В долине бабочек

Я решила напоследок поддаться бабской сентиментальности, погрустить две минутки, а потом все это сжечь к чертовой матери. Я достала толстовку с надписью, натянула на себя. Она была мне велика, рукава свисали почти до колен, я натянула капюшон, обняла сама себя и глубоко вдохнула запах Паши. Это была смесь сигарет, дезодоранта и туалетной воды Boss bottled, которую я подарила ему на день рождения. Как же вкусно все это пахло… В носу защекотало, и я поняла, что могу разрыдаться. Я запустила руки в карман-кенгурятник и нащупала там какой-то сверток, достала находку. Это была свернутая в квадрат фотография. Я ее аккуратно развернула, на ней оказались молодой Павлик и какая-то незнакомая мне девушка. Он был в костюме, а она – в свадебном платье, все это на фоне пошлой арки с искусственными цветами. Я, дорогой дневник, честно тебе скажу: какими-то непонятными усилиями в тот момент удерживала свое сердце, оно билось в груди, как упавшая в кипяток белка. Я перевернула фотографию и прочитала: «Паша, я никогда не поверю, что ты смог вычеркнуть меня из своей жизни. То, что между нами, – это навсегда! Позвони мне. Люблю. Алина».

Мне словно выстрелили в лоб, я села на кровать и долго смотрела на себя в зеркале напротив. Спустя какое-то время, не стягивая с себя этот «ПЗДЦ», более того – находясь в нем не только физически, но еще и эмоционально, я начала как сумасшедшая рыться в карманах Павлика, но нашла только пустую пачку от сигарет, фантики от жвачки и скомканную пятитысячную купюру.

Фотографию я положила в книгу, которая лежала на тумбочке. А все остальное сгребла в пакет – в нем обычно отелю выдают вещи для стирки – и пошла со всем этим в сторону пляжа. Я решила, что первым делом сожгу все барахло, а уже потом буду думать, что делать со всем остальным. По дороге я зашла в супермаркет, купила бутылку вина с завинчивающейся крышкой, зажигалку и жидкость для розжига. Слава богу, в Турции любят жарить на углях и все возможные приспособления для этого продаются буквально на каждом углу. На берегу я выбрала место, где было меньше всего купающихся, открыла вино и стала пить. Это был первый алкоголь после неудавшейся свадьбы, недолго длилась моя трезвая жизнь.

План был следующий: я хотела захмелеть, чтобы максимально прочувствовать момент. Мне для восприятия чего-то важного всегда требовался бокальчик-другой. Например, если спектакль мне не нравился, то в антракте я опрокидывала бокал шампанского, и пьеса становилась интереснее. На балет и оперу я без предварительного согрева души вообще не заходила, не то чтобы я была невежда или алкоголичка, просто алкоголь и в самом деле делал мои чувства острее. И поскольку сегодня намечалась лебединая песня наших отношений, то и кондиция требовалась соответствующая. Я вытряхнула вещи горкой на гальку, подтолкнула ногой, плеснула розжиг и поднесла зажигалку. Первыми загорелись шорты с акулами, которые Павлик купил для нашего медового месяца, их улыбки плавились и стекали вниз. Я ожидала, что пламя будет сильнее, и, чтобы все полыхало так, как рисовало мое воображение, потянула на себя фиксатор на пробке бутылочки с розжигом, направила ее на пламя и нажала что есть силы, струя рванула в костер. А дальше случилось то, чего я ну совсем не ожидала: огонь устремился по жидкости вверх, и бутылка, дорогой дневник, взорвалась у меня в руке!

Я пишу эти строки, сидя в больнице. У меня ожог правой руки, челка, которая образовалась благодаря тому, что волосы обгорели, но, слава богу, я жива и почти здорова. Эта толстовка с надписью «ПЗДЦ» спасла меня от более кошмарных последствий взрыва. Правда, теперь у меня нет одной брови и, кажется, проблемы с полицией. Прекращаю писать, меня зовет медсестра, дорогой дневник. Я пошла показывать свои раны. Мероприятия по похоронам воспоминаний о Павлике обернулись шрамами от ожогов, которые теперь до самой смерти будут напоминать мне о нем. Хорошо, что смерть скоро. От стыда я планирую «откинуть коньки» прямо на осмотре у доктора. Гудбай.

