Мир синего льда

Вероника Гришина

Мир синего льда

ГЛАВА 1: ПЕРВОЗДАННЫЙ МОРОЗ

Тишина царила там, где время ещё не родилось, где свет и тьма дремали в колыбели небытия, укутанные ледяным саваном вечности. Таков был Первозданный Мороз – бескрайняя пустошь, раскинувшаяся за пределами всякого начала, словно море, забывшее свои волны. Лёд, устилающий её просторы, не сверкал ослепительной белизной и не пел под ветром – он лежал недвижимо, тусклый, подобно пеплу угасших звёзд, и гладкий, словно зеркало, отражающее лишь серую дымку пустоты. Этот лёд был живым, но спящим, его поверхность дрожала тончайшим гулом, будто сердце мира, ещё не пробудившееся к своему первому удару.

Над равниной клубились миражи – призрачные тени, плывущие в холодном воздухе, подобно призракам несбывшихся снов. Их очертания то вытягивались в высокие шпили, пронзающие пустоту, то сжимались в капли, растворяющиеся в морозной дымке, оставляя за собой лишь эхо неуловимого движения. Воздух здесь был тяжёл, пропитан холодом, обволакивающим, словно плащ из тончайшего шелка, сотканного из дыхания зимы. Ветра не существовало, но порой равнина вздрагивала, и из её глубин поднимался низкий, протяжный звук – словно голос земли, оплакивающий свою бесконечную одинокость.

В этой безмолвной пустоте обитали существа, чьи имена давно канули в небытие, но чьё присутствие оставило след в ткани мироздания. То были Ледяные Ткачи, древние духи, рождённые из самого Мороза, подобно искрам, возникающим из умирающего огня. Их фигуры, высокие и тонкие, словно тростники, гнущиеся под ветром, но не ломающиеся, парили над льдом, окутанные мантиями, сотканными из серебристого тумана. Эти одеяния струились, подобно рекам, замершим в падении, их края искрились, будто усыпанные звёздной пылью, а в складках таились тени, шепчущиеся о судьбах ещё не рождённых миров. Лица Ткачей оставались скрыты под капюшонами, но их глаза – глубокие, бездонные, цвета серого льда с золотыми прожилками – горели тихим, непостижимым светом, пронизывающим пустоту, словно луч, потерявший свой маяк.

Ледяные Ткачи не говорили – они ткали. Их длинные, тонкие пальцы, напоминающие ветви кристаллических деревьев, скользили в воздухе, вытягивая нити из Мороза – прозрачные, хрупкие, подобные паутине, дрожащей под утренней росой. Эти нити сплетались в узоры, плывущие над равниной, словно облака, сотканные из мечтаний, и каждый узор был предвестием того, что могло бы быть. Их движения были медленными, грациозными, подобно танцу, не знающему конца, а их сердца – если у них были сердца – бились в ритме, отдающемся в глубинах льда, словно эхо далёкой песни.

В тот век, когда Мороз ещё не знал своего имени, раздался голос – мягкий, подобно шёпоту ветра, пробегающему по стеклу, но глубокий, словно бездна, скрывающаяся подо льдом. То был Звёздный Скиталец, хранитель преданий, явившийся из теней миражей, подобно тени, обретшей плоть. Его фигура возвышалась над равниной, высокая и призрачная, сотканная из света и мрака, переплетающихся, как нити в руках Ткачей. Его одежды – длинные, струящиеся, подобны рекам тумана, текущим к горизонту, их края мерцали, словно звёзды, гаснущие на рассвете, а подол был усеян узорами, напоминающими созвездия, забытые временем. Лицо его оставалось скрытым, но голос лился, подобно мелодии, звенящей в пустоте, наполняя её жизнью.

– Здесь, где не было ни света, ни тьмы, лежал Мороз – колыбель и могила всего сущего, – говорил он, и слова его падали на лёд, подобно каплям, оставляющим круги на воде. – В его сердце дремали силы, ждущие своего часа, и Ледяные Ткачи были первыми, коснувшимися этой пустоты. Они ткали судьбы, ещё не знающие имён, и их нити стали дыханием мира, называемого нами Синим Льдом.

