Дженни Герхардт

И однако Дженни, никому не желавшей зла, предстояло теперь сделаться свидетельницей несправедливых интерпретаций того чуда природы, которое, если бы не вмешательство смерти или возможная перемена настроений мужчины, все почитали бы за священное и идеальное исполнение одной из важнейших жизненных обязанностей. Пусть сама она и не могла понять, чем это отличается от всех прочих естественных процессов, действия всех окружающих заставляли ее чувствовать, что удел ее отныне – унижение, грех – ее основа и суть. Ласку, внимание, заботу – все то, что завтра от нее потребуют по отношению к собственному ребенку, – в ней самой сейчас едва ли не пытались затушить. На зарождающуюся и совершенно необходимую любовь смотрели чуть ли не как на зло. Ей следовало презирать себя, презирать все то, что в более развитом обществе считается наиболее святым и благословенным.

Мы, впрочем, живем в обществе крайне жестоком, и на фоне его громогласных и помпезных речений умеренный и тихий голос сочувствия кажется напрасным и бесполезным. Человек способен оглянуться вокруг и среди многочисленных законов природы прочесть чудесный призыв к товариществу – но он лишь мечется под ногами у случая, в тисках обстоятельств, и его безразличие, непонимание, эгоизм нередко обращают радости его жизни в юдоль отчаяния. Ветры шепчут, что природу интересует сумма, а не отдельные индивиды, воды учат, что никого невозможно лишить ее даров. Красота, прелесть и свет отмеряются столь полной мерой, что любой в состоянии усвоить урок вечной щедрости, и однако незрячий человек в гордыне своего ограниченного суждения хватает своего брата за горло, требует от него до последней буквы подчиниться порядку или обычаю, а если тот не может или не желает, волочит его, беспомощного и умоляющего, в тюрьму или на виселицу.

Дженни, вовсе не проявлявшая нежелания и бывшая лишь беспомощной жертвой, оказалась теперь под прицелом этих неспособных рассуждать элементов общества, судей тех, кто не судит, обвинителей тех, кто не обвиняет. Пусть речь не шла, как несколько веков назад, о виселице или тюрьме, невежество и бездействие окружающих не позволяли им видеть ничего, кроме отвратительного и преднамеренного нарушения общественного порядка, наказанием которому полагается остракизм. Все, что она могла сейчас делать, это спрятаться и укрыться, опускать глаза перед жгущими или попрекающими взглядами, молча все переносить, а когда настанет время, послужить выразительным примером того, к чему ведет грех.

Однако возблагодарим небеса за то, что в естественной невинности доброго сердца нет места ни пониманию жалких предубеждений общества, ни упрекам судьбе. Даже сделавшись мишенью для шуточек и обвинений, сердце, способное к широкому восприятию, мелочей не замечает. Так что сердце Дженни не было сейчас исполнено слез и самоуничижения, эгоистичных сожалений и ненужного раскаяния. Да, в нем была печаль, но очень мягкая, некоторая неуверенность и ожидания, из-за которых ее глаза иной раз наполнялись слезами.

Вам наверняка доводилось слушать зов голубки в одинокой неподвижности лета, доводилось натыкаться на неведомый ручеек, булькающий и журчащий там, где ни одно ухо его не услышит. Среди снега и прелой листвы распускает свои простые цветы хрупкий подснежник, откликаясь на неслышный небесный зов. Таков же и цветок женственности.

Дженни осталась одна, но была, подобно голубке, нежным голосом в летнем лесу. Занимаясь домашними обязанностями, она была готова безропотно ожидать свершения того процесса, для которого являлась, если разобраться, не более чем жертвенной утварью. Когда работы по дому было немного, она могла сидеть в тихом раздумье, словно в трансе перед чудом жизни. Когда требовалось много помогать матери, она иной раз ловила себя на том, что негромко напевает, поскольку радость от труда мысленно уносила ее прочь. И она всегда была готова встретить будущее с чистосердечным желанием постараться все исправить.

