Полная версия
Малек пришёл раньше. Выбрал столик у окна – так, чтобы видеть вход и улицу. Официантка подошла нехотя, без улыбки, как человек, который давно разучился любить свою работу. Она бросила на стол липкое меню и сразу ушла, даже не спросив, чего он хочет. Малек взял самый дешёвый кофе, потому что в таких местах он всегда одинаково плохой. Когда принесли чашку, он не притронулся. Только почувствовал запах – слишком крепкий, с ноткой жжёной пыли, будто в кофемашине заварили сразу всю пыль что там собралась за месяц.
Женщина опоздала на двадцать минут. Это нормально для тех, кто привык оглядываться по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Она зашла, огляделась – быстро, но цепко, как человек, который знает, что за ним могут следить. Малек поднял руку, обозначил себя. Она подошла, села так, чтобы спиной к стене, лицом к входу.
Женщина выглядела старше своих лет – кожа землистая, глаза постоянно дёргаются, пальцы сжимаются в кулак, даже когда она просто держит ложку. Волосы крашеные, но неаккуратно, как будто её больше заботило скрыть старую причёску, чем выглядеть хорошо, а ногти все обгрызаны почти до мяса.
– Я не должна здесь быть, – сказала она вместо приветствия.
– Никто из нас не должен, – ответил Малек спокойно. – Спасибо, что пришли.
Она ничего не ответила. Просто взяла чашку, сделала глоток и поморщилась.
– Вы хотели знать про Викторию. Но я почти ничего не помню.
– Это ложь. Вы помните всё. Просто не хотите вспоминать.
Женщина подняла глаза. Они были тёмные, мутные, но в глубине – огрызок злости. Не к нему – к себе.
– Она раздражала всех. Не потому, что была особенной. А потому, что пыталась быть особенной. Пела громче всех на службах, носила ленту в волосах, когда все ходили с простыми косами. Плела волосы странно – по диагонали. Это сводило нашу наставницу с ума.
– То есть она не была избранной?
Женщина хрипло засмеялась, чуть не расплескав кофе.
– Избранная? Нет. Она была просто проблемной девчонкой, которая не хотела быть, как все. Это была её единственная вина.
Малек смотрел на неё, не перебивая. Иногда лучше дать человеку говорить, чем задавать вопросы.
– Родители злились. Наставница злилась. Мы злились. Не потому, что она делала что-то ужасное. Просто потому, что она напоминала нам, что есть мир за стенами. Что можно быть другим. А мы этого не могли позволить себе.
– И что с ней сделали?
Женщина посмотрела в окно, чуть передёрнулась.
– Отправили на «исправление». Это называлось «очищение». Долго молиться. Молчать. Пить специальную воду. Мы все это проходили, когда грешили. Но с ней… с ней что-то пошло не так.
– Что именно?
Она замотала головой, как будто хотела вытрясти из себя эти воспоминания.
– Я не знаю. Она начала говорить о вещах, которые никто не хотел слышать. О голосах, которые звали её по имени. Но самое страшное – она улыбалась, когда это рассказывала. Но было ли что-то еще я не знаю, я ушла до закрытия общины.
– Вам кто-то помог?
Женщина посмотрела на него, прищурилась.
– Я не собираюсь рассказывать про это.
– Понимаю, – Малек отодвинул свою чашку. – Просто я читал её дело. Там почти ничего нет. Только формальные записи. Истерические эпизоды, попытка побега, нарушения речи. Знаете, что это значит?
Женщина молчала.
– Это значит «чистка». Так делают в старых сектах и культах, когда хотят стереть настоящую историю. Чтобы снаружи никто не понял, что там происходило.
Женщина встала. Слишком резко, так что стул громко скрипнул по плитке.
– Мне больше нечего сказать.
– Вы боитесь? – спросил Малек.
Она не ответила. Просто поправила воротник, ещё раз огляделась и пошла к выходу. Малек не стал её звать обратно. Он просто смотрел, как она растворяется в сером свете улицы.
На столе осталась её чашка. На ободке – след помады. Малек достал телефон, сфотографировал, и положил чашку в свои вещи, так невозмутимо, что даже если кто-то и заметил, то решил, что это его личная чашка.
Он дождался счёт, расплатился, вышел следом. Женщины уже не было. Только мокрые следы её ботинок на тротуаре.