Ледяные Ткачи замерли, их пальцы остановились в воздухе, нити задрожали, словно чувствуя, что их время близилось к перемене. Равнина ответила – её гул стал громче, глубже, подобно вздоху, вырвавшемуся из груди земли. И тогда из Мороза, словно из сна, пробудившегося под взглядом звёзд, родились две сущности, чьи имена стали песней мира.

Первою явилась Сияющая Луна, и её приход был подобен рассвету, разорвавшему пелену ночи. Она поднялась изо льда, мягкая и величественная, её свет струился, словно река, текущая к небу, нежный, но пронизывающий, подобно дыханию утра, касающемуся застывших трав. Её фигура – неясная, но бесконечно прекрасная – парила над равниной, окутанная сиянием, переливающимся, как жемчуг, рождённый из слёз. Её одежды – если это можно было назвать одеждой – были сотканы из света, текущего, как шёлк, их края растворялись в воздухе, оставляя за собой следы, напоминающие звёздные пути. Волосы её, длинные и невесомые, струились, подобно водопаду, замершему в падении, их пряди сияли, словно серебро, поймавшее лунный свет.

Её глаза – глубокие, цвета чистейшего льда с пурпурными искрами – смотрели на равнину с любовью, одновременно тёплой и холодной, подобно солнцу, светящему сквозь мороз. Она протянула руку, и лёд под её пальцами ожил – его тусклая поверхность заискрилась, словно россыпь алмазов, пробудившихся от долгого сна. Из этих искр родились первые Ледяные Дети – хрупкие существа, чьи тела были сотканы из кристаллов, прозрачных и голубых, подобных каплям, замерзшим в полёте. Их голоса зазвенели, тонкие и чистые, словно колокольчики, поющие под ветром, которого ещё не было. Сияющая Луна склонилась к ним, и её улыбка – мягкая, подобно первому снегу, – согрела Мороз, обещая жизнь там, где царила пустота.

Ледяные Ткачи смотрели на неё, их глаза мерцали золотом, и их нити задрожали, сплетая узоры, отражающие её свет. Они не говорили, но их движения ускорились, будто её явление вдохнуло в них новую мелодию, звенящую в пустоте, словно гимн рождению.

Затем пришла Тёмная Луна, и её приход был подобен тени, скользнувшей по зеркалу, мягко, но неотвратимо, словно ночь, следующая за днём. Она поднялась из глубин Мороза, массивная и загадочная, её присутствие – не свет, а тьма, дышащая, как море подо льдом. Её фигура – тёмная, но величественная – возвышалась над равниной, окутанная мраком, текущим, словно чернила, пролитые на стекло. Её одежды – если это были одежды – были сотканы из теней, колыхающихся, как крылья огромной птицы, их края растворялись в воздухе, оставляя за собой шлейф, напоминающий дым, рождённый из угасающего огня. Волосы её, чёрные и тяжёлые, падали на плечи, подобно потокам ночи, текущим из-под невидимого венца.

Её глаза – алые, словно угли, тлеющие в глубинах земли, – смотрели на равнину с холодной гордостью, острой, как лезвие, и глубокой, словно бездна. Она протянула руку, и лёд под её пальцами треснул, открывая провалы, зияющие, как раны, полные тьмы. Из этих бездн поднялись первые Теневые Стражи – существа, чьи тела были выкованы из мрака, массивные и грозные, их глаза горели алым, подобно звёздам, упавшим в ночь. Их шаги отдавались гулом, дрожащим в пустоте, словно рёв, живущий в тишине. Тёмная Луна взглянула на них, и её улыбка – тонкая, подобно серпу луны, – была обещанием силы, не знающей границ.

Ледяные Ткачи повернулись к ней, их золотые прожилки в глазах потускнели, но их пальцы продолжали ткать, сплетая нити, отражающие её тень. Их движения замедлились, будто её приход добавил в их мелодию низкие, тяжёлые ноты, звенящие в пустоте, словно предвестие бури.