Запись 6

Тамам

Дорогой дневник, сегодня впервые за много дней я проснулась в прекрасном настроении. Я, как та героиня из сериала, нежно потянулась, даже пыталась, как она, потереть глаза кулачками, но вспомнила, что правая рука у меня забинтована, поэтому потерла всего один глаз. Потом, так же как она, встала перед окном и резким движением раздвинула шторы. И даже вид из окна мне сегодня понравился, несмотря на то что выходят мои окна на заброшенный отель, который хоть и выглядит достаточно новым, но не работает. Я почему-то сравнила себя с ним. Во мне, как и в здании напротив, выбиты все окна и гуляет сквозняк; в отеле гадили бездомные собаки, а у меня в душе нагадил бывший. Затем я посмотрела на свою руку, поднесла ее к носу – она пахла мазью. Я сжала кулак и почувствовала боль, которая почему-то доставила мне удовольствие. До этого у меня была израненная душа, а теперь часть тела, и чем больнее становилось обожженным местам, тем легче мне становилось ментально. Одна боль вытесняла другую. Потом я подошла к зеркалу. Все было не так плохо, как я ожидала. Одна бровь действительно подгорела, но все же осталась, а вот волосы выглядели неважно. Вспышка пламени и правда наградила меня челкой, на которую я не могла решиться много лет, она была кривая, косая, и с ней определенно требовалось что-то делать. В таком виде ходить по улицам теперь нельзя, тем более сейчас. Павел Дмитриевич спросит меня: а что же такого произошло, что заставило вас, дорогая Варвара, задуматься о том, как вы выглядите? Я вам отвечу: причина в докторе, который меня принимал после взрыва.

Расскажу немного о событиях, последовавших сразу после того, как я неудачно сожгла вещи Павлика. Оказалось, что жидкость для розжига категорически нельзя лить на открытое пламя, как это сделала я. Огонь по струе добрался до бутылки, и она взорвалась. Видимо, я успела ее вовремя отбросить, потому что если бы взрыв произошел в руке, то, наверное, я бы пострадала сильнее. Помню, что пламя перекинулось на правый рукав. Это увидели многие, но на помощь прибежал только парень, который совершал пробежку по набережной. Он стащил с меня худи и отвел в сторону от горевшей кучи вещей. Говорят, я плакала и хохотала одновременно. Бегун очень быстро довел меня до стоянки такси и вместе со мной доехал до больницы. Ужасно пахло палеными волосами, он все время повторял: «Не теряйте сознания», – хотя я и не планировала. От шока и адреналина я была готова вместе с ним бежать хоть до пляжа Олюдениз, что в соседнем поселке, так сильно во мне пульсировала кровь. Говорил он на английском, и, кажется, звали его Мартин, хотя, может, я это и придумала. Только в больнице я пришла в себя и успокоилась. Первый осмотр показал, что обгорела я не так сильно. Мне велели ждать доктора. Мартин к тому времени уже ушел.

Доктор, который осматривал мою руку, может исцелять одним своим видом. До чего же он был красив. Когда он вошел, я даже не сразу поняла, что это тот самый травматолог, которого мы все ждали. И знаешь, что самое интересное, дорогой дневник? Его зовут Бурак! Я помню, как сказала, что Бураками в Турции обычно зовутся актеры, он рассмеялся и ответил, что лишен начисто актерских талантов. Его английский был так идеален, что я понимала не всё. Он осмотрел мою руку, сказал, что хорошо, что пламя затушили сразу и кожа не пострадала. Мне повезло отделаться ожогами, которые, скорей всего, шрамов не оставят. Доктор покрыл мою руку какой-то прохладной пеной, боль моментально утихла, а кожа похолодела, затем наложил повязку и выдал пластинку обезболивающих таблеток, сказал принять перед сном и потом всякий раз, как заболит. А затем попросил прийти на осмотр через два дня. Дальше мне выписали счет за услуги, и вот тут я точно чуть не потеряла сознание. Я тут же возненавидела того бегуна, который мог бы и мимо пробежать, а руку я бы и сама потушила. Теперь благодаря этому порыву доброты и участия я держала в руках счет на две тысячи долларов. Это стоимость моей путевки, черт побери. Девушка за стойкой посмотрела на меня, в ее больших глазах читалось сочувствие.

– Мадам, как вы предпочитаете рассчитаться?

