Труп в шкафу и тайна Румянцевской библиотеки. Русскiй детектiвъ

Труп в шкафу и тайна Румянцевской библиотеки

Русскiй детектiвъ

Сергей Юрьевич Соловьев

Иллюстратор Сергей Юрьевич Соловьев

© Сергей Юрьевич Соловьев, 2025

© Сергей Юрьевич Соловьев, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-5289-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Евгений Иванович Дубовицкий не спеша шёл по коридору громадного и красивого дома. Сейчас, когда закончились долгие часы приёма, и посетителей уже не было, можно было полюбоваться внутренним убранством этого не то что бы дома, а истинного дворца. Это здание, возведённое самим Баженовым для виноторговца Ивана Пашкова, выглядело и сейчас для Евгения Ивановича невероятным. Даже по тому, как было поставлено к Кремлю, не передом, а в общем -то, задом… Главный Вход в усадьбу был со стороны Староваганьковского переулка, а ведь строение копировало собой древние римские базилики, только вот, креста над куполом Большого дома не доставало… А затем, после пожара 1812 года дворец был выкуплен и восстановлен, а в правление государя Александра Второго Румянцевский музей переехал в Москву, где открылся для публики в 1862 году. Картинная галерея, этнографическая коллекция Лисянского, и прекрасная библиотека графа Румянцева, нашли своё новое пристанище в этом дворце.

Несколько библиотек, расположенных одна за другой, составляли это обширное книгохранилище, занимавшее большую часть зала и коридоров нижнего этажа. Число находящихся в этом доме книг доходило аж, страшно подумать, до полумиллиона томов. Чиновник проходил мимо непрерывной стены книг, аккуратно уложенных и расставленных в ясеневые стеллажи. Да, именно ясеневые, а не дубовые, как напридумывали себе люди несведущие, но как бы всё знаюшие и любящие всё судить. От таких надо сказать, бывало больше всего беспокойства, ему, дежурному чиновнику от Министерства Просвещения. Вздохнул тут для солидности, хоть никто этого и заметить не мог ни оценить по достоинству. И то, часы посещения в Румянцевском музее уже окончились, и был он один.

А служил ведь здесь Евгений Иванович, уж не много ни мало, а целых пять полных лет, и всё не мог привыкнуть к такой массе нагроможденных, сжатых переплётами и прошитых невероятных человеческих мыслей. И то, поглядишь на всё это, на такое чудо невероятное, аж в пот бросает, как опять подумал чиновник. Представлял тоже иногда, как трудится иной писатель над своим столом, скрипит железным пером по бумаге, лежащей на зелёном сукне, размышляет, и старается довести свои глубокие мысли до прихотливого и избалованного читателя.

Поэтому не всегда любил господин Дубовицкий присутствовать в публичном читальном зале, заполнять формуляры и выдавать книги обычным посетителям. И вправду, в основном эти господа просили какие-то справочники, ведомости, или подшивки газет. То, что не имело и не имеет отношения к истинной мудрости. Посмотрят, запишут унылые столбцы цифр в свои коленкоровые тетрадки, или того пуще, в блокнотики, и уйдут. Мало кто мог оценить все эти богатства Истинного века Просвешения, наступившего в России. Нелюбопытные, нелюбознательные господа, в общем-то и целом, к их собственному несчастью…

Не считал он их достойными этого храма науки и словесности, подлинной сокровищницы Знаний. Подобной, уж никак не менее, а самому Александрийскому Музеону, пострадавшему от рук фанатиков. Иногда Дубовицкий представлял сподвижником легендарной Гипатии, женщины-математика, служившей в Музеоне. И уж он то, без сомнения, разогнал бы преступную чернь своим посохом мудрости, а может быть, и даже обычной палкой, как бродячих собак. Не дал бы свершится такой преступной дикости, как гибель Гипатии, да и сожжению ценнейшей библиотеки. Но тут, чиновник опять вздохнул, и пошёл дальше, пока забыв о своих красочных и несбыточных мечтаниях. Надо было продолжать установленный распорядком обход. А то мало ли, что, и случится модет. А пуще всего берегли собрание от пожара.