Сияющая Луна и Тёмная Луна встретились взглядами, и их глаза – пурпурные искры и алые угли – столкнулись, подобно двум мирам, нашедшим друг друга в пустоте. Они не говорили, но их присутствие сплело мелодию, отозвавшуюся в равнине – звонкую и глубокую, словно струны, запевшие под пальцами Ткачей. Лёд между ними ожил, его поверхность покрылась узорами, напоминающими вены, текущие под кожей земли, свет и тень, переплетаясь в них, создавали гармонию, прекрасную и хрупкую, подобно стеклу, дрожащему перед падением.

Они протянули руки друг к другу, и их пальцы – светящиеся и тёмные – коснулись, сплетая Клятву Ледяного Равновесия. Их голоса слились в гул, прокатившийся по Морозу, словно волна, пробудившая спящее море:

– Свет не поглотит тьму жадностью, тьма не укроет свет гордыней. Мы – две струны одной лиры, два крыла одного ветра.

Ледяные Ткачи склонились, их мантии задрожали, подобно листьям под дождём, и их нити сплели узор, ставший печатью этой клятвы – круг, разделённый надвое, где свет и тень танцевали в вечном равновесии.

Звёздный Скиталец смотрел на них, его фигура мерцала, словно звезда, гаснущая в рассвете.

– Так родился мир Синего Льда, – шептал он, и слова его падали на лёд, подобно снегу, тающему в пустоте. – Но гармония – цветок, вянущий под дыханием зависти, и нити Ткачей уже дрожали, предчувствуя раскол.

Равнина Первозданного Мороза замерла, её лёд сиял и темнел, отражая две луны, парящие над ней. Сияющая Луна струилась светом, обещающим жизнь, Тёмная Луна дышала тенью, несущей силу. Ледяные Ткачи продолжали ткать, их нити плыли в воздухе, подобно рекам, текущим к горизонту, ещё не родившемуся. Ледяные Дети и Теневые Стражи стояли в молчании, их голоса и шаги сливались в мелодию, звенящую в пустоте, словно предвестие грядущего.

Мороз дышал, его гул становился громче, и миражи над равниной сгущались, предвещая город, поднимающийся изо льда, и судьбу, разрывающую клятву. Звёздный Скиталец отступил в тень, его одежды растворились в дымке, и его голос стих, оставляя за собой лишь эхо:

– Так началось всё, бывшее, и всё, чему предстоит быть.

ГЛАВА 2: ТАНЕЦ ЛУН

Место действия: Кристаллион – первый город мира Синего Льда, рождённый союзом Сияющей и Тёмной Лун.

Мир Синего Льда расцвёл под взглядом двух лун, сплетших свою клятву в ледяной пустоте Первозданного Мороза. Там, где их свет и тень коснулись друг друга, поднялся Кристаллион, город, ставший сердцем равновесия, его шпили возвышались над равниной, подобно кристаллам, поймавшим дыхание звёзд. Лёд, устилающий его улицы, сиял мягким голубым светом, его поверхность была гладкой, словно зеркало, но живой, пронизанной узорами, текущими, как вены, полные жизни. Эти узоры переливались, то вспыхивая пурпуром Сияющей Луны, то темнея алым отблеском Тёмной Луны, словно город дышал в ритме их союза.

Шпили Кристаллиона тянулись к небу, тонкие и острые, подобные иглам, пронзающим облака, их грани сверкали, отражая свет двух лун, парящих над ним в вечном танце. Дома, вырезанные изо льда, стояли вдоль улиц, их стены искрились, словно россыпь жемчуга, а арки между ними изгибались, подобно ветвям кристальных деревьев, растущих в садах города. Эти деревья – высокие, с листьями, звенящими, как колокольчики, – качались под ветром, рожденным из дыхания лун, их ветви отбрасывали тени, смешивающиеся со светом, создавая узоры, плывущие по льду, словно реки из серебра и чернил.

