Часова

– А ваши собственные родители?

– Да они реальностями не балуются, они такие… старомодные, где родился, там и пригодился…

Осторожно спрашиваю:

– А может… так и лучше… в своей реальности…

– Да вы что? – глаза готовы вылезти за грани лица, – да я миллионы жизней прожила, да я в жизни бы не думала, что караваны городов водить буду, и по небу летать…

– …самолет водите?

– Да какой самолет, там в одной из реальностей Земля с Луной объединились, там планета-гигант, воздух плотный-плотный, там все летают, у меня там такие перепонки здоровенные, я сама как скат какой-то… Вот там как-то просто жить получается, а в самых близких ко мне реальностях такая путаница… вот вы говорите, одна реальность, а как одна реальность, если я бы в своей собственной жизни с Аланом бы вообще не познакомилась, он же в моем родном мире сразу после школы уехал куда-то там за тридевять земель…

– А вы… поговорить с ними не пробовали? С семьей вашей… с Аланом… с мамой его… мол, извините, если что не так, я в этих реальностях путаюсь…

– Да вроде больше никто не путается…

– …так может, путаются, еще как путаются, только не признается никто? Все делают вид, что все идет, как надо, а на самом деле все вот так же волнуются, как вы?

– Правда? А я и не подумала, честное слово…

Многозначительно смотрю на неё:

– Так что же у вас на самом деле случилось?

Вздрагивает.

– А вы откуда…

– …так я зря, что ли, психологом работаю? Я же вижу, что что-то другое на самом деле…

– А вы… а вы никому не скажете?

– Ну, понятие профессиональной тайны еще никто не отменял.

– Понимаете… мне кажется, что меня больше, чем реальностей… по крайней мере, на одну штуку.

– Вот как…

– …а вы никому не скажете?

– А это что… что-то плохое?

– Ну как вы не понимаете, ну так же просто не бывает, на каждую реальность по одной личности, не может же быть где-то две меня?

– А если может? А если какой-то вариант действительности предполагает такое?

– Шутите? – говорит так, что я понимаю, этого не может быть, и это знают все, кроме меня, и давно бы пора знать, а я не знаю.

– Так может, одна из вас просто потеряла свою реальность?

– Вот я тоже сначала так подумала, только… только тут другое что-то, понимаете, я это прямо почувствовала, что одной из нас не хватает реальности.

– А если реальности не хватает… может… её можно создать?

– И как вы себе это представляете?

– Ну, может, варианты миров перепутались так, что начали появляться новые личности, а реальности для них еще не появились, значит… их как-то нужно сделать.

– Как сделать?

– А знаете такую теорию, что если вы придумываете какой-то мир, он в мультивселенной появляется?

– Да вроде все уже есть…

– Все, да не все, если новые люди вот так появляются. Да быть не может, чтобы вы не могли ничего придумать!

– Ну, слушайте, ну писала я еще в школе про какой-то мир, где люди в полнолуние превращаются во что-то среднее между замками и лошадьми, странствовали, сражались… но этого же не может быть, правда же?

– Почему не может, все может… а вы попробуйте.

– Ну, спасибо, я попробую… – смотрит в свой навороченный телефон, – а я еще к вам тогда подойду… уже после Нового Года, ладно?

– Х-хорошо.

– Вот… десятого января две тысячи семьдесят второго…

Хочу сказать что-то про ошибку, не говорю, только сейчас понимаю все.

– Э, так это вы ошиблись лет так на пятьдесят, у нас сейчас только двадцать четвертый…

Хлопает себя по лбу:

– Тьфу ты, черт, а я-то думаю, что это вы не знаете ничего… Ой… из-звините… Слушайте, правда, я вам наговорила всякого, вы уже про меня невесть что думаете… правильно мне папа говорит, у меня не рот, а помойка…

– …неправильно ваш папа говорит, никакая не помойка, нормально все. А вы мне про реальности расскажете? К тому времени, как их откроют, или что там, я уже спецом по психологии реальностей стану.

– Ой, да все старики говорят, что в реальностях этих не понимают ничего… Ой… из-звините, опять я… вы же не старик…

– Ну, к семьдесят какому-то точно стариком буду, если доживу…

Выходит, замирает на крыльце, вздрагивает:

– Да вы же не принимаете сегодня, вот черт, а я вломилась, как к себе домой…

– Да ничего, ничего…

– …принимаете?

