Дружина сестрицы Алёнушки

Богатыри, тем временем, собравшись в уголке, в пол-голоса переговаривались о чем-то, часто поглядывая на нее.

– Вот, – Алена отряхнула подол сарафана. – В чистоте и поесть по-человечески можно. Вам помочь еду приготовить?

– Что ты, что ты, красна девица, – замахал руками Илья. – Ничего нам готовить не надо. И так уж упарились.

– Но как же…

– А вот как, – Добрыня ловким движением раскинул на столе белую, удивительно чистую скатерть. – Развернись!

Хлопок, словно кто-то резко ударил в ладоши. Пахнуло озоном, а затем сытным духом, и на скатерти появились четыре миски с горячими щами, еще четыре – с мясной пшенной кашей, хлеб, пироги, корчага с квасом и такая же – с пивом.

– Ох, до чего скотинка умная! – похлопал по скатерти Добрыня. – Ведь почуяла, что четверо нас.

– А зелена вина подать забыла. Умная, тоже мне, – пробурчал Алеша.

– Отчего же, пожалуй, умная. Позавчера подала она зелена вина, – нахмурился Илья. – На нас, да на тридцать три гостя. Да дядька ихний, Черномор, заморского пойла бочонок притащил. И что, спрашивается, было?

Алеша густо покраснел. Добрыня, потупив взор, хмыкнул.

– Да ладно, чего теперь-то… Я ж говорю, умная.

– Ну, – продолжил Илья, – прошу гостью дорогую за стол. Чем богаты, тем и рады.

Утолив голод, Алена уже не могла сдерживать своего любопытства.

– Это вам, выходит, ничего себе готовить не надо? Все скатерть-самобранка доставляет?

– Если бы, – Добрыня утер усы. – Когда в походе – приходится охотой пробавляться. А дома, да, лепота.

– А почему с собой не берете?

– Потому, – вздохнул Илья, – что Добрынюшка наш спер скатерку у Бабы-яги. Нет бы выиграть – в зернь или в шашки. Возили бы тогда скатерть с собой, ничего не боялись. А так – держи ее теперь дома. Насчет дома-то, слава Роду, у нас с Ягой уговор.

– Да я хоть с Царем Морским в шашки играть сяду! – вскипел Добрыня. – Но с Ягой – ни за что. Она же насквозь все ходы твои и хитрости видит!

– А ты хоть раз по-честному играть пробовал? По-честному-то оно завсегда… – назидательно взмахнул ложкой Илья.

Алеша чуть не захлебнулся пивом от смеха. Прокашлявшись, посмотрел на Илью удивленно.

– В зернь с Ягой по-честному? Да она же удачливей Добрыни в тыщу раз! По-честному, так это три года, а то и все десять служить ей надо за какую-то скатерку самобранную. На такую кабалу разве что Иван-дурак согласится, но никак не наш Добрыня.

– А что за договор у вас с Ягой? – вмешалась Алена.

– Договор? – переспросил Илья. – Да простой уговор. Нигде не писаный, но словом моим крепкий. Она в наш дом не вступается, а мы – в ее.

– Да я же не из дома у ней скатерку-то… В сарае валялась, – хитро улыбнулся Добрыня. – И не нужна ей вовсе самобранка. У нее, у Яги-то, говорят, полон дом слуг невидимых.

Так, за милой беседой, они и уговорили все, что было на столе. Илья и Добрыня утерли бороды рукавами. Алеша вытер руки и промокнул губы извлеченным из поясной сумки шелковым платочком. Богатыри дружно встали из-за стола. Следом за ними Алена. Добрыня, постучав по скатерти указательным пальцем, скомандовал:

– Свернись, – снова пахнуло озоном и свежим ветром, и весь столовый прибор исчез. Скатерть прянула в глаза первозданной накрахмаленной белизной, и сама сложилась в аккуратный сверток под руку Добрыни.

– Ну вот, Аленушка, дорогая наша гостьюшка, накормили мы тебя, напоили. А теперь… – Добрыня запнулся и глянул на Илью.

