Полная версия
– Мистер Адам… – выдохнул он, не двигаясь с места. – Что это за место? Что здесь происходит?
Фокусник, казалось, не услышал. Он продолжал идти, не оглядываясь, будто вопрос Эда был пустым звуком.
– Эй! – жёстче сказал Эд. – Я серьёзно. Мы не сделаем ни шага, пока Вы не скажете, что вообще здесь творится.
Мия тревожно посмотрела на брата, затем на фокусника. Эд крепче сжал её ладонь, словно сам себе придавая уверенности. Он остановился и Мия вместе с ним. Адам замер. Его лицо оставалось спокойным, почти безучастным, как у актёра, повторяющего уже сто раз сыгранную роль. Губы не дрогнули, веки не моргнули. Казалось, даже дыхание остановилось. Он стоял так несколько секунд, превратившись в живую статую фокусника, застывшего перед кульминационным номером. Потом, без единого слова он развернулся и пошёл вперёд. Его спину не выдало ни малейшее напряжение, шаги оставались размеренными и чёткими. Он двигался с той же лёгкостью, с какой бы выходил на арену перед тысячной толпой, абсолютно уверенный, что зрители последуют за каждым его движением. Дети для него были чем-то само собой разумеющимся – очередные зрители в бесконечном представлении. Его молчание говорило громче любых слов: "Вы последуете за мной, потому что альтернативы нет". И самое страшное: он был прав. Эд застыл, будто корнями врос в пол. Сердце колотилось так сильно, что отдавалось в висках ровно в такт с пульсирующим светом, что играл в стеклянных стенах. Он неотрывно следил, как фигура фокусника становится все меньше, растворяясь в зыбкой дали коридора.
– Он…нас бросает? – голос Мии дрожал, когда она тянула брата за рукав, оставляя на ткани мокрые отпечатки пальцев.
Ответа не последовало. Перед глазами Эда вспыхнули обрывки памяти: ночная ярмарка, клубящийся туман, тени, что извивались как живые. Острые клыки, впивающиеся в плоть. Их безумный бег наугад, а нечто невидимое цеплялось за одежду, пытаясь оттащить в темноту. Этот ужас вернулся сейчас. Эд понял: если Адам исчезнет, тьма снова оживет и кошмар повторится. Горло сжал спазм. Пальцы вцепились в руку сестры так, что побелели костяшки. Первый шаг дался с усилием, будто он поднимал всей тяжестью собственного страха. Затем второй и третий. Мия, все еще оглядываясь на пустые зеркала, покорно засеменила следом. Когда Эд наконец поравнялся с фокусником, он резко шагнул вперед, преграждая путь. В глазах горело то, что сильнее страха – яростная решимость.
– Могу я получить ответ на свой вопрос? – голос Эда дрожал, но звучал твёрдо. – Мы не можем вечно бросаться в темноту, как слепые котята!
Адам остановился. Медленно опустил голову смотря на детей, словно его шея скрипела от вековой усталости. Его лицо оставалось каменным, ни морщинки беспокойства, ни искры сочувствия. Только бесконечная, мертвая выдержка.
– Вы так и будете молчать?! – Эд сделал шаг вперед, ноги чуть подкашивались от ярости. – Мы не Ваши марионетки!
Мия осторожно прикоснулась к его локтю. Когда Эд обернулся, в ее глазах он увидел то же, что кипело у него в груди – страх, смешанный с яростью. Ее пальцы сжали его рукав не для успокоения, а в молчаливой солидарности. Адам выждал паузу.
– Ещё рано, паренёк. – наконец произнес он. – Просто доверьтесь.
Эд стиснул зубы. Его кулаки дрогнули.
– "Доверьтесь"? – Он посмотрел на фокусника, будто пытался пробить взглядом насквозь. – Легко сказать, когда всё знаешь. А если мы опять окажемся в ловушке? Одни. Без выхода. Вы тогда тоже будете твердить про "рано"?