В садах Кристаллиона бродили Ледяные Дети, их хрупкие фигуры, сотканные из кристаллов, сияли мягким голубым светом, дрожащим, как отражение звёзд в воде. Их одежды – тонкие, подобные паутине, поймавшей утреннюю росу, – струились за ними, усыпанные осколками льда, мерцающими, словно созвездия. Они пели, и их голоса – чистые, высокие, подобные звону стекла под пальцами ветра – сливались в мелодию, поднимающуюся к небу, приветствуя Сияющую Луну, смотрящую на них с нежностью матери.

В тени шпилей стояли Теневые Стражи, их массивные тела, выкованные из мрака, возвышались, подобно скалам, бросающим вызов свету. Их доспехи – чёрные, с красными прожилками, текущими, как реки лавы, – гудели низким гулом, отдающимся в земле, а плащи, тяжёлые и рваные, колыхались, словно крылья, ждущие полёта. Они молчали, но их алые глаза горели, подобно углям в ночи, и их шаги оставляли следы, темнеющие на льду, словно шрамы, напоминающие о силе Тёмной Луны.

В центре Кристаллиона возвышался храм – не здание, а чудо, вырезанное изо льда и тени, его купол сиял, словно звезда, упавшая на землю, а стены переливались узорами, сплетающими свет и мрак в вечный танец. В этом храме жила Селарис, жрица Клятвы, чья судьба была связана с двумя лунами, подобно нити, держащей их союз. Она стояла у алтаря, высокого и гладкого, высеченного из кристалла, сияющего пурпуром и чернеющего алым, её фигура – стройная, но сильная, подобно тростнику, гнущемуся под ветром, но не ломающемуся.

Её кожа была бледна, почти прозрачна, словно лёд, поймавший свет звёзд, а волосы – длинные, серебристые с чёрными прядями, струились, подобно реке, текущей между светом и тенью, их концы мерцали, словно звёзды, гаснущие в ночи. Её глаза – глубокие, цвета серого льда с золотыми искрами – смотрели на мир с мудростью, превосходящей её годы, и с тоской, прячущейся за этой мудростью. На ней была мантия, сотканная из нитей света и мрака, её ткань переливалась, словно поверхность озера под двумя лунами, а подол был усеян узорами звёзд и серпов, напоминающими о клятве, бережённой ею. Пояс её – тонкий, из кристаллов, звенящих при каждом шаге – сжимал мантию, а в руках она держала посох, вырезанный изо льда, его навершие – круг, разделённый надвое, сияло, словно печать равновесия.

Селарис стояла у алтаря, её пальцы скользили по его поверхности, холодной и гладкой, подобно стеклу, знающему слишком много тайн. Она чувствовала дыхание лун – мягкое, словно шёлк, от Сияющей Луны, и тяжёлое, подобно гулу земли, от Тёмной Луны. Её грудь вздымалась медленно, дыхание вырывалось паром, растворяющимся в воздухе храма, и в нём – не страх, а тревога, растущая, словно тень перед закатом. Она шептала, и её голос – мелодичный, но низкий, подобно ноте арфы, дрожащей в тишине – звучал в пустоте храма:

– Свет и тьма – две струны одной песни. Но как быть, если одна пожелает петь громче?

Сияющая Луна и Тёмная Луна парили над Кристаллионом, их свет и тень сплетались в небе, подобно нитям в руках Ледяных Ткачей, наблюдающих за городом из теней миражей. Сияющая Луна струилась сиянием, падающим на шпили, заставляя их сверкать, словно жемчуг, поймавший утренний свет, её присутствие было мягким, подобно дыханию весны, касающемуся льда. Тёмная Луна дышала мраком, стелющимся по улицам, окутывая их тенью, глубокой, словно бездна, но красивой, подобно ночи, укрывающей звёзды. Их танец был совершенен – свет не гасил тень, тень не поглощала свет, и Кристаллион сиял под их взглядом, словно драгоценность, рождённая из их любви.

Ледяные Дети и Теневые Стражи ходили по улицам, их шаги сливались в ритм, отдающийся во льду, словно сердцебиение города. Они не ссорились, не делили – они жили, подобно детям одной матери, смотрящей на них с небес. В садах звенели кристальные деревья, их листья падали, словно капли, замерзающие в воздухе, и их звон смешивался с гулом Теневых Стражей, создавая мелодию, поднимающуюся к лунам, словно гимн их союзу.

