Карт-Хадашт не должен быть разрушен!

Как бы то ни было, все ингредиенты можно было достать и здесь. Чем я и решил озадачить Ханно на следующий день, когда проспится. И лег спать – не любил я портить глаза при свете масляной лампы.

Ночью практически бесшумно отворилась дверь, и ко мне в постель юркнуло девичье тело. Я, конечно, был теоретически не против, тем более что с женщиной не был уже почти полгода, но ситуация меня немного озадачила.

Я чуть отстранился и смог спросить на пуническом:

– Кто здесь?

– Это я, Танит, – послышался тихий голос. – Хозяйка меня прислала к тебе.

– Хозяйка? Аштарот?

Я ничего не понимал.

– Нет, я теперь в услужении у Мариам. Она сказала, что тебя любит…

– И прислала тебя?

– Да, она попросила, чтобы я сделала тебе… приятно. Я же рабыня, поэтому это здесь принято.

– А сама ты хочешь? Или боишься?

– Боюсь… – И она вздохнула. – Не знаю, как это будет. Да и… вдруг у меня будет ребенок… И тогда он тоже будет рабом. Я бы не отказалась стать матерью твоего ребенка, но только если он будет свободным. А это может решить только хозяйка.

– Тогда лучше не надо.

– Можно я у тебя останусь? – спросила Танит. – Чтобы не печалить хозяйку. Да и, знаешь, ты мне очень нравишься. Обещаю, я не буду тебе мешать.

– Хорошо.

Я обнял девушку, тем более что было довольно-таки прохладно, даже под одеялом, и мы потихоньку заснули.

А с утра я проснулся, когда почувствовал, что неожиданно оказался один. Чуть прошелестело надеваемое платье, и девушка выпорхнула из комнаты. А я лежал и глупо улыбался, хотя ничего такого ночью и не произошло.

11. Тапиры и наложницы

После завтрака Ханно вновь захотел поучить меня пуническому, и, должен сказать, несмотря на то что ему была решительно незнакома методология двадцать первого века, делал он это весьма эффективно. Конечно, мне помогало некоторое знание арамейского и то немногое, что я помнил из университетского курса иврита. Но мне было настолько весело, что я даже не заметил, что пришло время обедать.

А после обеда Ханно посмотрел на меня и сказал:

– Знаешь, Кола, я объездил немалую часть света, включая земли, которые обычно не видит никто. Как, например, земля, откуда я привез Кайо.

Я взял восковую дощечку и вывел на ней контуры Европы, севера Африки и побережья Карибского моря с прилегающими землями и Антильскими островами. Получилось, сказать честно, весьма хреново, но, когда я поднял голову, Ханно смотрел на меня выпученными глазами – таким я его еще не видел.

– Откуда тебе все это известно?

– У нас в России в школах преподают географию.

– Сын мой… я ни разу еще не видел карту, которая показывала бы столько земель. В том числе и тех, которые мне неведомы.

– Карта не самая лучшая, отец. – Да, он теперь был моим официальным отцом в Карфагене. – Но как мог, так ее и нарисовал. А скажи мне: Кайо и тапир на фасаде отсюда? – И я показал на Антилы и север Южной Америки.

– Значит, это животное ты называешь «тапир»? На языке локоно – именно на нем разговаривало племя Кайо – оно именуется «хема». Да, именно из тех мест. Вскоре после того, как я вернулся из Рима, я наткнулся на записки одного своего предка – его тоже звали Ханно. Оказалось, он успел побывать в неких землях далеко на закате. И мы с моим братом Химилько решили туда сплавать. Вернулись с немалым количеством золота и серебра – многое здесь построено на те деньги. Только потом Химилько еще раз отправился в те места и пропал…

Глаза Ханно заблестели, он отвернулся на секунду и украдкой, как ему показалось, смахнул слезу рукой. Потом повернулся и продолжил:

– Да, я назвал сына в память о брате. Но и мой Химилько точно так же не вернулся, когда ушел на юг, в земли черных людей. А Кайо жил на этом острове, – показал Ханно на Тринидад. – Его племя именовалось локоно, а их злейшими врагами были калина, которые жили на островах севернее. Однажды они пришли в его деревню – именовалась она Малали – и сожгли ее, взрослых перебили, а детей взяли с собой: их калина считали деликатесом. Да, калина любят человеческое мясо.

