Полная версия
– Разве не прекрасно? – шепчет она, и голос звучит неправильно, как запись, проигранная на неправильной скорости.
Из-под воротника её платья выползает тонкая чёрная ниточка, она извивается в воздухе, будто что-то вынюхивает, затем тянется к Эду. В последний момент он отшатывается. Прожектор гаснет. Когда свет возвращается, Мия сидит спокойно, руки сложены на коленях.
– Эд? – Девочка нахмурилась. – Ты чего, заснул, что ли?
Эд резко дёрнулся, будто его ударили током. Сердце колотилось так сильно, что боль отдавала в виски. Он моргнул несколько раз, с трудом фокусируя взгляд.
– Что? – его голос прозвучал хрипло, словно он долго не говорил.
Мия смотрела на него с обычным детским недовольством – брови домиком, губы поджаты. Никакого дыма, никаких ниточек.
– Ты вообще смотришь представление? – она толкнула его локтем. – Всё самое интересное пропускаешь!
Он медленно перевёл взгляд на арену. Всё вокруг снова ожило, сцена заливалась мягким золотым светом, а кто-то из артистов выносил на арену следующий реквизит, сверкающий блёстками. Эд моргнул, сглотнул.
– Ну ты чудной, – фыркнула Мия и снова зааплодировала, потому что начинался новый номер. – А вот это точно будет круто! Гляди!
Но он не смотрел. Закрыл глаза. Он чувствовал, как по спине пробегает холодок. Чувствовал, как сердце ещё стучит не в такт музыке. На арену выкатывают сверкающий, кружевной помост, словно часть огромной музыкальной шкатулки. Его грани усыпаны зеркальными осколками, отражающими свет в самых причудливых узорах. Над помостом тонкая дуга из золота и стекла, а под ней уже устанавливают лиловые шелковые занавесы, похожие на лепестки ночного цветка. Всё залито мягким, чуть сиреневым светом. Толпа возбуждённо переговаривается. Она выходит. С той же плавной грацией, в том же полупрозрачном платье, развевающемся, как туман. Бубенчики на запястьях звенят, как колокольчики на зимнем ветру. Волосы теперь собраны в высокую причудливую причёску. Змея снова ползет по её плечам, как послушная лента. Эд каменеет, он не может дышать, это невозможно. Он только что видел, как она упала. Бездыханная. Он помнит, как её тело ударилось об пол. Помнит странную тишину, предшествующую буре аплодисментов. Это не был трюк. Но вот она – танцует, как ни в чём не бывало. В глазах тот же ледяной холод. Ни шрама, ни царапины, ни намёка на смерть. Он резко поворачивается к Мие, хватает за руку, пальцы впились в её тонкое запястье.
– Ты видела? – его голос звучал хрипло, будто сквозь слой пепла. – Она же…
Мия закатила глаза и вырвала руку.
– Ага! – она рассмеялась, и в её голосе звенела та же беспечность, что и у всей толпы. – И что? Они, наверное, её клонировали. Ну или, типа магия! – она развела руками, как будто это объясняло всё. – Всё же это цирк!
Мия продолжала хлопать в ладоши, сливаясь с ритмом аплодисментов. Её движения были такими же механическими, как у всех остальных зрителей. Эд не отрывал взгляда от Мэри, наблюдая, как её тело изгибается с неестественной плавностью. Змея обвила её шею, будто живое украшение, а пальцы двигались странно. Он искал хоть малейший изъян, хоть намёк на правду, но перед ним было лишь совершенное представление. Свет, танец, гипнотическая красота и всё сильнее сжимающийся в груди холодный ужас. Не выдержав, Эд схватил сестру за руку и потащил к выходу. Их спасение было так близко – всего несколько шагов до пёстрой занавески, за которой должен быть обычный мир, свежий воздух, нормальность. Но когда он дёрнул за ткань, та звонко зазвенела, как хрусталь. Эд отпрянул – перед ними теперь была лишь гладкая зеркальная поверхность, тускло отражающая их испуганные лица. Отражения двигались с едва заметным опозданием, словно кто-то неумело копировал их движения. Он медленно обернулся. Зал замер. Ни единого аплодисмента. Зрители сидели неподвижно: прямые спины, головы, повёрнутые к сцене, застывшие улыбки. Ни грудь не вздымалась, ни веки не моргали. Мёртвая тишина. Свет в шатре дрогнул, погас, затем вспыхнул вновь – теперь холодным, синеватым свечением, как в морозильной витрине. Стены начали мерцать, под тканью пробегали молнии. Яркие цирковые краски стекали вниз, как расплавленное стекло, заполняя трещины в полу. Всё вокруг теряло форму, словно цирк был лишь хрупкой оболочкой, и теперь эта иллюзия разрушалась. Эд потянул Мию к ещё целой части шатра, где зеркальные панели только начинали пульсировать и искажаться. Земля уходила из-под ног, мир качался, как корабль в шторм. Каждый их шаг отдавался глухим гулом, будто они бежали по тонкому льду, готовому в любой момент треснуть. Они пробирались через ряды, которые теперь расползались, как мокрый рисунок. Стулья изгибались в невозможных углах, превращаясь в лестницы, ведущие в пустоту. Купол шатра то раздувался, то сжимался, словно хотел проглотить их. Эд оглянулся. Мия всё ещё была с ним, он чувствовал её тёплую руку в своей, слышал её прерывистое дыхание, но она молчала.