А в библиотеку посетители входят либо с главного входа, с Старо-Ваганьковского переулка, либо со стороны Знаменки. Здесь и оставляют пальто, шубы да трости, приличествующие достойным господам. Затем уж идут далее, чтобы соприкоснуться с этими сокровищами духа, культурно и с любовью уложенными, такими как он, невидный и незаметный чиновник Министерства Просвещения. И то, смотрел и не раз, на приходивших в Музеум прекрасных слушательниц Высших Курсов, этих приятных и таких недоступных для него девиц. И то, кто он такой, что бы добиться взаимности? Бедный чиновник, квартирующий в скромной квартирке, здесь же, в служебных корпусах их музеума. Тут даже слегка он загрустил, и поправил петлицу форменного мундира.

Тут, правда, Дубовицкий остановился, ему показалось, что дверь хлопнула. Поднял глаза, а на него так строгонько посмотрел с собственного портрета его Сиятельство граф Румянцев, изображенный в фельдмаршальском мундире, при всех орденах и регалиях. Боковые стены лестницы тоде были украшены больщими картинами. Одна из них изображает въезд Екатерины Второй в отвоеванные у Турции земли. Рядом висела картина, изображавшие маневры короля Фридриха Второго Прусского. На верхней площадке лестницы стояла неизменная бронзовая статуя Актеона, работы скульптора Мартоса, словно охранявшего вход. Здесь и были две двери. Вход направо вёл в читальный зал, а налево-вход в книгохранилище.

Вот Дубовицкий и шёл по коридору, в меньший зал, перед Знаменитым Большим Румянцевским залом. Это помещение было богато украшено портретами членов семьи графа Румянцева. Евгений Иванович привычно поглядел на Анну Никитичну Нарышкину, урожденную Румянцеву, двоюродную сестру графа. Рядом висел портрет супруги графа Румянцева, графини Марьи Андреевны. Здесь же быои эскизы работы художника Шебуева, с награждением графа Румянцева императрицей Екатериной Второй. Тут же чуть поблёскивали мраморные доски с именами Августейших покровителей Музея и список его почётных членов. А посередине, на гранитном пьедестале, возвышалась стаиуя Мира, знаменитого Кановы. Напротив монумента стоял мраморный бюст фельдмаршала Румянцева, а по сторонам- бронзовые бюсты Крузенштерна и Лисянского, совершивших в 1803—1806г.г. первое российское кругосветное путешествие на средства и по инициативе графа Николая Петровича Румянцева, сына основателя этой библиотеки.

Большая Румянцевская Зала в высоту разделена по стенам галереей на два этажа. Внизу, у стен стояли громадные стелажи из ясеня, содержащие почтитридцать тысяч томов. У одной стены возвышалсь мраморная статуя графа Петра Андреевича Румянцева, а с другой – портрет его сына, Николая Петровича, работы известного художника Доу.

В витринах блистали шедевры библиотеки-инкунабулы пятнадцатого века. « О граде Божием» Августина, напечатанная в Италии в далёком 1467 году, Письма Цицерона, напечатанные в Венеции в 1469 году, А также книга капитана Маржерета о России, ещё той эпохи, страшных времен Смутного Времени. Здесь были выставлены подобные тома для удивления публики, что бы господа посетители прониклись всем величием и богатством Румянцевской библиотеки.

Евгений Иванович глянул и на антресоли, второй этаж Большого зала Библиотеки. И там, тоже стояли книжные стеллажи. Уж чего, а книг в собрании было множество, почти полтора миллиона томов, а в крыльях здания располагались истинные Сокровища- Собрание рукописных книг Румянцевского музея, и читальный зал этого отдела. Впрочем, в него допускались лишь избранные, достойнешие персоны, среди которых был даже сам граф Лев Николаевич Толстой. Дубовицкий очень гордился тем, что самолично приносил великому писателю книги из хранилища. Но, зайдя в зал книг, отданных дарителями, заметил непорядок – не работало дежурное освещение.

Электрическое дежурное освещение в даже и здесь было в порядке. Ну, вот, кроме…

– Ох ты… Опять здесь лампочка перегорела, – с сожалением тихо проговорил он, словно сам был виноват в таком досадном недоразумении. Открыл книгу, которую держал подмышкой, и карандаш, привязанный к переплёту на пеньковой верёвочке.

– Так, значит, в коридоре обнаруден недостаток – перегорела лампочка, – и Евгений Иванович деловито написал о этом недостатке в журнал.

И непросто так сделал такую запись, а под сегодняшним числом- «Третьим января 1911года». Так вот выходило куда лучше, красивее и правильнее. Господин Дубовицкий всё же был весьма ответственным человеком, служившим в очень серьёзном месте – Румянцевском Публичном музее. И то, надо было соответствовать, а уж теперешнему директору музея – так без всяких сомнений. Евгений Иванович вздохнул, подошёл к телефонному аппарату на столе, и поднял трубку. Кашлянул, придавая голосу начальственную твердость, и приготовился говорить. Но, в трубке молчали, электрик не соизволил подойти к своему аппарату. Это было немного странно, ведь телефон находился прямо в служебной квартире электрика.

