Шанхай

«Утомившись от песен и танцев, они приветливо заулыбались. А перестав улыбаться, обменялись влюбленными взглядами».

Кое пришли на ум эти строки о прекрасной даме одного китайского поэта, когда он передавал Мияко свой билет.

– Эта женщина действительно прекрасна. Просто удивительно.

– Ну да.

С удовольствием взглянув на сердито надувшую губы Мияко, Коя вернулся к Ямагути.

– Послушай, Фан Цюлань – удивительна. Как ты познакомился с ней?

– Я стал авторитетом среди паназиатистов, если ты этого еще не знаешь. Я знаком почти со всеми знаменитыми китайцами в Шанхае.

– Пожалуй, я исправлюсь и отныне стану относиться к тебе с почтением, а ты познакомь меня с этой женщиной.

– Нет, это невозможно. – Ямагути замахал руками.

– Почему?

– Познакомить вас равносильно тому, чтобы поставить Японию в неловкое положение.

– Но если ты как представитель Японии уже опозорил ее, то, что бы я ни выкинул, это уже не имеет значения.

Ямагути вытаращил глаза, словно эти слова действительно задели его за живое.

– Меня познакомил с ней хозяин о-Рю, Цянь Шишань, а это ведь совсем другое дело.

– Жаль. Ладно, давай забудем об этом на сегодня.

Коя и Ямагути замолчали, их глаза были прикованы к столику Фан Цюлань, а в это время иностранцы, ухлестывающие за Мияко, как всегда, расшумелись. Ямагути коснулся руки Кои и, глядя на Мияко, спросил:

– Эй, Коя, тебе ведь нравится эта танцовщица, правда?

– Да, вроде бы, как видишь.

– Однако эта женщина не промах, лучше откажись. Глянь вон на тех иностранцев – они все у нее под каблуком.

– Значит, и ты на нее глаз положил?

– Нет, она не хочет иметь ничего общего с какими-то японцами. Вероятно, она шпионка.

– Тем лучше.

Оба закурили и снова замолчали, прислушиваясь к разговору иностранцев, заигрывающих с Мияко.

– Как думаешь, они американцы? – спросил Коя немного погодя.

– Да, вон те двое – представители Palmer shipbuilding, а вон тот – из Mercantile marine company. Однако сегодня они что-то тихо себя ведут. Обычно тут разыгрываются сражения похлеще Великой войны в Европе. Я всегда с удовольствием иду сюда посмотреть на них. Только за тем и прихожу. Но истинные намерения этой женщины остаются загадкой даже для меня.

Ямагути перевел взгляд на столик Фан Цюлань и с удивленным возгласом приподнялся, в замешательстве оглядывая зал.

– Куда она подевалась?

Коя, ничего не ответив, отстранил Ямагути и выскочил на улицу. Над одной из колясок, поблескивая в свете уличных фонарей, покачивались драгоценные камни на желтой шляпе Фан Цюлань. Коя окликнул рикшу и помчался вслед за китаянкой, даже не надев шляпы. Нависнув над рикшей, Коя все повторял: «Быстрее, быстрее, быстрее!» – и ему казалось, что преследует он вовсе не Фан Цюлань, а призрак Мияко, упорно убегающий от него все дальше и дальше.

«Эта женщина изумительна. Если она будет моей, можно считать, что жизнь удалась!»

Цюлань время от времени поворачивала голову то влево, то вправо, рассматривая лавки, и тогда ее носик мелькал меж листьев деревьев. Харкающие нищие; рикши, подбрасывающие на ладони медяки; их клиенты, выходящие из ресторанов с лоснящимися губами; уличные гадальщики с курительными трубками во рту, – все они провожали Цюлань взглядами.

Заметив, что другие на нее оглядываются, Коя снова подумал о том, как красива эта женщина, и почувствовал внутри что-то вроде свежести. Плотно сжатый рот. Большие черные глаза. Прядь волос на лбу, напоминающая клюв цапли. Ожерелье в виде бабочки. Светло-серые жакет и юбка.

