Украденный фокус. Почему мы страдаем от дефицита внимания и как сосредоточиться на самом важном

Ученые часто не согласны друг с другом в том, что происходит и по каким причинам. И не потому, что приводимые ими аргументы шатки, а потому, что люди устроены крайне сложно и очень трудно объективно оценивать то, что влияет на нашу способность сосредотачивать внимание. Разумеется, для меня это было одним из вызовов в работе над книгой. Ждать появления идеального доказательства можно вечно. Мне пришлось постараться исходить из самой надежной информации, имеющейся на данный момент, но постоянно отдавать себе отчет в том, что даже эти научные данные небезупречны, нестабильны и требуют осторожного обращения.

Поэтому в этой книге я буду на каждом шагу напоминать вам о том, насколько противоречивы представленные мной факты. Некоторые аспекты были исследованы сотнями ученых, которые достигли соглашения относительно корректности выводов, с этим я вас и познакомлю. Это, безусловно, самый идеальный вариант. Я по возможности старался находить ученых, пришедших к консенсусу, и строить свои выводы на твердой основе их знаний. В некоторых других областях науки интересующие меня темы были изучены очень мало, и поэтому я мог опираться на более скудные доказательства. По ряду тем авторитетные специалисты категорически расходятся в своих оценках происходящего. В таких случаях я буду заранее предупреждать вас и постараюсь знакомить со всем диапазоном взглядов на вопрос.

Я попытался подходить к этой работе с неизменной скромностью. Я не эксперт ни в одной из поднятых проблем. Я журналист, который обращается к авторитетному мнению и старается как можно лучше разъяснить его. Если вам нужно больше деталей о каких-либо дискуссиях, то их можно найти в замечаниях и дополнительных пояснениях, размещенных на сайте книги. Они касаются более 250 научных исследований, на которые я опирался в своей работе. Также иногда я пользовался собственным опытом для объяснения того, что узнал. Разумеется, мои истории – это не научные данные. Они сообщают вам вещи намного проще: почему мне настолько отчаянно понадобились ответы.

* * *

Из поездки в Мемфис с Адамом я вернулся в полном ужасе от самого себя. В один из дней я на протяжении трех часов вчитывался в первые несколько страниц романа, постоянно путаясь в собственных беспорядочных мыслях, почти как под кайфом. Тогда я решил, что больше так не могу. Чтение художественной литературы всегда было для меня одним из величайших удовольствий, и остаться без него – подобно лишению руки или ноги. Поэтому я объявил своим друзьям, что собираюсь предпринять нечто радикальное.

Я подумал, что это последствия моей недостаточной личной дисциплинированности и зависимости от телефона. Так что на тот момент решение было совершенно очевидным: будь более дисциплинированным и избавься от своего телефона. Я зашел в интернет и снял себе комнатку у побережья океана в Провинстауне, на оконечности мыса Код. Я решил, что пробуду там три месяца без смартфона и без компьютера с доступом в интернет. Мне надоело. С меня хватит. Впервые за 20 лет я не буду сидеть в интернете. У слова «wired» есть два значения: и быть на взводе, и быть подключенным к интернету. Мне казалось, что оба значения тесно связаны между собой. Я устал быть на взводе с подключением к интернету. Мне нужно очистить голову. Я так и сделал. Свалил. Настроил автоответ, извещающий, что буду недоступен в ближайшие три месяца. Оставил суету, в которой бросался из крайности в крайность на протяжении 20 лет.

Я старался подходить к этому радикальному цифровому детоксу без каких-либо иллюзий. Понимал, что полный отказ от интернета не будет для меня решением на долгосрочную перспективу. Я не собирался примкнуть к амишам[13] и навсегда избавиться от технологий. И более того, я осознавал, что для большинства людей подобный подход не будет решением и на короткое время. Я из рабочей семьи. Растившая меня бабушка мыла туалеты, а отец работал водителем автобуса. Сказать таким людям, что для решения их проблем с вниманием нужно бросить работу и поселиться в хижине у моря, было бы оскорблением, ведь они попросту не могут позволить себе этого.

Я поступил так, поскольку считал, что иначе могу утратить некие важнейшие аспекты своей способности к глубоким размышлениям. Я пошел на это от отчаяния. И еще потому, что мне казалось, что, временно оторвавшись от всего, я смогу составить начальное представление о более устойчивых переменах для всех нас. Этот радикальный цифровой детокс научил меня множеству важных вещей. И в том числе тому, что польза от таких мер ограниченна.

