Часова

– …а можно я… друзьям покажу? Я счас, я мигом…

Ага, все-таки убегает, прощай, телефон, за него даже кредит не выплачен, совсем хорошо… Думаю, куда звонить, ха-ха, с чего звонить, телефона-то…

…дверь распахивается, в холл вбегает девица с волосами не пойми какого цвета, протягивает мне телефон, извините-извините, все-все-все, возвращаем…

Пытаюсь понять, что это вообще было…

– …сколько я вам должен?

Смотрю на сценариста, это новенькое что-то, он же должен мне голову оторвать, не меньше, что у него все герои сбежали…

– Как это у вас получилось их вразумить?

– Как… вразумить?

– Как миленькие в заброшенный дом явились, никого в живых не осталось…

– Ничего себе…

– Ну как вы хотите, это же фильм ужасов… Так что спасибо вам огромное, сколько я вам…

Грохот крови в ушах не дает услышать конец фразы…

Отчаянно смотрю на вкладки в телефоне, на фотографии пропавших детей, найдены, живы, черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт…

– …здравствуйте…

Хорошо одетая женщина нервно мнет перчатки.

– Я, собственно… по поводу сына…

Настораживаюсь:

– Ваш сын недавно… не терялся?

– Да он вечно теряется, телефон выключен, уже не знаю, что с ним делать…

– В розыск объявляли?

– Да какой розыск, шляется где попало, потом домой явится, на уроки забил совсем…

– Что же, попробуем разобраться, с сыном вашим поговорить можно?

– Да нет, вы постойте, я не об этом…

Теряюсь:

– А о чем?

– Понимаете… к вам тут сценарист приходил, от которого герои сбе… ну, не сбежали, а наоборот, в норму пришли…

– Да, приходил…

– А у вас контактов его не осталось?

– Видите ли…

– …да, да, я понимаю, врачебная тайна, и все такое… – роется в сумочке, достает кошелек, – ну я думаю, мы с вами договоримся…

– Послушайте… – у меня перехватывает дыхание, – я… я правда не знаю, где он… он не оставил ничего… ни телефона, ни адреса…

Смотрит на меня ледяными глазами:

– Жаль… очень жаль…

Резко поднимается:

– Всего хорошего.

Хлопает дверь.

Выжидаю, осторожно вынимаю из ящика стола визитку сценариста, рву в мелкие клочки, еще мельче, нет, еще мельче, нет, еще…

На клетку вперед

– …входите!

Дверь распахивается, никого нет, на крыльце стоит шахматная пешка, это что-то новенькое, оставить пешку и убежать. Розыгрыш какой-то, или что похуже, уже представляю себе жуткую шахматную партию, в которой я буду играть роль пешки, и в какой-то момент…

…ладно, пошло оно все, к черту, к черту, встать, закрыть дверь, черт, это теперь через весь холл тащиться от уютного камина в подступающий снаружи холодок…

Уже отодвигаю кресло, когда…

…черт.

Нет, никакой ошибки – пешка прыгает через порог на клетчатый пол, замирает.

Выжимаю из себя остатки вежливости:

– Э-э… добрый… вечер.

– Добрый вечер.

Голос чуть хрипловатый, механический, как у какой-нибудь старинной игрушки, а впрочем, откуда я знаю, какие голоса должны быть у шахматных фигур… да никаких не должно быть, если на то пошло…

Не выдерживаю паузы, добавляю:

– Входите.

– Но… – пешка делает паузу, многозначительно смотрит на меня круглыми, блестящими глазами, чего-то ждет. Да какого черта, в самом-то деле, вы мне тут дом решили выстудить, или что…

Уже хочу разразиться гневной тирадой, спохватываюсь, понимаю, что должен сделать…

Ничего не попишешь, отодвигаю кресло, делаю шаг.

Пешка прыгает на следующую клетку пола.

Шаг.

Прыжок.

Шаг.

Прыжок.

Шаг…

Замираем друг напротив друга, я в шахматах не особо шарю, но понимаю, теперь никто из нас не сможет сделать шаг, и тем более, никто из нас не сможет уничтожить другого…

– Я к вам… на прием.

Это что-то новенькое, говорю я себе, какие проблемы могут быть у пешки, ну мало ли, да еще бы не было проблем, когда тебя по несколько раз в день убивают…

– Понимаете, мне иногда кажется, что я дерево.

– Вот как?

– Скажите… это… это уже шизофрения, да?

– Ну, не будем делать поспешных выводов… И когда вам это кажется?

