Полная версия
– Они всё время меняются, – Адам пожал плечами, нахмурился. – Я не всегда запоминаю, даже за столько лет. Странно вообще, что тут пусто. Мы ведь ещё никого не встретили.
Он огляделся, зрачки чуть расширились.
– Как будто у этой двери нет хозяина. И именно это меня и пугает… – голос его стал тише. – Я даже не помню такой комнаты. Этот лабиринт, он должен ли он тут быть вообще?
– Ну, я не в курсе, – сдержанно ответила Ди. – Я по шатру не гуляю. Это вроде как твоя роль – быть проводником.
– Подожди… – он всмотрелся в неё. – Ты впервые покинула гримёрку?
– А что, удивлён? – Ди прищурилась. – Ты сам не особо хотел, чтобы я шла с вами. У меня и причин не было раньше выходить.
– А теперь, значит, появилась?
– Ещё какая, – усмехнулась она, но глаза её оставались настороженными. – Но озвучивать я её пока не собираюсь. Так что, это не твоё дело.
– Вот оно как… – Адам отступил на шаг, будто что-то понял.
Мужчина приостановился и задумался, девушка продолжила идти, не сбавляя темп, она не заметила, как он встал на месте, смотря ей в след. Мысли окружили его, но мгновенно отпустили, как только он переключился. Они снова потерялись, снова ходили кругами, снова возвращались, как будто сама комната не желала их привести в нужное место, лишь испытывала терпение. Следующий поворот лабиринта вёл вниз по пологому спуску. Поролон под ногами стал тяжелее, будто напитался влагой. Стены теряли цвет, обивка висела клочьями, будто кто-то бесконечно дёргал её, искал выход. Свет тускнел. Где-то высоко что-то жужжало, над головой висели пластиковые цветные шары – безрадостные, пыльные. В углу, под выцветшим баннером с детскими рисунками, лежал ботинок. Простой. Большой. Поношенный. Тёмно-коричневый, с тяжёлой подошвой, засаленными шнурками. Слегка перекошенный, как будто его владелец прихрамывал. На носке – вмятина, на боку – тёмное пятно. Он выглядел неправильно. Слишком взрослым для детского лабиринта. Слишком реальным. Адам остановился. Его взгляд задержался на нём дольше, чем следовало. Он даже не наклонился – только стоял, будто ботинок мог в любой момент пошевелиться. Шаги Ди стихли за спиной. Вокруг было тихо. Слишком. Даже воздух стоял, как в пустой комнате, давно забытой. Никаких подсказок. Никаких надписей. Только ботинок. Брошенный. И всё же в его виде было что-то неуловимо знакомое. Ощущение, будто ты видел его мельком – в коридоре, на лестнице, за занавесом. Много лет назад. Или во сне. Адам почувствовал, как кожа на шее покрывается мурашками. Не страх. Не воспоминание. Ощущение, что этот предмет не должен быть здесь. Но он был. И теперь они тоже здесь. Ткань на стене чуть колыхнулась. За ней – узкий проход, которого раньше не было. Адам пошёл вперёд, не оглядываясь. Ди последовала молча. Ботинок остался позади. Они снова свернули. Здесь стены были выкрашены в грязноватый розовый, тусклый, словно залитый старым ламповым светом. Под ногами хрустела крошка пластика – мелкие детали конструктора или рассыпанные бусины. Впереди высилась старая трубчатая горка – облезлая, с заклеенными трещинами. Когда-то яркая, теперь выцветшая до цвета пыльной кожи. Округлая пасть горки была тёмной, втягивающей, как вход в глотку