Малек прикурил, сделал пару шагов и сказал себе под нос:
– Значит, «очищение». Хорошо. Будем копать дальше.
***
Малек не сразу понял, когда это началось. Сначала это были мелочи: запоздалые звонки, в которых никто не говорил, только молчали в трубку. Кто-то стоял слишком близко в трамвае. Кто-то сидел за соседним столиком в кафе, не заказывая ничего, просто листая газету, которую больше нигде не печатали.
Он привык к паранойе – это часть профессии. Если ты достаточно долго работаешь с чужими страхами, рано или поздно они начинают дышать тебе в затылок. Но это было другое. Не просто паранойя, а то самое ощущение, которое бывает только в замкнутых системах: в сектах, культах, тюрьмах. Когда воздух становится липким, а взгляды цепляются за тебя даже сквозь стены.
Малек вернулся домой поздно. По привычке проверил дверь, окно, снова дверь. Потом достал телефон и набрал номер.
– Франтишек?
Голос друга был заспанный, раздражённый.
– Чего тебе?
– За мной следят.
Франтишек вздохнул, будто это был не первый раз, когда он слышит эту фразу.
– Ты уверен?
– Я это чувствую. – Малек сел на подоконник, зажёг сигарету. – И, как ты помнишь, я чувствую такие вещи не просто так.
Франтишек не стал спорить.
– Ты что-то нашёл?
– Ещё нет. Но я знаю, что они ещё существуют.
– Кто «они»?
– Те, кто стояли за Викторией. Эта секта. Она никуда не делась. Просто сменила название. Может, адрес. Может, лидера. Но суть осталась.
Франтишек выругался.
– И что ты собираешься делать?
– Вернусь туда. В тот дом.
– Ты спятил?
– Я не могу копаться только в бумагах. Бумаги – это следы, а мне нужны те, кто оставил эти следы.
На том конце провода повисла тишина. Франтишек, конечно, мог бы сказать, что это плохая идея. Что Малек снова лезет в грязь, которая ему самому стоила лет терапии. Но они оба понимали, что спорить бессмысленно.
– Ладно, – вздохнул Франтишек. – Только скажи, когда поедешь. И если не выйдешь на связь – я вызову полицию.
Малек усмехнулся.
– Секта переживёт ещё одну встречу со мной.
Он отключил телефон и открыл ноутбук.
Форумы бывших сектантов – это особенное место в интернете. Там редко пишут с настоящих аккаунтов. Никто не выкладывает фото или реальные имена. Только текст – резкий, скомканный, наполненный страхом, который не выветривается даже спустя годы.
«Я до сих пор проверяю зеркала. Потому что в секте нас учили, что через них наблюдает Бог».
«Они говорили, что мы особенные. А потом забирали тех, кто задавал вопросы».
«Некоторые секты не исчезают. Они просто меняют имена».
Эту фразу Малек перечитал трижды. Он знал это правило ещё с монастыря. Одно имя становится грязным – его сжигают, а на пепле рождается новое. Та же структура, те же люди, новые слова.
Малек открыл поисковик, вбил название секты, которую когда-то упоминали в старых делах Виктории. Потом ещё одно. И ещё. Через полчаса он вывел цепочку: пять названий, три закрытых дела, два скандала и один тихий переезд в другой город.
Название менялось. Суть – нет.
Он закрыл ноутбук, допил холодный кофе и достал из шкафа старый рюкзак. В нём до сих пор лежала старая зажигалка, сложенный нож, блокнот с кривыми записями, сделанными дрожащей рукой.
– Значит, еду, – сказал он вслух самому себе.
Он даже не удивился, когда снова услышал шаги под окном. Теперь Малек знал: они не просто следят. Они ждут. И набрал своего секретаря.
***
Лебедова всегда водила так, будто ненавидела машину. Она резко переключала скорости, плевала на ямы и могла одновременно держать руль одной рукой, а второй искать зажигалку в сумке. Малек это знал и поэтому молчал. Если бы он сказал что-то, она бы только назло врезалась в мусорный бак.
– У тебя точно есть права? – спросил он, когда машина с визгом влетела в очередную лужу.
– У меня есть любовь к скорости, – ответила Лебедова, доставая сигарету.
– Сказала бы сразу, я бы надел шлем.