Все началось майским утром, когда я отправился в Провистаун, преследуемый мерцанием экранов Грейсленда. Я думал, что проблема состоит в моей собственной рассеянности и технологических компаниях. Я вот-вот должен был надолго, очень надолго оставить все свои девайсы. Свобода, о, долгожданная свобода!

1

Первый фактор: рост скорости жизни, частоты переключений между занятиями и обработкой информации

«Никак не пойму, что вы хотите, – приговаривал продавец универмага в Бостоне. – Это самый дешевый телефон с самым медленным интернетом. То, что вам нужно, правильно?». «Нет, мне нужен телефон вообще без доступа в интернет», – сказал я. Он с недоуменным видом изучил текст на коробке: «Это реально медленная штука. Почту еще прочитаете, наверное, но у вас не получится…» Я ему ответил, что электронная почта – тоже интернет, такое мне не подходит, потому что я собираюсь уехать на три месяца именно для того, чтобы полностью отключиться от сети.

Мой приятель Имтиаз уже снабдил меня своим старым неисправным ноутбуком, который много лет назад утратил способность выходить в интернет. Он смотрелся как реквизит из первого сериала «Звездный путь»: какой-то пережиток несостоявшегося видения будущего. Я твердо решил, что использую этот ноутбук, чтобы наконец написать давно запланированный роман. Теперь нужен был телефон для экстренных случаев: мне могли позвонить только шесть человек, которым я дал номер. И без каких-либо интернет-опций, чтобы у меня не получилось выйти в сеть, если я проснусь в три часа ночи и дам слабину.

У людей, которым я рассказывал о своем плане, были три разные реакции. Первая реакция: люди не могли взять в толк, о чем я им говорю. Они думали, что я просто собираюсь резко сократить использование интернета. Сама мысль о том, чтобы полностью уйти в оффлайн, казалась им настолько дикой, что мне приходилось объяснять несколько раз. Как и продавцу из бостонского супермаркета: «Так вам нужен телефон вообще без доступа в интернет? А зачем вам это?»

Вторая реакция – беспокойство за меня. Это было следующее, что продемонстрировал мне продавец: «А что же вы будете делать в чрезвычайной ситуации? Это как-то неправильно». Я не понимал – ну какая такая чрезвычайная ситуация потребует моего присутствия в сети, что может случиться? «Да что угодно. Чего только не бывает», – сказал он. Я раз за разом объяснял моим сверстникам (тогда мне было 39 лет), что мы прожили полжизни без смартфонов, поэтому такое возвращение к былому не кажется мне трудным делом. Никто не находил этот аргумент убедительным.

Ну а третьей реакцией была зависть. Люди пускались в фантазии о том, чем бы они занялись, если вдруг освободится все то время, которое проводят в своих телефонах. Среднестатистический американец тратит в день 3 часа 15 минут на смартфон [6]. Ежесуточно мы хватаемся за наши телефоны по 2617 раз [7]. Некоторые мои собеседники с сожалением вспоминали о занятии, которое любили и забросили, после чего устремляли взгляд в пространство.

В магазинах не оказалось того, что мне было нужно. Забавно, конечно, но телефон мне пришлось заказать в интернете. Судя по всему, я купил единственный в США мобильник без доступа в сеть, он предназначен для очень пожилых людей и одновременно служит устройством для вызова скорой медицинской помощи. Я открыл коробку, улыбнулся при виде огромных кнопок и подумал, что получил дополнительный бонус: если заболею, эта штука автоматически соединит меня с ближайшей больницей.

* * *

На кровати в гостиничном номере я разложил все, что собирался взять с собой. Я перебрал все бытовые функции моего iPhone, которыми обычно пользовался, и приобрел предметы, заменяющие каждую из них. Впервые с подросткового возраста я купил себе часы. У меня появился будильник. Я откопал свой старый iPod и загрузил в него аудиокниги и подкасты. Поводив пальцем по его дисплею, я подумал, каким футуристическим казался мне этот гаджет 12 лет назад. Сейчас он выглядел как нечто из времен Ноева ковчега. Передо мной был неисправный ноутбук, ныне ставший текстовым процессором образца 1990-х. Рядом с ним я сложил стопкой классические романы, которые уже давно собирался прочитать.