спящего зверя. Ди шла чуть впереди и вдруг остановилась. На полу, почти ровно по центру, лежала чайная ложка. Металлическая. Немного погнутая. С тонкой ручкой, чуть изогнутой. Казалось, она была вымыта, но по краю всё ещё оставалась тень старой ржавчины. Она блестела в свете единственной лампочки, как крошечная реликвия, оставленная нарочно. Ди наклонилась. На черенке была надпись. Выцарапанная, не выбитая – будто ногтем или ножом. Буквы расползлись, будто их выводили в спешке или с трудом. Можно было различить пару символов – что-то похожее на "Ма…" или "Ми…", но остальное стёрлось или было смазано. Ди подержала ложку на ладони. Тяжёлая, неожиданно холодная, как будто только что побывала в чьём-то рту. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ложка лежала так, словно её положили специально – не уронили, не забыли. Она указывала – прямо в зев трубчатой горки. Ди выпрямилась, всё ещё сжимая ложку, и медленно посмотрела на Адама. Он не говорил ни слова, но его лицо изменилось. Чуть – лишь дрожь века, сжатая челюсть. Он тоже что-то узнал, хотя ещё не понял, что. Ди подошла к устью горки. Нагнулась, заглянула внутрь. Там было темно. Слишком. Ложка в её руке вдруг показалась тише любого шороха. Как будто сама горка слушала. Скатившись вниз, они не сразу поняли, что спустились. Падение закончилось мягко, почти нереально. Не было удара, не было конца. Просто, вдруг – они стояли. Тихая комната. Слишком тихая. Свет тусклый, как сквозь мокрое стекло. Стены будто в дымке – простые, облезлые, но без чёткого рисунка. Всё вокруг казалось знакомым. Затёртый пол, ковёр с неразличимым узором. Воздух густой, пахнущий чем-то кисловатым, бытовым – запаренным бельём, детским кремом, старым пластиком.
– Где это мы? – спросил Адам, но голос его будто не дошёл до ушей Ди.
Она шагнула вперёд: медленно, оглядываясь. Всё было почти нормальным. Почти уютным. Почти домашним. Но изнутри шло ощущение чуждости. Пластиковая ложка валялась под столом. Рядом – потрёпанный альбом с детскими рисунками. Они были выцветшие, как после стирки. Все с одинаковыми лицами: круги с двумя точками и широкой, как у клоуна, улыбкой. На стене – часы без стрелок. Адам пошёл к окну. Потянулся к шторе – и замер. Окна не было. Только рисунок окна на стене. Кривой. Как детская попытка изобразить окно.
– Это… декорация? – выдохнул он.
Ди молчала. Практически детализированная кухня домика обвешана листами бумаги, изображая жизнь. Они осматривались внимательно: там плита с чайником, рядом с ним кастрюле, в кастрюле прогнившая еда, воняло на всю комнату. Тишина оборвалась. Комната будто устала ждать – или отпустила. Ди первой заметила: стена впереди исчезла. Там, где была облупленная поверхность, теперь начинался узкий проход. Коридор – длинный, с обоями в мелкий, блеклый цветочек. Она шагнула туда первой. Адам пошёл за ней, и с каждой новой стеной его будто пробивало: знакомо до боли. Где-то было. Нет, он здесь не жил, ему рассказывали про похожее место, кто-то с теплотой делился, вспоминал. Может, смеясь, может, шёпотом.
– Здесь был старый шкаф, – вдруг подумал он, глядя на угол, где и правда стояла темнеющая мебель. – А тут висели занавески с птичками.