– Мы почти вышли, – прошептал Эд, сжимая руку сестры. – Ещё чуть-чуть…
Перед ними вздымалась стена зеркал, но это были не просто зеркала. Их поверхность пульсировала, как живая плоть. В глубине стекла мелькали отражения: лица зрителей, сцена, Мэри со змеями, его собственное искажённое лицо, лицо Мии. Кадры сменяли друг друга, будто мир застрял между снами. Эд вдруг осознал – он не чувствует тепла её ладони.
– Мия?
Она не ответила. Её глаза были открыты, но пусты. Два стеклянных шарика, отражающих мерцающий свет. Она стояла неподвижно, без дыхания, без дрожи.
– Мия…? – его голос сорвался.
Он разжал пальцы, и её рука рассыпалась светом, как треснувшее стекло без звука и следа. На зеркальной стене остался лишь её силуэт, будто она всегда была лишь отражением. Эд застыл, с широко распахнутыми глазами. Он стоял один в бесконечной зеркальной пустоте. Шатёр исчез. Теперь его окружали бесконечные стеклянные стены, где каждое отражение улыбалось ему чужими чертами. С потолка свисали ленты дыма, застывшие в кристаллах. По полу скользили тени без источников. В тишине эхом отдавались шаги. Зеркало перед ним дрогнуло. Свет вздохнул и за гладью, за тончайшей гранью, шевельнулось что-то живое. Из глубины медленно выступила фигура. Сначала силуэт, затем – лицо. Мэри, та же и не та. Её кожа стала фарфоровой, волосы колыхались, будто в невидимой воде. Глаза светились тусклым золотом змеиных зрачков. Она скользила вперёд, не касаясь пола, словно зеркала сами несли её к нему.
– Наш мальчик всё понял, – раздался её голос, эхом отражаясь от стеклянных стен. Звук приходил со всех сторон сразу, будто само пространство говорило её устами. – Браво, Эд. Ты даже сбежал. Почти.
Он застыл на месте, лишь пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Сердце колотилось так сильно, что пульсация отдавалась в висках и перехватывало дыхание.
– Где Мия? – вырвалось у него шёпотом, больше похожим на стон.
Уголки губ Мэри поползли вверх, растягиваясь в неестественно широкой улыбке. Её пальцы скользили по невидимой поверхности зеркала, будто она ласкала невидимую клетку изнутри.
– О, она была восхитительной частью представления. Такая сговорчивая, такая податливая.
С лёгкостью скользя по воздуху, Мэри сделала шаг вперёд и вышла из зеркального плена, словно переступая невидимый порог. Пространство вокруг неё дрожало, подчиняясь, словно радуясь её появлению.
– Тебе понравилось моё выступление? – Она описала плавную дугу вокруг него, каблуки её босоножек не касались пола, но каждый шаг сопровождался хрустальным звоном.
Эд инстинктивно отпрянул назад, но спиной упёрся в холодную зеркальную поверхность. В отражении его собственное лицо, искажённое страхом, дёргалось в такт учащённому дыханию.
– Что Вам от меня нужно? – прошептал он, и голос сорвался на хрип.
Мэри склонила голову под изящным углом. В этом движении была кажущаяся нежность, почти материнская забота.
– Всего ничего, дорогой, – прошептала она, протягивая руку с неестественно длинными пальцами. – Просто останься.