Мия опустила взгляд, но лишь на мгновение. Это бесстрастное спокойствие в голосе Адама тоже начинало её раздражать. Когда она заговорила, ее тихий голос резал острее крика:
– Вы всегда так отвечаете? Когда людям страшно? Когда они просят помощи? Просто бросаете "доверьтесь" и отворачиваетесь?
Фокусник посмотрел на неё. Его веки дрогнули – это был первый живой жест за весь разговор. Он смотрел на Мию так, будто видел ее впервые.
– Это не ответ, – продолжила она, поднимая подбородок. – Это, как будто, Вы от нас отстраняетесь. Мы не багаж, который Вы тащите за собой. Мы тоже чувствуем и хотим знать правду.
В её голосе всё ещё звучала детская мягкость, но под ней уже зарождалась твёрдость. Та самая, что вырастает, когда ребёнка слишком долго держат в неведении. Эд снова посмотрел на сестру. В его взгляде мелькнуло что-то новое – может, гордость. А может, просто удивление от того, что она сказала то, чего он сам не смог сформулировать. Адам ничего не ответил. Лишь слегка опустил глаза и направился к дверному проёму. А за ним – тьма, снова зовущая, снова без объяснений. Он чувствовал, как она дрожит и сам дрожал. Но теперь выбора не было. Если бы он снова остался, снова начал спорить, Адам просто ушёл бы. А остаться в этом месте без него, без хоть какой-то опоры, было страшнее, чем шагнуть в темноту. Фокусник обернулся, указывая вглубь зала. В дальнем углу зиял дверной проём. За ним ничего. Лишь глухая, живая тьма. Плотная, как воск, и такая же липкая. Адам подошёл и протянул руку, строгий взгляд будто приказывал: "Шагайте". Эд, сжав сестру в объятиях, колебался. Потом медленно протянул руку в ответ. Мия заглянула в проём и тут же отпрянула. Она замерла на пороге, будто упёрлась в невидимую стену. За гранью только тьма. Никаких очертаний, ни звука, ни тени. Только вязкая, живая пустота. Её дыхание участилось, грудь сжалась, будто от холода, но холод шёл изнутри. Руки задрожали, губы приоткрылись, но ни слова не сорвалось с языка. Тело знало этот страх лучше, чем разум. Она покачала головой, и слёзы выступили на глазах. Эд обернулся к ней:
– Всё хорошо, мы вместе…
Но её уже не было здесь. Она утонула в своём страхе, в воспоминаниях, где темнота была настоящим врагом. И теперь она отказывалась идти. Адам нахмурился, переведя взгляд с девочки на зияющий проём, затем снова на Мию. Слёзы уже катились по её щекам. Эд обнял крепко её, как тогда.
– Что с ней? – удивлённо спросил фокусник.
– Вы можете…включить свет? – глухо пробормотал Эд.
Адам покачал головой. Там не было света. Его и не могло быть.
– Она боится темноты? – мягко спросил Адам.
– Да…Простите. Она не пойдёт.