– Да почти постоянно, когда мне не нужно делать ход. Вот так стою на клетке, задумываюсь… И мне кажется, что я дерево, что я должен стоять в лесу, шуметь листьями, что я тянусь к солнцу, что я цвету по весне…

– Ну что же, всякие бывают фантазии… может… может, вы хотите ненадолго уйти из того мира, где вас убивают по нескольку раз в день, где вы сами убиваете направо и налево, уйти в спокойный и безмятежный мир, где нет никаких проблем…

– …ну, нельзя сказать, что у дерева нет никаких проблем…

– …но все-таки расти в лесу, и рубить направо и налево, это разные вещи… Вот вы и придумали себе…

– …так в том-то и дело, что пешка не должна ничего придумывать, она вообще не должна думать, она же пешка, где вы видели, чтобы шахматные фигуры что-то думали?

– А вы не пробовали поговорить с другими фигурами?

– Нам не положено… – кажется, он смущается.

– А… а где написано, что не положено? Покажите мне учебник шахматной игры, где написано, что фигуры не должны разговаривать?

Пешка задумывается, перебирает что-то в уме, какие-то правила, гамбиты, рокировки, больше ничего не помню про шахматы, но точно знаю, что запрета разговаривать там нет…

– А ведь вы правы… И правда, что, вот так к вам сходил, вы так все понятно по полочкам разложили… А мне ничего за это не будет, что я к вам пришел?

Опешиваю от наглости, думаю, как бы потактичнее заметить, что вообще-то это он мне должен за прием заплатить, я с него денег не беру только потому, что имею дело с пешкой, что с шахматной фигуры взять, хотя с короля или королевы может и можно что-то стрясти…

Уже хочу возмутиться, спохватываюсь:

– А… да нет, кто вас накажет-то, в конце концов, никто и не узнает…

– Да, вы правы… если я вернусь к началу сражения, никто не узнает… А это ничего, что я мертвый пришел?

– Как… мертвый?

– Ну… Меня убили в игре, сейчас я должен лежать мертвый за пределами доски, и…

…не договаривает, прислушивается к чему-то, бросается прочь на улицу, стремительно скачет по клеткам, прочь, прочь, похоже, начинается очередная битва…

Наконец-то бросаюсь к порогу, захлопываю дверь, черт, это ж надо ж было мне так весь дом выстудить, еле доползаю до камина, хочется закутаться уже не в плед, а в самое пламя, и пить не горячий чай, а горячее пламя, чтобы согреться, все, здравствуй, ангина, давно не виделись…

…ну, давай уже, включайся, ну я знаю, что ты не работаешь, ну все равно, включайся уже, давай уже, ты же понимаешь, что это битва года, это нельзя пропустить, ну давай уже, я знаю, что я уже не помню, как тебя включать, а ты все равно включайся, ты-то помнишь, как это сделать, ну же, ну, н-но-о, поше-о-о-ол…

Телевизор нехотя оживает, что значит, нет сигнала, что значит, подключите антенну, а еще тебе чего, дров положить или керосина залить, или на чем ты там работаешь…

Надо же, получилось, а какого черта битва уже вовсю идет, если в десять обещали, а да, я и забыл уже, что если в десять обещают, то по факту все будет или в восемь, или в полночь, или еще когда. На экране уже стоят две пешки под углом друг к другу, крупным планом, я уже понимаю, крупный план – значит, кто-то кого-то будет рубить насмерть, – ёкает сердце, когда я узнаю своего недавнего посетителя, пытаюсь угадать, кто кому сейчас снесет голову…

Пешка замирает напротив своего противника, что за черт, чего ты ждешь…

– …а тебе иногда кажется, что ты был деревом?

Кажется, тишину в зале можно потрогать руками.

– …мы все были деревом.

Тишина сгущается, теперь её можно резать ножом.

– Э… – мой недавний посетитель теряется, – мы все были деревьями?

– Нет, – в разговор вступает черная королева, застывшая на соседней клетке, – одним деревом.

– Вы… вы помните?

– Да конечно, помним, как тут не помнить-то, – добавляет белая ладья.

– А я выше всех был, в ветке, – вспоминает черный конь.

– На ветке?

– Нет, в ветке…

– И вы тоже…

…да какого черта ты отключаешься когда ни попадя, тебе самому, что ли, неинтересно, что дальше будет, ну давай уже, ни раньше ни позже приспичило ему вспомнить, что он не работает, да провались ты, ну давай, включайся уже…

– …вы… вы что натворили вообще?