А что же Мияко? Вокруг нее вьются иностранцы, они наперебой изучают ее вкусы, ловят каждое движение ее капризных глаз, втайне подсчитывают, сколько раз с ней танцевали их соперники; и в итоге заняты лишь преклонением перед ней. Вот если бы он привез такую женщину в Сингапур, где мало красавиц, японцы, вероятно, устроили бы там настоящий ажиотаж.

Вдруг Коя заметил, что коляска Цюлань остановилась из-за преградившей ей путь поливальной машины. Рикша Кои протиснулся в узкое пространство между ними и обогнал коляску Цюлань. Хоть Коя и догнал ее с большим трудом, теперь вынужден был остановиться. Он обернулся и посмотрел на Цюлань. Ее сопровождал молодой человек в европейском костюме, а она, положив ногу на ногу, смотрела на Кою.

На мгновение ему показалось, будто что-то промелькнуло в ее лице, словно она пыталась вспомнить, где же видела его раньше. Однако возница Кои помчался, изо всех сил набирая скорость, поскольку стоявшие рядом автомобили резко тронулись с места. Расстояние между ним и Цюлань постепенно увеличивалось. Коя вновь оглянулся, чтобы посмотреть на нее, однако она уже затерялась в гуще машин и повозок, и видны были лишь густые тени склоненных цветущих акаций на стенах домов, вытянувшиеся под бледным светом газовых фонарей.

Ямагути наскучило ждать возвращения Кои, и он вышел на улицу. Позолоченный остов кровати; тушка утки, булькающая на огне; срезанный ярко-красный водяной стрелолист; свежий глянец вытянувшегося в ряд сахарного тростника; женская обувь и железное окошко меняльной лавки. Кочаны капусты, манго, свечи, нищие.

Все это попалось на глаза Ямагути по пути до угла, где он остановился и задумался: куда бы сбежать отсюда? Перед ним возникло лицо о-Суги: ее щеки смущенно краснели всякий раз, когда она делала ему массаж в бане. Ее мягко блестевшая смуглая кожа, темные глаза с поволокой, глядящие из-под густых ресниц, стройные ноги и гибкие руки напоминали Ямагути, которому довелось видеть немало женщин, потерявших всякий стыд, забытый неопыленный цветок, выросший в одиночестве под сенью утеса.

Тут Ямагути пришла в голову мысль, что он едва ли единственный, кто заинтересовался этой девушкой.

Тотчас решив поскорее навестить о-Суги, Ямагути остановился и оглянулся по сторонам. В мгновение ока набежали рикши, давно наблюдавшие за ним из каждого закоулка.

Ох, эти голодные черти. Все-то они видят!

Ямагути с легкой улыбкой оглядел лица возниц и сел в одну из колясок.

Приехав в баню, Ямагути вошел в безлюдную гостиную. Вибрация стен от напора вырывающегося с шипением пара слабо отозвалась в теле. Опустившись на диван, он закурил.

Заметив перед собой встроенное в стену зеркало, Ямагути подкрутил усы. Бой часов над головой заставил его вспомнить об Ольге, оставленной в одиночестве дома. Прошлой ночью у нее внезапно случился приступ эпилепсии, и она впилась ногтями в его запястье.

Нет, такая девушка, как о-Суги, не подумает, что его поцарапала женщина!

Ямагути то отворачивал манжету, чтобы взглянуть на след от ногтей, то прикрывал его; и горло корчившейся в конвульсиях Ольги, выставлявшей выгнутый судорогой оголенный живот, стало казаться ему горлом о-Суги.

– Эй, Ямагути!

В проеме открытой двери появилось лицо Такасигэ, старшего брата Кои. Ямагути вздрогнул и от неожиданности уронил сигарету.

– Давно не виделись. Я только что был с твоим братом в «Сарацине», похоже, он еще задержится в Шанхае.

