Учитель. Назад в СССР

А какой след могут оставить после себя нынешние эффективные менеджеры, если они заняты только собой? Из эффективных умений в них только способности к пожрать, поспать и потрахаться. Хотя в последнем я очень сомневаюсь, если брать во внимание демографический кризис в целом по стране.

– Извините, вы не могли бы мне помочь? – приятный женский голос вырвал меня из круговерти моих привычных размышлений.

– Что? – я повернул голову и встретился глазами с самыми синющими глазами.

– Извините, вы не могли бы мне помочь, пожалуйста, – застенчиво попросила синеглазка.

– С удовольствием, милая барышня, – с улыбкой ответил я.

На долю секунды из глаз девушки пропала доброжелательная улыбка, вместо неё появилось недоумение. «Неужели глупышка подумала, что старый дед с ней заигрывает? Ну не женщиной же мне её называть, – хмыкнул про себя. – Или она из этих… из феминисток?»

Я вопросительно смотрел на девчонку, ожидая продолжения. Синеглазка вернула улыбку на место, мило зарумянилась и попросила помочь снять сумку с полки.

– Безрукая нынче молодёжь пошла, – ни к кому не обращаясь, фыркнула Шапокляк.

– И не говорите, – поддержала её соседка, ревниво поглядывая в сторону синеглазки в ярком сарафане, открывающем округлые аппетитные колени.

Не обращая внимания на каркающих ворон, я доброжелательно улыбнулся девушке, поднялся с места одновременно с соседкой. Синеглазка пропустила меня и стояла рядом, дожидаясь, когда я сниму с полки аккуратную ярко-красную дорожную сумку.

Рядом с сумкой лежал мужской коричневый портплед, старомодный, с хлястиком и жёсткой застёжкой. У меня имелся похожий. Вместительный, немаркий, непромокаемый. Отличная вещь советской промышленности.

– Ну что там? – заволновался бархатный контральто где-то в районе моей подмышки.

– Что? – переспросил я, тупо глядя на мужскую руку, пальцы которой крепко вцепились в ручку женской сумки.

– Сумку снимите, пожалуйста – мягко напомнила синеглазка и тут же взволнованно уточнила. – Вам плохо?

– Что? Нет, всё хорошо, спасибо, – пробормотал я, спустил сумку, передал её с рук на руки соседки, развернулся и пошёл в хвост самолёта, в туалет. Если я не ошибаюсь, там должно быть зеркало.

– Спасибо, – донеслось мне вслед, но я не ответил. Перед глазами стояла моя рука, которая выглядела как рука чужого человека, лет на сорок меня моложе.

– Извините, – пробормотал я, едва не сбив с ног бортпроводницу в непривычной для моего времени форме. Но это же мои галлюцинации, не так ли? Значит, в них возможна любая одежда и любое время.

«Это ведь галлюцинации, да, Сан Саныч?» – задал я вопрос своему отражению.

И оно мне ответило, глядя на меня светло-карими глазами, улыбаясь растерянной улыбкой: «Тогда почему в твоих галлюцинациях ты выглядишь как совершенно другой человек? Почему ты не выбрал образ себя молодого?»

– А хрен его знает, – выругался я вслух, открыл кран, сполоснул лицо, утёрся ладонью и снова посмотрел на себя в зеркало. – Ну, что, Сан Саныч, доигрался? Говорил тебя умный доктор: поезжай-ка ты, Саныч, в санаторий. И даже путевочку предлагал по сходной цене. Так нет же, всё молодого из себя корчил. Докорчился… Инфаркт миокарда – вот такой рубец… И коматозный бред… По-другому я тебя объяснить не могу…

Я потыкал в зеркальное отражение. Указательный палец ткнулся в гладкую прохладную поверхность. Юноша внутри зеркала тыкнул в меня, растерянно любуясь молодой ухоженной физиономией, с непослушным вихром, волевым подбородком, спортивной фигурой, облачённой в рубашку с пиджаком.

– Пиджак… – я уставился на отражение – Пиджак – это хорошо. В пиджаке могут быть документы. Пусть морда другая, но имя-то я не мог себе выдумать, – бормотал, обхлопывая себя по вполне приличного клифта в поисках карманов.

Карманы оказались на месте. Я сунул руку во внутренний, надеясь на то, что вместо документов не вытащу какого-нибудь кролика. Сразу станет ясно, что глюки продолжаются, я вернусь в салон, усядусь на сове место, усну и проснусь уже в нашей местной больничке. Пусть даже в реанимационной палате, но проснусь в своём кряжистом теле, с мозолями на ладонях, с пожелтевшими от табака зубами, с седым бобиком на голове.

