Шпилька. Дело Апреля

– Да задачка-то не из тяжёлых, скорее всего с двумя неизвестными: одно из которых Зотов, другое – Арсеньев. Если автомобиль принадлежит нашей незнакомке, ты не задавал бы такой вопрос, а обрадовал бы меня её именем.

– Вот вы какая, Софья Васильевна! Да, машинка-то зарегистрирована на Арсеньева Василия Ивановича. А дальше ещё интереснее. Тут такое… – продолжил Александр взволнованным голосом. – Художник Арсеньев, оказывается, не просто художник в нашем деле. Скорее всего, не Зотов, а он – отец Светланы. Я нашёл их совместное фото. В архиве художественной галереи. Обзор его персональной выставки. Он зрелый мужчина в белом костюме с бабочкой, а она такая юная, стройная в длинном чёрном платье и жемчугом на шее. Знаменитый отец и восторженная им дочь. Но странно, что супруга в этой семейной идиллии отсутствовала.

Софья усмехнулась.

– В каком году была выставка?

– Вот, блин! – Саша почесал затылок. – Скорее всего, год не подписан под фото, иначе я запомнил бы. Но фото старое! Сейчас поищу страничку архива.

Софья присела у компьютера Александра.

– Сашенька, ты свои мозги в редакции газеты, что ли, потерял, когда права писателя отстаивал? Включи своё серое вещество: события примерно двадцатилетней давности: Арсеньеву здесь не более пятидесяти, а Светлана тогда в детский садик ещё ходила. Вероятно, на фото её мать.

Александр молниеносно вспыхнул, как только что зажжённый олимпийский огонь.

– Ох, Софья Васильевна, правда ваша! Перевозбудился… Но, чёрт, как похожи! Одно лицо с Емельяновой.

– С Емельяновой-Сухоруковой, Сашенька. А художник-то у нас Арсеньев. Что-то здесь не совпадает. И если художник связан родством со Светланой, то, скорее всего, он её дед, а не отец. Думай, Саша, думай! Арсеньеву около семидесяти, Светлане чуть больше двадцати пяти… вот ведь… забыла год её рождения, а ведь знала… Здравствуй, дедушка-склероз!

– Сухоруковой? Кажется, я уже слышал эту фамилию от вас… – Саша на мгновение задумался, взглянул на Софью и обиженно произнёс.– Постойте, но вы же тогда говорили о пропавшей родственнице своей московской приятельницы… Софья Васильевна, вы меня водили за нос! Вы проверяли какую-то свою версию и скрывали от меня. Вот вы какая, Софья Васильевна! Так и тянете одеяло на себя. Ладно – это было тогда! Но сейчас мы партнёры, и я хотел бы знать о ваших планах всё, иначе чувствую себя мальчиком для битья.

– Мальчиком для битья? Ну нет, Александр Николаевич! Это скорее я… – Софья запнулась, раздумывая, стоит ли ворошить прошлое или оставить его пылиться в тёмном углу памяти. – Больную для меня тему ты сейчас поднял, Саша… Пока Аннушка бегает налоги оплачивает, давай-ка сядем рядком, да поговорим ладком. Может, сниму груз с души… Завари-ка нам чайку, пока я варенье из стола достану. Грецкие орехи, между прочим. Умиротворяют, знаешь ли.

Александр, как примерный ученик, тут же послушно отправился к электрочайнику. Софья тем временем достала из нижнего ящика стола заветную баночку.

«Сладкое лекарство от горьких воспоминаний» – подумала она усмехнувшись.

– Саша… то тело на парковке… это действительно был несчастный случай: женщина оступилась в процессе эмоциональной ссоры. Но порнодельцы здесь ни при чём… – Софья выдохнула, словно выпустила из клетки птицу. – Я долго молчала, но теперь пришло время рассказать тебе правду.

Александр вернулся с двумя дымящимися чашками. Поставив одну перед Софьей, он придвинул стул и уселся напротив. В его взгляде читалось нетерпение.

– Вы докопались до всех событий того вечера? Я и не сомневался, Софья Васильевна. – В голосе Александра звучала гордость за свою наставницу.

– Да, Саша, я знаю участников ссоры… Но я не полицейский, не следователь и руку на кодексе чести и профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел не держала, не клялась перед законом блюсти его. Как детектив, пусть даже самозванный, я вошла в положение своего клиента. Да, я вынесла из дела свой профит… Мне хорошо заплатили за молчание… Прошло уже семь месяцев, но душа у меня всё ещё неспокойна… – Софья вздохнула и прикрыла глаза.