Неспособным понять подобные настроения в той, кто не защищена обычаем, не живет в уютном доме, окруженная любовью и заботой мужа, следует заново объяснить, что мы не имеем здесь дела с обыденным характером. Носителям последнего – привычно мелким натурам, пусть даже пользующимся общественными советом и помощью – свойственно рассматривать подобную ситуацию как страшную и исполненную опасности. Со стороны природы не слишком-то вежливо вообще позволять подобным женщинам зачатие. Натуры более широкие и зрелые рады материнству, видя в нем великую возможность продолжить свой род, находят радость и удовлетворение в служении столь выдающейся цели.

Дженни, возрастом совсем еще дитя, уже почти стала женщиной физически и мысленно, однако не успела пока прийти к выводам о жизни и своем в ней месте. Она еще не осознала своих способностей и своей самодостаточности по той простой причине, что ей до сих пор еще буквальным образом не приходилось думать и действовать от собственного имени. Да, бывало, что по некоторым мелким вопросам от нее требовалось принимать решения, но если уж такое случалось, то и решения зачастую были достойными. То значительное событие, которое и стало причиной ее нынешнего положения, с определенной точки зрения подтвердило ее личные достоинства. Оно доказало ее храбрость, силу ее сострадания, готовность на жертвы ради того, что казалось ей достойным делом. Неожиданными же последствиями, взвалившими на нее еще более тяжкую и неподъемную ношу, Дженни была обязана тому, что чувство самосохранения в ней не успело сравняться в силе с эмоциями. Иной раз ожидание ребенка вызывало в ней лишь испуг и замешательство, поскольку она опасалась, что со временем дитя начнет ее упрекать, но рядом одновременно всегда было спасительное ощущение справедливости жизни, которая не позволит ей окончательно пасть. Образ мыслей не позволял ей считать всех людей намеренно жестокими. Душу ее пронизывали неясные думы о сочувствии и святой доброте. Жизнь в своих наихудших и наилучших проявлениях оставалась замечательной – как и всегда. Разве могла она, внешне столь прекрасная, порождать лишь жестокость и ужас?

Мысли эти пришли к ней не сразу, но на протяжении нескольких месяцев, пока она наблюдала и ждала. Быть матерью замечательно, пусть даже от семьи отвернулись все, кроме налоговых агентов и семейного доктора. Она чувствовала, что будет любить ребенка, что станет ему, если жизнь позволит, хорошей матерью. Проблема заключалась в том, что именно ей позволит жизнь.

Заняться было чем – шить детскую одежду, вести себя скрытно, соблюдать особые предписания касательно диеты и гигиены. Одним из ее страхов было неожиданное возвращение Герхардта, чего, однако, не случилось. Призвали на консультацию пожилого доктора, лечившего различных членов семейства Герхардт от многочисленных болячек, и он дал разумные и полезные советы. Несмотря на лютеранское воспитание, обширная и добросердечная медицинская практика привела доктора Эллвангера к заключению – на свете много всего, что не снилось ни нашим мудрецам, ни тем паче нашим соседям.

– Вот оно как, – заметил он миссис Герхардт, когда та с волнением призналась ему, в чем на сей раз дело. – Ну, не переживайте. Такое случается куда чаще, чем вы думаете. Знай вы о жизни и о своих соседях столько, сколько знаю я, вы бы сейчас не плакали. В редком семействе из тех, что я посещаю, чего-нибудь не происходит. С вашей дочкой все будет в порядке. Она у вас очень здоровая. Когда родит, уедет куда-нибудь, и никто там о ней ничего не подумает. А что вам до соседских разговоров? Дело не такое исключительное, как вам кажется.

Миссис Герхардт расцвела. Доктор так мудр! Его слова придали ей немного храбрости. Что до Дженни, она слушала советы доктора внимательно и без испуга. Она хотела, чтобы все прошло хорошо, не столько ради себя, сколько ради ребенка, и с готовностью выполняла все, что скажут. Доктор полюбопытствовал, кто отец, и, узнав, округлил глаза.

– Ого! – заметил он. – Умницей будет. Девочка, я полагаю.

Судил он по определенной форме спинных мускулов, которая в данный период беременности служила для него безошибочным знаком.

– Не беспокойся, – добавил он, – трудно не будет. Ты девушка сильная.

Поскольку доктор был добряк, он пытался всевозможными способами приободрить несчастное семейство.

