Ангел для Нерона. Дочь зари

– Что они делают?

– Они осеняют себя крестом, – терпеливо пояснил старец.

– Для чего? – Октавия не понимала, ведь крест – это орудие пытки и казни, к нему прибивают гвоздями преступников. Неужели они считают, что она преступница, сбежавшая от наказания.

– Это чтобы отогнать зло.

– Зло! – Октавия нахмурилась. – Что для них зло?

Люди напоминали запуганных животных, стадом сгрудившихся поодаль. Каждый с опаской взирал на ее лицо. Но она ведь не уродина! Безумная, да, но не дурнушка. Она не могла за вечер стать такой безобразной, чтобы люди начали ее пугаться. Утром, когда она подходила к воротам Рима, в толпе шептались о том, что она красива, как утренний свет.

– Попрошайка с лицом Венеры, – произнес какой-то патриций, предложивший ей последовать за ним в его дворец. Наверное, он искал себе любовницу. Но Октавия отшатнулась от него с таким с таким неистовством, что он испугался ее преследовать. Другие прохожие, прельщенные ее видом, тоже опасались приставать к ней, заметив, что у нее не все в порядке с головой.

Здесь же, в убогом обществе в подвале, она не успела отпугнуть кого-то своими выходками. Им не понравился ее внешний вид. Но почему?

Петр нашел ей место, чтобы она присела, откинул золотистые кудри с ее лба и коснулся сухими узловатыми пальцами ее щек.

– Твое лицо! – прошептал он. – Их пугает твое лицо!

– Почему?

– У ангела зла, когда-то сошедшего с небес, было такое же лицо, как у тебя.

Она хмурилась, все еще не понимая. Не перепутал ли он ее с тем незнакомцем, которого она все время встречала в толпе и вид которого ее обжигал. Но нет, Петр говорил именно о женском лице, а незнакомец определенно был юношей.

Время ночного собрания как раз подходило. В подвал по одному стекались люди. Кто-то из них прикрывал лицо капюшоном, кто-то приносил немного еды для нуждающихся. Все они приходили тайно. Их было слишком много, чтобы каждый мог заметить ее и рассмотреть ее лицо. Это собрание людей было первым, где она не увидела ни разу за всю ночь обжигающего красивого незнакомца. Здесь собрались просто люди. Его среди них не было.

Все они ждали чего-то от Петра, и он произнес речь. Октавия хотела спросить у него, что такое ангел? Но он рассказал сам. Его речь была долгой. Он говорил о мире, в котором еще не было людей. Об одном-единственном боге, который создал все живое. Это не был один из пантеона римских богов, известных ей. У этого бога не было имени. Но он создал ангелов – всесильных существ с крыльями и небывалой красотой. Самого первого из них звали Денницей. Он восстал против бога, создавшего его и пал на землю, чтобы теперь искушать и изводить своим злом всех, кто поклоняется богу, в которого верит вся эта община.

Октавия невольно сопоставляла услышанное с тем лицом, похожим на золотую маску, вид которого ее обжигал. Сейчас память о нем перестала быть болезненной. Ей грезилось, что она держит его в руках, как маску сделанную из золота, и та скалится на нее то в трагическом, то в комическом оскале, как маски актеров. А кто-то снаружи на улице зовет ее, требуя, чтобы она покинула собрание христиан. Но его зов бессилен.

Христиане! Октавия услышала это название впервые от бывшей рабыни по имени Ликия, которая хвасталась тем, что одной из первых вступила в общину. Это была приятная на вид молодая женщина с медными вьющимися волосами.

– Таких общин по Риму еще много, – шептала она на ухо новообретенной подруге. – Мы не единственные в городе, но Петр проповедует только у нас.

Проповедует! Интересное слово. Октавия поняла, что проповедовать это значит говорить о малопонятных вещах, постепенно растолковывая их. Так Петр говорил о падении ангелов, о губительной красоте Деннице, о его бесконечной силе здесь, на земле.

– Вот, чьей жертвой я стала, – вслух подумала Октавия, но Ликия сделала ей знак молчать. После проповеди Петр совершал странный обряд с хлебом и вином. Ликия назвала его причастием.

– Тебе пока нельзя, – шепнула она Октавии. Однако, когда все разошлись, они с Петром остались одни, не считая десятка людей, запуганно взиравших на гостью.

