Кровавая голова

– Я не понял, так рассказывать, или нет? – вспылил постоялец. – А то у меня сейчас вдохновение улетучится!

– Валяй, – милостиво взмахнул рукой Олег.

– Давно это было, – усевшись обратно в кресло, начал Максим. – Когда ордынцы, словно полчища прожорливой саранчи, пришли на наши земли…

Глава 5. Легенда о Канавате. Болотница.

…Осторожно ступая по первому снегу и придерживая руками тяжелый живот, Олена старалась не слушать женский плач, что доносился из каждой избы. Сжав кулаки, она прошла мимо оврага, где кучей лежали обезглавленные тела мужчин. Чьих-то отцов, сыновей, мужей, братьев…И среди них лежало тело ее мужа Дамира…

Засунув в рот концы теплого платка, Олена тихо заскулила.

«Нельзя сейчас плакать! – остановившись, она зачерпнула пригоршню снега и поднесла к пылающему лицу. – Надо донести всю боль, весь гнев до места. Надо, надо…»

Дотронувшись до горячей кожи, снег тут же растаял, но хоть чуточку, да приморозил чувства. А вот вдоль дороги и кровавый забор показался. Далеко тянулась жуткая изгородь, что соорудили вчера желтолицые ироды, водрузив на колья отрубленные головы мужчин. И снег здесь был не белым, а красным… Думала Олена, легко признает мужа, да ошиблась. Смертный лик изменил лица храбрецов, и своего Дамира узнала лишь по очелью, что сама плела, да украшала, призывая духов оберегать любимого.

Не уберегли…

Видно, плохо просила…

– Дамирушка… – осев, Олена прижалась щекой к деревянной плахе. – Сокол мой ясный, – не сдержавшись, провыла она, и тут почувствовала, ребенок в животе перевернулся. – Тихо, тихо, милая… – прошептала испуганно. – Не время еще…

Олена почему-то была уверена, родится девочка, как две капли похожая на любимого. Синеглазая, с волнистыми волосами цвета льна… Да и Дамир ждал дочку. Так хотел увидеть малышку, взять на руки…

Сильная распирающая боль накатила так внезапно, что Олена охнула и скрючилась на забрызганном кровью снегу.

– Ох, Дамирушка, знать велико твое желание увидеть малышку, – простонала она между схватками. – Ой, ой, нету моченьки моей, как же больно-о-о!

Дождавшись, когда схватки ослабнут, Олена поднялась, сняла с тына голову мужа и, оставляя за собой красные следы, направилась к болоту.

– Отомстим, Дамирушка, за все отомстим, – прижимая к сердцу голову любимого, приговаривала она.

Схватки накатывали все чаще и чаще и остаток пути, Олена уже ползла на карачках.

Вот и завиднелись болотные огоньки… Не касаясь земли, огоньки плавали в воздухе и ласково мерцали нежно-зеленым светом. Наполняя душу невиданным доселе спокойствием, они так и манили за собой, но знала Олена, обманчивы коварные огоньки; завлекут, притянут, и не выбраться потом из трясины. Ни шага с тверди делать нельзя.

А так же знала, с болотным духом можно договориться, но взамен потребуется отдать самое дорогое…

– Болотница, прими от меня дар. Это самое дорогое, что у меня есть сейчас… Поклонившись, Олена положила на землю голову мужа и брошь с камнями такой невиданной красоты, что полыхнули они дивным цветом и вроде как ярче на болоте стало. Замшелая коряга, торчавшая посреди болота вдруг шевельнулась… Чавкнула болотная жижа, и увидела Олена; шагает к ней не то девица, не то старуха, не то девочка совсем. И даже когда Болотница подошла так близко, что запахло багульником, Олена так и не смогла понять; стара та, или молода. Запах болотного цветка дурманил голову, путал мысли и тяжелил веки сном.

Ох, недаром называют его сонной одурью…

А Болотница тем временем разглядывала подношение, то нюхала, то чуть ли на зуб не пробовала.

– Это и есть твой дар? – спросила она.

– У меня больше ничего нет, – прошептала Олена, и чтобы не видеть, как Болотница вертит в руках голову мужа, закрыла глаза.

«Это все сон… – навеял запах багульника радужные думы. – И захватчики эти, и кровавый тын и все, все со-о-н…»

– Чего просишь? – превратившись в старуху, проскрипела болотная дива.