Илья нахмурил брови, но потом решительно резанул воздух рукой.

– Что уж там, того этого… Как увидали тебя, так и… За себя скажу: коли люб я тебе, то будь мне женой. А не люб, то будь мне как доченька.

Добрыня рассерженно зыркнул на Илью Муромца.

– Ну, коли за себя теперь обычай пошел говорить, то и я скажу за себя. Будь мне женою, Аленушка. Люба ты мне статью своей девичьей, да красой, да умом-разумом, да очами своими ясными, – и Добрыня, не спуская с нее глаз, отвесил земной поклон. – Ну а нет, – голос его чуть заметно дрогнул, – то будь мне, как родная сестра.

– Да что ж это выходит, я хуже всех? – вскинулся Алеша. – Ты уж и меня, Аленушка, выслушай. Люба ты мне, и весь сказ. Будь мне женой, – и он, тряхнув русым чубом, в свою очередь отвесил Алене поклон.

– Да вы что?! – девушка как стояла, так и села обратно на скамью. – Вы же меня первый раз видите!

Красавицей себя Алена никогда не считала, даже слегка расстраивалась из-за своей немодной внешности. Невысокая, худенькая, с веснушками. Даже коса отрастала неровно и цвет у волос был какой-то невнятный. В институте у Алены были друзья среди парней, но особо она ни с кем не встречалась.

– Вы что, издеваетесь? – у Алены от обиды задрожали губы.

Добрыня закашлялся. Илья, пробубнил себе под нос:

– Говорил я им… Изобидели девку, – и смущенно потупился.

Только Алеша, безмятежно улыбаясь, смотрел на нее ясным романтическим взглядом.

– Ты, красна девица, не обижайся на нас, – пожевав ус, изрек Добрыня. – Тут в лесу все по-простому. Что на уме, то сразу и скажем, чтоб зазря не томиться. А коли никто из нас не люб тебе, так и скажи. Чай мы не басурмане какие-нибудь. Насильничать не будем.

– Да как же это… Так сразу, – забормотала Алена, совсем растерявшись.

– А мы тебя не торопим, – улыбнулся Добрыня.

– Ты сама подумай, да реши-выбери, который из нас тебе люб, – подхватил Алеша, лукаво ей подмигнув.

Алена облегченно вздохнула.

– А как решишь, так и свадебку сыграем, – продолжил вновь повеселевший Илья.

– Свадебку? Здесь? – девушка затравленно оглянулась, и тут ее осенило, – Но вы же в стольный Киев-град ехать собираетесь.

– Собираемся? – Илья, с удивлением оглянулся на своих товарищей. Добрыня самоуглубленно молчал, видимо вспоминая, собирались они или нет.

– А на кой? – простодушно спросил Алеша. – Или вы что, – он смерил подозрительным взглядом богатырей, – без меня туда собрались?

– Да это же всем известно, – совсем растерялась Алена. – Раз Илья Муромец поймал Соловья-разбойника, то отвезти его должен в стольный Киев-град, Владимиру, Красну Солнышку.

– Соловья? – засомневался Илья. – Владимиру? Чего возить-то, я прямо тут ему свистящий зуб выбью и всех дел.

– Нет, постой, Илья. Князю отвезти разбойника – дело правильное. Раз он князь, то пусть сам и судит, – поддержал вдруг Алену Добрыня.

– Знаем мы этот княжий суд. Захочет, голову велит Соловью снести, а захочет, может и отпустить просто так, – проворчал Илья.

– Но тебя-то князь точно за службу наградит, – вмешался Алеша. – И вообще, давно мы что-то в Киеве не были.

– Да… Киев… Давно… – закивали Добрыня с Ильей.

– А там и свадебку сыграть можно, коли Алена надумает, – продолжил Алеша Попович.

Девушка облегченно вздохнула. «Пока еще из этой глуши мы до Киева доберемся. Заодно и посмотрю тут все… Это ж надо, действительно в сказку попала. Ну все, все как в сказке, только по-настоящему».