Снова хмыкаю про себя, а табличку на двери читать не надо, что прием с по, или у людей совсем прошла мода читать…

– Да, к вашим услугам.

Заходит, какой-то серый, неприметный, как будто просвечивающий насквозь.

– Ну как вы тут?

– Да ничего, помаленьку…

– А вы психолог, значит… Это здорово так, в людях разбираться, все про них знать, вот так приходит человек, сам в себе заблудился, а вы ему р-раз – и мозги вправили, и снова все хорошо… Сколько вы за прием-то берете?

– Пятнадцать…

– Двадцать возьмите, хорошему психологу и тридцать не жалко, за хорошую работу и хорошая оплата должна быть, верно же? Чайку у вас не найдется?

– Да, конечно…

Он суетится, достает из спортивной сумки какую-то снедь, это еще что, никогда меня раньше так не задабривали…

– Психолог… Это для меня всю жизнь что-то из ряда фантастики было, психолог, вот так смотрите на людей, и все про них знаете… Да вы угощайтесь, в вашем времени еще такого нет, это вот вам нейрофон, вообще штука отличная, это только в сороковом году придумают… честное слово, это вам работу облегчит в сто раз, очень рекомендую… Так значит, ходят к вам… ходят…

– Ну да…

– …приходят всякие, жалуются, ну что жалуются, что им надо вообще? Ну, закрыли реальности, ну и что теперь? Человечество десять тысяч лет каждый в своей реальности жили, не высовывались, а в пятидесятых мир как с катушек съехал с реальностями этими… От психологов и не выходят уже, ах, у меня в одном мире так-то, в другом сяк-то… Вы хоть представляете, вообще ходили, жаловались, что… забыли, кто они есть на самом деле, из какой реальности. Это уже клиника, понимаете?

– А… ну-ну…

– А теперь по психологам ходят, ноют, ах, видите ли, у них там семьи, у них там друзья, у них там работа, у них там то, у них сё… Девка одна на полном серьезе в три ручья рыдала, что в каком-то мире она рыбой была, вы хоть понимаете? Ры-бой! Там то ли суши на земле не появилось, то ли жизнь на сушу не вышла, города подводные какие-то… В общем, с ума все посходили с реальностями этими, давно надо было прикрыть… К вам ведь тоже девица эта ходила?

– Ходила.

– Вот-вот, мы заметили… И что, рыдала у вас тут в три ручья, что теперь по небу летать не может и под водой плавать?

– Вот-вот. Я ей то же самое говорил, что вы мне сейчас, что люди во все времена в своих мирах жили, и ничего, а если вот так между мирами разрываться, вообще можно с катушек слететь… Ну не предназначена человеческая психика для таких мозговывертов, как они сами-то не понимают?

– Вот-вот, здорово, что мы друг друга понимаем, умные люди всегда друг друга поймут, не то, что эти припадочные, психушка по ним плачет… Девица эта е говорила вам еще, что обходы всякие ищет, тайные порталы между мирами?

Отвечаю как можно непринужденнее:

– Да нет, не было такого… а что, и такое бывает?

– Да вот мы не знаем пока…

– Это пресекать надо…

– Само собой… ну, вы вообще молодец, давайте… – поднимается с кресла, – если что, мне сообщите… визиточка вот моя…

– …а вы… не принимаете?

Уже хочу ответить, что нет, узнаю знакомый голос.

– Входите!

– Да у вас вроде написано, что вы не при…

…мысленно фыркаю про себя, ну-ну, читать научились в кои-то веки.

– Входите, входите… располагайтесь. Ну… какие новости?

– Понимаете… – начинает, краснеет, – я же тут страшное дело сделала…

– Что такое?

– Видите как, они стали искать, как мы ходим через реальности после того, как реальности закрыли… Ну, вы уже догадались, что на самом деле творилось, да?

– Да уж, догадался… Вас нашли?

– Да нет, я сама себя нашла…

– В смысле?

– В смысле… понимаете, я сама добровольцем записалась в патруль искать, кто по чужим реальностям шарится…

– З-зачем?

– Ну как зачем, патрульные-то туда-сюда по реальностям просто так ходят, понимаете? Это был единственный шанс с Аланом остаться и все такое…

– Вот оно что…

– Да что вы на меня так смотрите, у вас бы близких людей отобрали и дело всей жизни, посмотрела бы я на вас! Ну и вот… а потом понимаете, пришла директива, чтобы искать реальности, которых изначально не было…

– Это какие?