– Отомсти ордынцам за смерть наших мужчин. Выпей из них кровь и лиши разума! – в лютой злобе прошипела Олена.

Вот теперь-то она и выплеснула всю злобу и ненависть. Всю горечь и бессилие. Надо было, чтобы и Болотница учуяла ее исступление. Учуяла и прониклась…Вот теперь-то можно выть зверем… Олена так и сделала; закинув голову, она завыла так, что почти испугала болотную диву. Завыла, заскрежетала зубами… В этом крике было все; и боль за погубленную жизнь, и тоска по любимому… и мука от схваток, что уже не прекращались.

– Нет! – Олена схватила Болотницу за руку. – Нет… лишить их разума, это очень милосердно! Пусть мучаются. Мучаются так, как страдают сейчас сотни женщин. Как страдали наши мужья и отцы! Пусть их душа холодеет от ужаса, что посмели они ступить на наши земли погаными ногами своими. Ироды-ы-ы-ы! – выгнувшись, завопила роженица. – Мы с Дамиром только жить начали. Не нагляделась я в его синие глаза, не надышалась с ним одним воздухом! Сердце эти звери мне вынули! Заживо убили-и-и-и!

– Милая, да ты рожаешь, – раздался ласковый голос и, открыв опухшие от слез глаза, увидела Олена, ни молода и ни стара Болотница. Где-то посередке… Но хороша, сил нет! Глаза, как у сокола ее, синь непроглядная, а волосы светло-русыми волнами по земле стелются.

– Какая же ты красивая, – ахнула Олена.

Усмехнулась туманно синеокая дива.

– Пусть дочка твоя, придя в этот мир, красоту увидит. Пусть поселится в ее душе тяга к светлому и прекрасному.

– А какой толк в прекрасном, если в одну секунду тебя всего лишить могут? – опять заклокотала в груди жгучая ненависть, да так заклокотала, что дыхание перехватило и тут новая, мощная схватка скрутила Олену.

Казалось, слышно, как трещат кости, выпуская ребенка на свет божий.

– Откуда знаешь, что дочка? – сжав ладонь Болотницы пуще прежнего, еле слышно произнесла роженица.

– Не разговаривай, силы береги. Слаба ты очень… – тревожно вздохнула синеокая.

Вздохнула и, вытянув к болоту свободную руку, прошептала непонятные слова. Рука тут же превратилась в змею и устремилась вглубь трясины.

– Принеси мне аир, – приказала Болотница.

Вскоре вернулась рука-змея обратно, неся в пасти-пальцах ярко-зеленые мясистые листья.

– Отпусти на минутку ладонь, – попросила дива.

– Не могу, – отчаянно замотала головой Олена.

Понимающе кивнув, Болотница снова произнесла какие-то слова. Неприятно захрустело надплечье, выпуская из себя третью руку, а синеокой хоть бы хны; как ни в чем не бывало, перетерла между ладоней волшебную траву, да и смазала целебным соком роженице виски, лоб и губы.

Пряный и жгучий аир притупил боль и вернул силы. Хоть ненадолго, но вернул…

Громкий крик новорожденной всколыхнул болотные огоньки, и закружили те, недоумевая…

Не слышали они таких жизнеутверждающих возгласов на болоте. В этих местах не принято так орать. Вот преисполненные страхом смерти вопли о помощи, то, другое дело… Эти вопли всегда радовали и заставляли светиться ярче прежнего. А тут, что такое? Что произошло с их владычицей, что возится она с этой смертной? За мертвую голову и за брошь какую-то? Так, то не дар, а так… Неспроста уцепилась хозяйка за земную женщину, ох, неспроста!

– А ну-ка затихли там! – рыкнула Болотница в сторону трясины. – Раздумались тут, не пробраться!

Испуганно вздрогнув, огоньки разбежались и попрятались за пни, да кочки.

Обнимая ребенка, Олена плакала.

– Дамирушка, вот доченька наша, – поднеся младенца к голове мужа, прошептала она.

Но незрячи глаза у милого и молчаливы уста. Крепко запечатала их смерть…

Знала Олена, близка встреча с любимым. Не дойти ей обратно; сил нет, да и крови много потеряла. Вот и у доченьки кулачки уже холодные-прехолодные…

– Ледушка, кровиночка, прости, – крепко прижав ребенка к груди, Олена с мольбой взглянула на Болотницу. – Спаси нас, не осилю я путь… Околеем мы..