Александр резко встал, загремев стулом.

– Софья Васильевна… конечно, я понимаю, что всё это: и офис, и оборудование, и ваша «Мазда» свалились на вас не с небес. Не такой уж я и наивный. И про порнодельцов… пьесу вы разыграли как по нотам, вот Лобанов за неё и зацепился… В принципе все и без вас понимали – травма была получена в результате падения, но не смогли установить место происшествия… ну, а то, что это случилось не на парковке, было ясно изначально – инсценировка. Всем хотелось поскорее закрыть дело, обойтись без висяка… а тут вы со своими двумя детально описанными версиями. Всё и срослось!

Софья отхлебнула чай и посмотрела на Александра поверх очков.

– И что ты думаешь обо мне, Саша? – В её голосе прозвучала лёгкая тревога.

Александр замер, словно его застали врасплох. Затем, как тигр в клетке, начал мерить шагами кабинет.

– Что я думаю? Вы Мастер, Софья Васильевна, а я ваш подмастерье. – Александр остановился и посмотрел на свою бывшую учительницу с искренним восхищением. – Да, соблюдение договора с клиентом и отстаивание его интересов – обязанность детектива, но… если дело вдруг повернётся так, что клиент совершил тяжкое преступление, то мы должны сообщить в органы. Но в том случае на парковке не было же ничего особо тяжкого, ведь правда?

– Ты не ответил, Саша. Конкретно про меня в той ситуации. Про мастера и подмастерье, генерала и адъютанта я слышала и раньше. Сейчас я спросила, что ты думаешь обо мне, когда тебе раскрылся источник всех этих благ. – Софья выжидающе смотрела на Александра.

– Вы не проходили свидетелем по делу, то есть не давали заведомо ложных показаний. И на служебном посту вы не были, не являлись должностным лицом, а значит и взяткой ваше вознаграждение не назовёшь. Вас отблагодарили. Никого вы не грабили. Но… надеюсь, в дальнейшем со всех благодарностей от клиентов мы будем добросовестно выплачивать налоги в казну государства. И тогда можно спать со спокойной совестью. – Александр подошёл к Софье и робко приобнял её. – Вы мне как мать, Софья Васильевна…

Улыбнувшись, Софья похлопала Александра по спине.

– Ну вот и хорошо, Саша. Хотя… я не беленькая – пушистенькая, и в той ситуации были шантаж с моей стороны и утаивание известных фактов от следствия. Женщина – слабая натура, Саша… не устояла я… соблазнилась роскошью и лёгкой добычей. Но главное… мне хотелось самой наказать участников тех событий, поступивших так мерзко с пострадавшей девушкой. Мерзко! Но, знаешь, они нашли бы возможность обойти закон и откупиться, если полиция вышла бы на верный след… А так их откупные пошли хотя бы частично на благо дела, а не в карман «безукоризненно честным» блюстителям закона. Вот теперь ты знаешь всё.

– И ежемесячные отчисления в детский дом из того же источника?

– Саша, это капля в море. Скромная благотворительность нашего агенства… детишкам на конфеты к чаю. Видишь же, Анна до сих пор ими налопаться всласть не может, навёрстывает упущенное в детстве.

Софья вздохнула и задумалась.

– А сейчас за работу, коллега. У нас впереди много интересного. Давай-ка снова поднимем данные по Сухоруковой Светлане Алексеевне. Ты же помнишь, она в Москве на юриста училась, сам мне эту информацию и принёс тогда. Теперь пробей её родителей. Понятно, в случае отсутствия данных отца в свидетельстве о рождении, отчество могло быть и от фонаря… Но на мать-то можно выйти. Светлану пока расспрашивать не будем. Там какая-то тайна…

…Вечером, вернувшись в Энск, Софья кинула взгляд на «Волжские просторы», возвышавшиеся над городом неприступной крепостью.

«Тайны, интриги, угрозы… И всё это с видом на Волгу, – подумала она, потирая ладони. – Похоже, нам предстоит разворошить не только семейный шкаф, но и целый осиный улей. И кто знает, какие шпильки из него вылетят на этот раз…»

Она поднялась в свою квартиру, чувствуя, что усталость сменяется азартом. Впереди ждало новое расследование. В конце концов, жизнь без загадок – как детектив без убийства. А Софья Васильевна Волкова любила загадки. Особенно те, которые скрывали тёмные тайны прошлого.