– А помните, я вам рассказывала, что вот меня больше, чем реальностей… и вот я есть… да не та я, которая на контроле работает, а другая я, у которой своей реальности не было, я из мира в мир ходила, а потом вы мне посоветовали свой собственный мир сделать…

– У вас получилось?

– Получилось, представляете?

– Полулошади-полузамки?

– Верно, верно… ну и вот, вы понимаете, когда люди начали искать тайные тропы между мирами… таких вот стало появляться все больше, которые без своего мира…

– Но… откуда?

– Я не знаю, какая-то квантовая запутанность… Таких меня было уже восемнадцать, я делала для себя миры… А потом директива пришла, миры эти лишние самодельные уничтожить. Их знаете, как определяли?

– И как же?

– А очень просто, у ненастоящих миров своей истории нет, там в прошлое заглянуть, и все понятно будет, – в голосе девушки проскальзывают совсем другие нотки, как будто даже черты лица меняются, – вот так и проверяем, заглядываем в прошлое, а там раз – и нет ничего… Только мы знаете, что придумали? – снова меняется интонация.

– …прошлое?

– Верно… дорисовали, дописали историю, все даты выверяли, не прикопаться… и еще знаете, что?

– Что?

– А я в той реальности, в которой я контролером была, я, которая без мира, убрала прошлое… понимаете, вот так вот просто взяла и в камин бросила, и все! Ну и догадайтесь, какой мир в конце концов в утиль полетел?

– Догадываюсь…

– Это получается… я саму себя уничтожила… какую-то часть себя…

– Получается, что так.

– И вы понимаете, мне этой части себя теперь не хватает… Как будто я себя на осколки расколола, и один осколок выпал… Вот сколько я себя пыталась по кусочкам собрать, сколько меня пытались на кусочки разбить, а получается, я сама себя разбила.

– Ну что же… иногда приходится разбить кусочек себя, чтобы сохранить все остальное…

– Вы так думаете?

– Уверен.

– Спасибо…

– Да не за что… я, собственно, и не делал ничего…

– …а, Агнесса…

Это говорит кто-то полузнакомый на мой полусбивчивый рассказ про девушку, разбившую саму себя.

– …она исчезла…

– Исчезла?

– Да, понимаете, когда человек уничтожает хотя бы один осколок самого себя, он весь раскалывается… как разбитое зеркало.

– Вы… откуда вы…

– …теперь знаю, после того, как случилось всё…

– Вот чёрт…

– Да не вините себя, в самом-то деле, вы же вообще не должны были с этим сталкиваться, это вообще проблемы не вашего времени, это только через полвека будет, там и разберёмся…

Человек в сером одобряюще хлопает меня по плечу, уходит в подступающие сумерки, только сейчас вспоминаю, где я его видел, а ведь до сих пор не понимаю, как пользоваться нейрофоном, – бросаюсь за ним, понимаю, что не догоню, не успею спросить, правду он говорил только что или…

…серый человек тает в сером тумане…

Неудачные дни

Нет, вы не думайте, у меня тоже в работе бывают неудачи, да еще какие, за которые порой самому неловко, что так получилось, но я же в конце концов тоже не всемогущий…

– …входите!

Дверь распахивается, смотрю на улицу, никого нет.

– Да входите же!

– Простите… я не могу…

– Что не можете?

– Войти…

– А что такое? Да что вы там стоите на улице?

– К сожалению… я всегда буду на улице…

– Да что за ерунда… где ваш дом?

– У меня… нет дома.

– Расскажите, как вы потеряли дом.

– Я… я не теряла. У меня его… никогда не было…

– Где же вы живете?

– На улице…

– Вот как… Э-э-э… как я могу к вам обращаться? Уважаемая…

– …улица.

– Улица?

– Да… улица имени Улицы…

– Вот как…

Дверь медленно закрывается, улица остается на улице, она никогда не сможет войти и рассказать, что её волнует…

Звякает колокольчик, распахивается дверь, меня снова пробирает холод осени.

– Войдите!

Тишина, скрип двери.

– Да… да войдите же!

Дверь все так же беспомощно поскрипывает, наконец, захлопывается.