Её глаза вспыхнули неестественным светом. Рука тянулась к нему, но движения были неправильными, пальцы выворачивались в суставах, ломались в локтях, изгибались под невозможными углами, будто подчинялись не анатомии, а какой-то извращённой воле. В этой театральности сквозило что-то звериное, первобытное. Красота, доведённая до абсурда, превратившаяся в кошмар. Эд стоял, парализованный. Его разум кричал "беги", но тело отказывалось верить в реальность происходящего. А она продолжала ласково говорить, словно убаюкивая ребёнка:
– Я чувствую, как ты дрожишь. Даже когда стоишь так храбро. – Её голос струился, как мёд. – Знаешь, что это значит?
Её тень уже лизнула его ботинки. От неё исходил холод, как из подземелья, куда никогда не проникало солнце. Пол под ногами начал трескаться, образуя узоры, похожие то ли на кровеносные сосуды, то ли на корни ядовитого растения. Эти трещины медленно, неумолимо тянулись к его ступням.
– Это значит, что ты живой. – Она облизнула губы, и в этот момент её зрачки вытянулись в вертикальные щёлочки. – А живое всегда вкуснее.
Её улыбка растянулась до невозможного. Из-за губ показались зубы, мелко дрожащие от нетерпения. Они поскрипывали, будто сами по себе испытывали голод. Мэри подняла руку с пульсирующими под кожей тенями. Что-то живое копошилось внутри, рвалось наружу. Когда её пальцы приблизились к его лицу, Эд почувствовал, как кожа на щеке начинает гореть, будто к ней приложили раскалённую проволоку. Её глаза больше не напоминали человеческие, теперь это были воронки, закручивающиеся в бесконечные спирали, готовые засосать его сознание в пустоту.
– Эд! – голос прорвался сквозь стеклянный мрак, как нож сквозь плёнку.
– Эд, ты слышишь нас?!
Словно молния ударила в стекло. Два голоса врезались в эту зеркальную пустоту – один звонкий, почти детский, но с дрожью отчаяния, другой хриплый, резкий. Мэри замерла. Её улыбка исчезла так резко, будто её стёрли. Рука дёрнулась в судороге, как у куклы, у которой внезапно перерезали все нити. Она резко выпрямилась, и её глаза, только что спирали безумия, вдруг потемнели, зрачки расширились до чёрных бездн.
– Нет… нет, только не он… – прошипела она, и в голосе впервые прозвучало что-то похожее на страх.
Голос Адама нарастал, приближался, и с ним странный вибрирующий звон, будто кто-то бил хрустальным молотком по тысяче бокалов. Зеркала вокруг задрожали, их поверхность помутнела, как запотевшее стекло. Эд обернулся. Где-то там, в глубине одной из отражающих стен, мелькнули два силуэта бегущие к нему. Один – девочка с развевающимися волосами, лицо бледное, глаза горели. Не стеклянным блеском, как у той "Мии", что рассыпалась у него в руках, а настоящим, яростным огнём. И Адам – он бежал впереди, сжимая в руке тот самый цилиндр, но теперь он казался тяжелее, массивнее, будто наполненный чем-то нездешним.
– Эд, назад! – рявкнул Адам, и его голос гремел, как удар грома. – Не слушай её!
Мэри взвыла. Нечеловеческий, скрежещущий звук, будто рвётся металл. Её лицо исказилось, кожа поползла, как воск, обнажая на мгновение что-то, что было под ней.
– Ты не уйдёшь, – прохрипела она, но голос уже двоился, трещал, как испорченная пластинка.
Стеклянные стены задрожали, издавая жуткий скрежет, подобный скрипу ножа по стеклу. Трещины, словно живые существа, расползались по зеркальным поверхностям, образуя причудливые узоры, напоминающие кровеносную систему какого-то чудовищного организма. В отражениях вспыхивали и гасли кроваво-красные и ядовито-зелёные блики, создавая жутковатый световой хаос. Мэри затряслась. Сначала кожа на её лице и руках начала пузыриться и шевелиться, будто под ней копошились тысячи крошечных существ. Затем её глаза расплылись, белки налились багровым, зрачки исчезли, превратившись в два кровавых шарика. Когда мир вокруг рухнул с оглушительным грохотом, Эд и Мия инстинктивно закрыли лица руками. Ослепительная вспышка белого света хлынула со всех сторон, проникая даже сквозь сомкнутые веки. Свет погас так же внезапно, как появился. Когда зрение вернулось, они увидели, как лабиринт сомкнулся вокруг них вновь. Пол под ногами затрясся и Эд рухнул на колени, его пальцы впились в холодный кафель. Раздался сухой треск. Мэри выгнулась в судороге, её плечи щёлкнули, руки вывернулись в суставах с характерным хрустом сухих веток. Пальцы начали срастаться, кожа слезала лоскутами, обнажая блестящую белую чешую. Там, где секунду назад было человеческое тело, теперь извивалось что-то бесформенное, будто сброшенная оболочка. Из этого клубка плоти хлынула змеиная голова. Гигантская белая змея вздымалась теперь перед ними, её чешуя переливалась перламутром под призрачным светом. Раскалённые угольки глаз пылали ненавистью, раздвоенный язык мерцал, как стеклянный клинок. Чудовище изогнулось мощными кольцами, разбивая зеркала вокруг. Когда хвост обрушился на пол, трещины расходились по кафелю, повторяя узор её новых вен.
