем? Захочет – сам покажет.

– Ты удивительно нелюбопытна, Даш! Я бы уже тысячу раз сунула нос в Витькины записи, если бы он их вел. Сейчас время такое, а они подростки, мало ли что… Я и телефон его проверяю, и компьютер, пока не видит. На всякий случай.

– Я доверяю сыну. – железобетонным тоном произнесла Дания.

Несмотря на то, что женщина не помнит нашу прошлую жизнь, кое-что она взяла от прежней своей личности. Например, когда Дания или, как теперь ее зовут, Дарья, переходит на такой тон, собеседник сразу понимает: разговор на эту тему закончен. Это они еще не видели, как она раньше умела драться, как громила мацтиконов в Атлантиде1, как… Много подвигов в свое время совершила эта очаровательная хрупкая женщина, многие злодеи и преступники почувствовали на себе ее тяжелую руку. Да и взгляд ее разил не хуже оружия – даже драконы слушались! Впрочем, она и сейчас одними только глазами может многое выразить, не прибегая к помощи речи.

Иногда, когда я теперь смотрю на Данию, становится интересно: сохранила ли она прежние навыки? В то же время я буквально молю о том, чтобы нам не пришлось этого узнавать, а ей – применять умения, оттачиваемые в течение многих лет до совершенства. Спокойная и, самое главное, обычная жизнь – вот предел мечтаний. Кому-то она может показаться скучной, но я отдыхаю и радуюсь нашему нынешнему положению.

Дамы уже вышли из подъезда, сменив тему разговора на более нейтральную. Хорошо, что тетя Лена сосчитала мамино нежелание говорить о нарушении доверия и личных границ. Плохо, что сама она сует свой любопытный нос и в дела собственных сыновей, и в мои тоже. Виктор – хороший парень, толковый и разумный. И он знает, что мать шпионит за ним, это его огорчает и увеличивает между ними пропасть. Может, как-нибудь намекнуть маминой подруге, что ее вторжение в личную жизнь сына не прошло незамеченным?

Сашка закряхтела и я переключил на нее свое внимание. Понятно, есть хочет. Я быстро поскакал на кухню, подогрел смесь и вернулся, когда девчонка уже начинала недовольно попискивать. Успел! Если бы провозился еще пару лишних минут, она бы тут такой вой подняла – трубы Иерихона в сравнении с ним показались бы тихой и приятной музыкой.

Пока ребенок ел, я всматривался в ее личико и пытался понять, на кого же она будет похожа, когда подрастет. Младенец в нашей жизни – новая переменная, во вневременности и до нее у экс-Хроносов дочерей не было. Если не считать, конечно, той, что их сменила – нашего далекого потомка. В честь нее, думаю, они и назвали сестру Александрой. И пусть Дан с Данией все забыли. Есть вещи, которые буквально отпечатываются на подкорке.

Итак, на кого она похожа? Бровки пока светлые, как у Дании. Глазки голубые, но скорее всего, такими не останутся. По остальным чертам лица тоже сложно что-то сказать. Однако улыбается она уже точно как Даниил: с легкой хитринкой, лукаво. А вот когда сердится, то вылитая Дания. Дочь своих родителей.

Насытившись, Александра улыбнулась и изволила тут же отойти ко сну. Я произвел все необходимые манипуляции, уложил ее в люльку и вскоре младенец уже тихо сопел. Прислушался: экс-всемогущая с тетей Леной сидят в кафе в паре кварталов отсюда, болтают на ничего незначащие темы. Посмотрел на часы: Даниил придет через сорок пять минут. В этой жизни он невероятно пунктуален, что постоянно вызывает у всех удивление. Между тем, нет ничего удивительного – хозяин времени другим быть и не может.

Итак, сорок пять минут я могу посвятить журналу. Дания немного ошибается, когда говорит о повести. Мое воображение не позволяет мне создать новый мир, населить его выдуманными героями, вдохнуть в них жизнь, сделать их выпуклыми, яркими, придумать для них сюжет… Я не писатель, я ученый – был и остаюсь им всегда.