Селарис стояла на ступенях храма, её мантия струилась за ней, подобно реке, текущей между светом и тенью, и её глаза следили за небом. Она чувствовала гармонию, но в её сердце росла тень – неясная, но острая, подобно игле, пронзающей ткань её спокойствия. Она любила обеих лун, но её душа тянулась к Сияющей Луне, к её теплу, к её свету, обещающему жизнь. И эта любовь, растущая в ней, словно цветок в морозной земле, стала первой трещиной в клятве.

Однажды ночь над Кристаллионом стала гуще, и тень Тёмной Луны легла на город, подобно плащу, укрывшему свет. Сияющая Луна отступила, её сияние побледнело, и лёд под её взглядом задрожал, словно почувствовав холод, не бывший частью гармонии. Ледяные Дети подняли головы, их голоса стихли, и их глаза – голубые, словно кристаллы – наполнились тревогой. Теневые Стражи замерли, их алые глаза вспыхнули ярче, и их шаги стали громче, подобно рёву, ждущему своего часа.

Селарис вышла из храма, её посох звенел, касаясь льда, и её взгляд устремился к небу. Она видела, как тень Тёмной Луны росла, как её мрак становился глубже, и чувствовала, как её сердце сжималось, словно лёд под солнцем. Она шептала, и её голос дрожал, подобно струне, натянутой до предела:

– Сёстры, не забывайте свою песню. Свет и тьма – одно дыхание.

Но её слова утонули в тишине, ставшей тяжёлой, словно камень, падающий в бездну.

Ледяные Ткачи появились на краю города, их фигуры парили над садами, их мантии струились, подобно туману, тающему в ночи. Их нити задрожали, узоры стали рваными, словно ткань, порванная под ветром. Они не говорили, но их глаза – серые с золотыми прожилками – смотрели на Селарис с печалью, превосходящей слова. Они знали, что клятва слабела, и их танец замедлился, подобно мелодии, теряющей свои ноты.

Кристаллион стоял под двумя лунами, его шпили сияли, но их свет дрожал, словно звезда, гаснущая перед рассветом. Сияющая Луна и Тёмная Луна продолжали свой танец, но их движения стали резче, их свет и тень – острее, подобно лезвиям, ждущим удара. Ледяные Дети и Теневые Стражи смотрели на небо, их голоса и шаги стихли, и город замер, словно чувствуя, что гармония – хрупкий цветок, вянущий под дыханием зависти.

Селарис вернулась в храм, её мантия легла на ступени, подобно реке, остановившей своё течение, и её глаза наполнились слезами, замерзшими, но не упавшими. Она чувствовала, что её любовь к Сияющей Луне – свету, греющему, – стала нитью, тянущей клятву к разрыву. И лёд под её ногами звенел, тонко и печально, словно прощание, ещё не прозвучавшее.

Звёздный Скиталец смотрел на город из теней, его голос шептал в ветре, рожденном над равниной:

– Так пела песня равновесия, но её ноты уже дрожали, предвещая бурю.

Кристаллион сиял, но его сияние было хрупким, словно стекло, ждущее своего часа.

ГЛАВА 3: РАСКОЛ И РОЖДЕНИЕ

Кристаллион стоял под двумя лунами, его шпили сияли мягким светом, дрожащим, словно звезда, предчувствующая свой закат. Лёд, устилающий его улицы, переливался пурпуром и алым, но этот свет становился резче, подобно лезвию, ждущему крови. Город, рождённый союзом Сияющей и Тёмной Лун, дышал в ритме их танца, но этот ритм сбивался, словно сердце, знающее близость конца. Кристальные деревья в садах звенели тише, их листья падали, подобно слезам, замерзающим в воздухе, а ветер, гуляющий между шпилями, нёс холод, превосходящий привычный мороз – холод разрыва.