Он оказался прав. Настал тот час, когда вся необходимая подготовка завершилась и младенец появился на свет. Принимал роды доктор Эллвангер, а помогала ему взволнованная мать, которая, сама родив шестерых, отлично знала, что делать. Все прошло без осложнений, и при первом же крике, которым сопровождалось появление новорожденного, в Дженни пробудилась могучая, отныне включающая в себя все ее обязанности, тяга к ребенку. Ее дитя! Слабое и хрупкое – девочка, как и предсказывал доктор Эллвангер, – и ребенку требовалась ее забота. Когда младенца обмыли и спеленали, она поднесла его к груди с чувством огромной радости и удовлетворения. Ее ребенок, ее девочка. Она хотела жить ради нее, быть способной работать ради нее и даже в своей нынешней слабости радовалась тому, какой может быть сильной. Доктор Эллвангер предсказал быстрое восстановление после родов и снова не ошибся. Он полагал, что более двух недель ей в постели оставаться не придется. В действительности через десять дней Дженни уже была на ногах, столь же здоровая и жизнерадостная, что и прежде. Врожденных сил и изобилия молока в ней было в самый раз для идеальной матери.

В последующие месяцы младенца окружили всевозможной заботой. С оставленными Брандером деньгами не нужно было беспокоиться о том, где взять необходимую детскую одежду, а могучий материнский инстинкт гарантировал, что и с уходом за девочкой все будет хорошо. Дети, если не считать давно уже уехавшего Баса, были еще слишком малы, чтобы все понимать, так что им рассказали историю, как Дженни вышла замуж за сенатора Брандера, который вскоре умер. До родов они даже не знали, что будет ребенок. Основной причиной для беспокойства Дженни были ее мать и младшие братья и сестры, вынужденные в столь юном возрасте жить в атмосфере трагедии. Миссис Герхардт опасалась соседей, поскольку те внимательно за всем наблюдали и, по сути, знали все. Дженни никогда бы не осмелилась противостоять этим местным настроениям, если бы не советы Баса. Тот, устроившись в Кливленде на работу задолго до ее родов, написал, что, когда все закончится и к ней вернутся силы, Дженни вместе со всем семейством стоит попробовать начать все заново. Жизнь там ключом бьет. Какая разница, что было прежде? Уехав, они позабудут о соседях, а Дженни сможет найти работу. Так что Дженни пока осталась дома.

Глава XI

Поразительно, с какой скоростью факты способны завладеть неоперившимся сознанием и как новая фаза жизни способна породить иллюзию нового и совершенно иного общества.

Не успел Бас оказаться в Кливленде, как восхищения быстро растущим городом хватило, чтобы полностью восстановить его душевное равновесие и вызвать в нем иллюзии будущей радости и поправки дел для себя и семейства. «Вот бы им приехать сюда, – думал он. – Вот бы им найти здесь работу и жить припеваючи». Здесь ничто не свидетельствовало о недавних невзгодах, не было знакомых, одно присутствие которых при случайной встрече способно напомнить о прошлом. Повсюду кипела деловая активность. Стоит повернуть за угол, и сразу забываешь о былом. Любой квартал – новый мир.

Приехав сюда, Бас быстро огляделся, вскоре нашел место в табачной лавке и уже через несколько недель работы начал писать домой письма, в которых излагал свои ободряющие идеи. Дженни следует приехать при первой возможности, а как только она найдет работу, за ней могут последовать и остальные. Занятий для девушек ее возраста более чем достаточно. Какое-то время она может пожить вместе с братом, или же за пятнадцать долларов в месяц они могли бы снять один из коттеджей, что он видел. Здесь отличные универмаги, где можно купить в рассрочку на льготных условиях все для небольшого домика. Мать, если приедет, будет заниматься домашним хозяйством. Они окажутся в новой, свежей атмосфере, где о них никто не знает и не примется болтать. Жизнь, что называется, можно начать заново. Они станут приличной, почтенной, даже процветающей семьей.

Переполненный этими надеждами и блеском новой обстановки и нового окружения, неизбежно завладевшими его не особо изощренным умом, Бас написал последнее письмо, предлагая Дженни приехать немедленно. Девочке тогда как раз исполнилось шесть месяцев. Здесь есть театры, писал он, и великолепные улицы. Плавающие по озерам корабли причаливают в самом центре города. Сам город замечательный и очень быстро растет. Новая жизнь казалась ему невероятно привлекательной.