Он не понимал, откуда это знает. Просто знал. Проход был еле живым. Пахло старым деревом, закипевшей кашей, пыльной шерстью. Воздух был тяжёлым, как в комнате, где давно никто не открывал окна. Тумбочка у стены. На ней – вазочка с засохшими цветами. И один деревянный тапок с детской наклейкой сбоку. Ди смотрела на него, но не трогала. Мимо них прошла волна тепла – не от печки, а как от дыхания. Старого, уставшего, большого. С каждым шагом его сердце стучало тише, но напряжённее. Словно он шёл вглубь чьего-то сна. Или памяти, рассказанной когда-то вскользь. Они вошли в комнату, похожую на гостиную. На столе, посреди скатерти, лежал старый дневник – обычная школьная тетрадь, в серой обложке, угол которой был заляпан и подмят. Адам подошёл, не думая – как будто руки сами знали, что делать. Он открыл тетрадь. Страницы пахли пылью, чем-то сладким и старым, почти как молочные подушечки. Почерк был крупный, с нажимом, буквы разной высоты, некоторые нарисованы с особым усердием. Он перелистнул к последней записи. Страница была немного помятая, словно её долго держали в руке. Там было написано:
"Сегодня снова шум. Я не люблю, когда все шумят. Я спрятался, как умею. Здесь тихо. Мне нравится, когда он смеётся. Не в лицо, а просто, когда весело. Он не боится, когда я молчу, он даже не ждёт слов, просто есть и всё, он добрый, даже если не всегда. Если вдруг кто-то придёт – не бойтесь. Я просто спрятался. Это не навсегда."
Адам прочёл. Медленно. Потом снова. Тепло от этих слов не согревало – оно прожигало. Потому что было слишком настоящим. Потому что где-то в глубине он понял – это было про него. И это было давно. Он аккуратно закрыл тетрадь и положил обратно. В комнате стало почти глухо. А над старым креслом, под которым скрипели пружины, покачивался одинокий шарик. Надутый давно. Бледно-синий. С кривым, еле заметным смайликом. Они долго молчали. Комната будто замерла с ними, только шарик в углу продолжал качаться – будто от лёгкого сквозняка, которого не было. Ди подошла к креслу. Провела пальцами по его подлокотнику. Ткань под её рукой была вытерта, потемневшая от времени и рук. Там часто сидели. Ждали. Адам обернулся, не удивился. Они вышли обратно в коридор. Всё оставалось тем же: обои в цветочек, ковровая дорожка с проплешинами, запах старого дома. Старый дом дышал. Тихо, размеренно. Казалось, даже воздух в нём стал гуще – как будто кто-то смотрел, не мигая. Ди стояла у фальшивого окна. Штора легонько колыхалась, реагируя на чьё-то дыхание в комнате. Она не смотрела на Адама. Не сразу. Он уже сидел на том кресле, немного согнувшись, руки на коленях, пальцы сжаты в замок. Плечи опущены, взгляд устремлён в никуда. Сцены исчезли. Тени растаяли. Но что-то осталось. То, что нельзя было выкинуть. Ди сделала шаг ближе, но не сказала ни слова. Просто стояла рядом. Он повернул голову, медленно, будто с усилием. Посмотрел на неё – и это был взгляд не того Адама, которого она знала. Не фокусника, а просто человека. Ди ничего не спросила, выражение её лица, сжатые губы, взгляд в пол – было тише любого диалога. Они были в доме, построенном из чужой боли, в воспоминании, которое не должно было всплыть. И теперь – должны были уйти. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Уже не в прошлом. В настоящем. Дом начинал меняться. Переходить. Впускать их дальше. Или – глубже. Адам обернулся ещё раз, будто что-то хотел сказать пустому пространству, тихо, почти не слышно, выдохнул:
– Надеюсь, ты не с ними.
***Коридор становился всё уже. Стены давили фотографиями – тысячи лиц, рук, предметов, обрывков быта. Казалось, сами обои были заменены на фотоальбом, склеенный из чужой жизни. И почти всё было размыто – будто испачкано водой или вытерто пальцами, чтобы забыть. Фотографии продолжали рассыпаться вдоль стен и потолка, будто их развесили в спешке, отступая от чего-то. Дети шли молча, и только Мартин всё чаще оглядывался, будто опасался, что стены могут схлопнуться за ними. И вдруг Мия остановилась. Её взгляд зацепился за нечто странное – огромную пустую рамку, висевшую в конце коридора. Она была в рост взрослого человека, обрамлённая потемневшим деревом. Внутри – ничего. Даже не стекло. Просто пустота, тянущая внутрь. Мия медленно подошла. Рамка казалась живой. От неё шёл холод, словно воздух за ней дрожал.