Селарис, жрица Клятвы, стояла в храме, её фигура – стройная, но хрупкая, подобно тростнику, гнущемуся под бурей, – казалась тенью в сиянии алтаря. Её мантия, сотканная из света и мрака, струилась по ступеням, словно река, забывшая свой путь, её узоры звёзд и серпов мерцали тускло, подобно звёздам, гаснущим в ночи. Волосы её – серебристые с чёрными прядями – падали на плечи, подобно водопаду, замершему в падении, их концы дрожали, будто чувствуя бурю, зреющую в небе. Её глаза – серые, с золотыми искрами – смотрели на алтарь, но в них была не мудрость, а тоска, растущая, словно цветок в морозной земле, и вина, жгущая, как пламя подо льдом.

Она держала посох, его кристаллическое навершие – круг, разделённый надвое – сияло, но этот свет был неровным, подобно дыханию, сбивающемуся от страха. Её грудь вздымалась тяжело, дыхание вырывалось паром, растворяющимся в воздухе храма, и в нём – не покой, а буря, рвущаяся наружу. Она любила Сияющую Луну – её тепло, её свет, обещающий жизнь, – и эта любовь стала ядом, разъедающим клятву. Ночью, когда тень Тёмной Луны легла на город, Селарис поднялась к алтарю и вознесла молитву – не обеим лунам, а одной, греющей её сердце. Её голос – мелодичный, но дрожащий, словно струна, натянутая до предела – звучал в тишине:

– Сияющая, ты – жизнь, ты – дыхание. Дай мне твой свет, и пусть он сияет вечно.

Сияющая Луна услышала её, и её свет – мягкий, словно шёлк – упал на храм, окутывая Селарис сиянием, превосходящим привычный мороз теплом. Лёд под её ногами засиял ярче, пурпурные жилы в нём вспыхнули, подобно венам, несущим кровь звезды. Но Тёмная Луна видела это – её алые глаза, горящие в небе, сузились, словно лезвия, ждущие удара. Её тень стала гуще, тяжелее, она легла на Кристаллион, подобно плащу, душущему свет, и её голос – низкий, подобно рёву далёкого шторма – прокатился по городу:

– Ты забыла меня, сестра. Ты дала ей больше, чем мне.

Селарис отступила, её посох звенел, касаясь льда, и её сердце сжалось, словно лёд под солнцем. Она не хотела этого – не хотела разрыва, но её любовь к свету была сильнее её клятвы. Тёмная Луна чувствовала эту слабость, и её зависть – холодная, словно бездна, но жгучая, как пламя – росла, подобно буре, рождающейся в глубинах её души. Она протянула руку, и её тень – густая, словно смола – потекла к Сияющей Луне, желая поглотить её свет, забрать его себе.

Сияющая Луна отступила, её сияние вспыхнуло – не мягкое, а резкое, подобно молнии, разорвавшей ночь. Её голос – звонкий, словно хрусталь, треснувший под морозом – прозвучал в ответ:

– Ты забыла нашу клятву, сестра. Тень не правит светом, как свет не гасит тень.

Лёд под ними задрожал, его гул стал громче, подобно крику земли, оплакивающей их разрыв. Кристаллион застонал, его шпили треснули, их осколки падали, подобно звёздам, гаснущим в ночи, и улицы города раскололись, обнажая бездну, дышащую подо льдом.

Раскол был подобен буре, разорвавшей мир. Лёд Кристаллиона треснул с оглушительным грохотом, его гладкая поверхность раскололась, словно стекло под ударом судьбы, и трещины побежали по городу, подобно рекам слёз, текущим к бездне. Шпили падали, их кристальные грани рассыпались в пыль, кружащуюся в воздухе, словно снег, рождённый из разрушения. Кристальные деревья ломались, их листья звенели в последний раз, падая на лёд, подобно каплям, замерзающим в вечности. Ледяные Дети кричали, их голоса – высокие и чистые – тонули в гуле, поднимающемся из земли, а их хрупкие тела растворялись в сиянии, гаснущем под тенью.