Адам медленно подошёл к дверному проёму, за которым сочилась тьма. Он остановился на самом краю, не переступая порог, словно чувствовал: одно неосторожное движение, и они снова отстранятся. Он видел, как дрожит Мия, как Эд смотрит на него настороженно, всем телом готовый заслонить сестру. Слова здесь были бесполезны. Обещания в этих стенах звучали пусто, их можно было разбить так же легко, как зеркала позади. Тогда Адам достал из цилиндра маленький мешочек, перекатывал его в пальцах, пока не высыпал на ладонь крошечные стеклянные шарики. Они засияли мягким, пульсирующим светом. На мгновение в воздухе повисло ощущение, знакомое каждому, кто когда-то сидел у костра, слушая сказки. Он не объяснял и не уговаривал, просто присел на корточки, опустившись до их уровня, и рассыпал шарики по полу перед входом в коридор. Свет от них был слабым, не разгонял тьму, но очерчивал в ней тонкие линии, как тропу. Адам провёл по ней пальцем, предлагая маршрут. Это не была ловушка. Не уловка. Он не требовал идти, он просто показывал, что путь может быть чуть менее тёмным. Мия молча наблюдала, на её лице боролись страх и что-то ещё: сомнение, поднимающееся из самых глубин. Она не верила, но видела: он не пытался заставить, в этом было что-то новое. Эд шагнул вперёд, встал рядом с сестрой. Его тело напряглось, взгляд стал колючим. Руку Мии он не отпускал. Та сжала его пальцы, но уже не так судорожно, как прежде. Свет шариков дрожал в такт её дыханию. Адам оставался на месте. Ничего не говоря, лишь чуть кивнул, как бы признавая их право бояться. Они стояли перед тьмой в тишине, где даже мысли звучали слишком громко. Свет мерцал, дразня: вот путь, но решать только вам. Эд медленно сделал шаг, будто ступал не на пол, а на тонкий лёд над чёрной водой. Руку сестры сжал крепче. Мия, колеблясь, двинулась следом – словно только вместе они могли оторваться от земли. Внутри всё было натянуто, как струна. Никто не верил до конца. Страх сидел в каждом, но не перед темнотой, а перед этим странным взрослым с его слишком правильными словами и взглядом, который часто ускользал. Сомнение шептало: а если это очередной фокус? Новая ловушка? Но оставаться было страшнее. Позади оставались зеркала с живыми отражениями, события, от которых хотелось бежать. Впереди хоть и тьма, но другая. Мия прошла немного и оглянулась. Адам стоял на месте, не торопил, не подталкивал. На его лице читалась усталость, что-то тихое, почти человеческое. Доверие не просто свет, который включается щелчком, оно рождается медленно, сквозь тревогу, шаг за шагом. Эд не хотел идти, но знал: ждать намного хуже. Он спрятал руку сестры в своей ладони, будто укрывая там всё, что оставалось в нём живого. Её маленькая тёплая ручка дрожала, но сжимала его пальцы без тени сомнения, она шла не за светом, не за фокусником, а за ним. И эта вера жгла сильнее любой ответственности. Он сдерживал дыхание, чтобы она не услышала, как дрожит его грудь. Шаги давались с трудом, будто приходилось пробиваться сквозь собственную тень. Свет шариков отражался в глазах, но не касался души, там по-прежнему было темно. Эд не чувствовал себя храбрым. Не был готов. Но знал: Мия рядом, она не отстаёт ни на шаг. В её движениях читалось напряжение, но не колебание. Она верила ему – это чувствовалось в каждом прикосновении, в каждом шаге, которым она доверяла ему свою уязвимость. Спина Эда выпрямилась чуть больше. Неуверенность не исчезла, уступив место чему-то другому. Чему-то, что не требовало быть сильным. Мия шла медленно, разглядывая стены. Пятна на них превращались в каракули, каракули – в рисунки. Они появлялись будто сами собой под дрожащим светом. Одни – наивные, радостные. Другие – тревожные, с перекошенными лицами и тёмными пятнами, будто нарисованные в страхе. Вдруг она остановилась. Один рисунок выделялся: девочка с тёмными волосами стояла на пустом фоне, сжимая в руке ярко-красный шарик. Рядом – размытая фигура. То ли