– Эд, – позвала она, не отводя взгляда.
Он подошёл, вгляделся в пустое пространство.
– Тут ничего нет, – сказал он, но неуверенно.
– Нет, есть, – тихо прошептала Мия. – Смотри, вот здесь.
Она указала пальцем на крошечный зацеп по краю. И ещё один. Как следы от вынутого содержимого. Будто рамка когда-то была полной – или должна была быть. Она оглянулась, глаза скользнули по ближайшей фотографии, висящей чуть в стороне. Она была не размытой, а почти чёткой – на ней кусок какого-то пространства: ковер, край стула, чья-то тень на полу. Подошло, это будто первый кусочек пазла, Мия с улыбкой посмотрела на брата и Мартина. Эд молча кивнул. И они двинулись дальше, каждый теперь искал не просто обрывки – а ключи. К частям чего-то большего. Чего-то, что раньше было скрыто. И комната это чувствовала. Стены будто начали дышать. Эд снял со стены одну из фотографий – на ней был кусок лестницы и чей-то носок на ковре. Она казалась достаточно чёткой, чтобы быть частью чего-то настоящего. Он подошёл к рамке и аккуратно попытался вставить её внутрь, так, как это сделала Мия с первой. Но что-то пошло не так. Фотография дрогнула в его руках – будто отталкиваясь от рамки. Слабый гул прокатился по стенам. Лампа над потолком мигнула.
– Эй, – тихо сказал Эд, отдёргивая руки. – Она не подходит?
Мия подошла ближе, вгляделась в снимок.
– Это, наверное, не тот кусок. Он не из той части.
– Той части чего?
Мия покачала головой. Она и сама не знала. Но чувствовала, что рамка не примет обман. Ей нужно только то, что принадлежит настоящему узору.
– Попробуй другую, – сказала она, глядя на снимки вдоль стены.
Мартин стоял чуть позади, будто даже дыхание затаил. Он боялся подойти ближе. Или боялся того, что может увидеть. Гул постепенно стих. Фотография в руках Эда снова стала обычной. Но теперь они знали – рамка "живая". И она не позволит собрать себя из чего попало. Они двигались вдоль стены медленно, как по минному полю. Мия поднимала снимок за снимком, всматриваясь в них, будто искала не изображение, а чувство – то самое, нужное. Но даже у неё всё сливалось: лестницы, тени, обрывки лиц, обои, которые будто плавали. Эд снова попытался – фотография с расплывчатой фигурой в кресле. Рамка не приняла её. Звук, почти как глубокий вздох, прошёл по полу. Фотография в руках стала холодной, неприятной на ощупь.
– Не та, – Мия покачала головой.
– Может, это не важно? – Эд выдохнул. – Может, вообще не надо ничего собирать?
Мартин вдруг всхлипнул. Почти беззвучно.
– Надо, – сказала Мия. – Просто мы ещё не поняли, как.
Она подошла к другой фотографии. Там был только кусок ковра, еле видимый угол шкафа и тень, похожая на край чьего-то уха. Её рука потянулась, но что-то внутри остановило. Она обернулась к Мартину. Мартин замер. Он смотрел вбок, туда, где фотографии висели чуть ниже, почти у самого пола. Его глаза стали широко раскрытыми, губы чуть дрожали.
– Мартин? – тихо окликнула Мия.
Он не отреагировал. Медленно, с необычной сосредоточенностью, опустился на корточки и протянул руку. Снимок, зажатый между двумя другими, был почти неприметным – немного мят, края выгорели, а изображение словно плыло, будто смотрели на него сквозь стекло с каплями. Мартин прикоснулся к нему с осторожностью, как будто боялся вспугнуть что-то живое. Вытянул. Посмотрел. И вдруг прошептал:
– Вот…
Эд с Мией переглянулись.