– Сегодня вечером он должен был прийти сюда. Я искал его, но он так и не явился…

– Ничего про него не знаю. Твой брат меня бросил и умчался за Фан Цюлань. Уж больно проворный, легок на подъем.

– Как, Фан Цюлань была на танцах? – удивился Такасигэ.

– Ну да, была. Честно говоря, я сам хотел бежать за ней, но твой брат меня опередил.

Они уселись рядом на диване. Такасигэ с мрачным видом пощипывал свои тоненькие усики и, нахмурив брови, произнес:

– Значит, Цюлань танцевала сегодня в «Сарацине», это очень странно… Там был еще кто-нибудь, кого-нибудь из русских ты рядом с ней не видел?

– Был, конечно. Один. Ее сопровождал молодой человек.

Такасигэ был начальником участка в Toyobo[6], а Фан Цюлань – одна из его работниц. Только сейчас Ямагути догадался, что Такасигэ был недоволен тем, что эта работница отправилась в дансинг, которым владели японцы.

– Так или иначе, но Цюлань, вероятно, шпионка. Она как будто постоянно что-то вынюхивает, – сказал Ямагути.

– К нам на фабрику в последнее время стали настойчиво проникать русские. Они совершенно невыносимы. Не знаешь, когда ожидать взрыва, это и тревожит. А Цюлань, похоже, очень опасна.

– Русские, говоришь? Странные они люди… Мне их не понять.

Ямагути снова встал и, поглядывая в зеркало, спросил:

– А что, господин Такасигэ, есть ли у тебя какие-то планы на вечер?

– Да в общем никаких.

– Тогда – вперед!

Круглое, как у монаха, лицо Ямагути мгновенно приняло воинственный вид. Он вышел в коридор и стал заглядывать в комнаты банщиц, надеясь хоть мельком увидеть о-Суги. Но ее нигде не было. Он поднялся было по лестнице на второй этаж, но, поняв, что и там никого нет, принялся осматривать ванные комнаты.

– Не нравится мне это, ох не нравится, мои планы на сегодня летят ко всем чертям.

– Что ты там выискиваешь? – спросил Такасигэ.

Ямагути, не отвечая ему, направился к выходу, но тут появилась одна из банщиц, Сидзуэ. Увидев Ямагути, она преградила ему дорогу, точно хотела кинуться ему на грудь, и торопливо заговорила:

– Вы знаете, о-Суги только что осталась без работы. Хозяйка приревновала ее и выгнала. Она, бедняжка, ушла вся в слезах.

– Куда она пошла? – Ямагути машинально дернулся к выходу.

– Куда? Так если бы ей было куда идти, никто бы и не волновался! В том-то и дело, что идти ей некуда.

Ямагути, забыв про Такасигэ, поспешно направился к выходу. Но теперь уже невозможно было определить, куда направилась о-Суги. Поняв это, он повернул назад и сказал Сидзуэ:

– Если узнаешь, куда делась о-Суги, сразу дай мне знать, ладно? Поняла?

Он подошел ближе и в потемках сунул банщице пятидолларовую купюру, а затем обернулся к Такасигэ:

– Ну и ночка, только успевай раскошеливаться!

– Что случилось? Что за о-Суги?

– Вот ведь неприятность! Когда Коя помчался за Цюлань, я решил: раз так, навещу о-Суги, но хозяйка бани только что ее уволила и вышвырнула на улицу!

Такасигэ заметил, как судьба о-Суги взволновала Ямагути, и он заинтересовался: что же это за женщина такая? Когда младшая сестра Такасигэ, Кёко, была юной девушкой, он одно время даже мечтал выдать ее за Ямагути. Кёко тому нравилась, и он, подобно многим мужчинам, повсюду ходил за ней, как только появлялось свободное время.