– Это уже вторая просьба, – печально отозвалась та. – Сама решай, что выбираешь; месть, или спасение? И еще пойми, помощь моя только в том будет, что дам тебе сил до дому добраться. А дальше что? Мертвых оживлять мне уже не под силу. Думай хорошенько, думай…

Протяжно застонав, Олена закрыла глаза.

«Сокол мой, подскажи, как быть? Разницы-то никакой, где смерть встретить. Здесь на болоте, или дома…»

– Есть выход, – сжалилась Болотница. – За дары твои, возьму вас с дочерью к себе.

И не будет вас ни среди живых, ни среди мертвых. Не пугайся, – поспешила успокоить она, заметив, как вздрогнула при этих словах Олена. – Это не так страшно, как кажется. Многому научу, многое покажу. Соглашайся! А ордынцам сами отомстите. Уж мстите, как душа пожелает, не ограничивайте себя ни в чем. Тебе понравится, обещаю…

– Согласна! – выпалила Олена. – И быстрее, пока я не передумала. Мне жутко до одури…

Обнимая и баюкая дочку, молодая мать дрожала от страха перед неизвестностью.

Еще бы, идет в услужение к Болотнице…

– Не в услужение, милая, нет, – улыбнулась болотная дива. – Считай меня своей наставницей, если потом захочешь, то и подругой, только рада буду. Но уж никак не хозяйкой. Сама владычицей топи станешь. Выбирай любую…

Замерла Олена от таких слов; уж никак не собиралась быть царицей болот…

– Что же я, Болотницей стану? – осипшим голосом спросила она.

Вот и голос сел… Немудрено, сколько времени на промерзшей земле лежит. Да и дорога сюда неблизкой была и тяжелой, хотя и толком не помнит, как дошла до топи.

Горечь, тоска и боль напрочь стерли из воспоминаний нелегкий путь. Да и правильно все… И решение она приняла верное… Ведь сейчас только болотная дива удерживает ее с дочкой в мире живых. Чувствует Олена тепло, что идет от рук синеокой и от волос ее длинных, что обвили, словно коконом и согревают. Без нее давно б околели…

Ничего ужасного, Болотницей, так Болотницей… Зато как отомстит ордынцам! Ох, сладка будет месть, сладка-а-а!

Заметив хищную улыбку на лице молодой матери, болотная дива довольно кивнула, а потом взяла брошку, что принесла в дар Олена, и, положив ее на ладонь, стала поворачивать украшение и так и эдак, любуясь цветом камней.

– Знаешь, как называется этот камень? – спросила она. – Болотным, да еще бронзовкой. Видишь, как играют зеленым? Вот вроде и синий цвет есть, и желтый, и красный, а зеленый поверх стелется, как огоньки наши болотные… Видишь?

– Вижу, – зачаровано отозвалась Олена.

А ведь действительно, зеленый оттенок ровно так покрывал остальные цвета, будто и им волю давая, но в тоже время, показывая; он-то все равно тут главный.

– Вот откуда у тебя эта брошь? – зажав украшение в руке, вдруг грозно произнесла Болотница.

– От матушки досталась…

– Вот то-то же. Так что брось душевные метания и не сомневайся в выборе. У вас же в роду только девочки рождались?

Нахмурилась Олена, припоминая. А ведь верно говорит синеокая, одни девочки в роду.

Каждая прародительница рожала по одной дочке. В детстве Олена частенько изводила матушку просьбами о сестренке, или братике.

– Вот изымучая! – не выдержав, воскликнула как-то мать. – Что на роду прописано, то и есть. Не будет у меня больше детей. И ты, голуба, тоже одну единственную народишь. Так что не приставай с просьбами своими! Чуть подрастешь, так подробней растолкую.

Но не успела мама растолковать; брошку перед смертью передала и прошептала;

– Не теряй, спасет она тебя в черный час, но и расплата будет…

Больше ничего и не успела добавить, запечатала смерть уста.

– Так что, милая, на роду написано тебе стать Болотницей.

– А если бы я не пришла, да не попросила?