Визит с подвохом

Утро в Энске выдалось на редкость солнечным. После ночного дождя лучи, пробиваясь сквозь дымку над Волгой, золотили купола собора и отражались в окнах пентхаусов элитного комплекса, словно природа решила устроить парад блёсток специально для местной элиты.

Софья Васильевна перед зеркалом, как актриса перед премьерой, тщательно готовилась к встрече с художником Арсеньевым. Накануне она созвонилась с ним, разыграв партию восхищённой искусством дамы, желающей приобрести небольшую картину с волжским пейзажем.

– Вся жизнь – театр, а люди в нём – актёры…– пробормотала она, подкрашивая губы помадой цвета спелой вишни. – Главное, не переиграть и не выдать себя раньше времени. Станиславский бы мне поверил.

Наряд Cофья Васильевна выбрала с расчётом произвести впечатление женщины со вкусом, но без претензий на роскошь: элегантное платье оттенка топлёного молока, лёгкое пальто и туфли на невысоком каблуке. В сумочке, кроме обычного женского арсенала, притаилась миниатюрная видеокамера – верная подруга любого уважающего себя детектива. С таким набором Софья чувствовала себя агентом 007 в юбке, только вместо мартини она предпочитала красное вино.

Когда Софья нажала кнопку на домофоне, сердце почему-то забилось чаще, будто она не детектив, а старшеклассница на первом свидании.

«Что это со мной? Соберись, тряпка!» – мысленно одёрнула она себя и поправила непослушную прядь волос, упавшую на глаза.

Дверь открылась, и перед Софьей предстал седовласый художник в золотистой атласной рубашке и коричневых вельветовых брюках. Одежда, на этот раз опрятная, выглядела так, как если бы спустилась с банера рекламы итальянской моды. Его взгляд сквозил той особой меланхолией, которая привлекает женщин определённого возраста и опыта.

«Боже мой, какой же он! Настоящий Микеле Плачидо волжского разлива! Представляю, как он кружил головы женщинам лет так "…надцать назад"» – пронеслось в голове Софьи, пока губы по-актёрски растягивались в очаровательную улыбку.

– Софья Васильевна! Рад снова видеть вас в моей скромной обители! – произнёс художник с изящным поклоном, словно встречал он не потенциальную покупательницу, а по меньшей мере герцогиню. – Даже и не надеялся, что судьба опять подарит мне удовольствие лицезреть вас в этих стенах.

– И мне приятно видеть вас, Василий Иванович! – ответила Софья, одарив художника очередной улыбкой, способной, как она думала, растопить льды Антарктиды. – А заодно полюбоваться вашими работами. Они снились мне после нашей первой встречи, представляете?

Лицо художника просияло от удовольствия. Жестом радушного хозяина Арсеньев пригласил Софью в квартиру. Они вошли в просторную гостиную.

– Здесь действительно есть на что посмотреть, – искренне восхитилась Софья, скользя взглядом по картинам, висящим по стенам.

Пейзажи на полотнах сменяли друг друга, перетекая из зимней стужи в летний зной; а на натюрмортах яблоки и груши соревновались с виноградом, будто только что сорванным с лозы; с портретов смотрели люди, незнакомые Софье, но выписанные настолько выразительно, что казалось, они хотели заговорить с ней. В каждой работе чувствовалось не только мастерство, но и особый, почти осязаемый взгляд художника на мир.

– Ваши работы – просто волшебство какое-то. У вас острый глаз ястреба и точная рука хирурга. – продолжила Софья, застыв перед картиной с изображением зимней Волги. – Нелёгкий выбор для дилетанта вроде меня!

Восхищение Софьи не было игрой – картины действительно завораживали её: волжские пейзажи дышали жизнью, и казалось, вот-вот подует ветер и зашелестят нарисованные листья.

– Надеюсь, вы найдёте что-нибудь по своему вкусу. – Арсеньев, явно польщённый, наблюдал за рекцией гостьи. – А пока позвольте предложить вам бокал вина. У меня есть кое-что из старых запасов – берегу для особых гостей.

– Вино – прекрасная идея, – согласилась она с игривой искрой в глазах. – Но только после того, как я осмотрю ваши работы. Иначе боюсь, моя оценка может оказаться чересчур… восторженной.

– В таком случае не смею возражать, – засмеялся художник. – Тогда пройдём в мастерскую? Там вы сможете увидеть мои последние безобразия. По старой театральной традиции я называю так свои новые работы.