И в журнал, толстый, многостраничный, я записываю то, что было раньше. То, что было во вневременности и даже до нее. Вдруг дар помнить прошлое со мной не навсегда и однажды иссякнет, а врата прошедшего закроются для меня навеки? Тогда останутся мои свидетельства. Живое доказательство того, что все было. Так я сохраню минувшее. А там было много такого, чего я не хотел бы забывать. И даже то, что я с удовольствием подверг бы забвению, тоже нужно сохранить. Ведь это и есть моя жизнь длинною в десять тысячелетий. И она достойна того, чтобы ее запомнить.

Глава вторая. Что я помню?

Что я помню? Каково мое первое воспоминание об этом мире? То самое, которое легло на белый лист чистого разума, мой первый взгляд на Вселенную из крохотного тела маленького существа, именуемого человеком. Я закрыл глаза и позволил пальцам пролистать журнал до первой страницы, которую прикрывала обложка, охраняющая тайны моей прошлой жизни. А едва различимая яркая искорка пронеслась сквозь время и пространство туда, к самому началу.

Не нужна машина времени, чтобы путешествовать в прошлое. Оказаться у истоков можно и без сложных технических средств, достаточно просто идти к самому себе, к тому моменту, который запечатлен в самой глубине твоего разума.

Вот я открываю глаза и вижу стального цвета потолок, распахнутое окно, обрамленное колышущимися от ветра прозрачными занавесками. Все мутное, расплывается, не в фокусе. Глаза младенца несовершенны и потому я не в состоянии навести резкость, щурюсь, словно близорукий. Пройдет всего несколько лет – и я без труда буду видеть сокола, присевшего отдохнуть на ветке метрах в пятистах от меня. Но пока что впечатления от мира смутные, немного смазанные.

И меня это пугает. Я совсем маленький, а все вокруг несоразмерно большое, даже огромное. Я чувствую себя неуютно в колыбели, открытой со всех сторон, незащищенной. Не могу понять, что за штуковина висит у меня над головой и медленно движется по кругу, издавая непонятное и оттого страшное позвякивание.

Крошечный носик морщится, едва различимые белесые брови ползут вверх по маленькому лбу, кровь приливает к лицу. Я уже почти собираюсь заплакать, но вдруг в поле зрения появляется что-то новое. Это что-то оказывается очень близко к лицу, ближе, чем все остальное. И сосредоточившись, я понимаю: это рука. Мамина рука. Мамин запах запечатлелся в моей памяти сразу, я узнаю его безошибочно.

Это защитный механизм. Маленький и беспомощный звереныш не может противостоять опасностям, которых так много в большом мире. Он должен лежать тихо-тихо, чтобы его не заметил крупный хищник, чтобы не сожрал, не изувечил. Почти всегда детеныш находится в напряжении, ведя с неведомым и невидимым врагом борьбу за выживание. Но в момент рождения в его мозгу и памяти навсегда отпечатывается запах родной матери. И когда он чувствует его, то может расслабиться. Мать рядом, она защитит и накормит, обогреет и успокоит. Ее запах без слов говорит: все в порядке.

Вот и я понимаю, что все хорошо, раз мама рядом. Мое лицо разглаживается, я хватаю ее за палец и успокаиваюсь. Мама издает какие-то звуки, они успокаивают меня, глаза закрываются и я засыпаю. Я еще не знаю, что это колыбельная, но мне уже нравится, как она поет. Хотя и что такое пение – я тоже еще не знаю.

Мое следующее воспоминание – тот же стальной потолок, те же занавески, но я уже четко вижу все, что меня окружает. А непонятная вертящаяся штука – это детский мобиль. Кто сказал, что она успокаивает? Пока мое зрение не стало сфокусированным, мобиль меня пугал. Но теперь я с интересом разглядываю звездочки и полумесяцы, которыми он украшен. А вот звякающая мелодия мне так и не полюбилась. Уж слишком высокий звук, не люблю такие.