Пальцы нащупали прямоугольное нечто, совершенно непохожее на кролика. Ладно, была не была. Семь бед, один ответ. Быть или не быть. Курочка по зёрнышку… Так, Саныч, это из другой оперы! Вдох-выдох. Выдох – сдох. Сдох? Нехорошая мысль, отставить!

«Хорошо бы Уставчик почитать», – мелькнула мысль. Но в руках оказался простой советский паспорт с обложкой тёмно-зелёного цвета. С фотографии на меня таращился молодой пацан с тощей шеей, с перепуганными глазами.

Ещё одним документом оказался военный билет. «Молодец, в армии служил», – мысленно похвалил я. Хотя в советское время от армии редко косили. Не служил, значит, не мужик.

С военного билета смотрел тот же парнишка, но уже обритый наголо. Егор Александрович Зверев. Зверь, стало быть.

Зверев, Зверев… Не знаю никого с такой фамилией. Откуда она взялась в моей голове? Я уткнулся лбом в прохладное стекло, прикрыв глаза. Какие-то чересчур правдоподобные галлюцинации получаются.

– Товарищ, с вами всё в порядке? – раздался строгий женский голос после аккуратного стука в дверь.

– Да… – сиплым голосом отозвался я.

– Не задерживайте, товарищ, – требовательно велела женщина, судя по всему, бортпроводница.

– Да-да, выхожу, – пробормотал я, сунул документы в боковой карман и наткнулся на хрусткую бумагу.

Хотел было достать, посмотреть, что ещё нашёл, но в двери снова постучали. Я ещё раз ополоснул лицо и вышел. В туалет тут же просочилась недовольная мамаша с девочкой-толстушкой в кудряшках, перепачканная шоколадом. Дверца хлопнула, громко выражая недовольство женщины.

– Товарищ, с вами точно всё в порядке? – уточнила девушка в униформе советской авиации.

– Да-да, спасибо, – пробормотал я.

«Товарищ… надо же… Не припомню, когда меня так называли в последний раз».

Я вернулся в салон, молча закинул саквояж соседки на верхнюю полку. Кивнул, принимая благодарное «спасибо», протиснулся на своё место, закрыл глаза и затихарился, пытаясь переварить найденные документы и прочую абракадабру вокруг меня.

Синеглазка немного повозилась в своём кресле, но всё-таки постеснялась заговорить со мной. Вздохнула и затихла. Видимо, специально ждала меня, чтобы познакомиться. Или просто недовольный мужик с усами отказался ей помочь. Ну да ладно, это дело десятое. Тут бы со своей головой разобраться, куда там с чужими мыслями и чаяньями.

Так, Саныч, если предположить в порядке бреда, что всё вот это не бред: салон самолёта ТУ–104, девушка в сарафане по моде моей юности, дама с халой на голове, пацанёнок с пожарной машинкой образца чёрт знает какого советского года. Тогда что это? Жизнь после смерти? Фантазии умирающего мозга?

Я таки утонул, спасая Тёмыча из реки? Или всё-таки сердце прихватило и сдох уже на берегу, перепугав пацанёнка? Интересно, кто возьмёт на себя поминки? Военкомат? Или соседки? Эх, Валентина Сергеевна расстроится, у нас с ней только-только шуры-муры обрисовались, а я взял и сбежал практически из-под венца. Хотя какой там венец в нашем-то возрасте…

Возраст.

Я открыл глаза, положил рук на колено и стал её незаметно разглядывать, чтобы соседка не сочла меня за совсем уже сумасшедшего. Чужое тело, тут ошибки быть не может. Руки крепкие, молодые, да и кость, структура другая. У меня кость шире и загар огородный. А тут явно интеллигент в каком-то поколении. Хотя в армии служил, уже не безнадёжно.

Так, Саныч, стоп. Ты чего, серьёзно решил, что вот это вот всё – реальность? Новая, странная, но реальность? Я завис, внимательно вглядываясь в лица людей, в детали салона, покосился соседку, хотел поинтересоваться, какой нынче год, но передумал. Не хотелось сойти за пьяного или сумасшедшего. Если я действительно попал, не стоит портить первое впечатление о себе.

Машинально похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Пачку не нашёл, зато вспомнил, что в кармане остались ещё какие-то бумаги. Вытащил документы, аккуратно переложил во внутренний карман пиджака, следом потянул что-то толстое.