– Ты совсем, как он, – Петр снова осматривал ее лицо. – Но это не значит, что тебя нельзя спасти.

Сама Октавия считала, что ее спасти нельзя. Боль и огонь засели где-то в глубине нее, как спящий дракон, который набирается сил для новой атаки.

– Кто я, если не ваш ангел зла? – прошептала она, когда Петр поднес чашу с водой и провел крест-накрест по ее волосам, повторив вслух ее имя и какие-то молитвы.

– Ты не он! Пока! Ты такая же дочь бога, как все другие.

– Всех остальных не жжет огонь изнутри. Они живут и дышат свободно, даже если они рабы. А внутри меня как будто тюрьма, в которой заточено пламя. И оно меня сжигает… изнутри.

Другие члены общины не смели к ней приблизиться. Рядом был только Петр. Ликия ушла.

– Ты говоришь, что мои страдания могут быть из-за лица… – Октавия посмотрела в упор на Петра. – Лица ангела зла, которое я ношу, потому что оно с рождения мое.

Не маска из золота, которую во снах она держала в руке и которая усмехалась ей, а ее собственное лицо. Его не снять, как маску. Его можно содрать только вместе с кожей.

Октавия молча следила за тем обрядом, который Ликия назвала причастием. С ним вроде бы отпускались все грехи, и человек очищался от зла. Это был всего лишь кусочек хлеба, смоченный вином, и все члены общины принимали его спокойно. Но едва Петр вложил его ей в рот, как язык обожгло. Октавия отпрянула.

– Все будет хорошо!

Но она уже не верила мудрым словам старца. В ней одной он мог ошибиться. Есть такие проклятые, которых нельзя спасти. Оставшиеся в подвале люди смотрели на нее с бесконечным подозрением. И ей снова показалось, что среди них в самом далеком и темном углу она видит обжигающе красивого незнакомца, от вида которого все внутри сжимается от невыносимой боли. Его высокомерие и зло исходящее от него поражало. И, кажется, что тело его было не вполне человеческим, обрамленным крыльями и частично покрытым золотой чешуей, как у дракона. Тем не менее, физическое влечение к нему оказалось бесконечным и мучительным. Его видела она одна. Если б другие увидели, они бы тоже сошли с ума при взгляде на него.

Почему его видит она одна? Неужели, правда, из-за своего сходства с падшим ангелом Денницей? Октавия мельком видела свое отражение в чаше с водой. Оно было неестественно-бледным и каким-то нечеловеческим. Дождавшись, пока все уснут, она достала нож. На собрании им разрезали хлеб. Лезвие было очень острым. Кто-то даже поранился об него, и капелька крови запеклась на острие.

– Его лицо! Лицо ангела зла! – все еще звучало у нее в ушах. Она закрывала глаза и снова видела людей, которые отворачивались от нее или смотрели с ужасом. Если все ее мучения из-за лица, то от него можно избавиться. Это был отчаянный шаг, но она думала всего лишь миг, прежде чем поднести нож к своему лбу.

Боль оказалась обжигающей. Человек, не испытывавший внутренних обжигающих мучений, ее бы просто не выдержал. Октавия сделала все быстро, как только могла. Пролилось много крови. Кровь осталась на убогой лежанке, куда она упала, прежде чем потерять сознание.

Окровавленный нож выпал из ее руки и звякнул об пол. Вероятно, ей только приснилось, что клочки содранной с ее лица кожи, вспыхнули огнем и сгорели, еще раньше, чем упали на пол.

Она спала долго, и ей снилось, что она стоит на краю утеса, а под ним простирается Рим. Золотая маска на витой длинной ручке ухмылялась в ее руках, как живая. Она меняла мимику, изображая то трагедию, то комедию. И под конец она запела красивым звучным голосом, от которого содрогнулся и начал рушится огромный город внизу. Небеса взорвались огненной бурей. Во сне Октавия обернулась и заметила, что на краю утеса есть каменный выступ, похожий на жертвенник, а нем лежит грациозное существо с крыльями и золотистой головой. Оно смотрело на Октавию ее собственными глазами и улыбалось ей такими же губами, как у нее. Когда утес рухнет, оно улетит, а Октавия погибнет. Золотая маска вдруг вырвалась из рук Октавия, проворно, как птица, и прильнула к ее лицу так, что было не оторвать.