– У вас есть связи с театром? – заинтересовалась Софья, следуя за хозяином квартиры в просторную комнату.

– Скажем так, театр оставил в моей жизни глубокий след, – уклончиво ответил Арсеньев. – Вот мой маленький храм искусства.

Она с любопытством осмотрелась по сторонам. В мастерской царил творческий беспорядок, такой, как любят изображать в фильмах о гениальных художниках: холсты, краски, кисти, эскизы разбросаны в художественном хаосе, создающим, тем не менее, ощущение жилого пространства, а не заброшенного склада.

– Минуточку! – воскликнул Василий Ианович, словно вспомнил что-то важное. – Хочу предложить взглянуть на свеженькую работу, которую ещё пока никому не показывал. Использовал в ней новую технику, подсмотренную у итальянцев во время последней поездки.

Пока Арсеньев отвлёкся на поиски нужного полотна, Софья, как опытный разведчик на вражеской территории, быстро осмотрела комнату в поисках места для своей маленькой камеры-шпионки. Взгляд упал на небольшой шкафчик с книгами и сувенирами в углу мастерской.

«Идеальное место! Отсюда хорошо просматривается вся комната» – подумала она, прикидывая, как незаметно установить камеру.

– Что скажете насчёт этого пейзажа? – художник протянул Софье картину с изображением волжского заката с переливами всех оттенков алого и золотого. – «Весенняя заря».

– Прекрасно! – Софья восхищённо разглядывала игру света на холсте. – Но мне хотелось бы чего-нибудь более… живого. Эдакого летнего буйства. С видом на Волгу. И чтобы чувствовалось дыхание реки.

– В таком случае, прежде чем мы продолжим, – произнёс Арсеньев, отставляя картину в сторону, – позвольте всё-таки предложить вам бокал вина. Я вижу, вы несколько напряжены. У меня есть прекрасное французское Château Margaux. Вы ведь не за рулём?

– Нет, я проживаю в пятнадцати минутах ходьбы от «Волжских просторов», – улыбнулась Софья. – Хорошо, если только совсем немного. Для поддержания атмосферы. Говорят, многие великие сделки в мире искусства заключаются именно за бокалом хорошего вина.

– О, если бы вы знали, сколько полотен находило своих владельцев после третьего бокала, – засмеялся Арсеньев. – Сейчас вернусь.

Как только художник скрылся в гостиной, Софья шустро вынула из сумочки миниатюрную камеру и установила её на полке шкафа, развернув так, чтобы крохотный глазок охватывал всё пространство.

– Готово, – прошептала она, стряхивая с пальцев пыль, нагло обосновавшуюся на шкафу. – Теперь ты будешь моим верным свидетелем, маленький шпион. Не подведи мамочку!

Художник вернулся с бутылкой вина и двумя изящными бокалами. Бутылку он держал бережно, прижимая левой рукой к сердцу, будто только что извлёк её из сокровищницы французского замка.

Они присели в кресла у журнального столика.

– Предлагаю выпить за искусство! – почти торжественно провозгласил Арсеньев, с грацией опытного сомелье разливая рубиновую жидкость. – За то, что делает нашу жизнь прекраснее и осмысленнее.

– И за вдохновение! – подхватила Софья, чокаясь с художником. – Без которого искусство остаётся всего лишь ремеслом.

Вино оказалось таким, каким и должно быть вино за несколько сотен евро – с богатым букетом ароматов, шелковистой текстурой и послевкусием, длящимся дольше, чем некоторые браки. Оно мягко растекалось по телу, согревая душу и развязывая языки.

– Чем вы занимаетесь в свободное время, Софья Васильевна? – Арсеньев, пригубив вина, рассматривал свою гостью с нескрываемым интересом. – Наверное, покоряете сердца мужчин направо и налево?

– Ах, оставьте, Василий Иванович, – отмахнулась Софья, притворно смутившись с таким мастерством, что сама Мерил Стрип позавидовала бы. – Седина в бороду, бес в ребро – это не про меня. В моём возрасте уже не до любовных интриг. Я люблю читать книги, посещать театры и музеи. В прошлом месяце была на выставке импрессионистов в Москве – впечатлений на год вперёд!

– Прекрасный выбор! – с энтузиазмом воскликнул Арсеньев, словно Софья только что сообщила ему о выигрыше в лотерее. – Я тоже люблю искусство во всех его проявлениях. А какого автора вы предпочитаете? Что читаете перед сном?