шатёр, то ли что-то большее, полосы и линии, будто остатки чего-то важного, что исчезло, оставив лишь призрак. Мия застыла. Что-то в этом изображении задело её. Приглядевшись, она увидела: глаза девочки простые точки, губы лёгкая тонкая черта, но в позе, в том, как та держала шарик, читалось одиночество. Кто она? Кто её нарисовал? Почему стоит одна перед исчезающим нечто? Эд подошёл молча, встав рядом. Мия не оборачивалась, но чувствовала его присутствие. Рисунок будто смотрел на них всем своим стёртым миром, просил о чём-то. Мия провела пальцами по краю изображения. Шершавая поверхность. Чуть ниже стёртая надпись мелом, лишь несколько букв уцелело. Прочитать было невозможно. Они стояли молча, и рисунок будто дышал вместе с ними. Эд наклонился, разглядывая размытые линии. Шатёр? Дом? Или просто игра воображения? Шаги сзади. Адам подошёл неспешно, остановился позади них, сложив руки за спиной. Его обычно строгое лицо изменилось, взгляд смягчился, будто он узнал что-то знакомое. Тишина повисла между ними, никто не хотел разрушать момент словами. Адам сделал полшага вперёд. Взгляд скользнул по шарику, размытому фону, снова по девочке. Он наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри, провёл пальцами по рисунку. Эд и Мия молчали, но присутствие взрослого, впервые не давящего, а просто находящегося рядом, удивляло. Адам опустил взгляд, встретился глазами с Эдом. Ни приказа, ни напора, только едва уловимая мягкость. Зрачки неловко перевелись на картинку, его пальцы замерли в сантиметре от стены, будто он боялся прикоснуться, будто узнавал линии, но не решался признаться даже себе. Эд растерялся: фокусник не казался чужим. Мия снова посмотрела на рисунок. Девочка с шариком стояла всё так же одна. Но теперь, в тени трёх молчаливых фигур, её одиночество казалось меньше. Пальцы Мии потянулись к размытому пятну, она хотела дорисовать, вернуть девочке её мир. Но под рукой не было ни мела, ни красок. Адам, словно угадав её мысли, снял цилиндр и достал старый деревянный пенал. Открыл его бережно, как что-то очень личное. Внутри лежали разноцветные мелки и пастель, потрёпанные, но ещё яркие. Протянул Мии без слов. Та удивлённо посмотрела на него, затем на мелки, губы дрогнули. Она взяла красный и подошла к стене, осторожно вывела линии, восстанавливая то, чего, возможно, никогда и не было. Здание? Фонарь? Просто дом, который хотелось бы иметь? Эд, помедлив, выбрал тёмно-синий мел. Встал рядом, добавил дорожку, уходящую вглубь рисунка. В скрипе мела по стене, в наклонах голов, в сосредоточенных взглядах что-то изменилось, тишина между ними стала иной, как пауза в музыке. Адам не вмешивался. Стоял в стороне, наблюдая. В его взгляде впервые не было тайны, только усталость и, если присмотреться, слабая благодарность за то, что они приняли мелки. Когда рисунок был закончен, Мия отступила. Шатёр вышел кривоватым, но теперь девочка не стояла одна – будто ждала кого-то. Эд коснулся плеча сестры. Мия улыбнулась уголком губ. Она не знала, кто была эта девочка, но та больше не выглядела потерянной. Коридор, всё такой же тусклый и тревожный, стал чуть светлее. Они двинулись дальше. Свет шариков мерцал, будто уставая. Тени скользили по стенам, детские рисунки сменялись облупившейся штукатуркой. Мия шла, не отпуская руку брата, но теперь поглядывала на Адама впереди. Его силуэт в тусклом свете казался длиннее, чем был. Фрак, цилиндр, движения – всё, как всегда. И всё же он изменился. После остановки у рисунка в нём появилось что-то новое. Мия заметила слабую улыбку на его лице, будто он ненадолго позволил себе вспомнить что-то дорогое. А за ней появилась глубокая грусть, спрятанная за привычной строгостью. Девочка шагнула ближе. Адам заметил это краем глаза, но промолчал. Мия нерешительно всмотрелась в его лицо, а потом, с привычной мягкостью, тихо, почти шёпотом, чтобы никто, кроме него, не услышал, обратилась к Адаму:
– Вы узнали ту девочку?