– Но ты же пришла, – вложив Олене в ладонь брошку, синеокая ободряюще улыбнулась. – Я тоже когда-то была земной женщиной и так же как ты в свой черный час пришла на болото. Только у меня другая вещица, – и, приподняв волосы, показала серьги висячие, что мерцая болотными огоньками, украшали ее уши.

– У кого-то кольца, у кого-то ожерелья, – опустив волосы, продолжила Болотница. – Все мы были когда-то простыми людьми. А ты, небось считала, что лешие, домовые, русалки из ниоткуда берутся? Или рождаются такими? Нет, то обычные люди, что по каким-либо причинам ими становятся.

– Ну, не совсем обычные, если им под силу такой переход, – возразила Олена.

Теперь она уже не сомневалась и не терзалась. Уж если предначертано, то, что же теперь? Главное, что Ледушка при ней будет.

Болотница внезапно нахмурилась и прислушалась.

– Уверен в своем решении? – внезапно произнесла она.

Встрепенулась Олена, хотела было спросить, а к кому вопрос такой странный, но синеокая приложила к губам палец и тихо так головой качнула.

– Тоже просишь отмщения за поруганную землю и за слезы любимой? – продолжила Болотница разговор с кем-то незримым. – Хорошая вы семья. Духом сильны оба. Надеюсь, что дочка ваша Леда такая же вырастет. Если захочет вырасти, – добавила она совсем уж непонятное.

– Уговорил, только пристанище тебе найти надо, – остановив взгляд на мертвой голове, болотная дива мрачно ухмыльнулась.

– Нашла! – и, продолжая ухмыляться, взяла в руки голову. – Хороша задумка! А с Мареной я договорюсь, не переживай! У нее и без тебя работы по горло; столько воинов через реку Смородину переправлять.

– Ты с Дамиром разговариваешь? – догадалась Олена, и замерла в ожидании ответа.

– Да. Рядом твой любимый и отныне вы всегда вместе. Душу его прячу в эту голову, а голову превращаю в камень.

Стоило ей произнести это, как голова Дамира и в самом деле обратилась в белоснежный камень с красными вкраплениям, будто кровью кто забрызгал и если приглядеться, то вполне можно увидеть в камне человеческую голову; прикрытые глаза, прямой нос, сжатые губы и высокий лоб, перетянутый витым очельником.

– А теперь приготовьтесь, девочки. И брошку крепче держи, не потеряй, – склонившись над Оленой, Болотница с силой втянула в себя воздух. – Выпиваю ваше дыхание и переношу его в другой мир…

С этими словами исчезла и болотная дива, и Олена с дочкой. Остался только примятый, да пропитанный кровью мох, на котором отчетливо проступал женский

силуэт.

Гава 6. Продолжение легенды. Месть.

Вскоре странные и непонятные вещи стали происходить в лагере ордынцев; поутру с десяток трупов обязательно да будет! И не заколоты, не зарезаны, не задушены.

Просто мертвы, а от чего, непонятно. И что примечательно, у всех покойных лица такой гримасой ужаса обезображены, словно перед кончиной к ним сам дьявол приходил и останавливал сердце. Паника в рядах иноземцев нарастала с каждым днем. Собралась кучка воинов и бухнулась в ноги Батыю, так, мол, и так, повелитель, уходить отсюда надо, пока все не полегли от мора непонятного. Может, сами того не ведая, лихо какое разбудили; чужие леса, чужие реки и болота, как знать, вдруг нечаянно, да привели в движение силы темные?

Послушал воинов Батый, брови нахмурил и рассмеялся.

– Я-то думал, мое войско из храбрых волков состоит, а выходит, ошибся; кругом одни лишь трусливые зайцы! Хватит выдумывать! Посты усилить, да поменьше пейте забродившее молоко бешеных кобыл!

Дальше еще ужаснее стало. Видно семейка мстителей крепко вошла во вкус и пошла вразнос. Может фантазия в них проснулась… Такой своеобразный черный юмор…

Тетерь поутру мертвые ордынцы были аккуратно уложены; тела в одной куче, головы в другой… Глаза, уши, носы… все по кучкам. Резвилась новоявленная Болотница Олена со своим мужем и дочкой от души. Выплескивали в поступках весь гнев и горечь.

Дальше кучки только прибавлялись. Вырванные сердца, селезенка, печень…Оторванные руки, ноги… Это какую же силу надо иметь, чтобы не отрубить, а оторвать?