Я понимаю, что дверь стучала в саму себя, дверь пыталась войти, но не могла. Я так никогда и не узнаю, что она хочет…

Звякает колокольчик.

– Войдите!

Входит человек, до макушки закутанный в шарф, хочет вломиться в холл, не выдерживаю:

– Э-э-э… вообще-то, раздеться можете там, в прихожей…

Перчатки летят на пол, вслед за ними стремительно развязывается шарф, тоже соскальзывает на коврик в прихожей, клетчатое пальто долго расстегивается, наконец, падает на вешалку, – остаются только высокие сапоги со шнуровкой, которые смущенно топчутся у двери.

– Э-э-э-э…

Шарф смущенно сжимается, выскальзывает за дверь, вслед за ним улетает шляпа, подхваченная ветром, ботинки еще немного топчутся у входа, наконец, вышагивают прочь по ступенькам крыльца, увлекая за собой пальто, которое еще цепляется за вешалку, не хочет уходить из тепла. Спохватываюсь, бросаюсь к перчаткам, хочу сунуть им чашку горячего чая, перчатки уже упархивают…

Черт…

– Уж могли бы и помочь в самом-то деле… укоризненно бормочет телевизор.

– Ну… кто ж знал, что я, получается, не разрешил им входить… они и не вошли, и не рассказали мне, что с ними…

…неловкая пауза нарушается бряканьем колокольчика, облегчено выдыхаю:

– Входите!

Вхожу, осторожно оглядываюсь, чтобы не свалить что-нибудь в коридоре, а то люблю я это дело, вешалки и я – понятия несовместимые. Осторожно разуваюсь, спохватываюсь, что надо бы поздороваться, э-э-э…

– Э-э-э… Добрый вечер…

Смотрю на посетителя, киваю:

– Добрый.

– Я… – устраиваюсь в кресле, задним числом спохватываюсь, что надо было спросить разрешения, плюхнулся тут в уличных джинсах на кресло, которое помнит еще…

…джинсах на кресло, которое помнит еще коронацию Короны и восстание Восстания. Стараюсь не показать виду, спрашиваю как можно спокойнее:

– Слушаю вас.

– …слушаю вас.

– М-м-м…

– …не хотите рассказать о себе? – спрашиваю себя, смотрю прямо в глаза.

– Боюсь… боюсь, я к этому не готов…

– И не готовы рассказать, откуда вы приехали в городок?

– Боюсь, что нет.

– И не хотите признаться, что делали до того, как обустроились в маленьком домике на углу угла, и назвали себя якобы психологом?

– Нет… нет… убирайтесь!

– Уважаемый, вы не можете выгнвать самого себя…

– Вон… вон отсюда! – нашариваю в столе Глок, ну где же ты, где-где-где, так, наконец-то – выпускаю всю обойму в ненавистное мне лицо, со звоном и грохотом разлетаются осколки зеркала, остаюсь наедине с… наедине с собой, ничего не меняется, напрасно пытаюсь убежать от себя…

Эпилог

Ну а теперь поговорим про вас.

Да-да, про вас.

Не делайте вид, что вы не понимаете, что происходит. Да, я обращаюсь к вам, вы же пришли ко мне на прием, не так ли?

Расскажите о себе.

Нет, вы расскажите о себе всю правду, а не то, что вы рассказываете сами о себе, чтобы обмануть себя.

Ах, вы не знаете? Ничего. Я напомню вам ваше прошлое, ваше настоящее прошлое, вот оно, кстати, выходит с кухни, помешивая кофе с тремя капельками сентября. Теперь вы вспомнили, что вы натворили? То, в чем вы не хотите признаться даже самому себе?

Я уже знаю, что вы сделаете сейчас, вы возьмете меня, вернее, книгу про меня, бросите в очаг, будете смотреть, как огонь перелистывает страницы, жадно читает, одновременно пожирая историю про меня. И вы все забудете до того момента, как вам снова не попадется история обо мне, и вы с интересом начнете читать, и снова вспомните правду о себе, и снова бросите меня в очаг, уже проходили, знаем…

…из-звините.

Из-вините пожалуйста… я… я ошибся.

Ну, все ошибаются, вы же знаете?

Вот и я тоже… из-звините.

Вы ничего такого не натворили.

Еще не натворили.