Оторопело смотрю на экран, на лицо гроссмейстера крупным планом, на кого, интересно, он орёт…

– …это вы пешку подговорили, признайтесь, вы? Это вы его подговорили, чтобы он тут всех взбаламутил?

Он смотрит прямо на меня, все еще не верю, что обращается ко мне…

– …мы-то теперь что делать должны, а? Вы сами-то подумайте, вы традицию убили, тра-ди-ци-ю! Долг! Честь! Доблесть! Радость победы! И где все это теперь, где, я вас спрашиваю? Куда они все сбежали?

Только сейчас понимаю, что он обращается ко мне, что он уже высовывается из телевизора, пытается протиснуться, застревает, с треском и грохотом ломает экран…

– …Ну уж если шахматные бои так оскорбляют ваши нежные чувства, так могли бы и не смотреть, и не мешать другим, и…

…взрываюсь:

– А телевизор вы мне новый покупать будете?

– Какой к черту телевизор, он у вас все равно не работает, то не показывает, то забывает, что он телевизор, должен только показывать! А вы тут розовые сопли развели, что ах, пешечки бедные им жал…

…жму на пульт, ну только посмей мне не сработать, я уже не знаю, что я с тобой сделаю… пульт слушается, лицо на экране (уже не на экране) исчезает, остаюсь наедине с телевизором, наливаю себе чай, секунду спустя смягчаюсь, наливаю чай и телевизору тоже.

…это похоже на начало какого-то дурацкого анекдота, когда я иду по улице, а навстречу мне мой оппонент с топором наперевес, интересно узнать, что будет дальше, только, желательно, без меня…

– Ну что… сколько еще шахматишек повыпускали? – спрашивает гроссмейстер.

Думаю, что ответить, не ваше дело, или достаточно, не успеваю ничего сказать, ничего сказать, он уже самодовольно потрясает топором.

– Ничего, мы новых нарубим, будете знать… завтра же у меня будет войско, зря, что ли, учился строгать-пилить – рубить..

Понимаю, что нужно куда-то бежать, кого-то предупреждать, но где, кого, о чем, ничего не приходит в голову…

– …войдите!

Дверь распахивается, смотрю на следователя на пороге, ляпаю не к месту и не ко времени:

– Вы на прием?

– На какой, к черту, прием? Вы меня что, за психа считаете?

– Видите ли, ко мне приходят не пси… – спохватываюсь, – а чего ради вы вообще в частную собственность вваливаетесь?

– Вы подозреваетесь в убийстве Гроссмейстера.

Так, сохранять спокойствие, сохранять спо… сохра…

…так…

– …а… когда это случилось?

– Вчера днем.

Как ножом в сердце, так я и думал…

– А… в какое вре…

– …вы это к чему спрашиваете?

– В смысле… ну… что у меня алиби есть на то время, когда…

– Да что мне ваше алиби, что мне ваше алиби в самом-то деле? Я знаю, что вас там не было, но это вы их подговорили? Признайтесь, вы?

– К-кого подговорил?

– Да этих… этих… самых… ну как их… ну… – следователь умоляюще смотрит на экран телевизора, – да скажите же вы!

Телевизор оживает, начинает плеваться новостями, в лесах все чаще замечают причудливые деревья в форме шахматных фигур, которые не стоят неподвижно, а перемещаются по лесу, чем приводят в замешательство случайных грибников и туристов…

Все еще стараюсь делать хорошую мину при плохой игре, осторожно спрашиваю:

– А… я тут при чем?

– При том… да вы по видеокамере посмотрите запись-то!

Смотрю запись, вижу гроссмейстера с топором, который направляется к дереву в форме шахматной пешки, взмахивает топором…

…прыжок – как-то наискосок, первый раз вижу, как дерево прыгает, вырывая корни из земли, хоп – и вот уже дерево перепрыгивает своего лесоруба, больше ничего – только перепрыгивает…

…гроссмейстер, или кто он там, падает замертво.

– Это вы… это вы их подговорили…

Презрительно фыркаю:

– Ну а что вы хотели, вообще-то это нормально для шахмат, что же они еще по-вашему должны делать?

– А если они в город пойдут?

– Ну, где вы видели, чтобы деревья в город ходили? Или… – многозначительно смотрю на него, – или видели? Шизофрении в роду не было?