Выйдя на проспект, Ямагути огляделся по сторонам и, заметив, как сгущается туман, произнес:

– Теперь можно поехать и в «Сарацин», хотя едва ли Коя до сих пор ждет меня там.

– Если он погнался за Фан Цюлань, очень может быть, что его уже нет в живых. Эта женщина всегда носит с собой пистолет.

– Однако! Никогда не слышал подобных историй – чтобы женщина кого-то застрелила за интерес к себе. С братом – ясно, а как насчет тебя? Эта Цюлань – изумительная красавица, а ты видишь ее каждый день, и не похоже, что ты безмятежен, как Будда.

– С ней у меня все в порядке. Я решил делать вид, будто толком ничего о ней не знаю.

– Потому что боишься, что в противном случае придется удирать!

– Мне не до шуток. Похоже, сейчас я взвалил на себя большую ответственность за будущее Японии. Если я хоть на миг увлекусь этой женщиной, фабрику моментально постигнет полный крах. Вот ты паназиатист – и отлично, но было бы неплохо хоть немного отдать должное и нашим трудам – усилиям националистов.

– Националистов? Само собой! Слушай, давай выпьем, а потом хоть всю ночь можем разводить дискуссии. Эй! – И Ямагути поднял трость, подзывая рикшу.

5

Вечером, когда Санки ушел, о-Рю вызвала к себе о-Суги и уволила ее. Это ясно свидетельствовало об истинном душевном состоянии о-Рю, о котором Санки уже давно догадался.

В первый момент о-Суги не могла ни осознать произошедшего, ни – тем более – понять его причину. Только покинув баню, она уяснила, что с завтрашнего дня уже не сможет прийти сюда.

Выйдя на воздух, она прошла мимо повозки, застрявшей колесом в мостовой, и свернула в другой переулок. В нем, образуя коридор, выстроились круглые столбы, обвитые туманом. Из мрака, закашлявшись и чуть не потеряв серьги, вышла какая-то старуха.

Будто пытаясь пересчитать столбы, о-Суги останавливалась у каждого и, обхватив их, плакала; снова останавливалась и снова плакала. Выйдя из переулка, она зашагала дальше вдоль грязного канала, прорезающего квартал трущоб. На поверхности сточных вод вздувалась черная пена. Разросшаяся на облупившейся штукатурке стенок канала спирогира[7] невозмутимо лизала нефть с поверхности воды.

Добравшись до жилища Санки, о-Суги посмотрела на окна второго этажа – света там не было. Она забрела сюда, просто чтобы лишний раз взглянуть на Санки. А что потом… Потом она не нашла ничего лучшего, как снова заплакать.

О-Суги облокотилась на парапет. Рядом с ней, посреди свиных костей и жеваного сахарного тростника, торчал покосившийся газовый фонарь. Вероятно, она не двинется с места, пока он не погаснет и не откроется окно комнаты Санки. Пока она смотрела на канал, черная грязь, вздувавшаяся пеной, понемногу прибывала и вскоре возник небольшой остров. В центре его сошлись головами желтый трупик цыпленка и раздувшийся труп кошки; тихо застыли рядом перевернутый ночной горшок, рваные туфли и овощные очистки.

Наступала глубокая ночь. Над сточными водами канала, теряющегося вдалеке между домами, еще гуще заклубился туман. О-Суги продолжала стоять, прислонившись к парапету, ее уже начало клонить ко сну. Вдруг она услышала чьи-то шаги: к ней не спеша приближался окутанный туманом человек. Их взгляды встретились.

– О-Суги? – спросил мужчина.

Это был Коя. После погони за Фан Цюлань он пил, перебираясь из клуба в клуб, пока не пришел к Санки.

– Что случилось? В такое-то время… Ну, идем!

Коя взял о-Суги за руку и, потянув за собой, стал подниматься по лестнице. Они вошли на второй этаж. Санки не было.

В комнате Коя разделся и упал на кровать.

– Ну, Санки еще нет. А я посплю. Устал. Ты тоже ложись тут.