– Ну погляди у меня… Узнает о твоём радении сам Василий Дмитриевич! – недовольно пробормотал Евгений Иванович.

Директором Румянцевского музея был недавно назначен сам князь Василий Дмитриевич Голицын, блестящий офицер и аристократ с безукоризненными манерами. Представитель знатного рода, в немалых дворцовых чинах, вхожий в Императорский дворец. Новый директор многократно улучшил работу. Да и под его присмотром была уже была почти достроена новая картинная галерея музея, в два этажа, со стеклянной крышей.

А электриком служил в музее Николаев Лука Фомич, из отставных солдат. В крепости, в Варшавской губернии, лямку там тянул и овладел искусством обращения с электричеством. А откуда взять-то этих электриков? И то, как они радовались, когда Николаева к себе сманили, предложив казённую квартиру. Нет, конечно, раньше всё было в порядке. Но сегодня, видно, позавчерашняя встреча Нового года так повлияла на их Луку, не иначе… Размышлял так неспешно Дубовицкий, проходи мимо шкафа.

Дубовая створка этого основательного сооружения как-то натужно заскрипела. Так гадко, противно, действуя на нервы смотрителя… В такой почти полной темноте, с тенями, скользившими, словно нетопыри, по этой зале, звук был особенно неприятен. Нет, конечно, господин Дубовицкий не верил в приведения, и разную такую чертовщину… Всё де, человеком был образованным. Но, правая рука, словно сама по себе, подтянулась к груди, пальцы сложились, и он быстро перекрестил себя три раза. Глубоко вздохнул, и уже собрался распахнуть дверки. Сказать честно, хотел громко крикнуть :

«Быстро выходите, а то полицию вызову!».

Но, опасался, а вдруг тут пройдёт мимо электрик Николаев, или там вахтер Пётр Фомич? Не дело ведь, престиж-то собственный ронять:..И слышал чиновник, развелось в Москве много новомодных хулиганов, мальчишек, кто из гимназий, а кто из реальных училищ, совершавших разные безобразия. И то, полиция явится, так его самого на смех поднимут, дескать, не смог с озорником справится. Тут уж, никак было нельзя престиж ронять, и не свой, а особенно, их уважаемого учреждения.

И, Дубовицкий хладнокровно, но слушая как бешенно бьётся в груди собственное сердце, раскрыл шкаф. Внутри что-то опять заскрипело, и, на него упало тело мёртвого человека. Поглядел, думал сначала, чья-то злая шутка. Но нет, неизвестный был мертвее мёртвого, да ещё и с ножом в сердце. Евгений Иванович смотрел на несчастного, впав в какой-то странный ступор, будто его совершенно обездвиживший. Наконец, осторожно нагнулся, попытался растормошить лежавшего. Нет, точно, человек был убит.

Дубовицкий тут вскрикнул, и побежал. Но помчался, гремя каблуками по полу библиотеки не к выходу, а к дверям Хранилища Рукописей, где находились бесценные манускрипты. Еле добежал, и с трудом отдышался, лишь увидев, что замок железных дверей не вскрыт, а печать в порядке. Затем, закрыв своим ключом двери Залы, побежал к выходу. Даже вахтёра не было на месте. Тогда Дубовицкий, не одев пальто, кинулся к квартире электрика. Сказать честно, подумал что злодей в здании, и надо было торопится. Чиновник подбежал к двери служебной квартиры Николаева, постучал, и дернул бронзовую рукоять.

– Лука! Лука Фомич! -во всё своё горло закричал Дубовицкий, – помогите! Ограбили! Человек убит!

Но дверь помещения была незаперта на засов изнутри. Но, никто не отвечал, хотя, внутри горел свет, это Евгений Иванович заметил, по яркой полосе между дверным полотном и полом. Он опять, не так уже уверенно потянул за рукоять, дверь скрипнула, отворившись настеж. Дубовицкий заметил свет помещении, неяркий, желтоватый, от единственной лампочки под жестяным абажуром. Светло-зелёные стены комнаты, казались горадо темнее в таком тусклом освещении, а полы, выглядели просто чёрными, будто земляными. Чиновник сделал еще пару шагов, и отпрянул, упершись спиной в дверной косяк…

И точно, в жилой комнате горел свет, всё было тихо и спокойно. Только вот, на дощатом крашеном суриком полу, рядом с накрытым столом, лежали двое. Электрик Николаев и его друг, вахтёр Пётр Фомич.