Не люблю, когда со мной сюсюкают высоким тоном. Много позднее, уже будучи юношей, я где-то прочитал, что женщины инстинктивно повышают голос при виде малышей и маленьких животных. Ведь и котята, и малые ребята говорят высокими голосами, это привычный для них звук. Вот женщины и стараются, повинуются заложенным природой инстинктам. Уж не знаю, что начудила со мной та природа, но меня раздражает, когда кто-то рядом верещит, пусть и из лучших побуждений. Вот мама всегда говорила нормальным голосом. Спасибо ей за это – меньше детских травм для моего и так искореженного долгой жизнью сознания.

Вот, кстати, и следующее воспоминание: вечер, мобиль уже не крутится, а мать сидит рядом со мной и читает вслух энциклопедию. На Нибиру детям не рассказывают сказки на ночь. Вместо этого им объясняют, как создавался мир, начиная с самого большого взрыва, как все устроено во Вселенной… Мне полгода и я, конечно, ничего не понимаю. Но и прочитают мне эту энциклопедию еще не единожды.

В этой, новой для меня жизни, Дания читает Саше сказки и это необычно. Хотел бы я, чтобы так было на Нибиру? Нет, ничуть. Детские сказки – это отголоски мифов и легенд, урезанная версия, облегченная и пресная, для лучшего усвоения детишками. А я не люблю краткое содержание. Но полноценные легенды, на основе которых и возникли сказки – это тем более не для детских ушей.

Однако я отвлекся. Сложно не противопоставлять той жизни эту, раз уж есть с чем сравнить. Но нынешнее мое существование пока еще стоит в очереди на запись. Если конечно найдутся для него страницы в этом толстом журнале, если успею я его записать.

Пока же я снова мысленно перенесся на Нибиру и вспомнил день, когда впервые заговорил. Произошло это поздно. Нибирийские детишки более развиты, чем земные и говорить тоже начинают раньше. Но из любого правила есть исключение. Исключение в моем лице гордо молчало до трех лет. Родители объездили всех врачей на планете, те с любопытством меня исследовали, проводили тесты. Я, тоже с любопытством, брался за любую забаву, предложенную дружелюбными незнакомцами – ребенок ведь. И потом, вместе с мамой и папой, выслушивал вердикт.

– Здоровый и любознательный мальчишка. – подводил итог очередной врач, обрабатывая руки антисептиком.

В этот момент я на него сильно обижался. Ведь я приличный паренек, которого регулярно моет мама. А еще я уже умею пользоваться влажными салфетками и даже не пытаюсь их съесть. Так чего же этот эскулап срочно дезинфицируется после общения со мной? Это у меня должны быть большие сомнения насчет его гигиены: я же не знаю, куда он совал свои руки до того, как мы вошли в кабинет! И с этой секунды я смотрел на врача с сильным предубеждением.

– Тогда почему он не говорит? – беспокоились родители.

– Ну… – специалист замечал мой насупленный взгляд. – Есть такое подозрение, что просто не хочет.

Мама и папа вежливо прощались и уносили из кабинета меня, гордого, с высоко поднятой головой. Я никогда не прощался – ведь дезинфицирующийся медицинский работник был попросту этого недостоин и я уже затаил на него обиду на всю жизнь. Правда, примерно через полчаса я вообще забывал о его существовании.

Из-за того, что я никак не хотел говорить, родители долго не могли понять, какое имя мне дать. На Нибиру с этим можно было тянуть хоть до шести лет, пока ребенок в школу не пойдет. Но обычно имя для детей подбирали по цвету энергии, которой они обладали. Я и тут не облегчил своим родным задачу, оказавшись разноцветным.

И в один прекрасный день мне вдруг надоело быть мальчиком без имени, которого к тому же постоянно носят по дезинфицирующимся врачам.

– Меня зовут Архимед. – заявил я матери, которая как раз подала мне на завтрак рисовую кашу с яблочным повидлом.