Едва договорив, Коя заснул. О-Суги не знала, что делать, поэтому молча сложила его разбросанную одежду. От одежды по комнате волнами разнесся запах мужчины. Наведя порядок, о-Суги боязливо погладила серебряную поверхность корнета, на котором любил играть Санки. Затем просмотрела корешки непонятных европейских книг в книжном шкафу и невольно отпрянула, заметив в стекле тусклое отражение своего сонного лица, а потом взглянула снова.

Вскоре раздались какие-то приглушенные звуки, она встрепенулась, решив, что это Санки, и даже тихонько окликнула его. Однако то был не он, хотя часы показывали уже два ночи. Тогда она прислонилась к стопке нот и незаметно для себя уснула, видя во сне волны, рыб и играющих детей.

Вдруг среди ночи в полусне о-Суги открыла глаза. В комнате было совершенно темно. Во мраке она почувствовала, как чьи-то руки обхватывают и стискивают ее тело. В ее сознании еще плыл сон, наполненный детским смехом, но мало-помалу к ней возвращались силы, чтобы вырваться из чужих рук.

– Нет, не надо, не надо!

О-Суги пыталась кричать, но крики застряли в горле, даже писк не протиснулся наружу. Мокрая от пота, она кое-как привстала и судорожно сжала колени. В этот момент кто-то зашептал ей на ухо непристойности, и пораженная девушка застыла. Она почувствовала напряженное тело мужчины. И вскоре все завертелось во мраке, а потом о-Суги услышала какой-то шелест и только секундой позже поняла, что это была нотная бумага, на которую упала ее голова.

Проснувшись на следующее утро, о-Суги увидела, что Санки спит на одной кровати с Коей. Она вспомнила случившееся ночью. До этого момента она считала, что именно Коя овладел ею, а теперь вдруг подумала, что это мог быть и Санки. Но как это выяснить?.. Она лишь смутно помнила, что произошло прошлой ночью посреди кромешной тьмы.

Склонив голову набок, о-Суги немного постояла, сравнивая лица двух спящих мужчин в скользящих полосах утреннего света.

Когда крики торговцев заполнили все уголки улиц, к ним присоединился и голос продавца цветов: «Мэ-куихо, дэ-дэхо, па-рэ-хоххо, па-рэ-хо»[8]. О-Суги развесила на стене одежду Санки и вскипятила воду. Она решила, что, когда кто-нибудь из них двоих проснется, она попросит, чтобы ей позволили остаться здесь хотя бы на день. Только она не знала, к кому из них следует обратиться.

Пока вода закипала, о-Суги, стоя у окна, смотрела вниз на переулок. В канале остановилась груженная углем баржа с поднятым черным парусом. Торчащие над парапетом неподвижный руль и мачту облепили, сбившись в кучу, клочья соломы, дырявые чулки, кожура от фруктов. Обильно пузырящаяся пена густела как грязь, и, освещенная с одной стороны утренним солнцем, неторопливо плыла среди узких улочек.

Глядя на эту пену, о-Суги представила, как ее тело, выброшенное на парапет, будет висеть, словно выставленный на продажу товар. Она хотела вырваться отсюда, но не знала, куда идти. Вскоре из окон домов в канал полетел мусор, и куры, расправив желтые крылья, толпясь с громким кудахтаньем, сбегались на поживу.

В домах, теснящихся на противоположном берегу, принялись за стирку. Манго и белые орхидеи прятались в корзинах под грязным бельем и украдкой выглядывали из-под тряпок.

Вода наконец закипела. Вскоре проснулся Коя. Увидев о-Суги, он накинул на плечи полотенце и спросил:

– Как спалось?

Затем встал Санки, и, сонно улыбаясь, спросил о-Суги:

– Что с тобой вчера случилось?

Однако о-Суги им только молча улыбалась. Когда их спины скрылись в ванной комнате, она окончательно перестала понимать, кто же из них овладел ею.