Он замер на долю секунды, не оборачиваясь. Только плечи его слегка напряглись. Ответа не последовало. Она ждала, не отводя глаз. Адам сделал ещё шаг вперёд. Потом второй, просто шёл дальше. Мия опустила глаза. Не потому, что обиделась, а потому что почувствовала – вопрос был преждевременным. И всё же, внутри неё осталась лёгкая дрожь. Любопытство, замешанное с сочувствием. Рядом с ней Эд чуть крепче сжал её ладонь, не задавая вопросов. А коридор всё длился. Свет чуть сильнее затрепетал и снова ослаб. Как дыхание в сне. И только тишина говорила громче слов. В конце коридора стояла дверь – яркая, словно вырезанная из детского сна. Её поверхность была покрыта всплесками всех цветов радуги, а золотая ручка сверкала, как маленькое солнце. Дети подошли ближе, не спеша. Их маленькие огоньки крутились вокруг, будто прощались, танцуя в последний раз. Мия шептала каждому спасибо, а Эд склонил голову в знак благодарности. Было тепло. Даже немного весело, как будто эти огоньки были настоящими друзьями, хоть и совсем крошечными. Словно услышав их прощание, огоньки сделали синхронный, чуть озорной пируэт и погасли. На мгновение всё погрузилось в темноту. Только дыхание и тишина. Но в эту паузу раздался щелчок, фокусник открыл дверь. За ней оказалась комната. Не просто комната, ещё одна гримёрка, будто из другого мира. В отличие от всего остального шатра, ветхого, шепчущего старыми скрипами и потрёпанным бархатом, это место казалось почти новым. Здесь не было ни пыли, ни забвения. Пространство дышало тёплой, уютной тишиной. Комната была почти как гостиная – просторная, светлая. В самом её конце стоял столик с большим зеркалом в изящной раме. На поверхности лежала старая, уже израсходованная косметика: тени, пудра, помада, будто ждущие чьей-то руки. Рядом возвышались три стеклянных флакона духов, все пустые, но всё ещё благоухающие. Ни на одном – ни крупицы пыли. В этом было что-то трогательное. Как будто кто-то очень заботился, чтобы они остались красивыми. Справа потрёпанный диван, весь в пятнах. Его мягкость угадывалась в неровных подушках, хоть обивка была порвана в нескольких местах, а в углах торчали уставшие пружины. Рядом ширма с рисунком весеннего леса: зелёные кроны деревьев, тропинка, ручеёк. За ней висела целая коллекция сценических костюмов: рваных, осыпанных блёстками, но сияющих так, словно в каждом из них всё ещё живёт миг аплодисментов. А вот слева, слева было чудо. Из-за лёгкой дымки пара исходил запах чего-то цветочного, тёплого. И прямо в гримёрке, как в капризной фантазии, располагалось озеро. Настоящее, большое, с гладкой поверхностью воды и мягким светом, отражающим лепестки лотосов, покачивающихся на волнах. Пар медленно поднимался вверх, прикасаясь к потолку. Казалось, вода была горячей, почти зовущей, и в то же время чужой, не совсем предназначенной для купания. Это было больше, чем вода, больше, чем пруд, почти как сон. Комната была живой, в ней чувствовалось дыхание прошлого, не покинутого, а сохранённого. Бережного. И от этого в груди становилось странно. Тихо. Почти свято. Мия вошла первой, отпуская руку брата. Она на цыпочках ступала по полу, словно боялась потревожить это место своим шагом. Её взгляд метался, от блестящих костюмов к старому дивану, от зеркала к воде. Она замерла у озера, подалась чуть вперёд, ловя на лицо мягкий тёплый пар. Щёки слегка порозовели, глаза округлились, в них мелькнуло то редкое выражение, когда страх отступает перед чудом. Эд, напротив, держался ближе к центру комнаты. Он внимательно осматривал всё вокруг, прислушиваясь к себе. Не было ни скрипа, ни сквозняка. Здесь, как ни странно, чувствовалась безопасность. Почти как в детстве, когда прячешься под одеялом и притворяешься, что мир не может тебя найти. Его взгляд задержался на флаконах духов – три, все пустые, как будто кто-то до последней капли выдыхал воспоминания. Он подошёл к дивану, осторожно надавил рукой, тот слегка пружинил, но не скрипел. Присел. Прислушался к звукам за пределами комнаты. Тишина. Странная, хрупкая тишина. Фокусник всё это время молчал, стоял у двери, прислонившись к косяку, будто тоже не спешил что-либо нарушить. Его взгляд спокойный, но не безучастный. Он наблюдал, как дети впитывают атмосферу. И в этом взгляде была не просто забота. Там была настороженность, словно он сам не до конца верил в возможность покоя. Мия подошла к ширме. Пальцы скользнули по блёсткам старого костюма. На мгновение она задержала дыхание. Блеск отразился в её зрачках. Брат был рядом. Это давало силы. Они не могли подобрать слов.