«Натурой с доктором Бураком, если можно», – хотела сказать я, но вслух произнесла, что, наверное, карточкой. Она протянула мне терминал, а я протянула ей карту, затем послышался треск и звук рвущейся бумаги, и вот мне выдали чек. А следом прилетело СМС о том, что на моем счете осталось двадцать тысяч рублей. Я бедна. Правда, оставались еще пять тысяч, которые я нашла у Павлика. Хорошо, что я их не сожгла. Кажется, зря мама не захотела покупать нам «все включено». Оставшиеся дни «медового месяца» я должна теперь жить очень экономно. Видимо лицо у меня было очень грустное, девушка вышла из-за стойки, налила воды в бумажный стаканчик и на ломаном английском объяснила, что если у меня есть страховка, то компания возместит мне все расходы.

– У вас ведь есть страховка, мадам?

Я зачем-то обняла ее, а потом молча ушла из больницы.

А еще сегодня утром звонила мать.

– Варя, как твои дела?

– Все хорошо, мама. Зачем ты мне звонишь? – Мать и в самом деле редко мне звонила.

– Мне приснился дурной сон, в нем бабка Таня ругала меня за то, что я отвратительная мать, представляешь? – Мама была возмущена до глубины души. Они с бабкой никогда не ладили, и после ее смерти мать, должно быть, выдохнула, но Татьяна Ивановна имела наглость явиться во сне.

– И ты решила мне из-за этого позвонить?

– Нет, сначала я позвонила Розе. – Мать взяла паузу, ожидая, что я начну язвить, но я молчала. – Так вот, я позвонила Розе, мы долго расшифровывали сон и…

– Ты звонила своей шаманке, чтобы расшифровать сон, в котором твоя свекровь говорит, что ты плохая мать? При этом у тебя только один ребенок – я.

– Все верно, но не все так однозначно. Я думала, там был какой-то тайный смысл, все же твоя бабка была не таким простым человеком.

– В этом вопросе, я думаю, она что говорила, то и имела в виду.

– Ты считаешь, я плохая мать? – Ее голос стал ледяным – значит, сейчас начнется лекция про несовместимость наших душ.

– Так считает призрак бабы Тани, а не я.

– А как ты думаешь? Скажи! Как ты думаешь, Варвара? – Она, кажется, разозлилась.

– А ты спроси у Розы, потому что конкретно в этом случае все как раз очень неоднозначно.

В этот момент в дверь моего номера постучали, я открыла и увидела в коридоре сотрудницу отеля и рядом с ней полицейского.

– Мама, ко мне пришла полиция, я должна прервать разговор.

– Поли-и…

Тут я нажала на отбой. Пусть мучается в догадках.

Вот что за люди в Турции живут: один в больницу тащит, когда на то нет повода, и разоряет меня на две тысячи долларов, другие в полицию звонят. Оказалась, что, после того как я ушла, персонал больницы оповестил о случившемся полицию и дал им мой адрес, и вот страж порядка стоял у меня на пороге. Я, как вежливая хозяйка, жестом забинтованной руки пригласила всех войти в номер. Было видно, что сотруднице отеля очень неловко. Эту милую женщину я учила говорить по-русски «доброе утро», она меня просила об этом в первый день на завтраке. Полицейский был маленький, толстый и с усами. Он сказал, что разжигать огонь на пляже строго запрещено. Говорил он на турецком, сотрудница отеля переводила. «Так вот почему там никто не жарит шашлыки», – сказала я. Дама перевела, полицейский кивнул. Меня этот факт и правда удивлял: на каждом углу от отеля до пляжа торговали грилями всех видов и размеров, но я нигде не видела, чтобы кто-то ими пользовался. Я подумала, что, если меня сейчас оштрафуют, мне нечем расплачиваться. Надо было как-то выкручиваться. Я встала, поправила обожженную челку и начала свой рассказ.

Я никогда не обладала актерским талантом, в детстве читала стихи так, словно это инструкция к таблеткам, но именно тут меня прорвало. Я говорила и говорила. И про свадьбу, и про Павла Дмитриевича, показала в заметках телефона свой дневник, трясла обгоревшей рукой. Сотрудница отеля переводила, она размахивала руками, выпучивала глаза, хваталась за горло, переводя мою фразу про то, как меня душили слезы. Полицейский сидел на кровати между мной и сотрудницей и, как сова, крутил своей круглой головой. Я показывала на чемодан, на жвачку, пачку от сигарет и пятитысячную купюру, а в финале достала фотографию из книги и протянула ему. Сотрудница замерла, в ужасе глядя на изображение. Полицейский требовал перевода финала истории, но дама потеряла дар речи, однако вскоре пришла в себя и короткой эмоциональной фразой перевела, кто на фотографии. Полицейский был впечатлен и сказал: «Эвет», – наверное, это означало «да ну нафиг».