– А ты думал, мы едем в спа? – она хмыкнула. – В сектантский спа с экзекуциями.
Малек усмехнулся, но быстро замолчал. Дорога к дому секты была длинной, и чем ближе они подъезжали, тем сильнее менялся воздух. Даже сквозь стекло чувствовалось – здесь пахнет старым деревом, водой из колодца и чем-то ещё, чуть сладким, почти болезненным.
– Почему ночью? – спросила Лебедова.
– Потому что днём тут слишком тихо. А ночью вещи начинают говорить.
Она молча кивнула. Её это не пугало. После пяти лет работы с Малеком её вообще мало что пугало.
Дом появился из тумана, как голодный зверь. Его стены были серыми, но не потому, что их так покрасили – это была серая от времени и сырости кожа. Забитые окна, косая дверь, следы копоти на стенах – будто кто-то пытался сжечь дом, а потом передумал.
– Симпатично, – сказала Лебедова, заглушая мотор. – Я бы тут сделала йога-ретрит.
– Очень смешно.
Они вышли из машины. Земля под ногами чавкала. Совсем рядом были следы шин – свежие. Кто-то приезжал сюда до них.
– Мы одни, да? – Лебедова достала фонарик.
– Сейчас – да. – Малек посмотрел на дом. – Но это может быстро измениться.
Дверь поддалась легко – словно сама хотела их впустить. Внутри пахло гнилым деревом, холодным железом и чем-то уксусным, как от старых яблок, которые забыли в погребе. Стены были влажными, воздух густым, как в старой бане. И тишина – не просто отсутствие звуков, а та тишина, в которой скрывается эхо старых голосов.
– Это ведь дом, да? – сказала Лебедова, проходя мимо выцветшего ковра. – А ощущение, будто мы зашли в чей-то сон.
Малек не ответил. Он знал это чувство. Он сам так думал, когда пришёл сюда впервые. Как будто дом – не просто место, а чья-то память, которую забыли выключить.
На стенах были надписи. Царапины, вытравленные ногтями. Малек провёл пальцем по одной из них – буквы шли криво, как если бы писавший был слепым.
«Скоро мы станем прозрачными.»
Он знал эту фразу. Когда-то, давно, в другой жизни, он читал её в истории одного пациента – девочки из психиатрической клиники, где он работал, когда только начинал. Девочки, которая говорила, что стены могут дышать.
– Вот это – плохо, – сказал Малек, показывая Лебедовой.
– Что именно?
– Эта фраза. Её писали в трёх разных местах, в трёх разных десятилетиях, и всегда – в местах, где потом исчезали люди.
Лебедова присвистнула.
– Слушай, я тебя, конечно, люблю, но давай договоримся – если тут вылезет призрак, я увольняюсь.
– Сначала найдём дневник, – сказал Малек. – Потом будем бояться.
Они пошли дальше – коридоры, комнаты, лестницы. Дом был не просто пуст – он был вычищен, как вычёсывают шерсть из старой собаки. Ничего лишнего, кроме пыли и тишины. Но в одной из комнат – на полу, прямо в центре – лежал дневник.
– Вот и то что мы искали, специально для нас, – Лебедова присела, коснулась обложки.
– Слишком просто, – сказал Малек. – Такое не оставляют случайно. Но слишком уж легко мы нашли их сообщение.
– Может, его оставил для тебя тот кто ценит твое время. – Лебедова подняла дневник, полистала страницы. – Кто-то знал, что ты придёшь.
– Не верь тому, что написано внутри, а лучше не открывай – сказал Малек. – Это главное правило старых сект. Они пишут дневники так, чтобы те, кто их найдёт, сошли с ума.
– Ты такой весёлый. – Лебедова сунула дневник ему в руки. – Читай тогда ты.
Малек сел на пол, спиной к стене, открыл первую страницу. Почерк детский, буквы пляшут, строки уползают наискось.
«Я не понимаю, почему мы молимся Астрее. Она не похожа на ангела. Наставница говорит, что это новая святая. Но её глаза – как зеркала.»
Малек перевернул страницу. Лебедова зажгла вторую сигарету, ходила кругами по комнате.
«Мы не должны смотреть в зеркала после службы. Зеркала – это двери. В них видно то, что не надо видеть.»