А потом уже… и говорить неудобно… Когда ордынцы увидели кучу из детородных мужских органов, то тут уж их совсем оторопь взяла.

Самое интересное, и в засадах, не смыкая глаз, сидели ночи напролет, так все одно; каждое утро новое кровавое зрелище. Ох, и поредели ряды чужеземцев, сильно поредели. И непонятно чем бы дело закончилось, но наконец-то терпение у Батыя лопнуло; обнажил хан саблю и, вращая глазами, прорычал:

– Покажись, если не трус! Давай биться лицом к лицу!

– Нынче ночью жди, приду! – пронеслось ураганом.

Смерч втянул в себя разложенные кучи, да еще с десяток живых прихватил, пронес несколько метров, да и рассыпал по полю.

– Клянусь, я убью тебя! – брызгая слюной, взревел Батый.

Только хохот, запредельный хохот, бьющий со всех сторон в уши, раздался в ответ.

– Собака, – в бессильной ярости заскрежетал зубами хан. – Никому в ночь не спать и не жалея костры палить, чтобы светло как днем было! – прокричал он воинам.

Вот и подкралась незаметно ночь, и хотела было укрыть лагерь темным одеялом, но спугнули ее костры, что видимо-невидимо запалили испуганные ордынцы. Отползла ночь, притаилась в кустах, да деревьях. Светло в лагере, а нет, нет, промелькнет на окраине неприметная тень, зашуршит трава. То и дело озираются ордынцы, глаза во тьму, как могут, таращат. Но нет никого… может, зверек, какой пробежал…

Держа оружие наизготовку, снова усаживаются к кострам и ведут речи о том, что уходить нужно отсюда.

Гиблые здесь места, проклятые… Леса непролазные, топи непроходимые… Озеро это, что притаилось, будто чудище какое, со своими берегами, плесами, да излучинами. Подходить страшно, того и гляди схватит нечисть какая и утащит на дно.

А шорох камыша? Все шелестит и шелестит, словно крадется по нему кто. Тут тебе не степь, где кинешь взгляд и все до самого горизонта как на ладони. Здесь ухо востро держать надо, да и хорошо бы еще глаза на затылке иметь… Что за места такие и как тут люди живут? И они-то, за каким бесом сюда пожаловали? Вот такие мысли все чаще и чаще стали посещать ордынцев. Эх, если бы узнал об этом Батый, голову с плеч сразу…

Внезапный вопль мигом отвлек от тягостных и негеройских дум и поставил все войско на ноги. Что случилось, кто так кричит?

– На минуту всего отошел, вернулся, а возле костра никого нет, а по траве, как волоком тащат кого-то, – показывая саблей в темноту, рассказывал молодой ордынец. – Я факел зажег и вослед пустился, а там! – и, закрыв руками лицо, воин завыл от страха.

– Не вой, как баба! – рявкнул хан. – Кого там видел, говори!

– Думал сначала, зверь какой на груди у брата сидит. Подкрался ближе, а то ребенок!

Девчонка маленькая прямо в шею брату впилась. Услышала мои шаги, обернулась, да как ощерилась. Зубы острые, что наконечники на стрелах и кровь с них капает, капает… Шикнул я на нее, а она вскликнула так тоскливо, что сердце похолодело и, обратившись в птицу, улетела, а от брата одна оболочка осталась. Как паук из мухи, все эта нечисть из него высосала!

Подошли ордынцы поближе, чтобы разглядеть покойного и застыли от ужаса. Много там воинов лежало и все как один, высушенные; чуть тронешь, рассыплются и прахом развеются. Тут ветер дунул, покатились мертвые тела по земле, словно трава перекати-поле. Погасли костры во всем лагере и раздались шаги до того тяжелые, что заходила под ногами твердь. Выглянувшая луна осветила огромного и могучего богатыря, что шагал среди шатров и разбрасывал ногами тлеющие головешки. Ростом богатырь был с хорошее такое дерево. От такого зрелища и Батый оробел. Но негоже ему показывать страх перед воинами, негоже. Вышел вперед хан и крикнул что есть мочи.

– Кто такой?

– Тот, кто уничтожит твое войско, – ответил богатырь.

– Убью тебя, – в бешенстве зарычал Батый. – Нас много, а ты один.

– Нельзя убить мертвого, – произнес странный гость и, достав луну, притянул ее ближе.