ГЛАВА 1, В которой посещение музея становится началом расследования

Сергей Петрович, стоял напротив зеркала и неторопливо и нарочито правильно поднимал и опускал свои любимые четырёх пудовые гири. Старался дышать также на счёт, что бы попросту не терять силы:

– Раз, два, три, – тихо повторял он для себя самого.

Упражения давались не то что бы легко, но вполне были возможными. Делал даже не через силу. Ему казалось, что и четыре с половиной пуда было бы для него вполне разумным, рабочим весом. Выдохнул, опять глянул удовлетворено на себя в зеркало. Даже прическа не шелохнулась. Да и то, стрижка «полубокс» имела свои явные плюсы, как и отсутствие усов, бакенбардов и бороды. Сергей Петрович считал их проявлением слабости и позёрства, впрочем, это мнение всегда держал при себе. Но вот, очередной подход из двенадцати повторений был окончен, и он прогуливался по тёмному ковру комнаты, что бы не сбить дыхание.

Ну, а рядом, занималась гимнастикой Анна Аркадьевна. И то, китайское тай-дзи выполняла безукоризненно, движения рук и ног были безупречно правильными, даже самый ярый критик не смог бы найти ни малейшей ошибки. Конечно, ведь Анна Аркадьевна, она же Юйлань Ван, сама происходила из семьи китайских мандаринов. И уж что, а в тай-дзи женщина разбиралась великолепно. Правда, упражнения не были слишком утомительными, ведь под её просторной одеждой явно выделялся округлившийся живот. Их семья ожидала наследника.

Да, скучновато в квартире не было. Но вот, на улице, всё было темно, как он решил, только глянув в окно. На Большом Каретном ещё горели электрические фонари, разгоняя зимний мрак. Конечно, не утишпъая холод, но в жёлтом свете мощных ламп, снег казался более красивым, и может быть, мягким.

– Ну что, ты закончил гимнастику? – спросила Анна Аркадьевна, хитро улыбнувшись.

– На сегодня довольно, – кивнул Стабров, и поцеловал жену в персиковую щёчку.

– Тогда я пошла умываться, – заявила она, – и вышла из комнаты

Сергей Петрович услышал голоса в коридоре, и это его не удивляло. Верно, так батюшка с матушкой проснулись. Они приехали к нему погостить перед Рождеством из их имения Стабровки, что в Орловской губернии. Батюшка, Петр Андреевич и матушка, Лукерья Степановна, решили проведать сына и его жену.

– День добрый, Аннушка, – услышал Сергей голос отца.

– Доброе утро, – поздоровалась и его мать.

– Здравствуйте, – ответила им обоим Анна.

Всё в семье было неплохо, Юйлань быстро нашла обший язык с его родителями. А Петр Андреевич Лукерья Степановна, вполне привыкли к выбору сына, и просто обожали свою невестку. Правда, их немного шокировала такая явная почтительность Юйлань по отношению к ним, к родителям супруга. Вроде бы и время уже другое, так сказать, двадцатый век, электричество и синематограф. А тут, невестка им без конца кланяется. Правда, хорошо, что так сказать, не дерётся и из квартиры не гонит. Но, собственно, его матушка и батюшка собирались забрать Юйлань с ребёнком в деревню после родов. Дескать, мальчонке, в Москве плоховато расти будет, а уж они-то, присмотрят за внуком, в личной усадьбе. А в деревне, жить конечно, самый раз, как считаои его родители. И тебе молочко свежее, неразбавленное, и ягодки, и грибочки. Всё, что нужно для ребёнка. Ну а он должен будет остаться здесь, на службе, в Сыскной Полиции Москвы, в том же качестве полицейского чиновника Центрального полицейского округа. Его дело служивое. Собственно, и сам Сергей Петрович рос в деревне, под присмотром бабушки, пока Пётр Андреевич находился в армии, в своём Нижегородском драгунском полку. Обычное ведь дело для русских дворян, находившихся на государевой службе, все так росли, даже сам генераллиссимус Александр Сергеевич Суворов.