Мы с братом и нашими людьми захватили одну из лодок калина, на ней были двое еще живых детей – Кайо и его сестра Лалива – и корзина с жареным человеческим мясом. Калина мы перебили и бросили в море на съедение акулам, мясо сожгли и захоронили пепел, а выживших детей взяли с собой, и они нам очень помогли, когда мы путешествовали по тамошним землям. А когда мы вернулись, Химилько взял Лаливу (она стала его наложницей, его жена не возражала), а я Кайо, который стал не только моим слугой, но и другом. Когда-нибудь я расскажу тебе поподробнее, если тебе интересно.

– Очень интересно, отец. Но одного я не понимаю. Ты говоришь, что его жена была не против?

– А зачем ей быть против? Все супружеские права у нее, и только она решает, когда муж может спать с наложницей. Впрочем, бывает, что у человека две или три жены, но все равно первая из них остается главной. Химилько хотел взять Лаливу второй женой, но тут уж его супруга не согласилась. А согласие первой жены обязательно в таких случаях. В любом случае дети от жены (или от первой жены, если их несколько), наследуют в первую очередь. Я не хотел ни других жен, ни наложниц – я очень любил свою жену, – но каждый делает так, как он считает нужным.

12. Карт-Хадашт не должен быть разрушен!

Ханно пожевал губами, огладил бороду, посмотрел мне в глаза и спросил:

– Кола, я тебе уже говорил, что объехал немалую часть известного нам света и даже был в местах, которые мало кому известны. Но никогда я не слышал о твоей Руссии. И у вас много чудесных вещей: самобеглая повозка, на которой вы приехали в город, стреляющая палка, из которой ты убил врагов, включая Сципиона-младшего, чьего приемного отца я знал в детстве… Вот только где находится твоя страна, в которой есть такие чудеса?

– То, что я изобразил, лишь часть известного мне мира. Моя же страна здесь, отец. – И я показал на Крым, который тоже изобразил, и дальше вверх, туда, где уже не было дощечки.

– Но здесь, на Понте Евксинском, живут скифы и савроматы. Я побывал в городе Пантикапее, но даже там ни разу не слышал про руссов и Руссию и не видел ничего необычного. Разве что там растут деревья с маленькими красными плодами изумительного вкуса.

– Вишни, – сказал я, вспоминая, что Лукулл, бывший на самом деле не кулинаром, а военачальником, привез их из Крыма.

– Так что, Кола, я верю, что ты мне сказал правду. Но как такое может быть? Неужто твоя страна за волшебным занавесом?

– Нет, отец, это не так. Я тебе сказал правду, но, прости меня, не всю правду. Моя Руссия – мы ее называем Россией – в будущем. Я родился более чем через две тысячи лет, когда мир выглядел совсем иначе. А первые русские княжества появятся примерно через тысячу лет.

Ханно остолбенел. Через какое-то время он тряхнул головой и тихо проговорил:

– Да, только так, наверное, это и можно объяснить. Но ведь ты здесь, с нами…

– Отец, я сам не знаю, как я попал из нашего времени в ваше. Был на другой войне, происходившей к восходу от Сидона и Тира. Должен был погибнуть, а перенесся к вам. На другой войне, вдали от родины, мы вступились за людей, против которых ополчились многие. Мы эту войну выигрывали – и, наверное, выиграем. Там, в будущем.

– Если ты из будущего, то скажи: что будет с Карт-Хадаштом?

– В нашей истории он два года держался. А на третий консулом выбрали Сципиона-младшего. Да, того самого. И он сумел взять город. В Нижнем городе были вырезаны практически все. Бырсат сдали без боя в обмен на жизни пятидесяти тысяч человек, которые там еще оставались. После этого город был уничтожен полностью. И только через сотню лет его основали заново, уже как римский.

– Неужто так будет и на этот раз? – Ханно неожиданно постарел, осунулся.

– Отец, кое-что уже изменилось. Нет больше Сципиона, а те командиры, которых римляне присылали до него, показали себя не слишком хорошо. Но все равно нам предстоит трудный путь к победе. – Я поднял голову, посмотрел на моего приемного отца и твердым голосом сказал: – Да, отец. Мы сделаем все для победы. Карт-Хадашт не должен быть разрушен!

Глава 2

Священная война

1. Рвать!