Оказалось, в кармане лежали два конверта, на обоих не было ни адресов, ни имени отправителей, красовалось только одно имя «Егору». Вернул один в карман, второй конверт оставил. Развернул бумагу и первым делом посмотрел в конец письма, чтобы узнать имя автора.

Что, мать его? Какой год? Первое августа шестьдесят седьмого? Почему не семьдесят восьмой? Или не восьмидесятый? Каюсь, грешен: почитываю на досуге истории про попаданцев, которых занесло назад в прошлое, в Советский Союз. Или всё-таки это какой-то глобальный розыгрыш? Но кому понадобился военный пенсионер, чтобы так полномасштабно и дорого шутить? Шутка – это, конечно, хорошо. Смех, говорят, жизнь продлевает. Правда, в основном тем, кто смеётся. Шутники обычно долго не живут.

«М-да… родители у Егора те ещё жуки», – скривился я, дочитав первую записку до конца. Батя у парнишки, похоже, пендитный зануда, как один из моих бывших летёх. Все-то у него по полочкам должно лежать, чистенько и аккуратненько, на своих местах, да так ровненько, что аж скулы сводит. Ничего, после двух месяцев в горах перестал морщиться.

А тут на-ка, родному сыну вон какой официоз задвинул: «Твои родители: Александр Еремеевич Зверев и Светлана Николаевна Зверева, 1. 08.1967 г.». Боялся, что сынуля с горя позабудет, как отца-матушку зовут?

Сунул записку в конверт, убрал письмо в карман, достал второе. Ну-ка, поглядим, это от кого? Ого, у Егорки ещё и невеста есть. А, нет, была. И тоже из породы стяжателей. Не повезло парню с семейством. А Зверев-то младший идейный, выходит.

Я задумался, перебирая в голове фразы из двух писем. В процессе чтения как-то незаметно мысли успокоились, включился анализ, и хотя я всё ещё не верил до конца в новую реальность, но мозг сам начал подстраиваться под окружающую новую действительность. Собственно, что я теряю? Самолёт либо приземлится, и я окажусь в Советском Союзе образца тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Либо я проснусь на больничной койке, парализованной развалиной, за которой некому будет ухаживать. Лучше уж назад, в прошлое.

С этими мыслями я снова достал письмо от родителей и принялся более внимательно его перечитывать.

Глава 3

«Здравствуй, сын.

Надеюсь, дела твои в полном порядке, несмотря на твой идиотский поступок. Мой начальник, который устраивал твою судьбу, Иван Николаевич Терентьев, не оценил твой отказ. Твоя мать слегла с приступом тахикардии, когда узнала, что ты отказался от престижного места в столичной школе ради каких-то идиотских мечтаний, деревенских оборвышей. Не подозревал, что мы вырастили такого идейного комсомольца, у которого в голове вместо настоящей жизни партийные лозунги.

О чём ты только думал? Из-за твоей безалаберности у меня на работе образовались проблемы.

Для нас с матерью ты долгие годы был сыном, о котором не стыдно говорить в обществе, которым принято гордиться. Отличник, спортсмен, комсомолец. Мы вкладывали в тебя столько сил, денег, усилий. Лучшие книги, лучшая кола, престижный ВУЗ. Видеть тебя среди лучших из лучших – это дорогого стоило. Мы рассчитывали обрести в твоём лице крепкий тыл в старости. Ты плюнул нам в лицо своим решением. Нам стыдно смотреть знакомым в глаза.

Времена героических подвигов и поступков прошли. Теперь каждый сам за себя. Жаль, что ты этого не понимаешь. Подумай, сын. Что ты можешь дать своим родителям? Своей семье? Впрочем, семьи у тебя тоже не получится. Ни оно достойная женщина не выйдет замуж за нищего деревенского учителя.

Не думал, что вырастил такого идеалиста. Верить в коммунистические лозунги и жить, руководствуясь подобной глупостью, – разные вещи. Разочарование – вот что ожидает тебя в конце пути, когда ты осознаешь всю глупость своего поступка. Ты думаешь, что сможешь изменить мир, но на самом деле ты просто потеряешь время, которое мог потратить на карьеру.

Мы с матерью больше ничем не можем тебе помочь. Ты взрослый человек. Теперь ты сам несёшь ответственность за свои решения и поступки.

Твои родители:

Александр Еремеевич Зверев и

Светлана Николаевна Зверева,

08.1967 г.