– Астрея – богиня справедливости, – сказал Малек. – Но в этой секте они превратили её в стража. В живое зеркало. Она смотрит на тебя, а ты – на себя. И чем больше ты видишь себя, тем прозрачнее становишься.
– Бред, – сказала Лебедова. – Какой-то народный фольклор для психов.
– Конечно, – Малек перевернул страницу. – А знаешь, что самое страшное в фольклоре?
– Что?
– Его придумывают те, кто уже ничего не боится.
В переплёте дневника что-то хрустнуло. Малек аккуратно разорвал ткань и достал несколько осколков зеркала. Острые, с засохшими следами пальцев – будто кто-то держал их слишком сильно, порезался, но не выпустил.
– Ты серьёзно собираешься это забирать? – Лебедова посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Конечно, – сказал Малек. – Я люблю сувениры.
Они вышли из комнаты. Дом не стал тише. Он стал слушать. Это было почти слышно – как если бы стены задержали дыхание.
– Нам пора, – сказал Малек. – Пока он нас не запомнил.
Они вышли в ночь, и дверь за ними закрылась сама.
Лебедова молчала всю дорогу назад. А Малек держал дневник на коленях, как личное приглашение в чужую голову.
– Ты ведь веришь, да? – сказала она, когда они уже были у клиники.
– Во что?
– В то, что дома могут помнить.
Малек закурил.
– Я верю, что они умеют ждать.
***
Клиника ночью всегда звучала иначе. Лебедова знала это, но сегодня тишина будто натягивалась на стены, как мокрая простыня. Плотно, липко, почти с хлюпаньем. Она осталась задержаться – закончить отчёты, проверить почту, пополнить запасы чая для Малека. Обычные ритуалы обычного вечера, но после дома секты ничего не казалось обычным.
Дневник лежал на краю её стола. Малек ушёл на вызов и сказал, что заберёт утром для расследования. Начальник оставил его как есть, даже не завернул в пакет, просто швырнул, будто это старая книга для рецептов. Но Лебедова чувствовала его. Как будто он смотрел.
Она специально отодвинула его подальше. Спрятала под папку с документами, но ощущение не исчезло. Даже когда она отворачивалась, у неё было чувство, что страницы сами собой приподнимаются. Что буквы текут по бумаге, как муравьи.
Она оторвалась от монитора, потёрла глаза, встала. Пошла на кухню, налила воды. На секунду ей показалось, что вода из крана тёплая, почти горячая – как дыхание. В голове мелькнуло слово – «очищение», но она сразу вытолкнула его, словно комок пищи, ставший поперёк горла. Помощница врача старалась не смотреть в окно, где отражалась комната и она сама.
Возвращаться к столу не хотелось. Лебедова никогда не считала себя пугливой – ну да, мрак, скрипучие полы, ну да, клиенты с мёртвыми глазами, ну да, Малек со своими играми в детектива и оккультизм. Но дневник был другим. В нём было что-то липкое – мысль, которая цепляется за сознание, даже если не читаешь.
Она открыла его. Не потому что хотела. Потому что это лишь дневник и его нечего боятся.
«Я не должна смотреть в зеркало после службы.»
Буквы были обычными. Чернила – чёрными. Но Лебедова почувствовала, как кожа на руках покрывается мурашками. Она заставила себя выдохнуть. Это просто старая книжка, написанная полусумасшедшим подростком. Это даже не её проблема.
Она захлопнула дневник и потянулась за телефоном, чтобы написать Малеку, что всё в порядке. Телефон погас. Она нажала кнопку. Ноль реакции.
– Отлично, – пробормотала Лебедова. – Началось.
Она вернулась к дневнику, подняла его двумя пальцами, как дохлую крысу. Хотела убрать в сейф – пусть Малек сам с ним разбирается. Но на обложке выступила влага. В самом центре, где лежала её ладонь. Она провела пальцем – вода. Или пот. Или что-то ещё, тёплое, как кожа.
Лебедова вытерла руку о брюки, но ощущение осталось.
В коридоре скрипнуло. Очень медленно, как если бы кто-то провёл ногтем по стеклу.
– Господи, – выдохнула она, но не пошла проверять. Это была ночь. А ночью не проверяют.
Она снова открыла дневник – просто чтобы доказать себе, что всё это чушь. Но буквы на странице изменились. Они дрожали, как капли дождя на оконном стекле. В тексте появилось слово, которого раньше не было.