6

Санки, оставив о-Суги в квартире, вместе с Коей вышел из дому. В утренний час люди спешили на службу, и толпы рикш текли по улице сплошным потоком. Друзья сели в коляски, и их понесло течением. Об о-Суги они не проронили ни слова, как будто оба знали, что произошло. Однако в действительности Санки не сомневался, что это Коя привел о-Суги. А Коя считал, что о-Суги позвал Санки.

Из проездов между зданиями появлялись все новые и новые рикши, вливаясь в общий поток. Когда эти течения сливались на перекрестках, фигуры возниц пропадали из виду среди плотного потока колясок, и сидящие в них люди превращались в молчаливую толпу человеческих торсов, медленно плывущих по волнам. Казалось, колясками управляет какая-то неведомая сила. Наблюдая за пестрыми волнами иностранцев, текущими бурным потоком вдоль скалистой кручи кирпичных зданий, Санки высматривал, не проплывет ли мимо чье-нибудь знакомое лицо. Коя, чья повозка сначала немного отстала, поравнялся с ним и поплыл рядом.

– Послушай, что это случилось с о-Суги? – наконец спросил Санки Кою.

– Ты тоже не знаешь?

– Так, значит, это не ты привел ее с собой?

– Брось! Когда я пришел, о-Суги уже стояла у входа.

– Вот как! Значит, ее уволили, и ей некуда идти.

Вспомнив, какой злобный вид был у о-Рю прошлым вечером, Санки понял, что это он виноват в несчастье девушки, и помрачнел. Все-таки было странно, что она осталась у него дома. Не сделал ли Коя чего-нибудь такого, что пригвоздило ее к этому месту? Если тот находился ночью с ней в одной комнате, то, конечно, всякое могло случиться; и если дело в нем…

Он заглянул в лицо Кои. Его красивые выразительные глаза вызвали в памяти черты лица его младшей сестры. Он почувствовал одновременно неудовлетворенность и спокойствие, оттого что не он нанес рану о-Суги, а старший брат его любимой женщины. Кроме того, если муж Кёко скоро умрет…

– А что, собственно, произошло вчера? – спросил Коя.

– Вчера? Вчера я напился и заснул в переулке. А ты?

– Я? Я в «Сарацине» встретил Ямагути, а потом погнался за женщиной, за Фан Цюлань.

Доверху нагруженные цветами и овощами, поплыли рикши с домохозяйками, возвращающимися с рынка. Вокруг Санки и Кои заклубился аромат роз и китайской капусты. Всякий раз как корзины с овощами и цветами выныривали из тени зданий, утренние солнечные лучи дарили им блеск и свежесть.

Санки задумался. Этот поток цветов, как на похоронах, не символ ли того, что муж Кёко умер? Не в том ли причина его несчастья, что он завидует счастью других? Если бы он сам был счастлив, как муж Кёко, то кто-нибудь такой же несчастный, как и он сейчас, наверняка точно так же желал бы его смерти. Он огляделся вокруг. Вот плавно текущая, бодрая река жизни. Где обитает горе? Где обитает счастье? Даже по дороге на кладбище мы занимаемся лишь тем, что искусно подбираем печальные слова и ничего больше, правда? Но в следующее мгновение он осознал, что все эти мысли вызваны бьющим в лицо утренним солнцем, и не мог не усмехнуться.

7

Оставив Санки на лестнице банка, Коя продолжил гнать рикшу в пароходную компанию Muramatsu. Она была дочерним предприятием фирмы Кои и располагалась в деловом районе, в самой его сердцевине, застроенной высотными зданиями. Сидя в коляске, Коя размышлял о том, как прошлой ночью они с Санки поссорились и в результате он сделал с о-Суги что-то постыдное.

Вот черт… Ну, дать ей, пожалуй, пять иен и покончить с этим. Совесть? Да зачем она нужна! В конце концов, в Шанхае должны быть щедрые люди, торгующие своим телом.