– Да нет, вроде… хотя если на тещу мою посмотреть, так вылитая шизофрения и есть…

– Так что я тут не при чем, это вы с ними разбира… да что разбирайтесь, я вам даже триггер могу подсказать, они так на пилы и топоры реагируют, если без топора в лес пойдете, ничего с вами не случится. Нет, ну если хотите, могу, конечно, провести с ними сессию, это обойдется в пятнадцать тысяч…

– …рехнуться можно… нет, спасибо, разберемся как-нибудь…

Он идет к двери, на полпути одергивает себя, что вышагивает по клеткам, нарочито наступает на линию, сжимается в страхе, что случится что-то плохое, – исчезает за дверью…

Крылань

– Входи…

…не договариваю, окно с треском и грохотом распахивается, осколок падает на пол, разлетается сияющими искрами. Белая крылань прыгает с подоконника в комнату, думаю, замахать на неё тряпкой или накрыть чем-нибудь, чтобы застыла, а дальше я её уже выставлю за дверь, и…

– По… мо… ги… те…

Даже не вздрагиваю, уже начинаю привыкать и к говорящим крыланями, и ко всем прочим…

– Помо… помогите… за мной… гонятся…

– Кто гонится? – на всякий случай запираю дверь, понимаю, что ни черта это не поможет, окно-то расколочено. Стараюсь сделать хорошую мину при плохой игре, усаживаю крылань на кушетку, достаю свой блокнот, в который раз требую от себя пользоваться чем-нибудь более современным, в которых раз отмахиваюсь.

– …охотники.

Не договаривает, слышу в глубине леса охотничий рожок, вот черт, весь год лес стоит тихий и безмолвный, а после Самхейна как начинается, трубят рога, цокот копыт, лай адских гончих…

– Вы хотите поговорить об этом?

– Да… понимаете… я не хочу, чтобы меня подстрелили. Я…

– Что вы…

– Ну, как бы это сказать…

– Смелее…

– Я боюсь… Я боюсь быть подстреленной, понимаете?

– Что же, давайте разбираться, что на вас так повлияло, что вы боитесь, что в вас попадет стрела… Может, вы видели, как в кого-то летят стрелы?

– Нет, но как я представлю, как в меня летит стрела, это же больно…

– …да кто вам сказал, что это больно, вы сами-то пробовали? Вы меньше слушайте тех, кто говорит, что больно, они смуту хотят посеять, традицию погубить…

– Да я все понимаю, только как представлю, что в меня стрела вонзается…

– А вы не представляйте, вы подумайте, как это прекрасно, стремительная крылань несется по осеннему лесу, её догоняет стрела, вонзается в горло добычи, как крылань падает, вскидывая тонкие ноги… вы видели такие сцены на картинах, вы видели такие скульптуры, неужели вам не хотелось оказаться на их месте? А вспомните живописные полотна, где подстреленная крылань жарится на вертеле в глубине печи? Да это те драгоценные минуты, когда крылань становится в центре внимания, и весь мир большого замка собирается вокруг крылани, когда её подают на стол, приправленную пряностями, ароматно пахнущую, обложенную печеными яблоками и травами…

– …вы так красиво говорите…

– …так это и есть красиво, вы никогда не задумывались? И вы хотите лишить себя такого счастья, вы хотите остаток жизни, сколько вам там осталось – лет двести, триста, тысяча, – прозябать в бесконечных лесах?

– Вы правы… ох, как вы правы, и все-таки иногда мне бывает страшно…

– Ничего, сейчас мы проработаем ваши страхи, и все будет…

…колокольчик на двери заливается отрывистым лаем, иду, иду, да какого ж черта в самом-то деле, в самые принятые моменты дергают… такими темпами мне самому скоро психолог будет нужен…

– Иду, иду…

Открываю дверь, в который раз говорю себе, хоть сначала посмотреть в глазок, кого там черт принес, а то время-то сейчас темное, вот так вот открою дверь после захода солнца, и ввалится дикая охота в полном составе…

В полном составе вваливается дикая охота, всадники неловко переминаются с ноги на ногу, гончие нервно принюхиваются, вот ведь черт…

– Вечер добрый, – всадник с оленьими рогами склоняется ко мне.

– Э-э-э… добрый.

– Вроде бы к вам забежала крылань…

– Да, странная такая крылань, не хотела быть подстреленной… видите как… у неё были психологические проблемы…

– Ох, не понимаю я этих новомодных штучек…

– Не беспокойтесь, я поговорил с ней, мы проработали её страхи, так что теперь она с радостью будет подстреленной и зажаренной…

– Вот как…

– То есть, простите, уже стала… – обгладываю ребрышко, м-м-м, а ведь клялся себе сбросить то, что набрал на пряниках, а вместо этого вот что творю…

– В смысле… стала?

