Инфер-10

И вот спустя столетия я сижу под тенью опутанных паутиной цветущих деревьев, стряхиваю с башки гребаную пыльцу, морщусь от брызг кормящейся за бортом рыбы, перегруженная наросшими на ней полипами баржа везет меня к центру Церры, а я пытаюсь понять, стоило ли вообще придумывать и затевать всю эту хрень с гигаубежищами и консервацией населения планеты… если так и так оно сдохло в муках.

– Хола, амиго! – мощно воняющий застарелым потом старик плюхнулся на отполированную множеством задниц деревянную скамью и смачно сплюнул табачной жижей в кадку с молодым деревцем. – Живи, расти, не сдохни!

– Ты это мне? – поинтересовался я.

– Это я тому горлышку бутылки, что торчит у тебя из мешка. Угостишь парой глотков?

– Легко, – кивнул я, вытягивая бутылку самогона.

Навязанной компании я был рад – незнакомый одиночка всегда привлекает к себе повышенное внимание. А незнакомец в компании со всем известным пьянчугой, каким, похоже, был этот пропитый старик, сразу перестает быть и незнакомым, и одиноким. Чужой становится своим…

А если старик тут надолго, то есть все шансы добраться в его компании до нужного мне места…

Дед казался крепким, но всего половина бутылки самогона срубила его напрочь, и он, обняв остаток, скрючился под кадкой с цветущим деревцем, отправившись в закольцованное путешествие по главным водным артериям Церры. Я же бросил пару монет смуглому аборигену, велел не трогать старика, пока он сам не решит проснуться, и покинул баржу, когда она тяжело разворачивалась на месте, а орущая команда руководила процессом «перецепа» на другую лебедку. Я на конечной станции – главной площади руинного государства Церры, где в самом центре высится здание Седьмицы.

Прошлепав по залитому водой бетонному мелководью, образованному обрушенной стеной, я добрался до широких ступеней длинной лестницы, без отдыха, но и без спешки поднялся на высоту семнадцатого этажа здания-причала и оказался на широком плоском выступе, откуда в разных направлениях отходили три висячих и достаточно широких мостика. На террасе стояло несколько аккуратных навесов, роль перил играли тесные ряды плетеных горшков с густым и аккуратно подстриженным кустарником, на циновках – невысокие скамьи и набитые чем-то мягким мешки.

Я уселся прямо на циновку: еще вопрос, что хуже – вскакивать с низенькой скамейки либо пытаться выпутаться из объятий огромной подушки. К тому же пусть идеально выметенная, но все же обычная циновка куда лучше подходила под отыгрываемую мной сейчас роль окраинного рыбака, сумевшего заработать деньгу и решившего город посмотреть и себя показать. Такие обычно прибывают в столицу утром, а ночью их в лучшем случае мертвецки пьяных и обобранных находят под какой-нибудь парковой скамейкой и после ночлега в камере пинком отправляют домой: посмотрел город – и хватит с тебя, деревенщина. Но чаще всего трупы таких недотеп сбрасывали в затопленные подвалы, где их за считанные часы сжирали генномоды.

Место для себя я выбрал у самого края – а я уже знал, что в Церре, как, впрочем, и во многих других местах, самые уважаемые всегда садятся в середке, а остальные – в порядке убывания репутации и бабла – рассаживаются по ранжиру. Простой рыбак не мог претендовать на вон то пустующее в центре гостевое место под навесом, где циновки покрыты богатым ковром, а на нем стоят кожаные кресла. А еще с моей циновки сквозь кустарник прекрасно просматривалась вся площадь Церры – та самая, куда я вынужденно стремился уже второй день, хотя изначально планировал обойти город далеко стороной.

И я наконец-то сумел собрать свою легенду и даже частично врасти в обветренную шкуру окраинного рыбака. Особо притворяться и не приходилось: старая чистая одежда, загорелая кожа, многодневная щетина, отросшие волосы, неровно обрезанные ножом, потрепанный жизнью вещевой мешок – и в целом больше ничего. Сама природа за время моего долгого пути создала мне идеальный образ. Еще я понял, почему до этого у меня не получалось влезть в чужую шкуру – я не сразу вспомнил свои былые методы. Чтобы притвориться кем-то, надо хорошо знать распространенные обычаи, говор и повадки местных, что к тому же меняются в зависимости от их социального поведения. Нищий рыбак не может вести себя, как здешний всесильный дон. После длинных бесед сначала с Мумнбой, а затем с Трэддой, попутно внимательно вслушиваясь в разговоры завсегдатаев ее кантины, я успел услышать и запомнить привычные для здешних обороты речи, запомнил пару десятков расхожих выражений, заодно выбросив из собственной речи привычные для меня слова. Помимо этого, я подметил, как себя ведут здешние обыватели: как сидят, как жрут, как пьют, как лгут и как восхваляют себя. Чего не увидел, так это как они срут, но есть надежда, что так глубоко проверять не станут и что столичные жители делают это примерно также.

И вот я здесь – в сердце Церры. Сижу, смотрю, сохраняю на небритом хлебале выражение легкого неверующего изумления, какое и должно быть у попавшей в мегаполис деревенщины. Нет, вы видели, какие здесь ровные кустики? Это они сами так растут, аль их лунными ночами ровнехонько обкусывают небесные пони?