Увидели ордынцы печать смертного лика на челе пришельца; прикрыты глаза, сжаты губы, а на шее темная борозда из которой капает кровь густая, вязкая и превращает землю под ногами в болото. Насладившись ужасом врагов, богатырь выхватил у Батыя саблю, полоснул себя по горлу и, сняв голову, вытянул ее перед собой, да принялся водить из стороны в сторону. Голова же открыла мертвые глаза, разжала губы и, сплюнув кровавый сгусток, хрипло произнесла:

– Я их вижу, хозяин!

– Убей их, – приказал богатырь и кинул говорящую голову прямо в скопище ордынцев.

Причем, если голова разговаривала, как и положено ртом, то у хозяина ее голос выходил из мощной груди. Такой раскатистый, будто гром в небе, такой оглушительно-гулкий, как камнепад в горах.

– Слушаюсь, хозяин! – радостно оскалилась голова; синие глаза полыхнули алым, взвились льняные кудри, перехваченные витым очельем, и полетела она на ордынцев.

Те давай саблями махать, пытаясь сбить ее, но куда там, только товарищей своих в капусту порубали. Искусно увиливая от острых клинков, голова хохотала и промежду делом отгрызала ордынцам уши и носы. Не выдержали чужестранные воины, побросали оружие и бросились бежать в панике кто куда, и за много верст были слышны их истошные вопли:

– Канават! Канават!

Что на татарском означало; кровавая голова.

Следующим утром Батый собрал остатки своей армии и повернул к своим степям, но

и по дороге немало народу потерял. Возле каждого леса поджидала их девица красоты невиданной; синеокая, да русоволосая. Стояла, кланялась, песни красивые пела, в которых обещала великих воинов накормить и спать уложить, и богатства несметные, что в лесу схоронены, показать. Понял Батый, нечисто дело и приказал воинам не внимать сладким речам. Да куда там, воины, очарованные девицей уже и не слышали хана и, устремляясь за наживой, попадали в болота непролазные и вместо яств и богатства встречались лицом к лицу со смертью лютой.

Тот страшный и кровавый забор дал впоследствии название селу в Осташковском районе Тверской области. Кровавый забор, кровавый тын, Кравотынь.

Вот и стоит до сих пор деревня Кравотынь на берегу Кравотынского плеса Селигера…

Глава 7. Артефакт.

Положив подбородок на сцепленные ладони, Олег молчал. Максим и не торопил его, помня, какое впечатление произвела на него эта легенда, когда он впервые услышал ее от брата Арсения, того самого монаха, что нашел его среди топи.

– Хорошо, – наконец произнес новый знакомый. – Хорошо! Допустим, я поверил в этот бред… Хочешь сказать, что дядька нашел-таки этот камень? Зачем он ему?

– Вот те раз! Сам же говорил, что он был охотником за различными артефактами! И думаю, что услышав легенду, он задался целью найти канават.

– Да за каким чертом он ему здесь нужен? Татар гонять?

– Мда-а-а, – разочарованно вздохнул Максим. – Далекий ты человек от всего мистического и волшебного. Вот твой дядька наверняка знал, что некоторые артефакты исполняют желания. А теперь подумай… Твой дядя, как его звали, кстати?

– Семен.

– Отлично! Дядя Семен всю жизнь таскался по разным странным местам. Он был богат настолько, чтобы соорудить такой дом?

– Да о чем ты говоришь, – отмахнулся Олег. – Нет, конечно. Книги у него были, много книг. Старинные, огромные такие фолианты. Все читал там что-то, читал, вот и прочитал на свою голову. Я же тебе рассказывал, что на Селигер он несколько лет подряд ездил, а потом, как отрезало. Осел на родине и давай этот дом строить, а потом и вовсе меценатом заделался! Даже не представляешь, как его в нашем городе уважали.

Сколько он добра людям сделал. А столько народу на похороны пришло! Мало того, что погребли на Тихвинском, так еще и мемориал такой отгрохали, что мне совестно стало! Мне же и пальцем ворохнуть не позволили! Город в знак безмерной благодарности все сам сделал. А у меня к тому времени свой банк был. Вот думаю, что без дядиной помощи здесь не обошлось. Знал он мою способность и тягу к цифрам. Вот дай мне рубль, я из него мигом сто сделаю. Как-то так…