Октавия проснулась. Казалось, что существо с крыльями до сих пор здесь. Но ее глаза обнаружили только окровавленный нож, как в лавке мясника.

Память о содеянном постепенно возвращалось. Недаром ее прозвали безумной. Только сумасшедшая могла совершить такой поступок. Ну, если задуматься, то такое мог сделать еще и человек, настолько отчаявшийся в поисках избавления от мук, что ему уже все равно, на что решиться.

Жертва оказалась принесенной зря. Боль не прошла. Даже во сне, когда обжигающая маска вспорхнула ей на лицо, боль была невыносимо сильной. Что ж, теперь она изувечена. Ну и пусть, бродяжке не за чем быть красивой.

Ее взгляд случайно упал в чашу с водой, забытую здесь Петром. Странно, в воде отражалась прежняя Октавия с золотистыми кудрями и нежной кожей, на фоне которой блекло выделялись светлые брови и ресницы. Никакой кровавой маски с содранной до мяса кожей в воде не отразилось.

Девушка поднесла руку к саднящему болью лицу. Оно только болело так, будто было срезано. На ощупь кожа была гладкой и мягкой, и самое главное, не порезанной.

Октавия ощутила, как ухнуло в груди сердце. Как такое может быть: нож на полу в ее крови, а ран не осталось. Разве срезанное до мяса лицо может за ночь отрасти назад?

Общество волхва

Акте приходила сюда редко, но ей всегда были рады. Здесь ее почитали, имея очень мало понятия о том, кто же она в действительности есть. Люди, которые входили в это сообщество, не были так бедны, как христианские секты, потому что брали деньги за чудеса, которые совершали. Жаль, что все их чудотворения имели свойство быстро кончаться и оборачиваться большим несчастьем. Вот и сейчас, к предводителю сообщества явилась женщина, которую он некогда излечил от слепоты одним прикосновением рук. Зрение с тех пор у нее не отнялось, но глаза начали слезиться кровью, и полностью отсохла правая рука.

Акте пренебрежительно смотрела, как глава общества бессмысленно суетиться перед бывшей богатой клиенткой. Недуг, появившийся после чудотворения, обычно не удавалось исцелить. Но Симон-волхв никогда не сдавался. Акте медленно шла к нему через подземный зал, а члены его общества раболепно кланялись ей, падали на колени, спешили поцеловать край ее одежды или даже след ее стопы на полу. Эти люди начали молиться на нее с тех пор, как она пришла сюда впервые и продемонстрировала немного своих способностей.

Волшебство было тем, что здесь истово почитали. Акте помнила, как заметила Симона впервые на вечерней площади, где он совершал незначительные мелкие чудеса с той же легкостью, с которой обычно показывают фокусы. Но это были не трюки. Акте видела, как он пытается из ничего создать огонь, и ему это удается. Он мог прикосновением руки снять с человеческой кожи сыпь, мог восстановить искалеченные конечности людей или сделать так, чтобы отрубленные пальцы отрасли. Правда, отрастая, они спустя небольшой срок становились похожи на нечто чудовищное, живущие само по себе, вопреки воле своего владельца. Вся помощь Симона в итоге оборачивалась некой жутью. Тем не менее, люди стекались к нему. Он был популярен, и в отличие от христианских чудотворцев брал деньги за свои чудеса. Акте даже думала, что Симон-волх, был зачат кем-то из ее падших ангелов. Случалось, что они насиловали смертных женщин, юношей, детей. Иногда на свет появлялись плоды такого слияния, настолько же противоестественные, насколько и оно. Симон был тому ярким примером.

Акте пнула ногой какое-то багровое существо, похожее на облезлого тощего дракона с перепончатыми крыльями. Оно ползало по полу, и в нем нетрудно было узнать одного знатного человека, год или два назад обратившегося к Симону за помощью. Теперь он навсегда останется здесь. В этом месте было еще много подобных зверушек, некогда бывших людьми, искавшими чудес. Акте пренебрежительно осмотрелась вокруг.

На мраморном полу, как она и велела, поверх ранее бывшей здесь пентаграммы, выложили ангельский знак. Здесь исполняли все ее приказы.

Только Акте не доверяла их раболепию. На теле каждого, вступившего в сообщество, она выжигала свой знак. Метка заставит их подчиняться, даже если они взбунтуются.

– Госпожа! – Симон оторвался от всех своих занятий, заметив ее. В его потайных карманах звенели бессчетные монеты, которые он охотно принимал в дар или в качестве оплаты ото всех, кто стекался посмотреть на его чудеса.