Далее они принялись спорить. Сотрудница показывала на меня рукой и на турецком что-то говорила, он тряс папкой и какими-то бумагами. Я стояла с фотографией и не понимала, как мне реагировать. Чисто теоретически я могла бы попробовать разрыдаться, но боялась все испортить. Наконец полицейский поднял ладонь кверху, давая понять, что разговор окончен, и произнес:

– Тамам.

– Тамам, – ответила ему девушка.

– Тамам, – неуверенно повторила я.

Оказалось, моя история их впечатлила. Как человек полицейский меня понимал, но как страж закона – должен был принять меры. На что сотрудница отеля стала ему говорить, что меня нужно простить, иначе зачем им Бог дал такие большие сердца. Так она мне потом рассказала. В итоге она победила, и он ушел, а «тамам» по-турецки означало «ладно, хорошо». Позже я узнала, что это слово добавляют почти всегда и везде, более того, вспомнила, что слышала его повсеместно, просто значения не придавала.

Вот так, дорогой дневник, я смогла избежать штрафа. Все эти события настолько меня встряхнули, что, кажется, было уже не до депрессии. Я понимала, что, наверное, мне надо разобраться с этой Алиной, которая отправила послание Павлику. Но конкретно сейчас мне почему-то захотелось просто прогуляться вдоль берега, полюбоваться закатом и ни о чем не думать. Тамам.

Запись 7

Женщина-овца

Дорогой дневник, я знаменитость. Самая настоящая. Никогда у меня не было желания стать хоть сколько-то известной. Даже на сайте книжного магазина, где я работала, во вкладке «наши люди» я единственная, у кого нет фотографии, – вот насколько я не хотела быть знаменитой. Но у жизни свои взгляды на все наши хотелки, и волею судеб я – звезда.

С чего все началось.

Я спустилась утром на завтрак, там была все та же безликая еда. Я уже, даже не задумываясь, накидала в тарелку сыра, ветчины, зелени, хлеба и масла, потом вспомнила, что я без денег и непонятно, когда буду есть в следующий раз, – и удвоила все продукты на тарелке, снова пройдясь вдоль столов. Дополнила это комбо яблоком. Сотрудница отеля, которая до этого спасла меня от штрафа, на прекрасном русском сказала «доброе утро», я любезно кивнула. Но вместо того чтобы переключиться на других посетителей, она не сводила с меня глаз. Тут я должна пояснить, почему и ресепшен, и завтрак в одном месте: я живу в очень маленьком отеле. Ресепшен у нас сразу при входе, слева от него две девушки накрывают по утрам стол с закусками, а справа, напротив лестницы, – лифт на этажи. Все в одном месте. Зала для завтраков нет, все едят на уличной террасе, той самой, которая граничит с баром, где трудится Юсуф. Так вот, сотрудница отеля – позже я узнала, что зовут ее Зейнеп, – как-то неуверенно позвала меня к себе. Я подошла к ней вместе с тарелкой.

– Мадам, случилось кое-что, о чем вы должны знать, – шепотом произнесла Зейнеп. Девушки, которые накрывали завтрак в отеле, переглянулись и засмеялись.

– И что же? – спросила я.

– Мадам, вы только не пугайтесь, но сегодня про вас говорят все!

Я положила в рот половинку грецкого ореха и стала нервно жевать.

– Помните, позавчера вы на пляже устроили кое-что?

Я покосилась на забинтованную руку, давая понять, что такое не забывается.

– Так вот. Это попало на видео. Кто-то снял, как вы горите, и выложил в интернет. – Тут она постучала острым ногтем по экрану своего смартфона.

Я поставила тарелку и здоровой рукой закрыла лицо. Теперь я всеобщее посмешище, видео увидит Павлик и поймет, что не зря он меня бросил, а еще ролик посмотрит моя мама и скажет, что Роза была права – я запрограммирована на саморазрушение.

– Я могу это увидеть? – Депрессия снова пришла в мою голову, села там на диван и положила ноги на журнальный столик.

– Да, мадам, но только давайте отойдем. – Зейнеп взяла телефон и пошла в сторону лестницы, которая была напротив лифта, там мы сели на ступени, она открыла ссылку в ватсапе, и я увидела себя.