– Ну… а что, по-вашему, человек должен делать с ланью, которую поймал?

– Вы… да как вы смеете уверять, что это вы её поймали, я же…

– Э-э-э, нет, от вас-то она ушла, а я-то её уговорил стать настоящей крыланью под базиликом в сырном соусе…

Всадник с оленьими рогами сглатывает слюнки, краснеет.

– Не желаете ли попробовать?

– Не… не желаю, – оглядывает свое притихшее войско, трубит в рог так, что у меня закладывает уши, пришпоривает волка, гонит прочь в темноту осенней ночи, озаряя путь факелами.

Беру себе еще одно ребрышко, обещаю, что последнее, в который раз я себе это обещаю…

…смотрю на часы, черт, опаздываю, черт, на улице еще темно, солнце еще не встало, еще спит в своей постели за горизонтом, кутаясь в одеяло и свесив ногу с кровати. Беру два пальто, в одно залезаю сам, другое… а кто запретит мне взять с собой на прогулку пальто? Идем под руку с пальто по еще спящим улицам, улицы сонно ворочаются, бормочут, чего вам дома не сидится, воскресение же, спали бы еще да спали…

Киваю, да, спал бы еще да спал, а тут тащиться через полгорода, черт, а ведь хорошо утречком пройтись, надо бы каждое утро так, глядишь и сброшу с боков и брюшка последствия пряничных домиков и крыланей, да черта с два я так каждое утро ходить буду, не дождетесь…

Свист поезда.

Замираю на перроне, держу билет.

– А вы… не едете? – спрашивает проводник.

– Да нет…

– А что так?

– Да… как-нибудь… когда-нибудь…

Думаю, что это «Когда-нибудь» тянется уже десятки лет, ладно, когда-нибудь точно…

Поезд уносится в туман, обдает меня облаком пара. Черт, а ведь еще домой тащиться…

– …Добро пожаловать, – дом открывает дверь, бежит ставить чайник.

– А-а-а… спасибо.

– А… ваше второе пальто?

– Да… потерял где-то…

– Ваш шарф…

– Ну… тоже где-то оставил, хорошо хоть голову не забыл…

– Ваш бумажник…

– Э… должно быть, вытащили… что за народ пошел…

– Ужас какой, там хоть немного было?

– Ну… прилично было… ну ничего, бывает и хуже…

Открываю пакет, вытаскиваю ребрышки, которые прикупил ещё и еще в соседней лавке, обещаю себе, что в последний-последний-последний раз, чувствую, что отныне буду вставать ни свет, ни заря, чтобы дойти до лавочки… Я не скажу дому, кто входил в вагон в моем пальто и шарфе, с моим бумажником, а что-то мало я туда положил, ну да ладно, на первое время ей хватит, а там и обустроится в городах, где нет стрел и охотничьих рожков…

В школу

– Здрассьте, – девочка лет шести заходит в комнату, устраивается за столом.

– Ну, привет, – думаю, что бы такого спросить, что вообще сейчас спрашивают перед школой, осторожно начинаю:

– А скажи мне, сколько на небе лун?

– Две.

– М-м-м… а если подумать?

– Две.

– А… можешь их назвать?

– А, конечно, Страх и Ужас.

Делаю пометку, нет, не готова, любезно улыбаюсь:

– Ну что же… удачи тебе… Кто у нас там следующий?

Заходит мальчик, какой-то слишком маленький для своих лет, неуклюже забирается в кресло.

– Ну, привет.

– А здрассьте.

Спрашиваю:

– Сейчас что, утро, вечер, день или ночь?

– А… а это что такое?

– Какие ты знаешь времена суток?

Смотрит на меня квадратными глазами:

– Времена? Суток?

Делаю пометку – не готов.

– Ну, хорошо… молодец… удачи тебе… Кто у нас там еще?

Входит девочка, радостно устремляется ко мне:

– А здрассьте.

– Здравствуй… ну вот… смотри… – раскладываю на столе картинки с ушами, руками, глазами, крыльями, – что тут лишнее?

– А… а ничего?

– А если подумать?

– А ничего не лишнее…

Не выдерживаю:

– Ну, смотри, руки, глаза, уши… есть у человека?

– Есть…

– А крылья?

– Есть.

– А если подумать?

– Ну есть же! Е-е-есть!