Я вызвал Uber, чтобы перевезти iPhone и Macbook к моей бостонской приятельнице. Помедлил, прежде чем положить их на стол у нее дома. Решительно нажал кнопку на телефоне, чтобы вызвать машину, которая повезет меня на паромную пристань, выключил устройство и отскочил от него, как будто оно могло за мной погнаться. Я запаниковал. Подумал, что все-таки не готов к этому. А потом откуда-то из глубин моего сознания всплыли слова испанского писателя Ортеги-и-Гассета: «Жизнь не может ждать… Жизнь является всегда неотложной. Живут здесь и сейчас. Жизнь – это выстрел в упор» [8]. Я решил: если не сделаешь это прямо сейчас, не сделаешь уже никогда. А лежа на смертном одре, будешь считать, сколько лайков у тебя в социальных сетях. Я сел в машину и отказался оглядываться назад.

Задолго до этого я узнал от социологов, что одним из самых действенных инструментов борьбы с любыми пагубными привычками считается самоограничение. Даже в древнегреческой литературе появляется эта мысль: в «Одиссее» Гомера упоминается участок моря, на котором всегда гибли моряки, а причина была в том, что там жили две чрезвычайно сексуальные сирены, которые своим пением подзывали моряков к себе. В надежде как следует развлечься с прекрасными неземными созданиями мужчины прыгали в море и, разумеется, тонули. Но потом в один прекрасный день герой этой истории Одиссей сообразил, как одолеть соблазнительниц. Когда его корабль приближался к сиреноопасному участку моря, Одиссей велел крепко-накрепко привязать себя к мачте, чтобы он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Услышав пение сирен, герой при всем своем желании не смог прыгнуть в море.

Этот прием я использовал, когда старался похудеть. Я под завязку закупался углеводами и убеждал себя, что буду потреблять их умеренно и постепенно, а потом обжирался среди ночи. В итоге я прекратил покупать их. Я понимал, что в два часа ночи не погоню себя в магазин за пачкой чипсов. Наше «я-настоящее», существующее прямо сейчас, хочет преследовать благие цели и стать совершеннее. Но мы знаем свои слабые места и понимаем, что, скорее всего, не устоим перед соблазном. И поэтому ограничиваем выбор своему «я-будущее», как бы привязываем себя к мачте.

Чтобы проверить, действительно ли это срабатывает, было проведено несколько научных экспериментов. Например, в 2013 году профессор психологии Молли Кроккет, с которой я побеседовал в Йельском университете, собрала в своей лаборатории компанию мужчин и разделила их на две группы. Всем им предстояло испытание. Участникам было сказано, что они могут увидеть слегка возбуждающую фотографию прямо сейчас, но если готовы немного подождать и ничего не делать, то увидят совсем уже сексуальное фото. Первой группе было велено положиться на силу воли и самодисциплину. Зато второй группе дали возможность «связать себя обязательством»: пообещать вслух, что они подождут, чтобы увидеть более откровенное изображение. Ученых интересовало, действительно ли испытуемые, давшие предварительное обязательство, продержатся дольше тех, кто этого не сделал? Оказалось, что самоограничение срабатывает на удивление успешно: твердое решение поступить определенным образом и данное обещание позволяли мужчинам держаться намного лучше [9]. В последующие годы ученые провели целый ряд схожих экспериментов с аналогичными результатами [10].

Мое путешествие в Провинстаун было острым проявлением самоограничения и, подобно победе Одиссея, тоже началось на борту судна. Когда паром на Провинстаун отходил от причала, я смотрел на отражение майского солнышка в водах Бостонской бухты. Я стоял на корме рядом с мокрым развевающимся американским флагом и следил за пенной струей от гребного винта. Примерно через 40 минут на горизонте показалось мое место назначения, и я увидел очертания Пилигримского монумента[14].