Много лет тому назад (а теперь и вперед), когда мы жили в Америке, я прочитал знаменитый рассказ Рэя Брэдбери про бабочку, раздавив которую путешественник из будущего изменил историю. Но тогда же я начал читать другого автора – Пола Андерсона. Его теория была другой: история – она как резинка, и как ее ни растягивай, она вернется в исходное положение, и произойдут те же события, может, будет лишь разница в деталях. Единственное, что можно сделать, – это разорвать резинку.

Является ли смерть Сципиона таким разрывом? Не знаю. Может, да, а может, этого недостаточно. Я плохо помнил сон, который приснился мне перед тем, как я очнулся в этом мире, но почему-то мне казалось, что в нем я присутствовал в числе защитников города. Но город римляне все равно уничтожили, а мне, если я не ошибаюсь, была уготована смерть на римской арене. Что очень даже могло быть: в те времена еще не было официальных гладиаторских игр, но многие богатые люди организовывали свои игры, известные как munera, в память о близких или в честь неких побед.

И главное, в том сне я так и не смог спасти свою любимую (кем бы она ни была – этого я уже не помнил) от поругания римлянами. Ладно уж я умру, но она-то тут при чем? И десятки тысяч других девушек. И сам город – с его людьми в первую очередь, а также с архитектурой, скульптурой, мозаиками и фресками, литературой и библиотеками…

Так что, вместо того чтобы почивать на лаврах, нужно всячески рвать эту проклятую резинку дальше – до победного конца. Да, у нас есть кое-какое оружие, но будет его намного больше. Может быть, будет и новая тактика, новые командиры. Но моим лозунгом отныне будет, как пела Юлия Чичерина (ее песня вышла аккурат перед моим переносом сюда), – «Рвать!». А особенно припев:

И опять все готово для того, чтобы рвать.И легко наполняются яростью наши сердца.И плевать, что никто не хотел умирать.Нам не жалко себя, а тем более слов и свинца[18].

Свинец жалеть, конечно, придется: его мало, и надо расходовать разумно, ведь патроны здесь невосполнимы. А все остальное именно так, подумал я.

И неожиданно услышал голос Ханно:

– Задумался, сын мой?

– Да, отец.

– А то я тебя уже три раза окликал, – улыбнулся он.

– Легко сказать «нам нужно победить», отец. Нужно понять как. И главное, не ждать нападения наших врагов, а самим устроить им здесь…

Я не знал, есть ли в их верованиях ад и поймут ли они «ад на земле», да и слова такого я на латыни не знал.

Но Ханно лишь кивнул:

– Именно так. Нужно бить самим.

– Только не там, где они этого ожидают, и не так.

– Хорошо, сын мой. Давай сделаем вот что. Иди пока отдохни, а я попробую связаться с одним человеком. А может, и не с ним одним…

2. Теперь давай по стременной…

Напевая «Эх, проводи ты меня, батька, на войну», я подумал, что самым простым, наверное, будет сконструировать более совершенное седло и стремена к нему. Помнится, в одной из книг, которые я читал в детстве, стремена входили в число важнейших изобретений за всю историю человечества. Конечно, через некоторое время и враги Карфагена перейдут на стремена, но поначалу это даст нашей – да, уже нашей – коннице неоспоримое преимущество. Надо только примерно вспомнить конструкцию достаточно простого седла будущего и стремян к нему.

Меня успели познакомить с местными мастерами, и мой визит они восприняли спокойно, но не слишком были ему рады. Еще бы, пришел человек и отвлекает их от работы. Да, здесь рабство было довольно-таки мягким, но все равно, если не сделаешь свою работу, тебя могут и наказать. Так что сначала я передал старшему из них – кожевеннику по имени Боаз – пластину от Ханно, где тот писал, что то, о чем я попрошу, важнее всего остального и должно быть сделано в первую очередь, а все остальное может подождать.

Боаз два раза перечитал написанное, прежде чем поднять на меня глаза и с поклоном сказать на неплохой латыни:

– Сделаем, мой господин. Все сделаем. Если сможем.

Конечно, седло не самая простая конструкция. Помнится, у нас были не только спецы-седельщики, но и специалисты по изготовлению арчака – конструкции, на которой покоится собственно седло и к которой прикрепляются кожаные ремни, на которых, в свою очередь, висят шпоры. Мои картинки были приблизительными, но Боаз быстро сообразил, что к чему, и посмотрел на меня с уважением.

– Я так понимаю, мой господин, что секрет изготовления нужно держать в тайне, как и положено новому изобретению.