Теневые Стражи рычали, их алые глаза вспыхивали ярче, и их шаги становились громче, подобно рёву, рвущемуся из бездны. Они поднимали свои чёрные клинки, их доспехи гудели, словно буря, ждущая своего часа, но даже они не могли остановить разрушения. Храм Селарис треснул, его купол рухнул, подобно звезде, упавшей с небес, и алтарь раскололся надвое, его пурпурный и алый свет угасли, словно дыхание, покинувшее тело.

Селарис упала на колени, её мантия легла вокруг, подобно реке, остановившей своё течение, и её посох выпал из рук, звеня, словно прощание. Её глаза наполнились замёрзшими слезами, и её голос – слабый, словно шёпот ветра в пустоте – звучал в хаосе:

– Простите меня, сёстры. Я не хотела этого.

Но её слова утонули в грохоте, разрывающем Кристаллион, и город пал, его сияние растворилось в пыли, поднявшейся к небу, подобно савану, укрывшему его смерть.

Сияющая Луна стояла в небе, её свет дрожал, подобно слезе, не упавшей. Она смотрела на разрушенный Кристаллион, на Селарис, преклонившую колени в пыли, и её сердце – если у богини было сердце – сжалось от боли. Она протянула руку, и из её ладони упала капля – не вода, а свет, сияющий пурпуром, мягким и тёплым, словно кровь звезды. Эта капля упала на лёд, оставшийся от города, и из неё родилась Лунарисса, воплощение её любви и её жертвы.

Она поднялась изо льда, высокая и тонкая, подобно тростнику, гнущемуся под ветром, но не ломающемуся, её фигура – словно луч, пробивающий тьму. Её кожа была бледна, почти прозрачна, словно лёд, поймавший звёзды, а волосы – белоснежные, струились, подобно реке, замершей в падении, их пряди сияли, словно серебро, знающее только свет луны. Её глаза – бесцветные, но глубокие, подобно омута́м, скрывающим бурю, – смотрели на мир с ясностью, острой, как лезвие. На ней были доспехи, сотканные из сияния, их пластины переливались узорами лунных фаз – серпы, круги, полумесяцы, – и струились, словно шёлк, текущий под ветром. Плащ её – тонкий, подобно паутине, поймавшей росу, – колыхался за ней, его края мерцали, словно звёзды, танцующие в ночи. В руке она держала меч – тонкий, словно лунный луч, его лезвие сияло пурпуром, пульсирующим, как сердце, знающее свою судьбу.

Лунарисса стояла на равнине, рождённой из раскола, её шаги звенели на льду, словно мелодия, обещающая жизнь. Она чувствовала Сияющую Луну, её голос – мягкий, словно шёлк – звучал в её разуме:

– Ты – мой свет, дитя. Сохрани его.

Её грудь вздымалась медленно, дыхание вырывалось паром, растворяющимся в воздухе, и в нём – не слабость, а сила, ждущая своего часа.

Тёмная Луна смотрела на разрушенный Кристаллион, её алые глаза горели яростью, превосходящей бездну. Она видела предательство Селарис, видела свет, украденный её сестрой, и её тень стала гуще, подобно буре, рождающейся в её душе. Она протянула руку, и из её ладони упал осколок – не свет, а мрак, сияющий чёрным, словно ночь без звёзд. Этот осколок упал в бездну, открывшуюся под городом, и из неё родился Ноктравен, воплощение её силы и её гнева.

Он поднялся из тьмы, массивный и грозный, подобно скале, бросающей вызов небу, его фигура – словно тень, поглощающая свет. Его кожа была серая, с прожилками, текущими, как трещины в обсидиане, а волосы – чёрные, тяжёлые, падали на плечи, подобно потокам ночи, текущим из-под шлема. Его глаза – алые, словно угли, тлеющие в глубинах земли, – смотрели на мир с яростью, острой, как клинок. На нём были доспехи, выкованные из мрака, их пластины – чёрные, с грубыми линиями, напоминающими когти, – гудели, словно буря, ждущая своего часа. Плащ его – широкий, рваный, колыхался, словно крылья ворона, кружащего над добычей. В руке он держал меч – огромный, из чёрной молнии, его лезвие дрожало, словно живое существо, жаждущее крови.