– Бежим! – крикнул Эд, его голос сорвался от ужаса.
Мальчик не успел даже подумать, пальцы впились в руку Мии, и они рванули вперёд, не разбирая пути. Змея метнулась следом, зеркальный лабиринт взорвался хаосом. В осколках стекла мелькали тысячи отражений то змеиной головы, то их собственных перекошенных страхом лиц, то рвущегося, как бумага, пространства. Они мчались, спотыкаясь между зеркальных стен. Скользкие проходы озарял лишь зыбкий свет. Адам бежал позади, его дыхание хрипело, как сломанный мех аккордеона. Сердца колотились так сильно, что казалось – вот-вот разорвут грудную клетку. Вдруг послышался стеклянный звон, мгновенный, как трещина по нервам. Мия резко обернулась, и волосы хлестнули её по лицу, как холодные плети.
– Эд, что это…?
– Не смотри, – резко перебил он, но было поздно. В одном из зеркал мелькнул алый блеск – два огненных глаза, немигающих, лишённых всего человеческого. На мгновение они исчезли, будто змеиная тень скользнула по стеклянной поверхности, не задерживаясь.
– Зеркала! – голос Адама прозвучал резко, как удар хлыста. – Она движется по ним!
Пространство вокруг начало пульсировать, искажаться. Зеркальные поверхности вздрагивали, как живые существа, отражения в них расплывались и собирались вновь, будто змея стала частью самой их структуры. Где-то совсем рядом раздался лёгкий, почти ласковый шорох. Впереди раздался резкий треск, будто мощный хвост ударил по стеклу. Стало ясно: чудовище не просто преследует их, оно играет с ними, как кошка с мышью.
– Назад! – внезапно вскрикнула Мия и резко дёрнула Эда в сторону. Как раз вовремя. Зеркало, мимо которого они только что пробежали, с треском лопнуло. Из трещины вырвался язык багрового пламени, оставляющая на полу дымящиеся пятна.
– Она может атаковать изнутри зеркал! – Адам кричал, но его голос почти терялся в нарастающем грохоте разрушающегося лабиринта.
В этот момент все зеркала вокруг одновременно дрогнули, и в каждом из них мелькнул отблеск белой чешуи.
– Нам нужно укрытие. Где нет зеркал! – Эд с трудом перевёл дыхание, оглядываясь через плечо.
И в тот самый момент, когда надежда казалась потерянной, Мия заметила в одном из поворотов старую деревянную дверь с потрёпанной краской.
– Там! – её крик прозвучал одновременно испуганно и восторженно.
Они рванули к спасительному выходу, когда позади раздался глухой взрыв. Одно из зеркал лопнуло, и сквозь осколки вытянулась блестящая чешуйчатая пасть. Острые как бритва зубы щёлкнули в воздухе, едва не задев Адама, прежде чем исчезнуть обратно в стеклянной поверхности. Дверь захлопнулась за ними с тяжёлым стуком. Абсолютная темнота. Воздух был густым от запаха пыли, старой древесины и чего-то сладковато-прогорклого. И ошеломляющая тишина после безумного грохота.
– Она не может пройти сюда? – Мия нервно прижалась спиной к стене, её голос дрожал.
– Временно, – Адам вытер лоб рукавом. – Но она найдёт способ. Мы лишь выиграли немного времени.