Все еще впереди, вы еще сделаете это, а потом вам придется удариться в бега, а потом осядете в маленьком городке, снимете дом на углу угла, откроете практику… ну, например, психологическую, все равно никто не узнает, что вы ни разу не психолог, это же так просто, сидите себе, делайте вид, что что-то записываете, говорите всякое – да, понимаю, понимаю, – и все будут думать, что вы и правда, психолог, вы даже неплохо устроитесь в городке, со временем выкупите дом, даже сможете позволить себе бутылочку осени, из которой будете наливать пару капелек в кофе по утрам в воскресенье. Иногда к вам будете приходить вы сами, напоминать о том, что случилось – и в гневе прогонять самого себя. А однажды к вам придет огородное пугало, и…

…впрочем, это уже другая история…

Осколки осколков

Возвращение

…меня слишком давно не было здесь – не только галактика успела сделать полный круг вокруг вселенной, но и сама вселенная успела сделать полный круг вокруг чего-то там, снова купила билет на карусель, снова завертелась в бешеном вихре.

Сюда надо было на чем-то приехать, но время было слишком неопределенным, я не знал, на чем можно приехать – наконец, перепутанные времена выдали мне что-то нелепое, похожее на крылатый экипаж, только без лошади, а когда я попытался его завести, экипаж ощерился реактивным пламенем, рассекая пространство и время.

Так что сюда я вернулся несколько потрепанным, если не сказать больше. Как я уже сказал, меня уже давно не было здесь – с тех пор все переменилось до неузнаваемости, гнилые и ржавые обломки старого дома теперь блистали новизной, и, увы, не за горами был тот день, когда дом исчезнет, оставив после себя котлован, который тоже проживет недолго. Впрочем, в моих силах было этого не допустить, остановив большие часы в доме.

Дом сперва не узнал меня и даже грозно зарычал, но тут же спохватился, выгнул спину и начал тереться о мои ноги и призывно распахивать дверь. Я вошел с некоторым беспокойством – как-то встретит меня хозяин дома после стольких лет, помнит ли он меня вообще, захочет ли он меня видеть. Я отлично знал, что характер у хозяина не сахар, потому что хозяином дома был я сам.

Ботинки соскользнули с моих ног, устроились на коврике в прихожей и сладко задремали. Я поднялся по лестнице на второй этаж, намереваясь сделать то же самое в уютной кровати, предварительно отмокнув в горячей ванне – но я сам уже ждал меня на втором этаже. Я не знал, как заговорить с самим собой, мы не виделись слишком долго – тем более, я, живущий в доме, был мертв уже много лет, и стоящий на краю лестницы призрак не внушал доверия…

Прыжок через историю

…еще один прыжок между историями – это всегда страшно, Луиза до сих пор не может привыкнуть, когда ты только что в одной реальности и – хоп – нужно переброситься в другую. И никогда не получается опуститься на ноги, только покатитсья кувырком, и надо встать, вскочить, бежать – Луиза не успевает, навстречу уже несутся с оглушительным топотом копыт стремительные всадники. Звенящие подковы с грохотом обрушиваются на голову Луизы, девушка отчаянно визжит, все еще не может привыкнуть, что скачущие кони и летящие стрелы не причинят ей вреда.

Луиза прислушивается, если здесь уместно это слово – «прислушивается» – враг еще далеко, еще есть время перевести дыхание в этом варианте истории, где Пиковые всадники атаковали Червонный город, – а потом сделать еще один прыжок, чтобы пересечь сразу две истории – ту, в которой Червонный город сгорает дотла, и ту, где Червонный город не пал под натиском Пиковых всадников. Главное – проскочить ту историю, где город сгорел, это должен быть очень большой прыжок, но Луиза справится, а её преследователь даже не догадается прыгнуть через две версии подряд, он упадет в пылающее пламя, – пламя не причинит ему вреда, но он потеряет Луизу из виду, Луиза за это время успеет скрыться, затеряться в вариантах одного и того же события, тогда ей посчастливится найти…

…может быть…

…Луиза заставляет себя встать на ноги – прямо перед летящим на неё всадником – разбежаться, оттолкнуться от реальности, падать вверх, вверх, в небытие, через пылающий город, к той реальности, которая…

…что это…

…Луиза не понимает, не верит себе, почему она не видит впереди себя того прошлого, где Червонный город не пал под натиском врагов. Луиза не понимает, почему она падает в пустоту, которая с каждой минутой становится все бесконечнее, поглощает Луизу…

– …Это был несчастный случай.