Провинстаун расположен на покрытом густой растительностью побережье Атлантического океана. Это конечная остановка американского континента, дальше ехать некуда. Как сказал писатель Генри Дэвид Торо, здесь можно ощутить за своей спиной Соединенные Штаты в полном составе. Я почувствовал головокружительную легкость, и с приближением берега рассмеялся, сам не знаю почему. Меня буквально шатало от усталости. Мне было 39 лет, и с 21 года я безостановочно работал. Практически без отпусков. Я постоянно впитывал информацию, чтобы стать еще более успешным писателем, и начал сравнивать себя с гусем на птицефабрике, которого насильно перекармливают, чтобы превратить его печенку в фуа-гра. За предыдущие пять лет я проехал больше 80 000 миль, собирая материалы для написания двух книг. Каждый божий день я старался узнать все больше, проинтервьюировать побольше людей и побольше рассказать. Сейчас же я неистово перескакивал от одной темы к другой, как при воспроизведении сильно заезженной пластинки, и мне было трудно задержаться хоть на чем-то конкретно. Я чувствовал усталость так давно, что прекрасно научился превозмогать ее.

Когда народ начал сходить на берег, я услышал где-то на пароме сигнал пришедшего сообщения и инстинктивно потянулся к карману. Меня охватила паника: где мой телефон? А потом я вспомнил и рассмеялся еще раз.

В тот момент я поймал себя на воспоминании о том, как впервые в жизни увидел мобильник. Мне было то ли 14, то ли 15 лет, то есть это был 1993 или 1994 год. Я ехал из школы домой на верхней палубе лондонского автобуса 340-го маршрута. Мужчина в костюме громко заговорил в предмет размером с небольшую коробку. Все, кто ехал на верхней палубе, обернулись и посмотрели на него, что ему явно польстило, и он заговорил еще громче. Это продолжалось еще некоторое время, пока один из пассажиров не обратился к нему:

– Приятель?

– Что?

– Ты полный придурок.

И пассажиры нашего автобуса нарушили первое правило лондонского общественного транспорта: мы переглянулись и заулыбались друг другу. Я помню, что на заре эры сотовой связи такие маленькие бунты случались в Лондоне повсеместно. Мы считали мобильные телефоны бессмысленным посягательством на наши права.

Свое первое электронное письмо я отправил лет через пять, будучи студентом университета. Мне было 19 лет. Я написал несколько предложений, кликнул «Отправить» и ждал, что почувствую что-то. Волной восторга меня не накрыло. Мне стало интересно, почему все так носятся с этой электронной почтой. Если бы тогда вы сказали мне, что через 20 лет эти технологии, которые поначалу казались отталкивающими, настолько завладеют мной и я буду спасаться бегством на корабле, я бы решил, что вы спятили.

Я сошел с корабля и достал из сумки распечатанную из интернета карту. Уже долгие годы я ориентировался на местности исключительно по картам в Google, но, к счастью, Провинстаун состоит из одной длинной улицы, так что вариантов было два: двигаться направо или налево. Мне нужно было направо, в офис агентства недвижимости, через которое я снял свою комнатушку в пляжном домике. Я пошел по Коммершл-стрит мимо аккуратных магазинчиков, торгующих лобстерами и секс-игрушками (разумеется, не в одном и том же магазине, это был бы перебор даже для Провинстауна). Годом раньше я заезжал сюда на денек в гости к своему приятелю Эндрю, который проводит в этом городке каждое лето. Провинстаун оказался чем-то средним между милой чопорной деревушкой в архаичном новоанглийском стиле и настоящим гнездом разврата. Когда-то давно это был рыбацкий городок, населенный португальскими иммигрантами и их детьми. Потом туда потянулись художники, и место превратилось в анклав богемы.

Я выбрал Провинстаун, поскольку посчитал его очаровательным и несложным. Мне (несколько самонадеянно) показалось, что я уловил основные тенденции жизни в городке в первые же проведенные там сутки. Я был настроен уехать в место, которое не будет слишком возбуждать мое журналистское любопытство. Если бы я выбрал, к примеру, Бали, то наверняка очень скоро решил бы разобраться в устройстве местного общества, начал бы интервьюировать людей и быстро вернулся бы к своей маниакальной погоне за информацией. Мне нужно было уютное чистилище, где я мог бы снимать напряжение, и не более того.

Пэт, агент по недвижимости, отвезла меня в пляжный домик. Он стоял у моря, в 40 минутах ходьбы от центра Провинстауна, – как оказалось, практически в соседнем городке Труро. Простой деревянный дом был разделен на четыре отдельные квартиры. Моя занимала левую половину первого этажа. Я попросил Пэт убрать модем на случай, если в припадке безумия я куплю себе устройство с выходом в интернет, а также отключить кабельное телевидение. В моем распоряжении были две комнаты. Короткая гравийная дорожка за домом вела к ожидавшему меня океану – огромному, теплому и гостеприимному. Пэт пожелала мне удачи, и я остался один.