Заливается слезами, убегает, какого черта в самом-то деле…

Вот чёрт…

– Какой сейчас год?

– Сто седьмой.

– Молодец. А ты где живешь?

– В доме.

– Умница. А на какой планете?

– А не на планете… а так…

– М-м-м… а какие планеты ты знаешь?

– Вогдесо… Пиладигри… Рест…

– А… а Землю знаешь?

– А это в чем папа цветы разводит?

– А, да, да… а еще какую землю знаешь?

– Ну… которую в магазине покупают… для цветов…

– Да, да…

– А планету такую знаешь?

– А… не…

– А папу своего можешь позвать?

– А… да…

– Молодец…

– Здравствуйте.

– С Линой что-то не так? Вы поймите, она у нас как дома, так рот не закрывается, а на людях скромничает…

– Да нет, с дочкой вашей все замечательно просто, хоть сейчас в школу… Видите… – вру, как дышу, – сейчас еще полагается родителей проверять…

– Да вроде недавно меня проверяли, когда на права сдавал…

– Вы поймите, это чистая формальность… Какие планеты вы знаете?

– Ой, ну и вопросы у вас… мне когда пять лет было, я этими планетами бредил прямо, наизусть знал, а теперь-то что, проблемы попроще, вот, крылолетом управляю, сомневаюсь, что буду куда-то дальше Вогдесо летать…

– А планету Земля знаете?

Вздрагивает, бледнеет, смотрит на меня, как я не знаю, на кого.

– Э-э-э… это проверка, что ли?

– Ну… вообще-то да. Так что вы про неё знаете?

– Так нельзя же гово… э-э-э… то есть, не было никакой Земли, не существовало… сейчас сто седьмой год от Великого Сотворения…

– Да, да, вы совершенно правы.

– Я… доктор, я что-то не так сказал? За мной… придут?

– Ну что вы, что вы, вы просто молодец, проверку прошли замечательно…

Еще успеваю увидеть в закрывающуюся дверь какое-то вечное сумеречье, над которым застыли две исполинские луны…

Фреш из питахайи

– …ой, здрассьте.

Правильно, правильно, вот так и надо, сначала вломиться без стука, свалиться на кресло, потом уже здороваться, а там уже и поинтересоваться можно, принимаю я вообще сегодня или нет, у меня вообще-то выходной, вообще-то на двери написано, ну правильно, зачем читать, эта красавица вообще читать умеет, или у молодежи сейчас не принято…

– Доброе утро.

– Понимаете, у меня в двух реальностях одинаковые семьи, ну прямо совсем, там Алан и там Алан, родители его, классные люди, мама его вообще чудо… Только… мне кажется, они чем-то неуловимо отличаются, но я не могу понять чем…

Мне кажется, я ослышался, и вообще, кто из нас двоих сошел с ума…

– …понимаете, а вдруг я скажу или сделаю что-нибудь такое, что в одной реальности можно и нужно, а в другой реальности на меня за это вообще обидятся? Вот честное слово, у нас с Аланом еще так непрочно все, вдруг все испорчу…

– Постойте-постойте… – так опешиваю, что даже не предлагаю чай, или что там полагается предложить, или они сейчас какой-нибудь фреш из питахайи пьют, что им мой чай, – вы хотите сказать… вы живете в двух реальностях?

– Ну почему в двух, во всех, как все, – мне кажется, она возмущается, хотя черт её пойми.

– И сколько их?

– Ой, да разве я считала…

– Ну, хотя бы… десять? Двадцать? Сто? Тысяча?

– Ну, вы что, там миллионы… миллиарды… а то понимаете, вот мне кажется, что эти реальности чуть-чуть отличаются, и вдруг я что-то… ну скажем, в одном мире на Самайн надо метлу к двери поставить, а в другом мире эту метлу надо поперек порога положить, а я перепутаю, и испорчу все, а у них там суеверия какие… Я у самой себя спрашивала, что там может быть по-разному…

– Как у самой себя?

– Ну, так, у самой себя в той реальности…

– Стоп-стоп-стоп, я правильно понимаю, что существует множество реальностей, в каждой из которых есть вы, и вы иногда меняетесь местами…

– Ну да, – смотрит на меня так, будто думает про себя, а ты что, не такой, что ли, у тебя, что ли, реальностей нет, или как, – и понимаете, самое сложное, что вот и Алан тоже реальностями меняется, и мама его, и папа, и иногда он смотрит на меня, будто первый раз видит, и мама его тоже реальности меняет, и как чужая становится… жутко так…