– Очень приятно. – откликнулась мама. Потом сообразила, что что-то не так, опустилась на стул. – А почему?

– Значение этого имени – «выдающийся ум». – я решил не проявлять ложную скромность там, где она не нужна. И придвинул к себе банку с повидлом.

– Отец! – спохватилась мать. – Отец, Архимед заговорил!

– Кто? – высунулся папа из ванной.

– Наш сын. – показала на меня мама. – Его зовут Архимед!

– А почему? – удивился папа.

Я закатил глазки. Почему эти взрослые такие одинаковые?

– Это означает «выдающийся ум». – сообщил я и папе.

– Само собой. – согласился он. – Впрочем, а как еще можно было назвать нашего гения?

Тут папа попал в точку. Читать я научился довольно рано и постоянно проводил время за книгами. Ту самую энциклопедию, которую мама читала мне на ночь, я проглотил буквально за неделю, хотя она и была достаточно объемной. Просто очень уж интересно там оказалась подана информация! А потом с удовольствием взялся и за другие книги. Их в нашем доме было много, ведь мои родители преподавали в городском университете. Мама была выдающимся физиком, а папа читал лекции по литературе.

И до того, как начать общаться посредством голоса, я неплохо проводил время, изучая многочисленные домашние труды от корки до корки. Но потом обнаружил, что прочитанное требует не только осмысления, но и обсуждения. Если бы не это – я бы еще долго не издавал бы членораздельные звуки. Говорят ведь: молчание золото.

Однако начав говорить, остановиться уже не можешь. Теперь на ночь мне не читали: я обсуждал с родителями то, что освоил сам, делился мнением о прочитанном. Сейчас я понимаю, насколько были наивны мои рассуждения. Все-таки, невзирая на всю гениальность и начитанность, я по-прежнему оставался трехлетним ребенком и многое еще не было доступно моему пониманию.

Время, как ему полагается, шло. Я взрослел и радовал родителей любознательностью, умом и сообразительностью. Когда друзья семьи узнали, что я сам себе выбрал имя и получили возможность со мной общаться, то признавали, что я совершенно правильно назвал себя Архимедом. Конечно, мне это льстило.

А родители тем более гордились своим необыкновенным сыном. Я ведь не только умный, но и энергетически развитый получился. Помимо разноцветности, которая автоматически означала умение управляться с разными энергиями, я еще и телепатом оказался! Навык чтения мыслей обнаружился случайно, когда я несколько раз ответил на невысказанные вопросы мамы. Еще один повод для гордости – с телепатами в ту пору на Нибиру дела обстояли неважно.

Мне пророчили необыкновенную судьбу, считали, что я стану великим ученым, сделаю массу открытий, а мое имя войдет в историю человечества, как минимум, на нашей планете. Но в то же время папа и мама просили меня, чтобы я не торопился исполнять эти предсказания, а побыл ребенком, пока есть возможность.

– Детство – самое ценное и быстротечное, что есть в твоей жизни. – говорили они. – Второй такой поры не будет, так что возьми от этого времени все, что можно.

Но при всей моей любви к родителям, при всем к ним уважении и почтении – тут они ошиблись. На долгие века детство стало моим единственным состоянием, а сейчас я снова его проживаю. Однако в другом оказались правы. Судьба у меня действительно была необыкновенной, и свидетельства этого стали приходить даже раньше, чем я отправился в первый класс. Ведь именно мне пришлось стать посланцем Хроносов и передать их волю нибирийцам. И это – только начало.

Глава третья. Ухожу из времени

День, когда я впервые увидел всемогущих, тоже навсегда отпечатался в моей памяти. Мы тогда жили на юге Нибиру и я любил вставать с солнцем вместе. И вот, рано утром я выбрался из своей кроватки, залез на подоконник. Он в нашем доме был широким и от него исходил такой одуряющий аромат дерева! Больше никогда не встречал я настолько насыщенного и выраженного древесного запаха. Впрочем, в детстве все особенное.