Богатыри тем временем растопили баньку, попарились. Приглашали и Алену, но она, естественно, пошла только после них. Потом, румяные, да причесанные, в нарядных, красно вышитых рубахах уселись за стол вокруг квасного жбана. И беседа потекла неторопливой рекой. Обсуждали подробности поездки в стольный Киев-град.

– Что же мы Аленушку так и повезем в этом… – Добрыня запнулся, подбирая слова поделикатнее – иноземном наряде?

– А чего? Вполне себе наряд, – одобрительно улыбнулся Алеша.

Вслед за ним и Добрыня заглянул под стол на голые ноги Алены. Она покраснела и попыталась натянуть подол на колени.

– Негоже, – вздохнул Илья. – Она ж, Аленушка наша… Своя она. Не какое-нить там чудо басурманское. Как же мы к князю ее подведем в неподобной одежде?

– Выходит, надо подобрать ей штаны да рубаху, – почесал бородку Добрыня. – Ить платья справного, женского, у нас туточки нет. Да и верхом в таком платье не разъездишься.

– И коня для Аленушки надо добыть, – Илья хлопнул ладонью по столу. – Да не простого, а как у нас, богатырского.

– Да зачем мне конь, еще и богатырский? – попробовала возразить девушка. – Я и ездить-то толком не умею. Мне пешком сподручнее.

– Коли с богатырями поедешь, так и конь тебе нужен такой, как у нас, – отрезал Добрыня. – У Бабы Яги в табуне кобылки умные, послушные. На прошлой неделе я смотрел, как они к водопою ходят. Силы в тех кобылках не меньше, чем в наших кониках. Только… я их добывать не пойду. А то превратит меня Яга в какую-нито лягушку. Боюсь, за самобранку она серчает еще на меня.

– Да, Алеша, – подхватил Илья. – Иди-ка ты. Несподручно мне, старому, коней по лесу ловить. А ты парень лихой, не испугаешься, – старый козак похлопал юношу по спине, и любые возражения у Алеши просто в горле застряли.

Провожать Алешу вышли из терема всей гурьбой. Алеша вскочил, прямо с земли, на своего рыжего коня, Илья с Добрыней растворили ему ворота.

– Тропинки, где лошадки бродят, ты знаешь, – напутствовал его Добрыня. – Ловить их сподручнее у водопоя. Ты уж выследи, куда они на водопой ходят.

– А ежели Яге попадешься, так не перечь ей ни в чем. Добром попроси лошадку, может и даст. Тут уж смотря какой стороной характер ее повернется, – «утешил» Илья.

– Но лучше не рискуй. Сам знаешь, доброй она бывает не часто.

И только проводив Алешу за ворота и вернувшись во двор, Илья обратил внимание, что брошенный у крыльца мешок лежит подозрительно тихо. Богатырь метнулся к нему, развязал, вытряс. На землю упали сапог и веревка.

– Опять сбежал? – посочувствовал Добрыня.

– Да что же это… Ах он!.. – замахал руками Илья. – А ты куда смотрел? Чего молчал?! – напустился он на стоявшего тут же Полкана. Но пес только смотрел на Илью удивленно, на всякий случай виляя хвостом.

– Который уже раз зуб ты ему выбить грозишься? Да все никак…

– Див с ним, с зубом! Страху натерпелся Соловушка в мешке, будет теперь пару месяцев тихо сидеть. Но кого я теперь Владимиру повезу, а? С голыми руками неудобно являться к князю.

– Да ладно тебе, Илья, сокрушаться, – беспечно махнул рукой Добрыня. – Русь большая. Поймаем кого-нибудь по дороге.

К вечеру Алеша не вернулся. Богатыри забеспокоились. Ужинали в напряженном молчании. Пару раз Илья охал:

– Надо было мне самому идти! Эх, послал молодого, да задиристого. Кажный такого обидеть может.