P. S. Я надеюсь, что ты всё же пересмотришь свои приоритеты и вернёшься на правильный путь».

«М-да, не родители, а золото с изумрудами вперемешку… стяжатели, чтоб их», – посочувствовал я парнишке. Им бы радоваться и гордиться: пацан огнём горит, за страну болеет. А эти… Знавал я таких уродов. Они первые страну продали, растянули на кусочки.

И ведь что хуже всего: на людях эти, даже не знаю, как их назвать, персонажи, всегда были в первых рядах, всегда горели энтузиазмом и буквально сыпали идеологически выверенными лозунгами. Но вся эта маскировка сползала с них, едва они и им подобные оказывались на своих кухнях.

О да, именно там, на этих интеллигентских кухнях с обязательно обрезанной радиоточкой, они становились собой и говорили всё, что думали про «эту страну». А думали они только в одном, самом поганом направлении.

Я едва не сплюнул от привкуса мерзости во рту, но вовремя опомнился, скомкал письмо, сунул в карман, достал записку от Елизаветы Юрьевны Бариновой, бывшей невесты Егора Зверева.

«Егор! Твоему поступку нет оправдания. Я предполагала, что мы всё и всегда будем решать сообща. В конце концов, я твоя официальная невеста, будущая жена. В семье принято обсуждать вопросы и вырабатывать общую концепцию поведения по всем проблемам. Но ты поступил как самый настоящий эгоист.

Рада, что не поддалась романтическим чувствам и не вышла за тебя замуж сразу после твоего предложения, как ты настаивал. Жить и влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя – разные вещи.

Тебе прочили блестящую карьеру. Впереди аспирантура, докторская, кафедра. Мой отец готовил для тебя хорошее место в Министерстве образования. Егор, отец был лучшего мнения о тебе. Ты потерял его доверие. Как и моё.

При таких условиях мы не можем создать семью. Как я могу доверять человеку, который всё решил за моей спиной?! Да, ты скажешь, что мы обсуждали этот вопрос. И я с тобой соглашусь. Но, Егор, обсуждать за чашкой чая в беседе и решить всё за нас двоих, такого я понять не могу. Главное я не могу ни понять, ни простить подобное предательство.

Надеюсь, ты уже понял, что я разрываю наши отношения и не выйду за тебя замуж. Не пиши мне и не звони. Моё решение окончательное. Тем более, твой друг, Павел Горчаков, который занял твоё место в престижной столичной школе, предложил мне дружбу. Место, которое готовили для тебя. После долгих размышлений я приняла его предложение.

Прощай, Егор.

Елизавета Юрьевна Баринова,

P. S. Кольцо останется у меня в качестве компенсации за разрушенную жизнь!

P. P. S. Желаю тебе одуматься и вернуться в нормальную жизнь!»

С такими родными и близкими и врагов-то никаких не надо. Предательство, ишь ты. Забывшись, я выругался себе под нос. Соседка, синеглазка покраснела и дёрнула плечом.

– Извините, – тут же покаялся я.

– Проблемы? – смущаясь, поинтересовалась девушка, косясь на мятую бумагу в моих руках.

– Невеста бросила, – машинально ответил я. – Да не переживайте вы так, – широко улыбнулся, увидев, как изменилось лицо девушки, глаза участливо заблестели. – Баба с возу, кобыле легче. Простите ещё раз, – теперь уже смутился я.

– Ничего. Вы не волнуйтесь, – посочувствовала соседка. – Ну, поссорились, с кем не бывает. Прощения попросите, она и отойдёт, – улыбнулась синеглазка.

– Не дай бог, – пробормотал я. – В смысле, ни к чему мне такое счастье. Невеста, она ведь что?

– Кто, – поправила девчушка.

– Кто – это когда человек, – ухмыльнулся я. – Моя человеком не была. Так… серединка на половинку. Невеста должна во всём поддерживать своего жениха. Впрочем, как и жених. А жена и вовсе следовать за мужем, как ниточка за иголочкой. А тут что? – я фыркнул, скомкал второе письмо и сунул в карман, чтобы при случае спустить в унитаз.

– Что? – полюбопытствовала синеглазка.

– А тут налицо двойные стандарты, – пожал я плечами.

– Двойные? Это как?

– Двойные, красавица, это когда на людях одно говоришь, а в письмах и на домашних кухнях совершенно другое, – уточнил я. – Вот как невеста моя бывшая. От таких, как она, стоит подальше держаться, чтобы не запачкаться. А уж постель с такими женщинами делить и вовсе последнее дело. Прирежут при случае с милой улыбкой – это в лучшем случае.