Акте прошествовала в центр залы и села в резное кресло, которое поставили здесь специально для нее. Оно сильно напоминало трон, и от этого ей было особенно комфортно. Странно, что именно здесь, среди этих хитрюг, охотно подчинившихся ей, она вдруг начинала чувствовать себя королевой вселенной.

– Кто приходил, пока меня не было? – ее голос золотым эхом пронесся по зале, тревожа верующих в нее.

– Патриции, жены сенаторов, даже несколько преторианцев, – Симон загибал пальцы, подсчитывая.

– Ты отметил всех?

Он кивнул. Они давно договоришь, чтобы он оставлял порез на теле каждого, обратившегося к нему и брал немного их крови. В этот раз он поднес ей целую чашу, в которую набрал по капле крови всех своих посетителей. Акте жадно прильнула к кровавому питью. Удивительно, как вместе со вкусом крови людей ощущаешь их чувства, мысли, видишь их лица, и познаешь их страхи. Акте не нужно было давать список имен, она и так видела каждого.

– Кровь людей – поразительная вещь, – обратилась она к Симону. – Стоит выпить ее совсем немного, и они подчиняться тебе.

– Тебе, а не мне, – возразил он, наклонив голову. Он всегда избегал смотреть ей в глаза, считая это дерзостью. Весьма странно для человека, который желал провозгласить себя земным богом и находил для этого много логичных обоснований. Акте не собиралась сдерживать его порывы. Пусть называет себя, кем хочет, обманывает людей, упрочняет свою необычность в глазах толпы. Когда людей в мире совсем не останется, уже не будет иметь значения, во что они верили, а во что нет.

– Я помню другого Симона, – Акте нахмурила золотистые брови. – Мальчика по имени Симон, сына рыбака. Когда он вырос, то сменил имя и последовал за человеком, именовавшим себя Христом. И люди подчинялись им двоим, какое-то время… Затем Христа ждала расправа.

– Ты это видела? – волхв опустился перед ней на колени.

– Да, – Акте задумчиво смотрела в пустоту. – Распятие в крови. Но у Христа было двенадцать учеников. Все они еще живы. И иногда кажется, что люди хотят подчиниться им. Но какие люди? Беднота, рабы…

Ее взгляд упал на существ в клетках, когда-то бывших людьми. Клетки были подвешены к потолку и спрятаны в нишах. Для мира эти люди исчезли, а странных существ можно было показывать за деньги. Наиболее безобидные из них ползали по залу, не скованные цепями. Все равно им некуда податься отсюда. Мир не приемлет уродов и безумцев. Но кудесник Симон нашел в нем свое место.

– Мне нравится тот контингент, который выбираешь ты. Знатные и богатые люди могут платить за чудеса, а их родня готова платить за то, что скрыть последствие этих чудес, если они оказались слишком разрушительными.

В неких существах, запертых здесь, все еще остался намек на человечность. Но разум они потеряли. Для них это, вероятно, было милосердно. Лучше не понимать, что ты стал чудовищем.

– Твой паноптикум напоминает мне моих падших ангелов, после падения они тоже утратили приятный облик, но, к сожалению, остались в рассудке.

– В противном случае у тебя не осталось бы армии, моя госпожа.

– И то верно, хотя нет… я всегда могла бы найти такое общество, как твое. Многие из твоих последователей неплохо владеют оружием. Они бы смогли составить конкуренцию даже преторианцам.

– Новые члены ордена ожидают, когда ты снизойдешь до того, чтобы посвятить их лично.

– Разве я делаю это не каждый раз, когда в ваши ряды вступает кто-то новый? – ее метка должна была стоять на всех, чтобы люди стали ее преданными рабами. Ей нравилось подобострастие Симона. Так обращались к ней люди в Древнем Египте, падая ниц. Он стоял перед ней на коленях.

Не все были с ним так добры. Акте помнила, как Симон предлагал деньги ученикам Христа, Петру и Павлу, за то, чтобы они поделились с ним своей святостью, но они жестоко отвергли его. Возможно, оно и к лучшему. У общества христиан должен быть тот, кто им противостоит. Симон подходил для этого идеально. Его даже не надо было настраивать против них. Он сам был обижен на них настолько, что толковал все их заповеди наоборот и находил в этом удовольствие.