Ну а что? Все как кажется, сегодня неплохо получалось. Так он подумал в эту минуту, отставляя в сторону, к стене, столь им любимые чугунные гири. Затем, с чувством выполненного долга, отправился в ванную, где принял душ, и растёрся вафельным полотенцем, да так, что кожа покраснела.

– Сергей Петрович! Анна Аркадьевна! А завтрак и готов! – услышал Стабров голос домохозяйки, – приходите, пожайлуста! А то остынет всё, невкусно сделается!

Видно, немного подумав, их домохозяйка поправилась, вспомнила о родителях хозяина квартиры, и произнесла:

– Петр Андреевич, Лукерья Степановна! Пожайлуста, завтракать!

Так вот выражала своё мнение их бессменная и бесконечно ценимая Глафира Степановна, истинная опора и защита домашнего очага. Приятная и добрая женщина, отличная хозяйка, и просто непревзойдённый кулинар. Полицейский чиновник был искренне уверен, что если бы приказчики Тестовского трактира узнали бы о её талантах, а особенно, о потрясающих воображение куриных котлетках, или там, о голубцах, то они непременно бы её пригласили в качестве шеф-повара в своё знаменитое заведение.

– Я привезла тележку в столовую! Идите, а то каша остынет! И там ещё много чего приготовила!

Тут уж медлить было нельзя. Можно было уже понять, что имела в виду Глафира Степановна, говоря: « много чего». Её разносолы, без сомнения, соблазнили бы и протопопа Аввакума. Ну, Сергей Петрович не был отшельником, поэтому решил поторопится. Он быстро обрядился в пижаму и халат, сунул ноги в тапочки и шустро посеменил к столу, где так исходили своими ароматами кушанья. Здесь, на правах хозяйки, уже священнодействовала Лукерья Степановна, накладывая большой серебряной ложкой привлекательно пахнувшую кашу. Анна пока не прикасалась к еде, ожидая мужа.

– Приятного аппетита! – быстро проговорил Сергей Петрович.

Сел на венский стул, и скажем так, придвинул к себе тарелку манной каши. Такое, неплохое выдалось начало, как показалось хозяину квартиры. Пётр Андреевич тоже ел, отдавая честь столь вкусному завтраку. Матушка улыбнулась и ответила на слова сына:

– Кущайте на здоровье, – добавила Лукерья Степановна.

Да, манная каша была хороша. Затем, пришёл черёд бутерброда с красной икрой и замечательных сырников. Эти, казалось бы непритязательные штучки, изящно поджаренные, могли бы удивить и более изысканных и избалованных гастрономов. С очаровательной корочкой цвета молочного шоколада, просто тающие во рту, с лёгким ароматом корицы и кардамона… Булочник Филиппов просто бы плакал от зависти в своём особняке на Тверской, только попробовав подобное кушанье. А, Сергей Петрович не просто понемножкку пробовал, а ел основательно. Скорее, наслаждался такой великолепной выпечкой. Как, врочем, и матушка с батюшкой. Да и Анна Андреевна не страдала отсутствием аппетита, и воздала честь восхитительным сырникам.

Бразильский кофе был неплох, но вот Стабров, конечно же, предпочитал эфиопский. Чай же, конечно, именно китайский, он пил больше на службе. Всё же юность полицейского чиновника прошла в имперской столице, и именно кофе стал для него привычным. Он взял чашечку простого белого фарфора, и в ноздри ударил необыкноаенный аромат. Ещё один глоток бодрящего напитка, и Сергей Петрович вышел из-за стола.

– Большое вам спасибо, Глафира Степановна! – поблагодарил Пётр Андреевич, – просто прекрасный завтрак!

– Рада, что всё понравилось, – изрекла женщина, составляя посуду на тележку.

– Батюшка, мы с Анной едем в город. Небольшая экскурсия. А вы с матушкой, с нами?

– И куда собрались?

– В Румянцевский музей, с утра пораньше. А то ведь темнеет быстро.

– Да и неплохо. Чего дома в праздники сидеть! Проедемся. Верно, Лукерья Степановна?

– Конечно. Сейчас, оденемся. Мы быстро, сынок!

Кажется, родители были рады приглашению. И Стабров немного успокоился. Всё же организовывать совместный выезд всегда непросто. Часто возникают некие трудности.

Но, ему самому надо было бы немного поторопится. Поэтому Сергей Петрович быстро одевался. Всё же решил принять, такой почти служебный вид. Спортивный пиджак, вязаный свитер, любимые галифе, ботинки с гамашами. Документы по приычке прихватил с собой, сказать честно, даже не подумав. Юйлань тоже одела сравнительно простой и просторный наряд – коричневое шерстяное платье с белым воротником, и вязаную кофту. Вскоре жена была готова, стояла у зеркала. поправляя лишь яркую помаду на губах.