– Вы думаете, это оно? – Эд подошёл ближе.
Мартин кивнул. Удивительно уверенно. И, не дожидаясь, протянул фотографию Мие. Она взяла снимок. На нём была часть старого окна, чуть приоткрытого, с ржавыми петлями и цветочной занавеской. Простая деталь, но в ней было что-то настоящее. Тёплое. Мия шагнула к рамке и, не раздумывая, вложила фото внутрь. Мия застыла, глядя на рамку. Она больше не мигала. Не отталкивала. Снимок лёг ровно, как кусок мозаики. Как будто он всегда был частью чего-то большего, просто потерялся.
– Есть! – выдохнула Мия.
– Ещё? – спросил Эд, и в его голосе вдруг мелькнуло волнение. Надежда.
Мартин кивнул, не глядя на них. Он смотрел на снимок в рамке, будто в окно. Будто что-то знал – или пытался вспомнить, но не до конца. Мия перевела взгляд на стены. Все эти сотни снимков – теперь она знала, среди них есть те, что настоящие. Те, что вписываются в рамку. Остальное – шум. Размытые фантомы, чужие воспоминания или просто иллюзии.
– Надо найти ещё, – твёрдо сказала она.
Эд снова кинулся к стенам, начал перебирать фотографии. Некоторые казались близкими – тёплый свет, знакомые очертания, но стоило поднести ближе – и снимок "выдыхался", терял чёткость. Мия нашла одну, где виднелась часть пола и край чьих-то детских ботинок – но рамка её не приняла. Каждая ошибка отзывалась легким дрожанием в воздухе. Словно стены не одобряли.
– Мы найдём ещё, – сказала Мия, уверенно и тихо, будто отвечая не на вопрос, а на сомнение.
Эд снова принялся искать. Он нащупал одну фотографию, где угадывался силуэт чего-то или кого-то, почти неразборчивое, но, когда он попытался вставить её в рамку, снова почувствовал, как снимок сопротивляется. Вплотную подошел к стене и ощутил, как что-то легкое коснулось его пальцев – отстранённое и холодное. Мия снова подошла к стене. Она чувствовала, как воздух в комнате становится тяжелее. Внутренний страх тянул её к фотографии, но она сдерживалась. Каждый новый снимок – туманнее, размытее. Множество лиц, дверей, окон, и всё это словно терялось в воздухе, расплывалось. В какой-то момент ей показалось, что стены начинают сужаться, и тень на полу была уже слишком длинной, слишком вытянутой.
– Эд, ты нашёл что-то? – спросила она.
Эд, не отрываясь от стены, выдохнул. Он продолжал перебирать фотографии, но одна за другой они исчезали, словно были только призраками. На одной Мия заметила часть детской игрушки – резиновый мяч, на другой – чьи-то руки, сильно держащие стул. Но как только Эд пытался вставить их в рамку, они выдыхались, исчезали.
– Ничего не подходит, – его голос был низким, чуть нервным.
Мартин стоял в углу, скрестив руки на груди. Он не вмешивался, не подходил ближе. Он вообще не двигался, как будто боялся прикоснуться к чему-то лишнему. Мия почувствовала, как у неё начинает сводить живот от напряжения. Она взяла очередной снимок, на котором виднелась только часть платья и края стола, и попыталась вставить его. Звука не было, но она почувствовала, как рамка будто подалась под её руками. Жуткое напряжение нарастало – она сдернула руки и отошла.
– Что за…? – Эд резко обернулся. – Не подходи, Мия!
Но было уже слишком поздно. Фотография дрогнула в её руках, как бы сопротивляясь. Лёгкий свист в воздухе, и она вновь вернулась на стену – расплывшись, исчезнув. Мия тяжело вздохнула. Пальцы сжались в кулак.
– Что-то не так. Почему? Почему она не подходит? Что мы делаем не так?