– Пока да, Боаз. Сколько времени у тебя займет подобная работа?

– Если ее правильно организовать… может, неделю; все, что нужно, у нас есть. Но это лишь в первый раз. Потом, конечно, будет намного быстрее.

– Если ты найдешь способ сделать седло лучше, я буду только благодарен.

– Я думаю, что, после того как мы его сделаем, ты его попробуешь, мой господин, и скажешь нам, что именно нужно поменять.

– Благодарю тебя, мой друг.

Посмотрел он на меня как-то странно, и я сообразил, что господа к рабам так не обращаются.

Я достал еще дощечки, на сей раз с деталями для арбалета и методом его сборки. Охотничий арбалет был у отца одного моего приятеля в Америке, и я из него пару раз пострелял, когда родителей приятеля не было дома. Потом, конечно, нас застукала его младшая сестренка, я купил ей батончиков, чтобы ее задобрить, но маленькая ябеда все равно рассказала родителям. Но это уже совсем другая история… Во всяком случае, я сумел примерно воспроизвести то, что видел, в своем блокноте, а затем перенести на дощечку.

– Это похоже на баллисту, – кивнул Боаз.

– Наверное, только оно маленькое и у нас называется «арбалет». Из него может стрелять каждый, не нужно мастерство лучника, и на малые дистанции. Если сделать его правильно, а стрелы из металла, он пробьет и доспех, и даже щит. Скобу, я думаю, лучше сделать из железа. Ложе – из дерева. Тетива должна быть весьма прочной. А стрелы – вот такие.

– Есть у нас мастер по лукам, он умеет делать хорошую тетиву. Мой господин, и это твое изобретение очень интересно. Вот только стрелы у тебя практически без оперения.

– Это для ближнего боя, максимум пятьдесят-сто шагов, может, чуть больше. Существенный минус – тетиву достаточно сложно натягивать, нужно это делать ногой, вот так. Я подумаю, как сделать поворотный механизм для натяжения тетивы, тогда этим арбалетом сможет пользоваться даже конный.

– Если ты позволишь, мой господин, мы посмотрим, что можно сделать.

– Хорошо, мой друг. А сколько это займет времени?

– Постараемся побыстрее, мой господин.

– Лучше хорошо, чем быстро, мой друг Боаз.

– Мой господин, прости меня за дерзость, но неужто у вас в стране так много чудесных вещей?

– Это у нас в прошлом, мой друг, – усмехнулся я. – Но это мы, я надеюсь, сможем сделать, а все остальное было бы для нас слишком сложно… Впрочем, я подумаю. Может, еще что-нибудь придумаю.

В следующую пару дней я занимался боем на мечах и пуническим языком, а по вечерам разговаривал с Ханно. Он был весьма благодарным слушателем и все время просил меня рассказать о чем-нибудь еще. Но я предпочитал слушать его – не только о дальних краях, но и про Карфаген, про Рим, про нумидийцев…

А потом мне принесли «земляное масло» и другие составные части будущего «карфагенского огня». Сначала я сделал маленькую плошечку этой гадости и испробовал ее, как тогда в Америке, на камне, выступавшем из моря (этот самый камень я туда сам и привез). Получилось на удивление эффектно. Ханно, который поехал со мной, пытался это всячески затушить, но, пока не прогорело, ничего у него не получилось. Я поджег вторую порцию – и, как я и читал, ее удалось погасить уксусом.

– А как ты предлагаешь использовать это изобретение? – спросил меня Ханно.

– Прямо перед выстрелом добавляешь в горшок негашеную известь и запечатываешь его, потом стреляешь им из катапульты. Горшок разбивается о вражеский корабль, «карфагенский огонь» загорается, и…

– А что, это может сработать, – кивнул мой приемный отец. – Надо бы это где-то испробовать…

– И так, чтобы об этом знало как можно меньше народу. А то, как говорится, если знают двое, знает и свинья.

Я бессовестно присвоил слова Мюллера из «Семнадцати мгновений», но Ханно расхохотался и перевел выражение на пунический.

– Надо будет запомнить. А насчет проверки… Есть тут одна бухта, в которой редко кто-то бывает, хоть она и не так далеко от города. Нужно будет подготовить пару горшков с этим «огнем» и пару доз негашеной извести – наверное, придется делать ее на месте. Возьмем катапульту и старую лодку, потренируемся, а потом выстрелим твоим горшочком. Если не попадем, вторым. Если я дам тебе горшки, ты сможешь все подготовить к завтрашнему дню?