Занимался рассвет и я радовался наступлению нового дня, пританцовывая у окна, смеялся. Но вдруг заметил, что утренняя панорама как-то исказилась, какие-то новые элементы стали появляться на фоне розовых солнечных лучей. Постепенно на небе вырисовались две огромные фигуры в переливающихся мантиях. Увидев исполинов, я закричал от страха. И не стоит меня осуждать: я был мал, мне едва исполнилось четыре года!

Мама, встревоженная моим криком, подлетела к окну и обомлела. Позднее я узнал, что эти фигуры видели не только мы: каждый, кто кинул хоть мимолетный взгляд на улицу, тут же замер, пораженный открывшимся зрелищем.

Повзрослев, я узнал и почему Хроносы решили прийти в наш мир, да еще таким экстравагантным образом. Приблизительно за столетие до того, как я изволил появиться на свет, произошла ужасная трагедия. Мацтиконы, самые безжалостные, беспощадные и опасные твари во Вселенной, напали на Землю и погубили великую Атлантиду2. Наукоград, музей, столица недавно освоенной нибирийцами планеты пала, множество жизней тогда оборвалось, множество судеб было искалечено.

Однако храбрые и самоотверженные атланты напоследок успели покарать и своих врагов, обескровить захватчиков настолько, что те впоследствии тысячелетиями не смели высунуться из той черной дыры, где скрывались. Земляне в Атлантиде погибли, но и мацтиконы лишились значительной части своего поголовья. А люди, которые находились в иных частях планеты, потеряли память и одичали до первобытного состояния. Произошло так из-за того, что атланты решили выпустить газ, смертельный и для врага, и для тех, кто оказался рядом. Но распространившись по Земле, этот газ уже не убивал: остальных он только лишал памяти, стирал все воспоминания.

Память сохранилась лишь у тех, кто в этот момент находился под водой или под землей. Небольшая кучка людей, помнивших, какой была планета раньше… Несмотря на всю свою телепатию и богатый жизненный опыт, мне трудно и страшно представить, что чувствовали они, когда выбрались на поверхность и увидели ужасные следы, которые оставила эта трагедия! Разрушенный великий город и тела товарищей. Свидетельства пребывания отвратительных мацтиконов и их поверженный корабль посреди центральной площади. Люди, потерявшие разум, убегающие, словно дикие звери… Горе захлестнуло сохранивших память, но некогда было предаваться отчаянию: нужно просить нибирийцев о помощи. А заодно и предупредить их, что мацтиконы снова решили собрать кровавую жатву, как это бывало и раньше.

Нибирийцы были шокированы произошедшим не меньше, чем атланты. Они предложили сохранившим память отправиться на Нибиру, но те чувствовали ответственность за одичавших собратьев и потому отказались. Им передали все, что необходимо, оказали всестороннюю помощь… И стали думать, можно ли изменить то, что произошло?

Странный вопрос для землянина, но не для нибирийца. Уже тогда мои сопланетники умели путешествовать по времени, возвращаться в прошлое. Однако делали они это исключительно в научных и исследовательских целях, чтобы наблюдать за тем, что творилось раньше. О том, чтобы менять прошлое, нибирийцы прежде и не задумывались.

Они бы и не пришли к такой мысли, если бы не было до безумия жаль погибших и потерявших память. Ведь это просто несправедливо: люди жили, работали, трудились на всеобщее благо… И вдруг, в один миг, их жизни перечеркнули, искорежили, изуродовали. Но дело не только в этом.

Мацтиконы всегда появлялись как смертоносный вихрь, который сносил, уничтожал все живое на своем пути, и скрывались, будто их и не было. Никогда ранее не удавалось отследить монстров, чтобы поставить точку на существовании безжалостных убийц. Да, мы против насилия и лишения жизни живых существ. Но мацтиконы – угроза для всей Вселенной и, поскольку вековые попытки заключить с ними мировую, успехом не увенчались, эту угрозу нужно ликвидировать. Ведь в противном случае они могут, в конце концов, уничтожить всех нас.