– Ты больше не сталкивался с христианами? – все же спросила она, хотя и не ощутила в кубке с кровью никого, кто мог бы принадлежать к ним.

– Лично нет, но мои люди наблюдают за ними.

– Издалека?

– Двое или трое притворяются членами их секты.

– Хорошо! – Акте заметила молодого мужчину, который уже начал превращаться в нечто невообразимое и теперь прятал изуродованные конечности под нелепым балахоном. Но его лицо все еще оставалось довольно привлекательным.

– Вот он! – она указала на него рукой. – Пусть отправится к ним в следующих раз, когда у них будет собрание, и попросит, чтобы они его исцелили.

Симон согласно кивнул. Он исполнит ее указание. Акте в нем не сомневалась.

– Теперь приведи ко мне новопосвященных. Всех до единого! – велела она.

Их выстроилась целая очередь. Акте холодно наблюдала, как каждый из них опускается на колени перед ее креслом и ждет, пока она отыщет место на его теле, где удобней поставить метку. Ее раскаленный коготь скользил по их шеям, локтям, спинам, выжигая древние символы. Послушание и покорность ангелу – вот, что означали тайные небесные знаки, в которые она добавила кое-что свое. Теперь ни Михаил, ни бог не отнимут у нее ее слуг. Акте разрывала одежду на груди посвящаемые, чтобы прочертить огненные символы над сердцем или печенью. Ее когти скользили им под кожу. Последний посвященный был особенно красив. Акте уже приоткрыла губы, чтобы выпустить струю огненного дыхания ему за ухо, но передумала и дохнула прямо в лицо. Юноша упал на пол, мечась и крича. Огненная метка целой надписью прочертила ему щеку и часть гладкого лба. Красивым он уже не будет. Клеймо не срезать вместе с кожей, не снять, не смыть. Пусть бывший красавчик носит его, как неотъемлемую часть собственного лица. Зачем людям иметь красоту, если у ее ангелов красивый вид отняли?

Другим посвященным тоже было больно. Ее огонь прожигал не только плоть, но и сознание, заставляя мучаться душевно, а не только физически. Зато эти люди будут верны. Все они приняли пытку посвящения, как должное. Какое-то время Акте все еще сидела на своем импровизированном троне, расправив крылья. А потом ринулась в полет. Она уходила и снова приходила сюда, когда хотела. Это общество целиком принадлежало ей.

Символы зла

Домиций спал, и ему снилось, как тонкие ангельские пальцы прочерчивают огненные линии на его груди. Боли не было, потому что во сне когтями его кожу вскрывал не монстр с арены, а настоящий ангел с прекрасным лицом и белоснежными крыльями. У него было лицо и тело Акте. Она не произносила ни слова, молча, чертя какие-то символы на его груди. Ее когти скользнули под кожу, оставляя глубокие шрамы, и опалили огнем. Странно, что вместо ногтей у нее изящные золотые коготки, а пальцы такие длинные и тонкие, что напоминают нити паутинки. Наверное, такими и должны быть пальцы ангела.

Ангел! Слово само возникло в голове. И вместе с ним возник болезненный вопрос: а что такое ангел? Существо с крыльями? Не только. В слове был заложен какой-то сокрушительный смысл, от которого привычный мир рушился.

Во сне он видел какие-то руины и огненную лаву, подобную вулканической. А потом он видел, как Акте отошла к стене и начертила его кровью какой-то замысловатый символ. Стена под ним завибрировала. Нет, вибрировала не стена, сами линии, из которых состоял символ, двигались, как органы живого существа и сияли загадочным светом.

– Знак подчинения людей нам! – подчеркнуло твердым голосом крылатое создание.

Когда Домиций проснулся, в его глазах все еще стояло кровавое марево. Голова раскалывалась от эха неземных голосов. Он сонно потирал глаза, когда заметил необычного гостя, спокойно сидевшего в резком кресле. В его темных волосах сиял венец – символ власти.

– Ты спишь так, будто опустошил разом все бочонки с вином в моих погребах, – лениво заметил он. – Уже давно стоило проснуться и разъяснить, что ты хотел показать мне своим безрассудным поступком на играх.

Домиций чуть было не спросил: а где Акте? Ее образ во сне был таким четким, что казалось, она сама тоже должна присутствовать здесь. Юноша вовремя опомнился и прикрыл рот. Спрашивать о чем-то у императора не прилично, особенно о том, где бродит его подруга.