Эд опустился на колени, его тело всё ещё колотилось мелкой дрожью. Он понимал – это не конец. Это только начало настоящей охоты. И Мэри больше не улыбалась. Теперь в ней было только голодное безумие. Гул в ушах утих. Темнота наполнилась пылью и запахом старого грима, прогорклых духов, чуть сладковатым, как у засушенных цветов. Здесь было прохладно и тихо, как в музее забытых лиц. Гримёрка. Занавески из тяжёлой парчи, потемневшее зеркало, не отражающее уже ничего, исписанное выцветшими надписями помадой. Пёстрые перья, растрёпанные парики, порванные перчатки, бутылочки без этикеток. Всё было в беспорядке, как будто хозяйка покинула это место навсегда. Пыль в гримёрке оседала медленно, словно даже она боялась тревожить тишину. Что-то в этой комнате отзывалось неприятным холодом внутри, словно здесь не раз кто-то плакал. Мия скользила взглядом по беспорядку, её пальцы непроизвольно сжали край стола, когда она заметила рассыпанные фотографии. Эд уже наклонился над ними. Из-под пожелтевшего письма выглядывало женское лицо с уверенной улыбкой, рядом с ней – мужчина. Мия заметила фотографию на секунду позже. Адам двинулся быстрее мысли. Его рука накрыла фотографию с неестественной резкостью, словно обжигаясь от изображения. Без единого слова он сложил снимок пополам и спрятал во внутренний карман. Его спина оставалась прямой, но на мгновение плечи дрогнули. Он даже не посмотрел на детей. Сделал вид, что они этого не видели, что ничего не случилось. Мия наблюдала внимательно, потом опустила глаза, делая вид, что ничего не заметила. Но в её цепкой детской памяти этот жест отпечатался навсегда. Мия ничего не сказала, но теперь она слушала его иначе. Тишина в гримёрке стала зыбкой, напряжённой. Но вдруг где-то глубоко в коридорах зеркального лабиринта снова донёсся шорох. Он не был громким, скорее, шелестящим, как если бы кто-то провёл ногтями по стеклянной поверхности изнутри. Едва слышно, но достаточно, чтобы кожа на затылке покрылась мурашками. Адам застыл. Его лицо изменилось, не страх, а сосредоточенность, напряжение, словно он почувствовал чьё-то присутствие, прежде чем услышал его.
– Она возвращается, – его шёпот прозвучал как приговор.
Он направился к двери, двигался не как защитник, а как палач, идущий на последнюю казнь. Руки методично проверяли карманы: холодный металл ключа, шершавую поверхность зажигалки, складки тёмной ткани, что на ощупь напоминала крыло летучей мыши. В последний момент из рукава выскользнул блестящий предмет, какой-то странный гибрид циркового реквизита и холодного оружия, с зазубренными краями, напоминающими лезвие карточного ножа.
– Останьтесь здесь, – голос слышался как скрип заржавевших часовых механизмов. – Что бы вы ни услышали – не выходите. И ради всего святого, не смотрите в зеркала.
Он не дал времени на возражения. Дверь захлопнулась с окончательностью крышки гроба. В гримёрке стало тихо, будто их замуровали в склепе. Но за стеной начался кошмар – стеклянный ад. Глухие удары, будто кто-то бил кувалдой по хрустальным гробам. Визг лопающегося стекла, перемежаемый змеиным шипением, от которого кровь стыла в жилах. Свет мерцал, как при эпилептическом припадке, сине-белые вспышки рождали в зеркалах тысячи безумных отражений. Адам шёл по этому безумию, как сомнамбула. Его тень множилась, растягивалась, скручивалась в спирали. И тогда она материализовалась – белая как известняковый саван, чешуя переливалась мертвенным перламутром. Пасть разверзлась, обнажая клыки-стилеты, глаза горели как раскалённые угли в пепле. Она вывернулась из зеркала с хрустом ломающихся стёкол. Адам не дрогнул, цилиндр в его руках ожил. Карта вспыхнула в его руке, она превратилась в изогнутый клинок. Бросок и лезвие вонзилось в чешуйчатую шею. Змея взвыла, от её крика задрожали стены. Цепь из второй карты опутала её, как удавка, но тварь рванулась вперёд, и хвост снёс полметра зеркальной стены. Осколок рассек Адаму щеку, кровь потекла по подбородку тёплыми струйками. Третья карта вспыхнула алым шаром, взрыв ослепительного света оставил на чешуе чёрные подпалины. В отражениях на секунду застыли искажённые гримасы, словно сам лабиринт корчился от боли. Змея сбила его с ног, цилиндр покатился по полу. Горячее дыхание смерти уже обжигало лицо, когда он вонзил в разверстую пасть последнюю карту. Змея закричала, стекло треснуло, лабиринт застонал. Она исчезла, утянув с собой часть реальности, зеркала потускнели, будто покрылись пеплом. Адам поднялся, вытирая ладонью кровь со щеки. Его цилиндр лежал рядом, слегка помятый.