– Я читаю многих, Василий Иванович, в основном классиков. – Софья с улыбкой взглянула на художника поверх бокала. – Но более других мне близок Чехов. Его тонкий юмор и глубокое понимание человеческой души не могут не восхитить. Как говорил Антон Павлович, «в человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Фраза пошла в массы и стала избитой, но в ней столько смысла! Как и в ваших картинах…

– А в вас, Софья Васильевна, определённо есть все эти составляющие, – во взгляде Арсеньева мелькнуло что-то особенное, от чего у Софьи вдруг пересохло в горле. Забытое чувство, однако!

Она ощутила, как румянец разлился по щекам, и поспешила сменить тему.

– А вы? Что вдохновляет вас помимо живописи?

– Меня вдохновляет жизнь во всех её проявлениях. – Арсеньев откинулся на спинку кресла и элегантно забросил ногу на ногу. – Игра света на воде, смена времён года, переменчивое волжское небо… И, конечно, красивые женщины, – добавил он с хитрой улыбкой. – А ещё музыка. Вы любите музыку, Софья Васильевна?

– Очень, – оживилась она. – Особенно джаз. В нём есть что-то такое… свободное, импровизационное, как сама жизнь.

– Джаз! – воскликнул Арсеньев. – Вот уж не ожидал! У вас отменный вкус. А я коллекционирую винил, знаете ли. Имею несколько редких записей Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга.

– Неужели? А я думала, что в наше время винил собирают только хипстеры с бородами и в очках без диоптрий, – рассмеялась Софья.

– Я, может, и старомоден, но до хипстера мне далековато, – подхватил смех Арсеньев, поправив на переносице оправу очков. – Хотя бороду иногда отращиваю. Зимой. Для тепла.

Они обменялись ещё несколькими шутками, и Софья с удивлением заметила, что разговор течёт легко и непринуждённо, как будто они знакомы много лет.

– Вы удивительная женщина, Софья Васильевна, – произнёс Арсеньев, восхищённо глядя на неё. – Ваша приятная внешность гармонично сочетется с умом и чувством юмора. Я хочу написать ваш портрет.

– Вы очень любезны, Василий Иванович. – Софья искренне смутилась. – Но портрет – это слишком серьёзно. Вернёмся лучше к пейзажам. Мне хотелось бы чего-то особенного. Из тех картин, которые в вашей гостиной.

– К сожалению, все эти пейзажи из гостиной уже зарезервироны в галереи и ожидают своих владельцев. Но в процессе есть интересный этюд. Вид с высокого берега на излучину реки на закате. Впрочем, показывать полуфабрикат я не готов. – Арсеньев задумался, подливая вино в бокалы. Затем тряхнул длинными седыми волосами. – Но если хотите, можете вернуться через пару дней. В пятницу вас устроит? К тому времени я как раз его закончу.

– Интересное предложение, – задумчиво произнесла Софья. – Пожалуй, я не откажусь. Два дня – это вполне подходящий срок.

Арсеньев явно не желал заканчивать беседу.

– А что вы думаете о современном искусстве? – спросил он. – Все эти инсталляции, перформансы… Мне интересно ваше мнение.

– Современное искусство слишком эпатажное, – покачала головой Софья. – Иногда мне кажется, что художники соревнуются, кто больше шокирует публику. Например, наш местный Коля-артист со своими инсталляциями… Нет, не моё! Я предпочитаю классику, проверенную временем. В ней есть глубина, смысл.

– И всё же, в нём есть своя прелесть, – возразил Арсеньев. – Оно отражает дух нашего времени, его противоречия и страсти. Взять хотя бы тех же абстракционистов – они показывают не внешнюю оболочку, а внутреннюю сущность вещей. А со временем надо идти в ногу, иначе рискуешь превратиться в динозавра.

– Возможно, вы и правы, – согласилась Софья. – Просто я консерватор в вопросах искусства. Но это не значит, что я не открыта для нового. Но новое должно иметь смысл, а не быть новым только ради новизны.

– Как и в музыке, – подхватил Арсеньев. – Между Шопеном и Майлзом Дэвисом огромная пропасть, но оба гениальны по-своему.

– Да, – согласилась Софья. – Но я остаюсь верна своим вкусам.

– Ваш выбор вызывает уважение. И это говорит о постоянстве. Я не о вкусах сейчас, а о взаимоотношениях. Наверняка вы преданный человек. А потому одиноки. Так же, как и я.