– Ну нет, молодому лошадей красть сподручнее. Да ты и украсть бы не смог, пошел бы к Яге добром просить. А она, сам знаешь… Когда добрая, а когда и справедливая. Надо было мне… И на кой нам скатерть самобранка? Кабы я ее незаметно стащил, а то ведь заметила меня Яга…

В таком настроении богатыри и разбрелись спать по лавкам. Алена устроилась ночевать наверху, в светлице. Меха, шкуры, шелка заморские и прочую рухлядь, что хранилась там раньше, богатыри загодя снесли в горницу или распихали по углам, чтобы Алена смогла нормально устроиться на ночлег.

Пока освобождали светлицу, Добрыня все вздыхал да тревожно поглядывал из окон на лес, за которым уже скрылось закатное солнце. Только Алене, почему-то, совсем не было страшно за Алешу. Ведь в былинах и сказках богатыри всегда выходили целыми и невредимыми из любой передряги. Она была просто уверена, что утром Алеша вернется, тряхнет своей русой шевелюрой, улыбнется и скажет: "Вот тебе, Аленушка, лошадь".

Наутро Алеша не вернулся. Позавтракав на скорую руку, богатыри направились в лес. Алена увязалась за ними. Илья долго ворчал, но потом посадил ее на коня впереди себя. Ехали рысью. Сперва по торной просеке, ведущей сквозь Заповедный лес, потом свернули на неприметную тропинку. Добрыня умудрялся на скаку примечать следы Алешиного коня. Через час выехали на тропу с отчетливыми следами кобылиц Бабы-Яги. Следы Алешиного коня шли в ту же сторону. Еще полчаса езды шагом, и они оказались на берегу небольшого озерца.

Озеро было круглое, в ширину метров сто. Прозрачное, словно не из воды, а из горного хрусталя. За стеной деревьев на юге угадывалось близкое море. Из озера к морю тек ручей.

Алена спрыгнула наземь. Богатыри тоже спешились. Озеро окружал со всех сторон лес. Лишь со стороны ручейка к нему примыкала небольшая лужайка. На лужайке паслись две лошади. Оседланный конь Алеши, и совершенно дикая на вид кобылица, черная, как смоль, стреноженная и взнузданная веревкой. Самого Алеши видно не было.

– Да что ж это он! – вспылил Добрыня. – Совсем умом тронулся? Поймал Бабкину лошадь, и зафитилился куда-то? Даже следов не замел, шалопай. В полдень и в полночь они на водопой ходят… Не смотри на меня так, Илья. Я и сам к лошадкам этим примерялся. Да только зачем они мне? Разве из вредности у Яги украсть?.. Значит, с полуденными он разминулся. А к полуночи сделал засаду. Своего жеребца использовал, как приманку. Молодец, парень, хорошую взял добычу, – Добрыня любовно похлопал стреноженную лошадку по крупу.

– Сие все понятно, – кивнул Илья. – Но дальше-то что было? Никаких следов, кроме Алешиных и конских, я не вижу. Отчего же он все позабыл и бросил? Уж не беда ли с ним стряслась? Может в озеро его какая нечисть утащила?

– Никакой злой силы в таком чистом озерце водиться не может. Да никто из лесных или там болотных с Алешей и не справится. Почти полдня уже, как он лошадку поймал. Табун к Яге вернулся. Ну, как она их пересчитает?! – схватился за голову Добрыня. – В любой момент может сюда нагрянуть на ступе… Ой, Алешка! Где же ты пропадаешь?

– Алеша! Ау-у – зычно закричал Муромец, сложив руки рупором.

– Попович! Откликнись, дурья твоя башка!

И богатыри двинулись в лес, высматривая следы и окликая потерявшегося товарища. Алена осталась одна на поляне. Громкие голоса эхом разносились по лесу, все больше в него углубляясь.

"Уж если они не докричатся, то я и подавно," – вздохнула девушка. И тут ее осенило.

– Буба!.. Бу-уба-а! – позвала она тихонько. Потом еще раз.

Голоса богатырей звучали уже где-то очень далеко в лесу. Вскоре они совсем пропали.

– Кхи-кхи-и-и.

То ли скрип, то ли покашливание послышалось за ее спиной. Алена, вздрогнув, обернулась. Перед ней стоял покрытый мхом старичок.