– Тут красиво, – прошептала Мия, больше себе, чем кому-то.
Эд кивнул, фокусник позволил себе просто смотреть. Без указаний, без тайн. Просто был рядом. Но тишина этой комнаты была не вечной. Что-то в глубине, под этой гладью, в зеркале, в воде, в запахе духов, подсказывало, что они ещё не дошли до главного. Просто пока им дали передышку. Диван не только выглядел неудобным, он таким и был. Старая обивка кололась, а торчащие пружины неприятно впивались в бока. Эд поморщился, поёрзал и наконец встал, слегка потирая поясницу. Он сделал шаг в сторону, и взгляд его случайно зацепился за стену, напротив, там, будто случайно забытые, висели плакаты: яркие, но выцветшие, исписанные витиеватыми лозунгами – «Великое шоу!», «Ночь чудес!», «Только один вечер!». Среди них затерялась маленькая, почти незаметная чёрно-белая фотография. Пожелтевшая от времени, с потрёпанными краями, она словно пряталась от глаз, но в то же время манила чем-то настоящим. На фото – восемь человек. Они стояли в ряд, облачённые в красивые костюмы, кто-то держал в руке шляпу, кто-то – палочку. Все улыбались, смотрели прямо в объектив, лучились теплом и уверенностью. За ними – шатёр, всё ещё новый, свежий, как будто дышащий. Но особое внимание привлекал девятый человек. Он стоял чуть в стороне. Худой, пожилой, он не смотрел в камеру. Его голова была повёрнута к улыбающимся, не с завистью, не с тоской, скорее, с тихим принятием. Он будто знал, что его роль – остаться за кадром, даже стоя внутри него. Эд медленно подошёл, встал на носочки, стараясь разглядеть лица. Но часть фото была испорчена, в одном углу кусок был вырван, в другом изображение стёрлось от времени, оставив лишь размытые силуэты, некие слова, вопросы хотели вырваться у него, но в этот момент он почувствовал чьё-то присутствие за спиной. Он вздрогнул, обернулся, позади стоял Адам. Без привычной сдержанности. Лицо его, обычно строгое и невозмутимое, сейчас хранило печаль, старую, неострую, как затянувшийся шрам. Он не смотрел на мальчика, он смотрел на фотографию. Глаза его были усталыми, но в них теплилось нечто другое, возможно лёгкое примирение.
– Кто на этой фотографии, Мистер Адам? – тихо, почти шёпотом выдохнул Эд, словно боясь потревожить чужую память.
Фокусник не сразу ответил. Секунду, которая, казалось, была вечностью, он посмотрел так, будто вновь возвращался в тот миг. Потом отстранился, словно закрыв внутреннюю дверь.
– Тебе это знать необязательно. Меньше знаешь – крепче спишь.