– На прогулку, Сергей Петрович? – спросила вездесущая и всё знающая Глафира Степановна.

– Точно так! В музей. Пригласили, вот, не поверите…

– Ну, надеюсь, не с барышнями, – с подозрением заявила домохозяйка.

– Я слишком стар, Глафира Степановна, барышень-то очаровывать, – спокойно проговорил Стабров, – вот, поеду кататься с супругой и родителями.

Стабров помог жене одеть шубу, подерджал плечики, пока она продевала тонкие руки в рукава. Матушка с батюшкой уже были готовы, сидели и ждали в прихожей. Сергей быстро накинул любимое пальто с бобровым воротником, и замотал горло индийской шалью, подарком супруги. Общий вид почти молодого офицера завершила бобровая шапка.

– Так уж и правда! – и домохозяйка рассмеялась, прикрыв розовые губы платочком, – счастливого пути!

– Мы уехали! – предупредил он, открывая входную дверь.

Старшие уже спустились, чуть раньше молодых. Юйлань неспешно шла, держась за перила лестницы. Стабров спокойно шёл рядом, по этой парадной лестнице их дома. Придержал входную дверь для жены, пропуская ту вперёд. На улице, было, можно сказать, просто очаровательно.

Уши и нос чуть пощипывал приятный морозец, но Сергей Петрович лишь улыбнулся. Было, несомненно, приятно здесь находится, и дышать свежим воздухом. Всё же, такое было привычно и желанно для морского офицера. Ветер, природа. Ну, а быт, так сказать, всё одно не отпускал. Не получалось уже давно в парке прогуляться.

Сбоку, у сараев, рубил дрова Илья Щёголев, служивший кочегаром в их доме. Войлочная поддевка и картуз удивительно ловко сидели на плечах и голове этого работника. Наряд дополняли кирзовые сапоги и чёрные шаровары.

Дело шло уверенно, и набралась немалая куча материала для печей. Ведь Илья затем разносил дрова по квартирам, что бы хозяйки могли готовить пищу. Особенно любил Щёголев заходить в квартиру, как говорил сам кочегар, по делу. Но сам Стабров и домашние, прекрасно знали, что исключительно из-за пригожей Глафиры Степановны.

Тут был не один труженик. Ареной трудов другого стала въездная арка, где священодействовал Акимов Кузьма Гаврилович, дворник их дома на Большом Каретном. Быстрыми, но короткими движениями метлы убирал только выпавший снег с асфальта. Но, умел грамотно делать так, что бы сор не летел в стороны. Человек это был правильный и обстоятельный.

– Кузьма Гаврилович, день добрый!

– И вам, Сергей Петрович! Решили прогуляться спозаранку?

– Надо бы.. Вот, с семьей я. Извозчика не поймаете? – был задан совершенно сакраментальный вопрос, подкреплённый двухгривенным, для пущей основательности.

Акимов отложил орудие своего трула, акуратно прислонив метёлку к стене, и вышел на улицу.

– И что, он справится? – недоверчиво поинтересовался Пётр Андреевич.

– Без сомнения. Кузьма Гаврилович просто поэт своего дела, – уверенно ответил Сергей Петрович.

Стабров спокойо стоял рядом, взяв под руку свою супругу. Отец слега недоверчиво поглядывал на сына, а матушка что-то прошептала на ухо отцу, и заулыбалась. Удивительно хороший день сегодня, как это показалось Сергею Петровичу.

– Вот, и санки, – проговорил Акимов, – пара коней.

– Спасибо, Кузьма Гаврилович.

Петр Андреевич только качнул головой, и усмехнулся. Ну, а Стабров почти картинно развёо руки в стороны.: « Вот, дескать, по-моему вышло!».

– Куда вас, ваше благородия? Мигом домчим! – пробасил бородатый человек в синем каытане с номером на спине.

– На Знаменку, к Румянцевскому музею

– Так я мигом довезу. Сани у меня отличные, французские! Почти самоходные.

Нет, конечно, сани были превосходные. Правда, насчёт французских, тут у Стаброва возникли некоторые сомнения. Правда и все это знают, в России всё было французское, от парикмахеров до портянок. В этом-то полицейский чиновнк не сомневался. Кони устав, переступали, отвлекая его.