В тот момент Эд почувствовал что-то странное. На стене рядом с ним было ещё одно изображение – не фотография, а странный отпечаток, как будто кто-то оставил след. Он резко выдернул её из ряда.
– Мия, смотри!
Это была фотография. Но она была чуть искажена – немного замят угол, цвета слегка тускнеют, но на ней отчётливо можно было разглядеть часть молочного стеклянного окна, через которое проникал свет. Кусок пола, а в тени – детские ботинки. Те самые ботинки, которые они видели на других снимках. Сразу было видно – это подходило. Эд подошёл к рамке, и, на этот раз, когда он вставил фотографию, рамка не сопротивлялась. Свет не мигнул.
– Это она! – с облегчением произнёс он, будто наконец сбросил тяжесть с плеч.
Рамка приняла фотографию, как будто именно эта деталь и должна была быть на своём месте. С этим успехом что-то в комнате слегка изменилось. Но, несмотря на это, взгляд Мартина снова затуманился, когда он посмотрел на вставленную фотографию. Он не сказал ни слова, просто отошёл в тень. Снимок, наконец, лёг в рамку. Мия почувствовала облегчение, но не сразу освободилась от напряжения. Всё ещё было слишком тихо, слишком жутко. Внутри неё нарастало чувство, что что-то недосказанное висит в воздухе. Она взглянула на Эда – тот стоял, уставившись на рамку, его руки чуть дрожали.
– Ты в порядке? – спросила она.
Эд кивнул, но в его глазах была тень тревоги. Он не сразу ответил, а потом выдохнул:
– Это как-то слишком странно, да?
Мия посмотрела на Мартина. Он стоял в углу комнаты, его взгляд не покидал стену, хотя казалось, он не замечал того, что происходило. Лишь изредка его глаза слегка морщились, когда что-то изменялось в комнате.
– Мартин, Вы уверены, что не помните ничего, что было раньше? – спросила она, хоть и знала, что ответа не будет.
Мартин лишь тихо зашаркал ногами, будто что-то искал. Он снова взглянул на стену и как будто обнаружил что-то важное.
– Туда, – он тихо сказал, указывая на левую сторону стены. – Там ещё должно быть.
Эд и Мия обменялись взглядами, но не стали спорить. Они начали двигаться туда, где Мартин указал, хотя внутри их обоих поднимался тревожный холод. В этом месте воздух был тяжелее, и чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг. Тени на стенах словно тянулись за ними, вытягиваясь в длинные полосы. Комната как будто начинала сжиматься. Мия почувствовала, как её сердце заколотилось быстрее. Её пальцы нащупали следующую фотографию, но она была другой. Снимок был не как все остальные. На нём был не просто чьей-то край одежды или осколок света, а изображение дома. Чистого, с аккуратными окнами и дверями. Мия сразу почувствовала, что это не подходило – это было чужое.
– Эд, не эта, – она потянулась к следующей фотографии, с нервным выражением на лице.
Но когда Эд попытался вставить свою фотографию в рамку, она сжалась в руках, как будто воздух вдруг сжался вокруг них. Он мгновенно понял: эта фотография, как и предыдущая, не подошла. Он положил её обратно, и на мгновение, словно всё вокруг потемнело. Секунда молчания, и они оба снова начали искать.
– Почему ничего не подходит? – спросил Эд, и его голос дрогнул.
В этот момент Мартин снова подошёл к стене и вытащил из-под множества снимков один единственный. Это был кусок с краем какой-то тёмной лестницы и видом на пустой коридор. Странно, но он вдруг почувствовал, что это должно быть верным. Он не спрашивал, не сомневался. Только молча подошёл к рамке и вставил фотографию. Рамка отреагировала на это по-другому: она не приняла снимок сразу, но после короткого колебания снимок оказался частью рамки. Тот же свет, но чуть ярче.
– Что-то нашёл, – прошептал Мартин.