– Звала меня, красна девица?

– Буба! – обрадовалась она.

– Тс-с! – он испуганно вжал голову в плечи. – Тихо. А то дикие услышат. Вернуться еще, чего доброго. Ох, говорил тебе, девка, не ходи к ним. Они тебя дурному научат.

– Опять ты за свое, – поморщилась Алена. – Скажи лучше, не видал ли ты третьего богатыря, Алешу? Он здесь был, но потом пропал куда-то. Мы его ищем.

– Туточки он, на дереве, пол ночи сидел, лошадок Бабушкиных дожидался… Оно конечно, дело хорошее – давно у Бабки лошадок никто не крал, – Буба потер, покряхтывая, поясницу. – Будет теперь знать, как во всех подряд, не разобрамшись, кочергами кидаться.

– Ты его видел? Где он теперь, куда пошел? – всполошилась Алена.

– Как не видеть? – замахал руками Буба. – Ить он самый пышный куст на веточки разломал, для етой… ровки… Маки… Раки… Да как ее, едрить туды! – леший почесал затылок.

– Маскировки?

– О! Для нее, ирод, самый раскидистый куст извёл, и веток себе, понимаешь, везде понатыкал… Думал, лошадь така дурна скотина, что за куст его теперь примет. Ну ладно, говорю, ты мне, разбойник, эти веточки вспомнишь! И как стали те лошадки подходить, я ему, болезному, комариков, да всяческой гнус-мошки за шиворот напустил, – лешак радостно потер руки. – А комарики едят-кусаются. А лошадок-то спымать добру молодцу хочется. Сидит, не вздохнет, не колохнется. Ни один комарик не прихлопнется… Да хошь и прихлопнется. У меня комаров энтих – на каждого гостя по три мешка. Терпел-терпел, да не вытерпел ваш Алешенька поеду комариного. Ка-ак закричит страшным голосом, как прыгнет с дерева диким пардусом. Все лошадки с перепугу разбежалися. Одна только, та, на которую он сверху плюхнулся, поскользнулась, призамешкалась, в узде-веревочке призапуталась… Вот, – Буба выдохнул. – Так ить и поймал он лошадку. Вон она, пасется… Бабка, небось, как узнает, обрадывается!

Леший радостно сощурился, видимо представляя себе, как «обрадуется» Яга. Но Алена поспешила направить его мысли в нужное русло:

– А сам Алеша где? Куда запропал?

– Сам? – Буба удивленно оглядел поляну, словно только что обнаружил, что Поповича здесь нет.

– А, ну да, – хлопнул он себя по лбу. – Стреножил Алеша лошадку, да и пошел искупаться. А как искупамшись вышел на берег – глядь – ждет его девица краса, улыбается, кланяется ему по писаному, говорит по-ученому… Она, девка эта, все время здесь ошивается. А откуда взялась, чего ей надобно, не хочет рассказывать. Плавает по озеру лебедушкой, жрет, понимаешь, ряску да комариков… И Алешу вашего увела. Точнее сам он чегой-то схватил ее на руки, и понес к морю-окияну. Так что пропал ваш богатырь. С озерной девкой спутался. И так был дурак, а тут и вовсе, наверное, влюбился.

– Влюбился, говоришь? – цепкая рука Добрыни ухватила лешего за оттопыренный воротник из дубовой коры. – А нас с Ильей ты, чего ради, коряга бестолковая, по лесу кружишь?

– Так ить я-и… – проскрипел что-то невнятное Буба.

– Отпусти его, Добрыня. Он ведь и так вас боится, – заступилась за лешего Алена.

– Удерет, – сокрушенно покачал головой Илья. – Пусть расскажет сперва, что за девка, куда она Алешу заманила. Коли скажет – не соврет, так зачем нам его обижать.