На видео я сижу спиной к камере, на голове капюшон, пью вино, передо мной куча вещей, затем я обливаю все это жидкостью и поджигаю. Лицо по-прежнему скрыто. Вещи плохо горят, огня даже на видео не видно, я делаю еще один глоток из бутылки. Тут Зейнеп поднимает на меня глаза и шепотом говорит:

– Хорошее вино, мадам, дорогое.

Мы опять опускаем взгляд к экрану. Там я берусь за бутылку жидкости для розжига и устремляю струю на кучу с вещами Павлика, струя вспыхивает, бутылка тоже, я ее отбрасываю. И в этот момент происходят две вещи: жидкость взрывается, а я ору каким-то нечеловеческим голосом. Я вздрогнула. Этот вопль эхом разлетелся по этажам, девушки-буфетчицы опять прыснули от смеха. Видео на этом заканчивается. Лицом в кадр я так и не повернулась. Зейнеп положила мне руку на спину и, утешая, стала гладить.

– Не переживайте, мадам. Поговорят и успокоятся. – По взгляду было понятно, что она очень за меня переживала.

– Но ведь из видео же непонятно, что это я? – спросила я.

– Да, мадам, непонятно, это хорошо. Но…

– Что «но»? Все как-то узнали, что это я? – Депрессия в моей голове уже ликовала и радовалась, что наконец-то она сможет меня добить.

– Не-е-е-е-е-ет, – растянула Зейнеп. – Но над вами все смеются, вас называют, – тут она опять перешла на шепот, – koyun kadin – женщиной-овцой.

– Почему овцой?

Она еще раз запустила видео за две секунды от конца, там, где я ору. Вопль опять гулким эхом разлетелся по этажам, а твари-буфетчицы уже ржали в голос. Я действительно орала, как раненая овца.

Но на этом все не закончилось, дорогой дневник. Иногда после завтрака я хожу к парку на берегу. Дорога к нему идет мимо домов местных жителей, и на балконе одного из них, на первом этаже, пожилая женщина все время смотрит телевизор. Ни разу не было, чтобы он оказался выключен; по тому, что было на ее экране, я понимала, какая нынче информационная повестка дня. Брэда Питта показывали в тот день, когда эта гадина Анджелина пыталась подать на него в суд. Оттуда же я узнала про очередные беспорядки во Франции. А вот конкретно сегодня я увидела там себя в выпуске новостей. Я шла, никого не трогала, а эта бабка смотрела на балконе телевизор, где диктор что-то рассказывал, а потом в кадре появилась я, и в конце раздался мой крик. Старуха громко захохотала. Затем на экране опять появился смеющийся ведущий и заговорил на турецком. Из следующего за этим сюжета я узнала, что видео разошлось на мемы. Кто-то сделал из моего вопля песню, кто-то вставил в конце перепуганную овцу и так далее. Бабка повернулась ко мне, вытирая слезы от смеха, а я надела очки и побежала, как будто она могла меня узнать. Я была знаменита, но неузнаваема, как уличный художник Бэнкси.

Бежала я недолго, легкая атлетика не являлась моей сильной стороной. Там, где дорога опять поворачивала к пляжу, находился заброшенный участок с зарослями какой-то травы выше меня, наверное, на метр, я свернула туда, и меня внезапно стало тошнить. Я уперлась руками в колени, согнулась пополам и изрыгала из себя и завтрак, и боль. Сопровождалось это опять какими-то жуткими звуками из моей гортани, как будто из меня выходил демон. После того как все закончилось, стало легче. Я достала из сумочки зеркало: вены на лбу надулись, глаза были красными, на подбородке висела слюна, из носа текло. Идти в таком виде туда, где люди счастливо загорают и купаются, я не хотела и решила направиться вглубь участка. Между высокими зарослями была видна тропинка. Я шла по ней и надеялась, что тут скрывается какой-то неизвестный науке монстр, наподобие краба, с длинными острыми конечностями, которые проткнут меня насквозь, навсегда лишив этих мук повседневности, но увы, никого, кроме кур, там не оказалось.