Недоверчиво смотрю на Кратера:

– Вы так уверены?

– Я сам видел, как это случилось… Она же всегда была отчаянная, вы понимаете? И когда она решила прыгнуть через две истории сразу, я уже понимал, что добром это не кончится… Понимаете если бы я был чуть-чуть поближе, я бы еще успел её остановить… Черт, никогда себе в жизни не прощу, что не успел, не подхватил…

– Но почему она вообще…

– …упала? Ну а как вы хотели, несчастный случай… Этот вариант истории запретили, все случилось так внезапно, один удар печати – и все, и история под запретом, тот мир, где Червонный город устоял. Но она не знала… никто не знал…

– …Если бы вы её не преследовали…

– Я? Преследовал? Да вы сами-то подумайте, что говорите!

– Я-то очень даже думаю!

– Еще скажите, что у вас есть свидетели… например, жители города в истории, которой нет…

– Ну, вообще-то и они тоже, но мне достаточно Луизы…

– Но она…

– …ой, здрассьте, я не опоздала? Опоздала, да?

– Ну, для вас, Луиза, это в порядке вещей… да вы проходите, располагайтесь…

– Лу… Луиза? Но… Этого не может быть, она мер…

– …как видите, нет. Когда вы, уважаемый Кратер, запрещали ту ветку истории, где Червонный город не пал, вы не учли одно огромное «но», а именно… тот момент, что история с Червонным городом, который не пал, была настоящей.

– На…

– …настоящей, подлинной, и никакими запретами и переписываниями вы её не уничтожите… Ну а теперь, может, будете так любезны и объясните нам, зачем вы пытались расправиться со своей сестрой? Только не говорите, что причина в наследстве, отец оставил вам намного больше, чем сестре… Итак, я правильно понимаю, что дело связано с вариантами прошлого, с какими-то тонкостями, о которых мы еще не имеем понятия… но вы обязательно нас просветите… не так ли?

Третий день

Труднее всего приходится второму дню – он должен собрать первый день, сколотить его из досок, а потом осторожно отступить к полуночи, на ту границу, где кончается первый день и начинается второй – и бросить сколоченный день по ту сторону большого циферблата на стене, во вчера.

А ближе к вечеру второй день начинает мастерить день завтрашний, день третий. Он вяжет его на спицах быстро-быстро, ловко-ловко, вот и получается завтрашний день. День сегодняшний, второй день, подходит к полуночи с другой стороны, где кончается сегодня и начинается завтра – и бросает через циферблат в завтра завтрашний день. Вот теперь и все, вот теперь можно и ложиться спать, дело сделано.

Первому дню попроще – ему достаточно сесть за гончарный круг, слепить второй день и обжечь его в печи. И осторожно переставить через циферблат в завтра, которое для второго дня станет сегодня.

А вот тяжелее всего пришлось четвертому дню, – ох и костерит он третий день, ох и костерит. Потому что третий день, он всего себя работал, то есть, весь день работал, не покладая рук, плел что-то, сколачивал из фанеры, и только вечером спохватились, что третий день всего себя делал крылья, большие, широкие, еле-еле втащил их на крышу дома, прыгнул – все еще думали, что разобьется – нет, вспорхнул над городком, поднялся к облакам, исчез где-то в тумане.

Так что четвертому дню пришлось труднее всех, он смастерил самого себя – сложил из кирпичей – потом сделал третий день – выковал его в кузнице, а там уже взялся и за пятый день, испек его в духовке, украсил кремовыми розочками. А третий день все костерили, на чем свет стоит, это ж надо же было выдумать, все трудились, старались, а этому хоть бы что, ишь, крылья себе сделал…

Пятому дню было попроще, он и вовсе не заморачивался, собрал шестой день в лесу, и все. Поэтому на пятый день посматривали косо, все трудились, не покладая рук, а он ишь чего выдумал.

Шестой день постарался на славу, сшил из лоскутков седьмой день, всего себя старался.

А седьмой день… не наступил.

Вот так, просто, стоит шестой день, смотрит в пустоту, куда пристроить седьмой день – а время-то кончилось, а времени-то и нет. И куда его теперь, седьмой день девать, а некуда…