И вдруг что-то изменилось. Из глубины комнаты донёсся плеск. Сначала лёгкий, как будто кто-то прошёл по воде. Затем бульканье. Плотное, влажное, с эхом чего-то чужого. Из озера, недавно спокойного, начал подниматься пар. Запах, сладковатый и пряный, сменился резким, болотным, как от прелых вод в чаще, где не ступала нога человека. Эд и Адам повернулись. Поверхность воды вздрогнула, забурлила. Цвет стал мутно-зелёным, будто её кто-то перемешал с тиной. И вот появилась девичья голова. Вода стекала по её волосам, похожим на водоросли. Кожа с голубоватым отливом, с переливающимися чешуйками на шее и плечах. Она поднималась медленно, как будто не спешила. Казалось, она просто вышла из ванны, наслаждаясь теплом. Её глаза были закрыты, но лишь временно. Когда веки приподнялись, она замерла. Перед ней стояли гости. И один из них знакомый, узнанный. Мгновение и между ними натянулась тишина: взгляды встретились, Адам снял шляпу. Медленно, с уважением, он наклонил голову в лёгком поклоне. Она не ответила, но в её лице промелькнуло удивление, почти забытое.
– Миледи, приветствую, – спокойно произнёс Адам, чуть склонив голову.
– Адам, ты серьёзно? Что за формальности? – усмехнулась женщина, подняв бровь.
– Да просто. Хотел показаться вежливым. Если тебе не нравится, могу быть менее учтивым.
– Кто это с тобой? – взгляд её скользнул к детям. – Какие милые. Как вас зовут?
Дети молчали. Стояли, не шевелясь, настороженные, будто перед диким зверем. После недавнего ужаса в зеркальном лабиринте доверять взрослым было трудно. Но несмотря на страх, в глазах Мии вспыхнуло восхищение. Женщина казалась ей сказочной, как русалка из тех маминых историй, где голоса у них как птичье пение, а волосы пахнут морской солью и солнцем. Но эта русалка была другой. От неё веяло не светлой магией, а чем-то затхлым и морским. Рыбий запах тянулся из глубины гримёрки, водоросли в её волосах лениво шевелились, словно в воде, – живые, скользкие. И всё же для Мии это было чудо. Она впервые встретила сказочного героя. Девушка осторожно приблизилась. Мия, зачарованная, медленно шагнула вперёд, не сводя глаз с таинственной женщины. Адам остался спокойным, не проявляя ни тени беспокойства – он, похоже, полностью доверял незнакомке. Та мягко положила ладонь на голову Мии, погладила её, искренне улыбаясь.
– Вы такая красивая, – прошептала Мия с детским восторгом.
– Благодарю тебя, милая. Не бойся. Я не причиню вам зла. Как тебя зовут?
– Мия.
– Очень приятно, Мия. Я Диана, ты можешь звать меня Ди. А какое у тебя прелестное платье. Ты сама его сшила?
– Нет, мама подарила.
– У твоей мамы отличный вкус. – Она взглянула на мальчика. – А твой друг не хочет со мной познакомиться?
Эд выглянул из-за плеча Адама. Его лицо было хмурым, взгляд – напряжённым. Голос дрогнул, когда он наконец пробормотал:
– Здравствуйте.
– Это мой брат, – неловко подметила Мия.
Ди кивнула, не обиделась, наоборот, даже улыбнулась шире. В глазах её мелькнуло что-то мягкое, почти нежное. Но дети всё равно держались настороженно. Вдруг выражение лица Ди изменилось. Она внимательно посмотрела Эда. Над его губами все ещё была засохшая кровь.
– О боже…ты поранился! – Ди нахмурилась. – Пойдём, я помогу.
Эд подошёл медленно, будто преодолевая невидимую преграду. Он встал рядом, настороженный, но уже не такой испуганный, как прежде. Ди тепло улыбнулась, в её глазах вспыхнула радость. Она снова направилась к озеру, набрала воды в ладони, принесла – и протянула мальчику.
– Пей, – сказала просто.
Эд колебался, потом сделал глоток. Вода была удивительно тёплой, словно хранила в себе лето. В теле разлилось спокойствие, как будто кто-то вымыл страх изнутри, оставив только лёгкость. Он моргнул, удивлённый и впервые за это время немного расслабился. Ди взяла Мию за руку и мягко усадила её перед старинным туалетным столиком. В руках у неё появился старинный гребень с жемчужинами, потемневшими от времени, но всё ещё красивыми. Она медленно начала расчёсывать волосы девочки, распутывая тонкие пряди.