Эд с Мией снова почувствовали, как стены слегка ослабили своё давление. Но в воздухе всё равно было что-то неясное, как будто они шагали по границе реальности и иллюзии. Эта фотография тоже была не просто изображением. Это был фрагмент воспоминаний, от которого что-то на миг щёлкнуло в их подсознании. Мартин отступил назад и снова смотрел на стену, на которую они продолжали вставлять фотографии.
– Это ещё не всё, – сказал он, как будто сам для себя.
Но всё было слишком тихо. И чем дальше они шли, тем чётче ощущали, что эта комната не просто место, а нечто большее. Как будто это место начало меняться с ними, как-то на них влиять. Мия и Эд стояли перед стеной, теперь полностью покрытой фотографиями. Все кусочки пазла были на своих местах. Каждое изображение, которое они вставляли, становилось всё более чётким, как если бы они восстанавливали не просто память, а саму реальность. Детские ботинки, пустой коридор, тёмные окна, лестница. Всё стало на свои места. Тишина, которая заполнила комнату, была удушающей. В этом моменте не было ни звука, ни движений. Казалось, что сама комната затаила дыхание, и всё вокруг остановилось. Но затем произошло нечто странное. Рамка, в которую были вставлены все фотографии, начала искажаться. Её края начали расплываться, словно их скользящее движение сжигало пространство вокруг. Постепенно, на месте стены, в которой висела рамка, начала образовываться дверь. Стена, ещё мгновение назад казавшаяся твёрдой и непреодолимой, теперь становилась чем-то иным. Гладкая поверхность начала трещать, и в воздухе промелькнуло слабое мерцание. Дверь постепенно распахнулась, и за ней открывался новый мир. Это был тот же коридор, та же лестница, те же окна – но теперь эти элементы казались совершенно чуждыми, искажёнными, как если бы они всё это время были частью другого пространства. Когда дверь полностью открылась, и пространство за ней стало чётким и осязаемым, ощущение замкнутого пространства вокруг исчезло. Вместо этого, каждый шаг на пороге двери ощущался как переход в новую реальность. Пространство за дверью теперь не было зыбким и неясным, а обрело чёткость, пусть и странную. Мия сделала шаг вперёд, и её пальцы коснулись поверхности двери. В тот момент, как её руки коснулись холода, раздался лёгкий треск, и воздух вокруг изменился. Образы, заполнившие пространство за дверью, стали яркими и чёткими, как если бы они сейчас стали частью этого мира. Комната за дверью больше не была просто изображением или воспоминанием. Это было место, настоящее и чуждое одновременно. И когда они пересекли порог, комната осталась позади, как пустая рамка, а их шаги, эхом отдаваясь, вели их в неизведанное.
Глава 5: Клоун, который плачет. Часть 2.
Дети с Мартином шагнули через порог двери, и мир за ней был совершенно другим. Это было место, где свет и тени смешивались, где воздух казался тяжёлым, а звуки – приглушёнными и странными. Коридор, в котором они оказались, был знакомым и чуждым одновременно. Стены, поросшие следами времени, казались давно забытыми, но они не знали почему. Они двигались по коридору, с каждым шагом ощущая, как пространство вокруг меняется. Здесь не было пустоты, здесь были шаги, шёпот, и лёгкая музыка, доносившаяся из-за двери, ведущей в следующую комнату. Мия оглядывалась, чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, что именно. Они вошли в гримёрки, наполненные суетой и ярким светом, который никак не мог осветить тьму, скрывавшуюся в уголках. Люди в костюмах, с красными щеками и наполовину одетые, спешили к зеркалам, в которых отражались их образы, но не их души. В этих зеркалах было что-то странное, что-то не совсем настоящее. Тишина, которая окружала детей, резко оборвалась, когда одна из женщин, молодая артистка, заметила Мартина. Она воскликнула и подошла к нему с радостной улыбкой.