Дорожка привела меня на берег речушки, впадающей в море. Наверное, этот участок принадлежал какому-то гордому и нежадному турку, который категорически отказался продавать его под застройку, потому что вокруг были или дорогие виллы, или отели. Там, где заканчивалась высокая растительность, стоял развалившийся домик, а рядом с ним – старое дерево, увешанное огромными красными гранатами, некоторые из них уже лопнули, обнажив бордовую мякоть. Я сорвала один, залезла в лодку, которая стояла на берегу, и начала есть. Бусины граната лопались во рту от малейшего движения языком. Я хрустела косточками и думала о том, что со мной приключилось за последние два дня, а поделиться этим мне было не с кем.

Сидя в этой дырявой лодке на берегу вонючей речки, я была исключительно одинока. И дело тут даже не в том, что меня бросил жених, а в том, что мне некому было ни написать, ни позвонить. За все это время только мать проявила ко мне интерес, и то по совету шаманки после претензий покойной бабки. Ценность всех так называемых друзей в моей голове обнулилась. О том, что со мной случилось в загсе, знали большинство моих знакомых, но почему-то никто за все это время не удосужился поинтересоваться мной. Надя, как я думаю, вообще старалась забыть и меня, и Павла Дмитриевича, возвращая свою жизнь после стремительных перемен в прежнее русло. А вот Вика, которая рвалась со мной в этот «медовый» месяц, могла бы и поинтересоваться моими делами. Я достала телефон и надиктовала следующее сообщение, расшифровываю дословно: «Ну и какими такими важными делами ты занята, что не нашла времени написать мне? Ты вообще мне подруга или как? Если даже в такой ситуации тебе на меня пофиг, то тогда давай перестанем дружить». Я нажала «отправить», и сообщение со звуком «вжух» улетело к моей теперь уже, наверное, бывшей подруге. Отвечала Вика всегда не сразу, так что скоро сообщения от нее я не ждала. У меня возникли мысли удалить аудио, пока не поздно. Но я этого не сделала. Я занимаюсь с психологом, а значит, я должна быть решительной, взять жизнь в свои руки и нести ответственность за то, что делаю.

И тут я, дорогой дневник, задумалась о дружбе в целом. Я искренне считаю, что большая дружба – это как большая любовь. Она или может случиться в твоей жизни, или нет, более того, если она появилась, значит, над ней надо работать, чтобы дружеские отношения не угасали. Как вместо любви бывает влюбленность, так и вместо дружбы бывает приятельство. Наверное, все, кого я знаю, на самом деле являлись моими приятелями, и они не обязаны тратить свое время на то, чтобы интересоваться, каким таким странным образом я все еще не покончила собой. Заляпанная соком граната, я пошла домой, отметив, что нашла отличное место, где можно посидеть в одиночестве.

Позже, в тот же день, я стирала в раковине свое нижнее белье, когда в номере зазвонил телефон. Я даже не сразу поняла, где он находится, потому что, честно сказать, ни разу не обращала на него внимания. Он, как ни странно, стоял на тумбочке около кровати, но с той стороны, где я никогда не бывала. Я подняла трубку.

– Мадам, альё, это Зейнеп. – В Турции очень смешно поизносят «алло», и я каждый раз улыбаюсь.

– Да, Зейнеп, что-то случилось? – осторожно спросила я. Может, теперь меня арестуют за то, что я стащила гранат из чужого сада?

– К вам тут пришли. Не могли бы вы спуститься? – В голосе был сплошной позитив.

– Я никого не жду, – растерянно сказала я.

– Это ваш друг, мадам, спускайтесь.

– Нет, – сказала я и положила трубку.

Внутри меня опять начинала нарастать истерика, никаких неожиданностей – ни хороших, ни плохих – я сейчас не хотела. Вода капала с мокрых трусов, зажатых в кулаке, прямо на пол. У меня совершенно точно не было друзей в Турции, да и в принципе у меня их нет, как мы сегодня выяснили. Но телефон зазвонил снова.

– Альё, – сказала я, передразнивая Зейнеп.

– Мадам, спуститесь, очень прошу.

Я натянула мятую футболку, шорты и спустилась на первый этаж. За столиком на террасе мне махала рукой Зейнеп, я бросила взгляд на стойку ресепшена – за ней виднелся угрюмый портье, который, видимо, сменил ее и заступил в ночную смену. Рядом с назойливой сотрудницей отеля сидел неизвестный мне молодой человек: высокий, с кудрявыми светлыми волосами. «Швед, наверное», – проскользнуло в моей голове. Я встала около стола и вопросительно посмотрела на Зейнеп и незнакомца. Она показала на стул рукой. Я покорно села и обратилась к незнакомцу.