На мать, Дженни и прочих членов семьи все это произвело феноменальное впечатление. Миссис Герхардт, давно измученная жалким положением, к которому привела совершенная Дженни ошибка, выступила за то, чтобы немедленно принять меры по исполнению этого плана. Ее врожденный темперамент был столь жизнерадостным, что она позволила блеску Кливленда всецело себя увлечь и уже видела исполненными собственные мечты не только о приличном доме, но и о процветании детей. «Работа непременно найдется», – повторяла она. Бас прав. Она всегда уговаривала Герхардта перебраться в большой город, но тот отказывался. Теперь появилась необходимость, так что они уедут и заживут лучше, чем когда-либо. Толпы, звонки трамваев, веселье, о котором писал Бас, упоминая театры и великолепные улицы, меблированные дома и тому подобное – все находило в ней отклик, а добиться всего этого, казалось, можно было одним лишь переездом. Нужно лишь начать, а все остальное само приложится.

Дженни была не менее оптимистична. Миссис Герхардт обещала переговорить с мужем, и если он не будет против, то они поедут, а он со временем за ними последует. Она знала, что он не станет возражать против обустройства, которое позволит детям впоследствии зарабатывать себе на жизнь. Хотя, несомненно, откажется бросать нынешнюю должность, приносящую десять долларов в неделю, ради работы в Кливленде, которая неизвестно еще найдется ли. Но если у них все пойдет хорошо, а он свою работу потеряет, то тоже приедет. В этом она не сомневалась.

Ее идеи оказались в полном согласии с фактами. Как только Герхардт прочитал письмо, написанное Джорджем под диктовку матери, он немедленно ответил, что бросать работу ему не стоит, но, если Бас видит для них перспективы, наверное, лучше ехать. Столь охотно он согласился с этим планом по той единственной причине, что был погружен в заботы о поддержке семьи и о выплате уже просроченных долгов. Каждую неделю Герхардт откладывал пять долларов из жалованья, чтобы отправить их почтой жене. Три доллара он платил за пропитание – жилье туда не входило, пятьдесят центов оставлял на расходы, церковный сбор, немного табака и изредка кружку пива. Доллар пятьдесят он откладывал в небольшую стальную копилку в качестве скудного запаса на черный день. Спал он в комнатушке в самом углу верхнего этажа фабрики, где работал, получив на то разрешение после встречи с владельцем, на которого произвели впечатление его честность и его качества как сторожа. Он поднимался туда, просидев один на ступенях фабрики в полузаброшенном районе до девяти вечера, и там, среди сочащихся снизу запахов машин, завершал свой одинокий день тем, что читал немецкую газету, размышлял, сложив на груди руки, становился на колени рядом с открытым в ночную тьму окном для молитвы и наконец молча растягивался на койке. Дни были длинными, перспективы мутными. И однако он со всем почтением вздымал к небесам руки в своей вере в Господа, моля, чтобы тот простил ему грехи, даровал несколько лет спокойствия, позволил снова стать прежним и вернуться к счастливой семейной жизни.

Здесь, на верхнем этаже, с трудом складывая буквы в слова, он и написал в письме, что они могут ехать. Будет неплохо, если Джордж найдет работу.

Результатом стало еще более возросшее возбуждение семейства. Детьми овладело сильнейшее нетерпение и желание ехать, их манили райские чудеса мира, где они еще никогда не бывали. Миссис Герхардт разделяла их чувства, пусть и не столь активно, и когда от Баса, в переписке с которым согласовывались все условия, пришло последнее письмо со словами, что он ждет приезда Дженни, оказалась едва способна себя сдержать.

– Поезжай, – сказала она, – а как уедешь, то и я начну готовиться.

Она знала, что ничего еще не решено окончательно и что все зависит от того, найдет ли Дженни работу, но не могла не чувствовать, что поток событий затягивает их в большой город, почти что вне зависимости от их воли. Оставить позади прежние заботы и неприятности, поскольку переезд это и означал, было для миссис Герхардт величайшей радостью. Перспектива сбросить старую кожу и двинуться к новым возможностям захватила ее, как захватила бы всякое сердце. Она была счастлива так, словно все ее беды уже остались позади – более того, словно их никогда и не было. Предвкушение и ожидания развеяли туман неуверенности и грусти, вновь создали для нее исполненный счастья мир.