– А соврет, так мы его мигом в мешок и…

– Ой, не совру, всю правду скажу добры молодцы-ы. Девка эта – Черномора племянница. Плавает тут в озерце белой лебедушкой, на водицу гладкую любуется. А раз в год красной девкой перекинется, да и пойдет искать себе добра молодца, – заскрипел-завыл былинным стилем Буба. – А ить тут ей подвернулся ваш Алешенька. Разгорелось его сердце жаркое. Подхватил он ее на ручки белыя, потащил ея к морю синему. Да не знаю я-то больше ничегошеньки, не пихайте меня в мешок-то люди добры-и. Отпустите подобру по-здоровьицу…

– Да отпустите вы его, в самом деле! – вскипела Алена.

– И правда, – пробасил Илья. – Отпусти.

Освободившись от богатырской хватки Буба в два прыжка растворился в лесной чаще. Добрыня вздохнул. Отряхнул ладони от древесной трухи.

– Ладно, Русь большая. Поймаем еще кого-нибудь по дороге.

Глава 3

По плохой дороге далеко не уедешь.

Русская народная пословица

– Значит без толку его дожидаться, – махнул рукой Добрыня.

– Это верно, – вздохнул Илья. – Он когда пару деньков, а когда и целый месяц гуляет. А потом… – Илья снова вздохнул.

– Что потом? – спросила Алена.

– Потом снова к нам, на заставу богатырскую, – ухмыльнулся в бороду Добрыня. – Я уж думал, решил Алешенька остепениться. Ан нет. Снова он за свое… Что ж, пусть потешится. Дожидаться его мы в таком разе не будем. Не дай Род, Яга лошадок хватится, прилетит по следам…

– Алешиного коника заберем, да на заставу сведем, – подытожил Илья. – А лошадку эту – Алене. Ты уж не серчай на него, красна девица. Молодая кровь, что трава сухая. Быстро вспыхнет да жарко, но того огня ненадолго хватает.

Вернувшись на заставу, собирались недолго. Самобранка выдала им на дорогу хлеба, сыра, мяса копченого, да вина заморского. Добрыня с Ильей облачились в брони богатырские, препоясались мечами. Алена уже с утра была в мужских штанах, рубахе и шапке. Немного великовато, но вполне можно носить. Свои вещи она оставила в светлице, но взяла лукошко, сама точно не представляя зачем. Просто не хотелось его бросать. Лукошко было единственной ее вещью, которая не выглядела чужеродной в этом сказочном мире.

Добрыня взялся снаряжать черную лошадку к походу. Принес из подклети богатую, видать трофейную, конскую справу. Застегнул золоченые пряжки подпруги. Одел на лошадь высокое черкасское седло черной кожи, изукрашенное серебряным узором из переплетенных трав и зверей. Закрепил уздечку из черной кожи с серебряными бляхами. Черная прядала ушами и нетерпеливо перебирала копытами, стесненная и напуганная непривычным для нее нарядом.

Алена с опаской подошла к лошади сбоку, погладила ее морду. Дала кусочек припасенного хлеба. Черная покосилась, фыркнула, но хлеб взяла. Добрыня помог Алене забраться в седло.

– Ты держись крепче, Аленушка, – принялся наставлять ее Илья. – Я лошадку твою за узду возьму, никуда она и не денется. С нашими конями в скок ударится.

Выехали за частокол. Добрыня запер ворота, калитку, вскочил на коня. Богатыри еще раз проверили, все ли взяли с собой: копья, луки со стрелами, щиты, булавы и шеломы. Алена запихала свое лукошко в одну из притороченных к луке седла кожаных сумок.

– Ну, держись, – и Илья легонько ударил своего косматого коня пятками в бока. Лошади дружно рванули с места вскачь, вдоль моря, по пляжу. В глазах замельтешили песок, вода, деревья.

Добрыня с Ильей с двух сторон, оценивающе оглядели мчащуюся между ними Черную с Аленой. Переглянулись.

– Держись, Аленушка! – и одновременно хлестнули своих лошадей. Илья умудрился одновременно хлестануть ногайкой и Черную и своего Чубатого.

У Алены захватило дух. Начался Богатырский Скок. Тот самый, про который сказано в былинах:

Только и видели,

Как удалы молодцы садилися,

Не видали, куда уехали:

Первый скок нашли за три версты,

Другой скок нашли за двенадцать верст,

Третий скок не могли найти.