– Я помню, вы весьма образно и многозначительно говорили про одиночество при нашей первой встрече. – Софья пристально посмотрела на художника. – Вы всегда были один? Или только сейчас? Неужели у вас нет родной души? Или близкой женщины, с которой встречались бы… хотя бы изредка?

– А у вас, Софья? – оставив её вопрос повисшим в воздухе, спросил художник.

Софья тоже уклонилась от ответа и снова обратилась к классику:

– Как писал Лермонтов: «Одиночество! Как часто ты манишь к себе и как редко даришь покой!»

Арсеньев вздохнул и отвёл взгляд в сторону.

– Я был женат. Она – актриса, очень красивая и талантливая. Мы познакомились в Москве, когда Тамарочка училась в театральном училище, а я в художественном. Любовь с первого взгляда. Вы верите в такую любовь? Она существует! Вскоре мы поженились и были счастливы. И каждый преуспевал в своём творчестве. Затем наступила пора, когда мы решились на ребёнка.

Он провёл ладонью по столу, будто стирал невидимую пыль воспоминаний.

– Но Тамарочка умерла при родах. А наша дочь с первого дня жизни осталась сиротой.

– Как печально… – Софья искренне сочувствовала. – Но разве можно назвать сиротой ребёнка при живом отце? И что сейчас с вашей дочерью?

– Дочь… – он словно пробовал это слово на вкус, и оно явно было ему горько. – Она с пелёнок росла у моих родителей в загородном доме. Видимо, поэтому и ощущала себя сиротой. Призна́юсь, я… я почти не интересовался её жизнью. Работал. Зарабатывал. Мне казалось, что, если я обеспечу её будущее, то выполню свой долг.

Он посмотрел в окно, в темноту, за которой ничего нельзя было разглядеть.

– У неё тяжёлый, скверный характер. Запреты не действовали: чем строже бабушка с дедом пытались её оберегать, тем сильнее она взрывалась. Ночные клубы, сомнительные друзья. Потом наркотики… А я? От меня всё скрывали. Когда узнал о проблемах, пытался помочь: возил по врачам, оплачивал лечение в дорогих клиниках. Но… слишком много было упущено. Всё оказалось бесполезным. Она шла напролом, будто намеренно разрушала себя.

Арсеньев нахмурился, потёр пальцами переносицу и отвернулся к окну.

– Неужели совсем ничего нельзя было сделать? – тихо спросила Софья, искренне сочувствуя ему.

Василий Иванович махнул рукой. Долго молчал, словно решал, стоит ли говорить дальше.

– Нужно было находиться рядом. В её пятнадцать. В восемнадцать… А я был глух и слеп. И амбициозен. Слишком много работал, чтобы обеспечить всех, а в итоге потерял самое важное. Сам того не заметил, как стал ей чужим. А она – чужой мне.

Софья внимательно посмотрела на него.

– Но почему же вы совсем перестали с ней общаться? Разве можно вычеркнуть своего ребёнка из жизни? Вот мне Бог не дал…

Арсеньев тяжело вздохнул и отвёл взгляд, словно прятался не только от Софьи, но и от собственных мыслей. Затем снова добавил вина в бокалы.

– Был у неё момент просветления, когда переехала ко мне в московскую квартиру. По выставкам её водил, в театры. Она даже рисовать начала. Но затем опять встретила кого-то из старой компании… мужчину. Сорвалась. Вернулась к бабушке с дедушкой, там на многое закрывали глаза. Однажды пришла ко мне за деньгами. Сказала: «очень надо». Я отказал. Понимал, на что они ей нужны. Тогда она произнесла ужасные слова… – Арсеньев осёкся, сжал челюсти, а потом всё-таки выдавил из себя, – она сказала, что это я убил её мать. Что если бы я не был таким эгоистом и не заставлял её рожать, то мать была бы жива. После этого я не захотел больше видеть её.

В комнате повисла тишина. У Софьи внутри сжалось и похолодело. Нет, не сердце, а в области живота и ниже.

– И что потом? Что с ней сейчас?

– Я не знаю… Не хочу знать. Дочь вычеркнула меня, а я вычеркнул её.

Софья задумчиво смотрела на Арсеньева. Она чувствовала, что он что-то недоговаривает. А если учесть вчерашний визит незнакомки в «Волжские просторы» на его машине, то можно сказать, что он не просто недоговаривает, а откровенно лжёт. Лжёт даже и не Софье, а самому себе.

– Но вы всё равно переживаете за неё, – продолжила она. – Я вижу это по вашим глазам.