Я распаковал книги и начал просматривать их. Выбранная меня никак не зацепила. Отложив ее, я пошел прогуляться к океану. Сезон в Провинстауне только начинался, и на пустынном берегу было всего шесть человек, не считая меня самого. Внезапно я понял, что поступил именно так, как было нужно. Такое возможно почувствовать лишь несколько раз за всю жизнь. Столько лет мой взгляд был прикован к разным быстрым и очень непостоянным вещам вроде ленты Twitter. Глядя на всю эту скоротечность, ощущаешь себя встревоженным и возбужденным: кажется, что тебя смоет течением, если ты не пошевелишься, не подашь знак или не закричишь. А сейчас я смотрел на нечто древнее и неизменное. «Этот океан был здесь задолго до тебя и будет существовать еще много лет после того, как твои мелочные дела забудутся», – сказал себе я. Twitter заставляет нас думать, что весь мир зациклен на тебе и твоем ничтожном «я»: он любит тебя, ненавидит тебя, говорит о тебе прямо сейчас. А этот океан позволяет почувствовать, что мир приветствует тебя со спокойным, мягким, доброжелательным безразличием. Он никогда не станет возражать тебе, что бы ты ни сделал.

Я простоял там долго. Не крутиться, а оставаться в полной неподвижности, – в этом покое было что-то шокирующее. Мне было трудно припомнить, когда я последний раз ощущал нечто подобное. Закатив джинсы, я пошел в сторону Провинстауна по океанскому прибою. Вода была теплой, ступни слегка вязли в песке. Вокруг моих бледных ног сновали туда-сюда мелкие рыбешки. Я наблюдал, как прямо передо мной зарывается в песок краб. А потом, минут через 15, я увидел нечто настолько странное, что просто остолбенел. И чем дольше я смотрел, тем большее недоумение испытывал. Посреди океана прямо на воде стоял мужчина. Я не разглядел ни лодки, ни чего-либо другого для водного передвижения. Но он стоял, стоял прямо, как столб, и далеко от берега. Я подумал, уж не начались ли у меня галлюцинации на почве переутомления. Я помахал ему, он помахал в ответ. Потом он развернулся спиной к суше и развел руки в стороны ладонями наружу. Он оставался в таком положении довольно долго, и все это время я наблюдал за ним. После чего он пошел в мою сторону, прямо по глади океана.

Заметив мой оторопевший вид, он объяснил, что в Провинстауне прилив накрывает берег, а неровности песка под поверхностью воды незаметны. Тут есть и отмели, и наносные песчаные островки, и если идти по ним, со стороны создается впечатление, что человек ходит по воде. В следующие месяцы я часто видел этого мужчину, часами спокойно и неподвижно находившегося в океане с разведенными руками. Я подумал о том, что это же прямая противоположность Facebook, – стоять в полном покое и смотреть на воду, подставив ладони солнечному свету.

В конце концов я добрался до дома моего приятеля Эндрю, где меня выбежала встречать одна из его собак. За год до этого нашего ужина Эндрю побывал на долгом ретрите молчания – ни телефонов, ни разговоров. Друг велел мне наслаждаться этим ощущением безмятежности, поскольку оно продлится недолго. Эндрю объяснял, что, только отказавшись от всего этого ненужного шума, начинаешь понимать, от чего именно тебя это отвлекало. «Ох, Эндрю, ты у нас такой пафосный!» – сказал я, и мы оба рассмеялись.

После ужина я прошелся по Коммершл-стрит. Миновал библиотеку, ратушу, памятник жертвам СПИДа, кондитерскую, а потом услышал пение. В пабе «Корона и якорь» какие-то люди собрались у пианино и исполняли популярные песенки из мюзиклов и кинофильмов. Я зашел внутрь и присоединился к ним. Вместе мы спели почти все номера из «Эвиты»[15] и «Богемы»[16]. Меня вновь поразила огромная разница между совместным пением с группой незнакомцев и общением с незнакомцами через экраны устройств. В первом случае твое «я» растворяется в общем хоре, во втором – его всячески подначивают и высмеивают. Напоследок мы спели «Целый новый мир»[17].