– Прости, Мэри, – он говорил не змее, а той девушке со старой фотографии.
Из глубины зеркал проступила тень. Сначала размытая, будто отблеск луны на поверхности воды. Постепенно очертания становились четче, проявлялись тонкие черты бледного лица Мэри. Но теперь в её глазах не было змеиной злобы, только бесконечная усталость, почти человеческая тоска. Она прижала ладони к стеклу с той стороны, как заключенная, касающаяся прутьев своей клетки.
– Отпусти меня, Адам, – её голос звучал хрипло, словно сквозь толщу воды.
Тишина между ними натянулась, как старая паутина, готовая порваться от малейшего движения. Адам стоял неподвижно, его пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, ногти впивались в ладони. В зеркальном отражении рядом с её силуэтом он выглядел иначе, будто по ту сторону стекла жил совсем другой человек. Он медленно опустил руку, пальцы разжались. В глазах мелькнула боль, но решение было непоколебимым.
– Нет, – его голос прозвучал глухо, будто доносился из-под земли. В углу гримерки паук сплел паутину между разбитой лампой и портретом давно забытой артистки.
Мэри замерла в зеркале, ее платье внезапно покрылось плесенью, которая тут же исчезла.
– Мы ведь уже столько лет играем этот спектакль, – прошептала она, и в глазах мелькнуло что-то древнее страха.
Адам медленно поднял руку. Его перчатка истлела на пальцах, обнажив желтоватые кости. Средний палец поднялся в характерном жесте, но вместо злости в движении была лишь вековая усталость.
– Ты всегда была ужасной актрисой, – проворчал он, и пыль посыпалась с его плеч. – Даже в смерти переигрываешь.
Когда он вышел, дети заметили, как его тень на секунду осталась на стене, не соответствующая движениям человека. В зеркале Мэри вдруг показала язык, черный, сухой, как мумифицированный цветок и растворилась в пятнах сырости. В воздухе повис запах затхлых цветов и старой косметики. Фокусник ввалился в гримерку, швырнув дверью так, что со стены упал пожелтевший афишный лист. Его рубашка висела клочьями, обнажая бледную кожу с синеватыми прожилками. Засохшая кровь на скуле напоминала подтеки старого грима. Он плюхнулся на табурет, который жалобно скрипнул под ним, будто протестуя против такого обращения. Пальцы, дрожащие от напряжения, нашли на туалетном столике пузырек с чем-то мутным. Выпил залпом, даже не поморщившись, хотя жидкость оставляла на губах маслянистый блеск, похожий на ртуть. В его движениях сквозила не просто усталость, а та изношенность, которая бывает у вещей, переживших своих хозяев. Когда он снял перчатки, под ними оказались ногти странного сиреневого оттенка, будто они десятилетиями впитывали свет рампы.
– Всё в порядке, – его голос прозвучал глухо, будто из-под земли. – Она ушла.
Ни оправданий, ни сожалений. Просто констатация факта, словно речь шла о прерванной репетиции, а не о встрече с гигантской змеёй. Он встаёт и подходит к туалетному столику, пальцы фокусника скользят по раме зеркала, оставляя кровавые отпечатки на потрескавшемся дереве. Он схватил черный платок со стола и резко провел им по лицу. Платок упал обратно, сложившись в странную форму, напоминающую крылья летучей мыши. Мия не проронила ни слова, но в ее памяти навсегда запечатлелось: как его рука дрожала, когда он поправлял манжеты. Как в уголках глаз собрались морщины, которых не было час назад. Как запахло сладковатой плесенью и тленом, когда он прошел мимо. Эд кивнул, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Нам нужно идти, – Адам щелкнул пальцами, и лампочка над зеркалом мигнула, осветив на мгновение пустые отражения, в которых что-то шевельнулось.
Когда он открыл дверь, из гримерки вырвался ветерок, хотя окна были наглухо закрыты. В зеркале остались лишь размытые силуэты и пятно, похожее на отпечаток ладони, медленно сползающее вниз. Вторая дверь скрипнула, будто ее открывали впервые за много лет.
Глава 3: Диана
После того как лабиринт зеркал сомкнулся за их спинами, оставив странный гул в ушах, Эд не мог отделаться от чувства, что кто-то, или что-то всё ещё следит за ними. Его пальцы сжимали руку сестры, но в груди уже кипело другое – тревога, злость и нарастающее подозрение.