Этим переживания Кои и ограничились. Он приободрился, порадовавшись тому, что украл о-Суги у Санки и тем самым спас от его посягательств свою сестру.

Едва въехав в деловой район, Коя увидел густую толпу мчащихся конных экипажей, в которых сидели валютные брокеры. Коляски оглушительно грохотали, будто из-под копыт лошадей летели булыжники, и, проносясь по двое-трое, накатывали волнами на улицы и переулки – ведь от скорости их монгольских лошадей зависел валютный курс на нью-йоркской и лондонской биржах. Когда коляску подбрасывало, она взлетала, как шлюпка на волнах. Брокеры почти все были европейцами или американцами. Вооружившись улыбкой и изворотливостью, они мчались от банка к банку. Разница между покупкой и продажей акций ежеминутно менялась, а эта разница и была источником жизнедеятельности Востока и Запада.

Коя давно мечтал стать таким валютным брокером, впрочем, об этом мечтали почти все в этом городе.

Но прежде чем оказаться в Muramatsu, Коя ненадолго заглянул на золотую биржу неподалеку. Сейчас, в самый разгар работы, в операционном зале сталкивались кружащиеся в клокочущем водовороте потоки людей. В сумеречном помещении, ограниченном множеством телефонных будок, волны людей, истекая липким потом, бурлили, гонимые показателями купли и продажи акций. Соотношение между этими цифрами заставляло толпу то и дело крениться – то в одну, то в другую сторону. С возгласами, отпрянув назад и описав круг, она вреза́лась в стены; затем отталкивалась от них, будто отщелкнутая пальцами, и, возвращаясь, снова кружилась, продолжая растекаться вперед и назад, налево и направо. А зрители на верхнем ярусе молча смотрели вниз, в центр водоворота.

«Год прошел… Еще один, и я обязательно добьюсь успеха, покажу всем, что могу отхватить миллионы», – подумал Коя.

Рассматривая со своего стула зал, он никак не мог отделаться от мысли, что происходящее здесь ежеминутно отзывается эхом на золотых биржах Лондона и Нью-Йорка. Спустившись, он заглянул в телефонную будку. Молодой человек с телефонной трубкой в руке в изнеможении развалился на скамейке и отдыхал, лениво затягиваясь сигаретой.

Когда Коя приехал в Muramatsu, было уже десять. Он пересекал огромный офис по проходу, ограниченному с двух сторон сдвинутыми столами, и всем без исключения знакомым служащим направо и налево рассыпал приветствия, пока наконец не пришел в отдел пиломатериалов. Тут оказалось, что вместо командировочных из штаб-квартиры в Сингапуре на его имя поступила срочная телеграмма: «Положение рынка становится угрожающим. Склады переполнены лесом. Опасаемся гниения. Настоятельно призываем к максимально активным действиям».

Прочитав это, Коя понял, что с мечтами о невесте придется проститься. Ему наверняка вскоре прикажут вернуться в Сингапур. При этом теперь невозможно требовать командировочных.

Коя не предполагал, что декларация английского правительства о ликвидации ограничений на каучук так быстро окажет влияние на его нынешние поиски невесты. Конечно, погашение английского военного займа давно осуществлялось благодаря олову и каучуку из Сингапура. Но по этой причине рынок в Сингапуре переживал кризис, заготовка леса была временно приостановлена, а в результате – не придется ли приостановить и поиски невесты?..

«Ладно, раз так», – подумал Коя. Он спустился на улицу. За ним увязались нищие ребятишки, обступив со всех сторон. Он забыл даже о Мияко. И Фан Цюлань, и о-Суги были забыты. Не говоря уже о нищих детях. Перед его мысленным взором то и дело проплывали филиппинские пиломатериалы. Он обдумывал методы борьбы с этим конкурентом.

Почему же его компания стала сдавать позиции?

Наверняка все дело в распиле…