Я вернулся в пляжный дом около двух ночи. Сравнивал голубое свечение экрана, которое не дает тебе толком расслабиться, и естественное освещение, которое будто говорило: «твой день окончен, пора отдыхать». В доме было пусто. Меня не ждали ни сообщения в мессенджерах, ни электронные письма. Впрочем, может быть, и ждали, но в течение ближайших трех месяцев я не буду этого знать. Я добрался до кровати и погрузился в самый глубокий сон на моей памяти. Проспал я 15 часов кряду.

* * *

Неделя прошла в этом мареве релаксации. Я был словно пьян от смеси усталости и покоя. Я сидел в кофейнях и разговаривал с незнакомыми людьми. Я бродил по библиотеке и трем книжным магазинам Провинстауна, выискивая, что бы мне еще почитать. Я съел столько лобстеров, что, если у этого вида когда-нибудь появится сознание, они вспомнят меня как жестокого тирана, уничтожавшего их сородичей в промышленных масштабах. Я прогулялся до места, где 400 лет назад на американскую землю высадились первые британские колонисты: они посмотрели округу, не обнаружили ничего интересного, поплыли дальше и обосновались у Плимутской скалы.

В моем сознании начали всплывать странные вещи. В голове постоянно играли первые строчки песен рубежа 1980–1990-х годов, когда я был совсем мальчишкой. «Cat Among the Pigeons» группы Bros, «The Day We Caught the Train» группы Ocean Colour Scene – я уже давно и думать о них забыл. В отсутствие Spotify послушать их целиком я не мог, поэтому напевал их про себя, гуляя по пляжу. Каждые пару часов меня охватывало незнакомое внутреннее ощущение, и я задавался вопросом: «Что это?» Это было спокойствие. Но я же всего-то и сделал, что не взял с собой две железяки, – почему все обстоит настолько иначе? Казалось, будто я много лет держал на руках двух то и дело заходящихся в коликах младенцев, а теперь их отдали няньке и они пропали с глаз долой вместе со всеми воплями и рвотными позывами.

Для меня все замедлилось. Обычно я просматривал новости примерно раз в час и постоянно находился под капельницей тревожащих фактоидов, пытаясь найти в них какое-то подобие смысла. В Провинстауне я уже не мог этого делать. Каждое утро я покупал три газеты и усаживался читать их, после чего не интересовался происходящим в мире вплоть до завтра. Вместо нескончаемого нагнетания на протяжении целого дня я получал емкую, тщательно отобранную информацию о происходящем, а потом занимался другими делами. В один из дней вскоре после моего приезда стрелок зашел в редакцию газеты в Мэриленде и убил пятерых журналистов. Разумеется, как журналист я принял это близко к сердцу. В обычной жизни я бы сразу получил кучу сообщений от своих друзей, часами сидел бы в соцсетях и постепенно формировал общую картину событий, отсеивая искаженную информацию. В Провинстауне уже на следующий день после расстрела я узнал из газет все, что мне было нужно знать. Печатные издания – а именно их и сделал своей целью стрелок – внезапно показались мне невероятно современным и необходимым всем нам изобретением. Я осознал, что мой привычный режим потребления новостей вызывал панику, а этот новый способ побуждал к трезвому взгляду на вещи.

В ту первую неделю у меня было ощущение, что происходит нечто, постепенно приоткрывающее мои рецепторы. Но что это было? Осознание двух первых недель в Провинстауне (и причины, по которым я чувствовал себя именно так) стало приходить ко мне лишь позже, когда я приехал в Копенгаген.

* * *

Сыновья Суне Леманна запрыгнули к нему в кровать, и внезапно он интуитивно понял, что что-то не так. Каждое утро двое мальчиков с веселыми воплями скакали по нему и его жене, радуясь наступившему новому дню. Именно такого рода сценки представляют себе люди, мечтающие стать родителями. Суне обожал своих сыновей. Он понимал, что должен восхищаться их бодростью и весельем, но постоянно, стоило ребятам появиться, его рука инстинктивно тянулась не к ним, а к неодушевленному холодному предмету. «Я хватался за смартфон, чтобы проверить электронную почту, и это при том, что мне нужно было обратить внимание на моих детей, которые этого ждали», – сказал он мне.