«Лебедова.»
Она резко захлопнула дневник, отшвырнула его на стол, как если бы обожглась. Сердце колотилось так, будто кто-то стучал в грудную клетку с обратной стороны.
– Это невозможно, – сказала она вслух. Её голос показался чужим.
Она пошла в туалет, включила свет. Заглянула в зеркало – просто чтобы увидеть себя и убедиться, что всё в порядке. Но отражение не двигалось. Точнее, двигалось чуть медленнее, чем должно было. Губы замерли в полуулыбке, хотя она сама не улыбалась.
Зеркало было старым, с маленькими тёмными пятнами, где слезла амальгама. Лебедова наклонилась ближе. И в одном из пятен увидела буквы.
«Скоро мы станем прозрачными.»
Она развернулась и побежала обратно в кабинет. Захлопнула дверь, повернула замок. Запереться – всегда первый рефлекс, даже если это ничего не даёт.
Дневник лежал на полу. Хотя она точно помнила, что оставила его на столе.
Лебедова дышала через рот, пыталась вспомнить что-то логичное – что ей говорил Малек про страхи, про то, как они работают. Но внутри была только дрожь, сжимавшаяся в узел где-то под рёбрами.
Она подняла дневник. Открыла его наугад. И увидела там свою собственную запись. Её почерк, её слова, написанные только что.
«Я не хочу быть прозрачной.»
Лебедова бросила дневник на стол, схватила пальто и выбежала из клиники. Замок громко щёлкнул за её спиной. Воздух был холодным, свежим, настоящий. Настоящий, в отличие от всего, что только что происходило внутри.
Она достала сигарету, прикурила дрожащими пальцами. Телефон включился сам. На экране мигнуло сообщение от Малека:
«Если придёт страх, приезжац.»
Лебедова выдохнула дым, выругалась сквозь зубы.
– Но Малек не мог такое написать. Он вообще не общается по-чешски.
***
Больничная палата пахла йодом, несвежими простынями и чем-то сладким, как старый сироп от кашля. Окно было приоткрыто, ветер шевелил жалюзи, бросая тени на бледные стены. Лебедова лежала с закрытыми глазами, но Малек знал – не спит. Просто экономит силы.
Он сидел рядом, не выпуская её руку, хотя это было даже не рукопожатие – скорее, деловой жест, как при подписании контракта. Холодные пальцы, слишком сухая кожа. Пульс бился неравномерно, как метроном с севшей батарейкой.
– Ты выглядишь, как труп, – сказала она хрипло, не открывая глаз.
– Зеркало на входе видела? – ответил он. – Там я вообще как привидение.
Она усмехнулась, чуть качнув головой. Потом с трудом повернулась к нему. В голосе ни тени жалости к себе, только привычная сухая ирония:
– Ты же понимаешь, что я тебя не брошу?
– Мария… – Малек задержал дыхание. Он не любил такие разговоры. Они всегда пахли либо ложью, либо прощанием, а он терпеть не мог и то, и другое.
– Нет, ты послушай, – она стиснула его пальцы, резко, как при попытке отрезвить пьяного. – Ты можешь делать вид, что тебе плевать, можешь строить из себя монаха-одиночку с комплексом спасителя, но я-то знаю. Я видела тебя в тех домах. В архивах. В переулках, когда ты думал, что один. Я видела, как ты выдыхаешь, когда понимаешь, что я рядом. Так что не надо мне этой чуши про «я не могу тебя втягивать».
Малек медленно выпустил воздух. Положил её руку на одеяло, но пальцы не разжал.
– Ты слишком долго со мной, Лебедова. Ты уже не различаешь, где ты сама, а где я. Это опасно.
– Серьёзно? – она фыркнула. – Ты хочешь мне сказать, что заботишься о моих границах? После всего, что мы с тобой вытаскивали из этих стен?
Малек молчал. Только скрип пальцев по пластиковой спинке стула выдавал, что он держит себя в руках.
– Я не дам тебе сдохнуть, Малек. И не дам тебе сделать из меня очередную тень, которая уйдёт в дождь и не вернётся. Ты мой чёртов босс, ты мой проклятый психиатр, ты мой личный демон. И если ты сейчас скажешь мне «отдохни», я встану, сорву капельницу и догоню тебя, даже если ты убежишь в свою монастырскую задницу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