Одновременно оттолкнувшись от земли, лошади взмыли над берегом и полетели вдоль полосы прибоя по пологой дуге. Достигнув земли, снова оттолкнулись и взмыли уже по-над лесом, перелетев его в узком месте за один скок. Выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Потом был еще один скок, и еще. Они летели со скоростью ветра над широким, тянущимся до горизонта полем и вкрапленными в него тут и там лесами и перелесками.

Сперва Алена зажмурилась и прикусила губу, чтобы не закричать от страха. Но потом пообвыклась. Смотрела то на богатырей, то на мелькающие под конскими ногами луга и поля, синие ленты рек и речушек. По ощущениям это было похоже на качели, и, одновременно, на полет на самолете.

Проскакав некоторое время над лесами и перелесками, они помчались над степью. Дорогу на стольный Киев-град указывала тонкая нить шляха. Впрочем, вскоре эта нить оказалась перерезана самым неожиданным образом. Шлях был перепахан, как и все огромное пространство степи внизу. Откуда-то издалека, из-за горизонта, до них донеслась протяжная песня:

– По-оле… Русское по-о-оле!..

– Опять! – скрипнул зубами Добрыня.

– Нехорошо, – поскреб бороду Илья. – Где-то тут должна дорожка поворачивать. Только где, теперь уже неведомо.

– А вот догоним его и спросим, – резанул рукой воздух Добрыня. – Наделал дел, пусть теперь исправляет. А то ишь, разошелся… И ведь каждую весну так!

Богатыри повернули коней туда, откуда неслась протяжная песня. Через несколько прыжков в ушах уже свербило от залихватского подвывания. Вдали показался широкоплечий детина в лаптях и белой холщовой рубахе. Он шел следом за плугом, который тащила соловая лошадка.

Подняв облако пыли, богатыри и Алена приземлились у него на пути. Пахарь прервал песню, остановился и стал их с интересом разглядывать.

– Исполать тебе, Микула Селянинович, – поклонился ему Илья, не слезая с коня.

– И вам исполать, добры молодцы, – пахарь сощурился, протер глаза и опять поклонился. – Исполать и тебе, молодая поляница. По добру ли приехали? Расскажите мне, что в честном мире делается, да скажите, не захворал ли Алеша, поповский сын?

От напевной речи Микулы снова засвербило в ушах.

– Где дорога на Киев? – прервал его Добрыня.

– Чаво? – переспросил Микула, сбитый с ритма.

– Чаво-чаво, соху свою разворачивай! – вскипел Илья: – Почто дорогу перепахал, окаянный? Иль тебе заняться нечем более?

– Дык… Илюшенька. Я дороги и в глаза не видывал. Пашу себе и пашу. Песенки пою, – Микула недоуменно огляделся. – Оралом поскрипываю, корешки да камушки с пашенки выкидываю.

– А дорога? – недобро сощурился Добрыня. – Где дорога на Киев? Ты погляди – одна сплошная пашня, куда глаз ни кинь! До тебя от того края пашни целый день обычного ходу. Если б мы не богатырским скоком скакали, так вообще бы тебя не догнали. А о простых людишках ты подумал? О каликах перехожих, о купцах да странниках? Шел здесь шлях, дорожка в стольный Киев-град. Обозами наезженная, конями протоптанная.

– Да не было дороги! – вскинулся Микула. – Разве что того-этого… – он виновато потупился. – Ну, какие-нито тропочки звериные… А Киевский шлях, кто ж его не знает… Там он, – Микула неопределенно махнул рукой куда-то на запад. – Я ить и пашу-то завсегда от леса, и до самого что ни есть киевского…

– Перепахал ты его, к такой-сякой ягой ядреной бабушке, – устало вздохнул Илья.

– Угу, – кивнул Добрыня. – Мы сверху прекрасно видели. Что ж ты, брат, такой невнимательный? Как теперь добрым людям от Черного моря в стольный Киев попасть, если даже мы подзапутались?