Подруга? Или кто она Нерону? Любовница? Или просто любимица? Его советница? Его… судьба.

Последнее слово пришло на ум, как нечто уже утвержденное. Судьба, страж, рок в виде крылатого существа, которое стоит за спиной кровожадного правителя и ждет своего часа.

Домиций до сих пор не верил, что Нерон вспыльчив и кровожаден. Ведь он вел себя до сих пор очень сдержанно, с чувством царского достоинства… Хотя разве можно с уверенностью что-то сказать о человеке, которого видел всего несколько раз. Домиций успел отметить, что нынешний император Рима неправдоподобно красив. Вероятно, поэтому простой народ так почитал его. Ну, и, разумеется, за его таланты, которые Нерон не стеснялся демонстрировать. Он принимал участие в играх, читал стихи и поэму собственного сочинения, выступал, как актер. Не каждый правитель способен на такое. Был ли в Риме еще один такой?

Пока Домиций смотрел на гостя, приоткрыв рот, в темных глазах Нерона мелькнула какое-то затаенное зло.

– Тебе настолько нравятся львы, что ты хочешь быть принесенным им в жертву. При чем добровольно. Или же тебе не живется от влюбленности в кого-то, кому эти львы принадлежат?

В до этого спокойном голосе различалось что-то похожее на ревность. Домиций даже не понял: кому могли принадлежать львы, кроме самого императора?

– Я не помню, – голова действительно раскалывалась от резкой боли, едва он пытался напрячь память. – Мне показалось, что меня кто-то позвал.

– Кто-то, кто стоял рядом со мной и чьей красотой сложно не восхититься?

– Нет, – Домиций отрицательно мотнул головой. – Кто-то темный, как туча, с черными крыльями. И его глаза, синие, как грозовое небо, я их помню, но даже не помню слов, которые он произнес.

– Похоже на бред. Ты часом не болен?

– Он мне велел, и я подчинился, – юноша пропустил ехидное замечание мимо ушей. – Но что до болезни… я и, правда, ощущаю себя больным. Как будто из меня выпили и молодость, и силу разом.

– И выглядишь ты плохо, – Нерон на миг задумался. – Думаешь, что есть создания, которые пьют из людей силу и юность, как вино?

– Не знаю, – Домиций пожал плечами. Он все еще не решался спросить, чем обязан такой чести, что сам император пришел к нему лично, один, без охраны, без сопровождения. Хотя, вероятно, охрана стояла снаружи дверей. Юноша не сразу заметил льва, который покорно лежал перед креслом, в котором сидел Нерон. Должно быть, он был ручным, но как остры его когти, царапавшие пол, как недовольно взмахивает его хвост и скалится пасть.

– Львы благородные животные, но рядом с ними надо быть осторожнее, – как бы невзначай сказал император.

Домиций покорно кивнул.

– Знаешь, я помню времена, когда еще не был императором Рима. Ко мне подослали наемных убийц, их подсылали ни раз, но кто-то темный и крылатый стоял между ними и мной. Интересно, встанет ли он сейчас между нами, если ты вдруг решишься взять меч и накинуться на меня?

– Я не решусь.

– Ну, так похоже ты не безумен.

– К тому же между нами лежит лев.

– И то, правда, – Нерон будто только сейчас заметил зверя. – Значит, тебя больше не тянет кинуться в объятия ко львам.

– Не тянет.

– Выходит, ты можешь уже вернуться домой.

Последнее предложение обожгло его, как огнем. Уехать из дворца это значит не иметь больше возможности видеть Акте и подходить к ней близко. Акте! Домиций тревожно оглядывал помещение, ища глазами ее. Ощущение было таким, что она должна присутствовать здесь. Вероятно, это чувство сформировалось из-за понимания того, что она сейчас находится где-то в покоях дворца. Так близко! В амфитеатре он хотел всего лишь получше рассмотреть ее, поэтому охотно подчинился голосу, зовущему его ступить вниз, на арену, где в самом разгаре шли кровавые игры. Такой шаг был равносилен самоубийству. Не удивительно, что теперь кто-то считает его безумным. Ведь он собирался принести свою жизнь в жертву просто так по воле момента, а не для какой-то оправданной цели. Странно только, что сам император заинтересовался юношей, который кинулся к львам у него на глазах.