– Смогу, Ханно.

Получилось даже лучше, чем мы думали. Там были обломки старого причала, который, по словам Ханно, использовался контрабандистами. Так что и лодка, и причал сгорели дотла, после чего Ханно даже крепко обнял меня, что обычно за ним не водилось. И мы вернулись домой триумфаторами.

А там меня ждал еще один сюрприз. Коня, которого Магон одолжил мне перед боем, он подарил мне, когда я стал членом рода. Ханно тогда еще едко заметил, что Магон получил от меня целых четыре нумидийских лошади, не говоря уже о чести дочери, так что обмен был в любом случае неравноценным. Я назвал коня Абрек, как любимого коня дедушки Захара. Сейчас Абрек стоял оседланный, и его держал за уздечку сияющий Боаз.

Я подошел к коню, протянул ему морковку – она мало чем отличалась от привычных нам, кроме того, что была белая. Тот ее схрумкал, а я поставил ногу в стремя – да, на ней уже были стремена – и вскочил в седло, а затем чуть прокатился по Бырсату.

Сделано все было на славу. Я попробовал, как в молодости, наклониться вправо и чудом не сверзился – дело было не в стремени, оно-то выдержало, а в мастерстве горе-наездника. «Ну что ж, – подумал я, – надо будет с этим поэкспериментировать». И вернулся домой – да, это теперь был мой дом, – напевая «Был посошок, теперь давай по стременной». Понятно, что ни «посошка», ни «стременной» в Карфагене никто не знал, зато стремя теперь было.

3. Наездники и наездницы

Следующие дни я каждое утро выезжал на Абреке, сначала на несколько минут, а потом и на час-полтора. Кое-какие детали седла я решил улучшить – например, сделать заднюю луку чуть повыше, добавить кожаные крылья по бокам, да и усовершенствовать подушки на спине лошади. Придумал заодно и узду получше, включая длинный поводок на случай, если упадешь с коня.

Подоспел и первый арбалет. Я сначала испытывал его в саду – там было мертвое дерево, на котором я ножом вырезал мишень. По результатам испытаний была изготовлена вторая модель, с поворотной ручкой натяжения тетивы. Я решил испробовать ее верхом, и результат меня очень даже порадовал. Оставалось испытать его в более или менее походных условиях.

Для этого я выехал из города и поехал на участок, где когда-то захоронил Ваню. Там уже жила новая крестьянская семья – тоже из рабов Ханно. Меня они знали – мы с Ханно их уже навестили, когда я доставил туда новый крест для Вани. Я привез с собой кое-какой еды, и, после того как я пострелял с коня, мы с ними неплохо пообедали. Здесь, такое у меня сложилось впечатление, даже рабы жили лучше, чем в том же Риме, хотя, конечно, в столице нашего врага я не бывал. Точнее, бывал, но в далеком будущем…

На прощание я решил оставить им один арбалет – самую первую модель – и несколько стрел к нему. Против римского войска это вряд ли поможет, но если прибудут нумидийцы, то вполне. И отбыл, сопровождаемый низкими поклонами.

В первые два периметра стен я въехал без всяких вопросов, там лишь проверили, что я не вез с собой никаких товаров (оставшийся у меня арбалет они таковым не посчитали). Зато в третьем у меня потребовали право на въезд в город, и я вспомнил, что хотел взять с собой ту самую пластину, удостоверяющую мою личность, но забыл. В конце концов меня пропустили, когда я упомянул Ханно и Магона, но я слышал, как они ворчали мне вслед: мол, понаехали всякие варвары.

А в Бырсат меня наотрез отказались пускать: мол, а ты кто такой? Здесь имена Ханно и Магона из рода Бодонов ничего не дали: мол, ты, чужеземец, где-то про них слышал, а теперь мы должны тебя пускать? Пошел отсюда, пока мы тебя плетью не огрели!

К счастью, в это время подъехал один из воинов Магона, вспомнил меня по бою у порта, и стражники меня пропустили с недовольными минами на лицах. Он же мне сказал:

– Ты всегда можешь сказать, что у тебя дело к шофетам: тогда тебя обязаны пустить в Бырсат.