Когда для Дженни настал час отъезда, вся семья пришла в крайнее возбуждение.

– А ты скоро-скоро нас уже позовешь? – не в первый раз повторила Марта.

– Скажи Басу, чтоб поторапливался, – настаивал Джордж.

– Я хочу в Кливленд, я хочу в Кливленд, – напевала тем временем Вероника себе под нос.

– Слышали вы ее? – воскликнул Джордж исполненным сарказма голосом.

– Ой, ну тебя, – обиделась Вероника.

Однако, когда наконец настало время расстаться, Дженни потребовались все ее силы, чтобы перенести прощание. Пусть даже все делалось ради того, чтобы им снова оказаться вместе, только в лучших условиях, она не могла не грустить. Свою шестимесячную малышку ей пришлось оставить. Огромный мир был для нее неизведанной территорией. Она побаивалась.

– Не беспокойся, мама. – Ей едва хватило храбрости для этих слов. – Я справлюсь. Как только приеду, напишу. Скоро уже увидимся.

Но стоило ей в последний раз склониться над дочкой, как вся храбрость исчезла, будто задули лампу, и поспешно произнесенные миссис Герхардт ободряющие слова пропали втуне. Нагнувшись над колыбелью, где спала малышка, она вглядывалась в ее личико со страстной материнской любовью.

– Кто тут такая хорошенькая, – проворковала Дженни.

Затем она подхватила дитя на руки и прижала к груди, уткнувшись лицом в маленькое тельце. Миссис Герхардт увидела, что дочь дрожит и трясется.

– Хватит тебе, – сказала она утешающе, – так ведь нельзя. С ней все будет в порядке, я за всем присмотрю. Коли ты так себя будешь вести, лучше тебе вообще не ехать.

Сказав это, она отвернулась, поскольку голос ее тоже был готов дрогнуть.

Дженни подняла свои синие глаза и со слезами передала малышку матери.

– Ничего не могу поделать, – отозвалась она, одновременно и плача, и улыбаясь.

Еще раз поспешно расцеловав сначала мать, потом детей, она заторопилась наружу.

Пройдя немного по улице вместе с Джорджем, она оглянулась и храбро помахала рукой. Миссис Герхардт махнула в ответ, обратив внимание, сколь более женственно та сейчас выглядит. Им пришлось потратить некоторую сумму на новую одежду для поездки. Дженни остановила выбор на скромном коричневом костюмчике из магазина готового платья, который хорошо подошел по размеру. Сейчас на ней была юбка от костюма с белой блузкой и матросская шапочка с белой вуалью, которую можно было при необходимости опустить на лицо. Она отходила все дальше и дальше, миссис Герхардт с любовью смотрела ей вслед, и когда Дженни наконец пропала из виду, ласково произнесла сквозь слезы:

– Красивая какая!

Глава XII

Вскоре сами собой определились и прочие условия семейного переезда. Встретив Дженни на вокзале, Бас сразу же начал объяснять ей положение дел, из которого вытекала и окончательная организация всего остального в соответствии с планом. Ей предстояло найти работу.

– Это – в первую очередь, – сказал он, а тем временем суматоха звуков и красок, которой ее приветствовал огромный город, оглушила Дженни, почти что парализовав все ее чувства. – Найди хоть какую-то работу. Неважно какую, лишь бы была. Даже если ты будешь получать всего три-четыре доллара в неделю, на жилье хватит. С тем, что будет потом зарабатывать Джордж, и с деньгами от папаши мы вполне проживем. И куда лучше, чем в той дыре, – заключил он.

– Да, – неуверенно произнесла Дженни, поскольку ее сознание пребывало под гипнозом окружающих ее картин новой жизни, и она никаким усилием не могла сконцентрировать мысли на предмете обсуждения. – Мне понятно. Что-нибудь найду.