– А в худшем? – спросила покрасневшая как маков цвет синеглазка.

«Странно, чего это она?» – удивился я и тут же отругал себя за длинный язык: время другое, про постельные утехи вслух не говорили. Да и вообще, секса в Советском Союзе не было, по заверениям западных журналистов. Саныч, следить надо за языком, а то так недолго и угодить в места, не столь отдалённые за крамольные речи. Или в психушку.

– В худшем… Кстати, меня А. э-э-э… Егор зовут, а вас как? – я чуть не добавил «милое дитя», но вовремя прикусил язык. Телу моему годков двадцать четыре, двадцать пять от роду, какое уж тут дитя. Девчонка младше меня года на два-три, не больше. Ну не объяснять же ей, что в голове этого спортсмена, комсомольца и просто симпатичного советского парнишки теперь обитает старый дед, прекрасно знающий будущее.

– Меня Люба Светлова зовут. Очень приятно, – синеглазка протянула изящную ладошку.

Я сначала не понял зачем. Потом до меня дошло, и я со всей осторожностью пожал женские пальчики.

– Почему вы расстались? – Любочка явно намеревалась развести меня на разговор то ли из женского любопытства, то ли чтобы помочь симпатичному парню справиться с душевной драмой.

Ни драмы, ни трагедии я, понятное дело, не испытывал. Но разочаровывать женщину – последнее дело, поэтому я позволил себе ответить, додумывая на ходу детали.

– Не понравилось бывшей невесте моё решение. Я, видите ли, институт закончил. Вот, по распределению лечу к месту работы.

– Невесту в другое место направили? – догадалась Люба.

– Невеста дома осталась. И я должен был в столице нашей Родины трудиться, пользу приносить.

– И что же случилось? – тонкие брови синеглазки сошлись на переносице, девушка явно пыталась понять, что же произошло.

Я пожал плечами: а чёрт его знает, что там у них произошло. Одно понятно: Егорка мой из достаточно благополучной семейки, как и бывшая девушка Елизавета. И оба семейства желали парню только добра. Но, похоже, совершенно забыли поинтересоваться у сына и жениха, чего он сам от жизни хочет.

– Случилось, Любочка, то, что отказался я от сытой столичной жизни и престижного места в элитной школе, – смущённо улыбаясь, поведал я любопытной соседке. – И выбрал вместо этого деревенскую школу. Вот поэтому невеста меня и бросила. Не захотела стать… – я напряг память, вспоминая строки из письма неизвестной Лизы Бариновой. – Точнее, не захотела «влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя». Во как, – хохотнул я.

– Не переживайте, – со всей серьёзностью, глядя на меня сочувственным взглядом, выдохнула синеглазка. – Может, она ещё одумается. Да и не на Крайний же Север вы летите. В Новосибирск. И вообще, пять лет назад нам звание присвоили, – похвасталась девчонка.

– Какое? – напрягая память, уточнил я.

– Мы теперь город-миллионник. У нас красиво, вам понравится. В том году построили библиотеку Академии наук…

– Это хорошо, Любочка. Только сомневаюсь я, что бывшую мою невесту устроит что-то кроме столицы. Да и не в сам Новосибирск я лечу, – остановил я синеглазку, которая явно намеревалась перечислить мне все достопримечательности Новосибирска.

– А куда? – длинные ресницы изумлённо захлопали, подчёркивая любопытство своей хозяйки.

– Лечу я в… э-э-э… – я нахмурился, пытаясь вспомнить название деревушки, в которую по распределению отправился Егор. – Слушай, ну вот не помню я название, хоть убей.

– Не переживайте так, – Любочка положила свои пальчики на мою ладонь, легонько сжала и тут же смущённо отдёрнула свою руку. – Ой, извините. Вы не переживайте так, – повторила синеглазка. – У нас и села хорошие, и города. И примут вас там хорошо. Люди у нас хорошие, добрые. Поддержат, помогут.

Девушка что-то негромко тараторила, рассказывала про людей, про Новосибирск, про достижения народного хозяйства, про то, что теперь она работает преподавателем в новом здании Доме детского творчества. Оказывается мы с ней коллеги.

И что колхозы в Новосибирской области на загляденье. Вот недавно очередной совхоз за успехи в развитии сельскохозяйственного производства Президиум Верховного Совета Советского Союза наградил орденом Ленина, а другой колхоз получил орден Трудового Красного Знамени.

– Откуда ты всё знаешь? – удивился я, не заметив, как перешёл на «ты». Впрочем, Любочка в пылу азарта тоже не заметила, или не придала значения.