После этого я по совету Ханно сделал в канцелярии Совета копию своего удостоверения, чтобы не терять оригинал, а на своей хламиде попросил пришить для нее карман. Оказалось, что карманы здесь тоже еще не изобрели, и мой приемный отец, узнав о моей придумке, решил начать шить одежду с карманами – авось окупится.

Интересно, что здесь было что-то вроде системы патентов: изобретения регистрировались в канцелярии Совета, и автору их полагалось выплачивать пусть небольшие, но деньги за использование его идей – за этим строго следили местные гильдии, а семья Магона состояла практически во всех, так как у них были соответствующие мастера. Ханно зарегистрировал на мое имя – и на имя рода – не только карманы, но и конструкцию седла, новую уздечку, стремена, арбалет и конструкцию его перезарядки. И да, «карфагенский огонь».

Я оговорил, что денег за использование всего этого для обороны города до окончания войны не возьму, разве что для взаиморасчетов, если кто-нибудь потребует подобные отчисления у нас. На что Ханно резонно возразил, что карманы будут нашивать многие, и не только для воинов, так что они пусть платят; то же и про тех, кто делает седла на продажу. Я согласился.

А на следующий день я решил дать Абреку денек отдохнуть. В лавке недалеко от дома я купил четыре кувшина вина на деньги, полученные мною от Ханно в счет будущих отчислений: два самого лучшего, один для нас с Ханно, один для Магона и его семьи и два чуть подешевле, но все равно хорошего (я его сначала попробовал). То, что чуть подешевле, я подарил Боазу: «Для тебя и других мастеров». У него чуть глаза на лоб не вылезли. Он мне начал говорить, что, мол, «не положено, мы же рабы» и что ежедневную порцию вина им выдают. На что я сказал, что приятно наградить за честный труд и что он меня обидит, если не выпьет сам за мое здоровье и не позволит выпить другим мастерам. За чье-то здоровье здесь не пили, но Боаз не решился переспрашивать, а с низким поклоном забрал кувшины.

Я же решил денек отдохнуть, а заодно и попробовать вспомнить что-нибудь еще. Ведь пока что боевые действия практически прекратились, хоть я и твердил Ханно, что ни в коем случае нельзя «почивать на лаврах» после боя в порту. Тот однажды обмолвился, что, видите ли, старейшины все еще считают, что нужно мириться с римлянами, и тех, кто за активные боевые действия, единицы. Но вновь пообещал познакомить меня с некими «интересными людьми».

Однако не успел я прилечь на деревянной кушетке, как меня окликнул мелодичный голос:

– Здравствуй, Никола!

Я вскочил на ноги и увидел Мариам. До этого случая я лицезрел ее лишь тогда, когда меня приглашали на совместные трапезы, что было всего-то три-четыре раза. Конечно, два раза ко мне приходила Танит, сказав, что от Мариам, и оба раза мы провели ночь в одной постели, но не более того. После ее второго визита я даже напевал Высоцкого: «Ну а что другое если, мы стесняемся при ём».

– Здравствуй, Мариам, – сказал я с поклоном. – Рад тебя видеть.

– И я рада, Никола. Я бы приходила почаще, но папа с мамой мне это запретили. А сейчас я получила у них разрешение посмотреть на твою… сыделат.

Да, я не знал, как именно назвать «седло» в этой реальности. Я даже знал, как оно будет по-арамейски – «сарга», но здешний эквивалент – «сыргат» – означал тряпку, которую здесь клали на спину лошади. А я изобрел нечто новое. И взял русское название, сделав его женского рода вместо среднего, которого в пуническом не было, и добавив окончание «т».

– Конечно, Мариам.

И я провел ее к Абреку, который сегодня отдыхал. Тот ее узнал, радостно схрумкал белую морковку, которую ему протянула девушка, и я его оседлал. Конечно, в средневековой Европе женщины катались в «женском седле», но здесь ничего даже близкого не было: все ездили одинаково, и не в седле, а на сыргате.

Я показал Мариам, как пользоваться стременем, но все равно помог ей сесть на коня, и, хоть я старательно и не смотрел на то, что было у нее под столой, все равно увидел что-то белое, и, хотя это было вполне невинно, мне пришлось совершить усилие над собой, чтобы не возбудиться. Позже я узнал, что свободные женщины в Карфагене, кроме самых бедных, носили обычно нечто вроде полотенца, обвиваемого вокруг чресел: те, кто побогаче, шелковые, те, что победнее, льняные; а в «те дни» туда добавлялись старые тряпки.