Теперь она была намного старше, если и не возрастом, то в понимании вещей. Тяжкое испытание, через которое она совсем недавно прошла, пробудило в ней более ясное осознание своих жизненных обязанностей. Она все время думала о своей матери – о ней и о детях. Прежде младшеньких Дженни лишь развлекала и наставляла, теперь же они сделались для нее предметом пристальной заботы. Появится ли у Марты и Вероники больше возможностей в жизни, чем было у нее? Им надо получше одеваться. В тот тяжелый период, когда она вся отдалась раздумьям и рассуждениям о собственной судьбе, ей стало ясно, что детям нужно заводить побольше друзей, а еще расширять свой кругозор и чего-то для себя добиваться. Не раз и не два она повторяла матери:

– Будет очень жаль, если им придется бросить школу раньше, чем они подрастут и сумеют выбрать для себя занятие.

Теперь, ступив на порог большого мира, где, как она надеялась, им предстояло найти лучшую жизнь, Дженни вдруг почувствовала себя очень слабой. Столкнувшись с необходимостью сделать усилие, которое потребовал от нее этот огромный мир, она ощутила некоторую неуверенность. Работать, искать работу, уже завтра. Она честно попытается, но получится ли у нее?

Кливленд, как и любой растущий город того времени, был переполнен желающими найти работу. Здесь постоянно возникали новые предприятия, но тех, кто хотел бы занять вновь открывшиеся должности, было всякий раз более чем достаточно. Появившийся в городе чужак вполне мог в первый же день заполучить незначительную работу почти что любого рода, однако мог с тем же успехом, если был не столь усерден, без толку бродить в поисках занятия неделями и даже месяцами. При поиске сравнительно несложной работы, а Дженни умела делать только такую, требовалось спрашивать о ней, где только возможно, что означало очень много ходить пешком и уставать, а подобная усталость почти неизменно влекла бы за собой упадок духа. Бас посоветовал ей начать с лавок и универмагов. Фабрики и прочие варианты следовало оставить на потом.

– Если тебе покажется, что где-то есть хоть какой-то шанс получить работу, – предостерег он ее, – не проходи мимо. Сразу узнавай.

– И что мне им сказать? – нервно спросила Дженни.

– Скажи, что ищешь работу. Готова начать с чего угодно.

Успокоенная этим бодрым описанием ситуации от того, кто сам вполне справился, она сразу же отправилась на поиски, но встретила довольно холодный прием. Куда бы она ни зашла, похоже, никто нигде не требовался. Она спрашивала в магазинах, на фабриках, в небольших мастерских, вытянувшихся рядами вдоль проезжих дорог, но везде встречала отказ. В качестве последнего шанса она обратилась к работе по дому, пусть даже раньше надеялась на что-то получше, и, изучив объявления в газетах, выбрала четыре варианта с наиболее многообещающими адресами. Туда она и решила обратиться. По первому из адресов работницу уже наняли, но открывшей ей дверь женщине Дженни так понравилась, что та пригласила ее войти и расспросила о том, что она умеет делать.

– Жаль, что вы не зашли чуть раньше, – сказала она. – Вы мне нравитесь больше той девушки, которую я успела взять. На всякий случай оставьте свой адрес.

Дженни вышла на улицу, улыбаясь оказанному приему. Выглядела она уже не такой юной, как до недавних переживаний, зато чуть более резкие очертания скул и немного запавшие глаза лишь подчеркнули ее тонкий и мечтательный облик. Она также могла служить образцом аккуратности. Платье, вычищенное и отглаженное перед самым выходом из дома, делало ее свежей и привлекательной для взгляда. Ей все еще предстояло стать повыше ростом, однако внешним видом и умом она уже выглядела лет на двадцать. Лучше всего был ее врожденный солнечный характер, который, несмотря на все заботы и лишения, придавал ей веселый вид. Любая хозяйка, которой требовалась служанка или помощница по дому, с радостью ее бы взяла.

Вторым адресом оказался большой особняк на Юклид-авеню. Когда Дженни его увидела, он показался ей слишком уж роскошным для тех услуг, что она могла предложить, но, забравшись столь далеко, она решила не отступать. Встретивший ее в дверях слуга велел немного обождать и в конце концов провел Дженни в будуар хозяйки на втором этаже. Последняя, по имени миссис Брейсбридж, довольно холодная, но по-модному привлекательная брюнетка, неплохо разбиралась в женщинах, и новая соискательница произвела на нее впечатление вполне благоприятное. Более того, при всей своей холодности она была очарована и пришла к решению, что, если Дженни умеет достаточно, она хотела бы иметь такую в качестве служанки. Немного с ней побеседовав, она решила, что попробовать стоит.