– Газеты читаю, – пожала плечами. – И вообще, у нас столько замечательного! А летом…

«Комсорг, что ли? Политинформацию ведёт, не иначе», – покосился я на раскрасневшуюся девчонку, которая вываливала на меня тонны информации. Видно было, синеглазая Любочка гордится своей малой Родиной, болеет за успехи, переживает и искренне радуется малейшим достижениям.

– А я вот в Москву летала, за книгами. Теперь вот буду своих сорванцов новому учить. А ещё…

Рассказывая, девушка не переставала меня утешать. Уверяла, что невеста одумается, и как только я устроюсь и напишу письмо домой, в котором красочно распишу, как радушно встретили меня в селе, так сразу же и примчится. Ещё и прощения просить будет, что не поверила в меня и в мои мечты.

О чём мечтал Егор, отказываясь от выгодного распределения, я не знал. Но в текущей ситуации радовался, что пацан оказался таким идейным. Во всяком случае, мне в ближайшее время точно не грозит неожиданный приезд невесты или его родителей. Если незнакомых людей в незнакомой местности я ещё хоть как-то смогу обмануть, и Зверев хоть и покажется немного странным, но всё-таки сойдёт за простого советского молодого учителя. То близкие Егора мои случайные оговорки, манеру поведения воспримут с подозрением.

Я слушал приятное тарахтение Любочкиного голоса и постепенно проникался советским духом. Точнее, возвращался в то самое, давным-давно позабытое состояние юности, молодости. Когда хотелось не просто жить, а совершать подвиги во имя Родины, крушить её врагов, приносить пользу.

Перед глазами всплыли строчки из письма родителей Егора: «…мы вырастили такого идейного комсомольца… вместо настоящей жизни партийные лозунги… времена героических подвигов и поступков прошли… каждый сам за себя… ты думаешь, что сможешь изменить мир…»

Хм… а может судьба и правда дала мне шанс, чтобы я сумел изменить хоть что-то в этом мире? Чтобы вот такие Зверевы и похожие на них, сбежав за границу в девяностых, не поливали помоями великую страну. Как тот же Окуджава, который сам себя называл «красным фашистом», сидел в Прибалтике, ожидая новостей о распаде Советского Союза, требовал расстрелять Белый дом.

Отчего-то именно предательство Окуджавы задевало меня всегда сильнее всего.

Я скрипнул зубами. До сих пор болело. Такие, как Александр Еремеевич и Лиза Баринова хуже врагов. Враг он, что – он идёт напролом, иногда хитростью берёт, стратегией. А эти… Этих кроме как подлецами, по-другому не назовёшь. Такие мерзавцы в глаза улыбаются, за глаза гадости поют. Да и спиной к ним нельзя поворачиваться, тут же столкнут в пропасть.

Чтобы… Стоп, Саныч, что-то тебя не в ту степь несёт.

– Вы приезжайте, как обустроитесь на новом месте, я вам город покажу.

Внезапно наступила тишина. Я сообразил, что Любочка ждёт ответа.

– Что? А, конечно, всенепременно приеду. Особенно если вы лично покажете мне Новосибирск, – улыбнулся я синеглазке. – Вы ещё устанете от меня, – шутливо пригрозил. – Я вам надоем своими приездами.

– Да ну что вы, – когда Люба улыбалась, на её щеках появлялись очаровательные ямочки, отчего сердце у меня немного замирало. – Разве хороший человек может надоесть?

Я улыбнулся, но промолчал. К чему огорчать светлое существо своими старческими тёмными мыслями? У неё вся жизнь впереди, нахлебается по уши всякого-разного. Главное, чтоб в людях не разочаровалась, это хуже всего.

– Уважаемые пассажиры. Наш самолёт идёт на посадку. Пристигните, пожалуйста, ремни.

Мы с Любочкой завозились, пристёгиваясь. Впрочем, как и все пассажиры в салоне. Я смотрел в иллюминатор, разглядывая огни аэропорта. Любопытно, что меня ждёт в Новосибирске? Кто-то встречает молодого специалиста? Или Егор Зверев знал, как и на чём добираться в далёкое село с лошадиным названием. Ладно, разберусь на месте. Документы имеются и то хлеб.

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города-миллионника Новосибирска. Температура за бортом двадцать три градусов Цельсия, время пятнадцать часов двадцать две минуты. Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Надеемся ещё раз увидеть вас на борту нашего самолёта. Сейчас вам будет подан трап. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки.